— Нет. Каммингса я не читала, но с удовольствием бы прочла, — сказала Джулия, устыдившись, сколько всего она не знает.
— Тогда я тебе обязательно почитаю, — пообещал Пол, радуясь такой возможности.
— Буду ждать.
— Это, конечно, не Данте, но тоже красивые стихи. — Его большой палец медленно скользил вдоль линии жизни на ладони Джулии. — Знаешь, это стихотворение чем-то похоже на тебя. Ты — это земля, куда я никогда не странствовал. Нежная такая земля с очень маленькими ручками.
Джулия наклонилась, чтобы он не видел зардевшихся щек, и отхлебнула кофе. Но свою руку она по-прежнему не убирала. Тем временем ее древний пурпурный свитер, подчиняясь движению тела, слегка сполз с плеча, обнажив пару дюймов лямки белого хлопчатобумажного лифчика на фоне алебастрово-белой кожи.
Зрелище было весьма соблазнительным, однако Пол и здесь проявил свою приверженность старомодным традициям. Избегая глядеть на обнажившееся плечо, он подтянул ей свитер, вернув тому пристойный вид.
— Так лучше, — пробормотал он и почти сразу же снова взял ее ладошку в свою.
Джулия, затаив дыхание, следила за его действиями. Это было похоже на замедленную съемку. Простой дружеский жест тронул ее до глубины души. Жест был интимным, но очень целомудренным. Пол… прикрыл ее наготу. Если не так возвышенно — прикрыл совсем невинную часть ее тела. Однако ему не хотелось, чтобы чьи-то глаза сладострастно скользили по ее обнаженному плечу. Этот жест такта и уважения стоил десятков и сотен красивых слов о такте и уважении. Вергилий чтил ее.
Но Пол был вознагражден за свой рыцарский жест. Это открыло ему путь к ее сердцу. Не весь путь, пока лишь Преддверие, если выражаться поэтическим языком. Простое движение, а как много оно рассказало Джулии о душе этого парня. Узнав, что она девственница, Пол не позволил бы себе даже легкой усмешки. Наоборот, отнесся бы к этому с должным уважением. Возможно, стал бы еще бережнее ее опекать.
|
|
Этот парень с вермонтской фермы не только не позволил бы себе смеяться над ее девственностью. Он бы никому не сказал ни слова. Он бы счел, что ему доверена тайна, которую надо хранить. Естественно, Пола воротило от песни «Найн инч нейлз», призывавшей трахаться, как животные, и не особо церемониться друг с другом. Теоретически Джулия знала о существовании группового секса. В фильмах ей иногда встречались фразы вроде: «Эй, одолжи мне свою телку на ночь». Джулия не завидовала тем, кто решился бы обратиться с подобной просьбой к Полу.
Неожиданно для себя она наклонилась и поцеловала Пола. Поцеловала стыдливо и целомудренно. От этого поцелуя кровь не застучала в висках, а по телу не разлился огонь. Его губы были мягкими, а поцелуй — робким. Ей даже показалось, что этот порыв его испугал. Джулия тут же пожалела о содеянном.
А еще она пожалела, что целовала не губы Габриеля и что этот ее поцелуй совсем не был похож на те, в старом яблоневом саду.
Восторг от рыцарского жеста Пола сменился невыразимой грустью и досадой на саму себя. Зачем шесть лет назад ей было позволено вкусить то, чем она уже никогда более не сможет насладиться? Ей показали кусочек рая и этим ее разрушили. Большое красное яблоко было не просто яблоком со старой яблони. Теперь-то она понимала, чем оно было. Плодом с Древа познания.
|
|
Джулия тут же отстранилась от Пола, удивляясь своей дерзости и боясь, что испортила впечатление о себе. «Что он обо мне подумает? Неужели я оттолкнула единственного друга во всем Торонто?»
— Маленькая Крольчиха, — с нежностью в голосе произнес Пол и слегка погладил ее по щеке.
Его прикосновение не посылало электрические разряды. Оно было легким, успокаивающим. У этого парня доброта исходила даже от кожи.
Пол осторожно притянул ее к себе, чтобы гладить по волосам и шее и шептать ободряющие слова. Он увидел, как она испугалась собственного порыва, и теперь торопился ей сказать, что все это очень здорово…
Идиллию нарушило появление большекрылой гарпии в человеческом обличье. Вместо когтистых задних лап на ней были туфли с каблуками в четыре дюйма. Ярко-красные губы кривились в ехидной усмешке. Когтистые передние лапы, сверкая таким же ярко-красным маникюром, сжимали два бумажных стаканчика с кофе.
— Как здесь уютно.
Холодный, металлический голос был похож на свист ледяного ветра, который вдруг ворвался в сказочный сад, губя цветы и сминая травы. Джулия подняла голову. На нее смотрели злые карие глаза Кристы Петерсон.
Джулия тут же выпрямилась и попыталась отодвинуться от Пола, но тот ее не отпускал.
— А-а, это ты, Криста, — поморщился он.
— Любезничаем с аспирантками магистратуры? Как демократично с твоей стороны, — усмехнулась Криста, делая вид, будто Джулия ей не знакома.
— Полегче, Криста, — спокойно, но предостерегающе произнес Пол. — Побереги силы для занятий. Смотрю, ты собралась обосноваться здесь надолго. — Он кивнул на бумажные чашки. — Желаю тебе успешных научных бдений.
|
|
— Какие у тебя примитивные фантазии, — жеманно поморщилась Криста. — Одна для меня, а вторая — для Габриеля… Прости, Джулианна, не заметила тебя. Думаю, для тебя он все еще профессор Эмерсон. — Смех Кристы напомнил Джулии кудахтанье старой курицы.
Джулию так и подмывало стереть улыбку с лица этой гарпии. Но Джулия была леди. И потом, рука Пола так приятно лежала у нее на плече. Наконец, кто такая эта Криста, чтобы вторгаться в их пространство?
— Знаешь, Криста, за глаза даже школьных учителей называют по именам. А ты попробуй назвать его Габриелем на очередном семинаре, при всех. Или это тебе слаб о? — засмеялся Пол.
Она полоснула его сердитым взглядом, но тут же снова изобразила улыбку.
— Ты никак вздумал подловить меня на слабо? Очень смешно. Это что, вермонтская забава? Наверное, у вас так говорят фермеры, когда выгребают навоз. К твоему сведению: мы с Габриелем договорились здесь встретиться. А потом мы, скорей всего, отправимся в «Лобби». Он любит ходить туда после работы. Уверена, сегодня вечером он будет рад сменить не только имя. — Она высунула кончик языка и томно облизала нижнюю губу.
Джулия опасалась, как бы выпитый ею кофе не выплеснулся обратно.
— И ты думаешь, он поведет тебя в «Лобби»? — недоверчиво спросил Пол.
— Обязательно поведет. Можешь не сомневаться.
Джулия зажала ладонью рот и проглотила слюну, успокаивая рвотные позывы. От одной мысли, что Габриель проведет вечер в обществе… «эмерсоновской шлюхи», у нее внутри все бурлило. Конечно же, не от ревности и не от зависти. Даже тамошняя официантка — эта крашеная блондинка Алисия — была бы более достойной спутницей для Габриеля, чем Криста.
— Ты не в его вкусе, — пробормотала Джулия.
— Ты что-то сказала?
Джулия увидела сощуренные, настороженные глаза Кристы и сочла за благо проявить осторожность. Ведь Кристе очень хотелось вывести ее из равновесия.
— Я сказала, что «Лобби» — просто антураж. А в остальном — обычный мартини-бар.
Криста наградила ее ледяной улыбкой:
— Можно подумать, ты там когда-то была. «Лобби» — элитарное место. Таких, как ты, туда не пускают.
Сказав это, Криста смерила Джулию взглядом и поморщилась. Должно быть, так смотрят на собак, которые недотягивают до участия даже на средней выставке. Так смотрят на старых полуслепых пони, доживающих свой век при зоопарке. Джулия вдруг почувствовала себя маленькой и ничтожной. Откуда-то появились слезы, и она закусила губу.
Пол не впервые наблюдал повадки Кристы, это «оттачивание коготков» на тех, кто не имел сил ей ответить. Ему очень не хотелось снимать руку с плеча Джулии, словно это оставляло ее без защиты. Но Криста явно забыла, что есть границы, которые нельзя переступать даже «эмерсоновской шлюхе».
Он расправил плечи и подался вперед.
«Если ты, сучка, вынудишь меня встать, то потом очень пожалеешь».
— А с чего ты взяла, что Джулию не пустят в этот элитарник? — насмешливо спросил он. — Или туда теперь пускают только работающих девушек? — Он сделал упор на слове «работающих».
Криста вдруг покраснела.
— Тебе ли, Пол, рассуждать об этом? Ты же у нас монах! Кстати, монахам это тоже нравится, и они готовы щедро за это платить. — Она выразительно посмотрела на новую сумку Джулии.
— Вот что, Криста, или ты сейчас немедленно закроешь рот, или я встану. Но джентльменского обращения от меня не жди.
Полу хотелось дать ей хорошую затрещину, но он тут же напомнил себе, что не смеет поднимать руку на женщину. Даже на такую, как Криста. Хотя она больше походила на отощавшую свинью в период течки. Пол ни за что бы не сравнил ее с коровой, поскольку коров он считал более благородными созданиями, особенно коров голштинской породы.
— Ты чего заводишься по пустякам? — ухмыльнулась Криста. — Или я попала в точку? Кстати, «Лобби» — не для особ с пониженным коэффициентом интеллекта. Габриель говорил, Джулианна, что у тебя ай-кью оставляет желать лучшего.
Видя, как Джулия мгновенно съежилась, втянув голову в плечи, Криста торжествующе улыбнулась. «Теперь пеняй на себя, сучка!» Пол уже был готов вскочить и… И что? Да хотя бы просто схватить за руку и вышвырнуть на улицу. Иначе он действительно влепит ей затрещину.
— Он так и говорил? А что еще говорил этот Габриель?
Все трое повернули голову и увидели профессора Эмерсона. Интересно, давно ли он здесь стоит? Что успел услышать? Синие глаза профессора метали молнии. Джулия чувствовала, что его гнев, слава богу, направлен на Кристу, а не на нее.
«Колет палец мой большой — к нам подходит кто-то злой», — сразу вспомнилась Полу строчка из «Макбета».[11]
— Добрый день, Пол, — холодно поздоровался Габриель, сразу заметив, что его докторант и Джулия сидят на некотором расстоянии друг от друга.
«Соображаешь, долбаный Пол, что от этого ангела нужно держаться на расстоянии. И руками не лапать».
— Добрый день, мисс Митчелл. Рад снова вас видеть, — сказал Габриель, заставив себя улыбнуться. — Вы, как всегда, потрясающе выглядите.
«Да, кареглазый ангел. Я слышал, что она тебе наговорила. Не беспокойся, я сейчас с ней разберусь».
— Мисс Петерсон, — ледяным голосом произнес Габриель и, словно собачонке, махнул рукой, предлагая следовать за ним.
«Что, решила самоутвердиться за счет Джулианны? Больше ты себе такого не позволишь. Больше я тебе такого не позволю».
На кофе, взятый ему Кристой, Габриель даже не взглянул, а пошел к стойке, намереваясь сам сделать заказ. Плечи поверженной гордячки тряслись от бессильной ярости.
— Так о чем мы говорили? — спросил Пол.
Она понимала: теперь он делает все, чтобы представить вторжение Кристы дурацким эпизодом. Пережили и забыли. Но Джулию волновало то, что произошло до этого.
— Пол, мне не надо было тебя целовать. Прости, — торопливо сказала Джулия, утыкаясь глазами в свою новую сумку.
— За что ты просишь прощения? — Пол подвинулся ближе к ней. — Разве за такое просят прощения? Ты меня ничем не обидела. Даже наоборот.
— Сама не знаю, что на меня нашло. Обычно я не целуюсь просто так.
— А ты считаешь, что поцеловала меня просто так? Если хочешь знать, я уже давно мечтаю тебя поцеловать. Наверное, с самого первого семинара. Ты меня опередила.
Пол говорил еще что-то, стараясь вызвать у нее улыбку. Но Джулии было стыдно даже смотреть в его сторону, и она смотрела туда, где за соседним столиком ссорились парень с девицей.
— Джулия, твой поцелуй ничего не меняет в наших отношениях. Есть же чисто дружеские поцелуи. Тебе не за что себя упрекать. Если хочешь, можешь больше меня не целовать. Давай я тебя буду каждый раз предупреждать: «Джулия, не вздумай со мной целоваться». Устраивает?
— Ты здесь совсем ни при чем, — пожала она плечами. — Мне за себя стыдно. От тебя я вижу только хорошее.
— Может, ты почувствовала себя обязанной? Выброси эту мысль из головы. Я отношусь к тебе так, потому что мне просто нравится так к тебе относиться. И я не жду никакого вознаграждения. А диск я тебе купил от чистого сердца. Одна песня напоминает тебя. Она меня очень вдохновляет. — Пол наклонился к ее уху, прекрасно сознавая, что сердитые сапфировые глаза, конечно же, следят за ним. — Джулия, пожалуйста, не считай себя обязанной мне. Ты ничего не должна мне взамен. Повторяю, это был дружеский поцелуй. Кто-то обнимается, кто-то целуется. Если хочешь, перейдем на объятия. А потом, если тебе захочется большего…
— Я не готова, — прошептала она, удивляясь честному ответу и быстро нашедшимся словам.
— Знаю. Потому и поцеловал тебя только слегка, хотя мечтал бы поцеловать по-настоящему. Но мне все равно было очень приятно. Я знаю, ты очень осторожно относишься к сближению с людьми. Я польщен, что ты меня поцеловала. — Он погладил Джулию по руке и снова улыбнулся: — А Кристе за ее слова следовало шею свернуть. Я еще с ней поговорю… — Пол быстро посмотрел туда, где сидели Криста и профессор.
Скорее всего, там сейчас как раз происходила воспитательная беседа. Профессор что-то говорил своей дерзкой аспирантке, а та сидела, опустив голову и явно готовая заплакать.
— Не стоит, — сказала Джулия.
— Нет, стоит. Я видел, как она на тебя смотрела. И видел, как ты сжалась под взглядом этой безмозглой пустышки. Разве так можно, Джулия? Почему ты не послала ее ко всем чертям?
— А что бы это дало? Кристе очень хотелось затеять ссору. Зачем мне было опускаться до ее уровня? Иногда человеческая грубость меня… удивляет. Особенно беспричинная. Я тогда теряю способность думать. И все слова куда-то пропадают.
— Неужели кто-то бывает груб с тобою? — спросил Пол, начиная злиться.
— Иногда.
— Эмерсон? — шепотом спросил он.
— Вначале. Он меняется. Сам видел. Даже улыбнулся мне.
Пол нехотя кивнул. «Высокоученый профессор Дикерсон».[12]
Джулия нервозно разглаживала джинсы на коленях:
— Я не говорю, что нужно всегда вести себя как Франциск Ассизский или подставлять другую щеку. Ведь ругаться может каждый. И что, отвечать руганью на ругань? Почему я должна уподобляться Кристе? Иногда… не всегда, конечно, но иногда зло можно победить обыкновенным молчанием. Пусть человек слышит все отвратительные слова, которые произносит. Не надо ему мешать. Пусть зло громогласно заявит о себе и себя же скомпрометирует. Оно сгорит, как костер, куда не подбрасывают дров. Криста нуждалась в дровах. Она была бы рада сцепиться с тобой… Наверное, я не умею это объяснить. Тебе может показаться, что я ходячая добродетель. Нет, Пол. Я имела в виду совсем другое, а на словах получилась… какая-то бессмыслица.
— Вовсе не бессмыслица, — улыбнулся он. — У нас тут был семинар по Фоме Аквинскому. Ты сейчас как будто повторила главный тезис этого семинара: зло само себя наказывает. Взять ту же Кристу. Думаешь, она счастлива? Может ли человек быть счастлив, утверждаясь за счет других? Ты права: вразумлять ее бесполезно. Есть люди, настолько поглощенные собой и своими заблуждениями, что никакие слова не заставят их задуматься о своих недостатках.
— И не разбудят их память, — тихо добавила Джулия, глядя на упоенно ссорящуюся пару за соседним столиком.
На следующий день, перед очередным семинаром по творчеству Данте, Джулия зашла проверить почту. Пол все-таки убедил ее взять купленный им диск. Он оказался прав: едва начав слушать, она влюбилась в этот альбом и тут же загрузила все песни себе на iPod. Действительно, под такую музыку хорошо работалось. «Кроличьи песни» успокаивали, делая мир светлее и радостнее, чего никак не скажешь о Lacrimosa из моцартовского «Реквиема».
Ее почтовый ящик уже несколько дней пустовал. Но сегодня там оказалось целых три письма. Первое было информационным листком, уведомлявшим о новой дате лекции профессора Эмерсона «Плотская страсть в „Божественной комедии“ Данте. Смертный грех и личность». Джулия пометила новую дату у себя в органайзере, приписав: «Спросить Пола, сможет ли он пойти».
Второе письмо правильнее было бы назвать письмецом. Открыв конвертик кремового цвета, Джулия, к своему удивлению, нашла там подарочную карту «Старбакса». На карточке была изображена большая горящая лампочка, а чуть ниже изящным курсивом вилась надпись: «Вы столь же светлы, Джулианна».
Перевернув карточку, Джулия увидела сумму: сто долларов. «Это же чертова пропасть кофе!» Она сразу догадалась, кто и зачем прислал ей эту карточку, и очень-очень удивилась.
Но ее удивление многократно возросло, когда она вскрыла последнее письмо — длинный узкий конверт, в каких деканат рассылал официальные сообщения… На сей раз деканат факультета итальянского языка и литературы поздравлял мисс Джулию Митчелл с получением гранта. Она прочла лишь сумму: пять тысяч долларов ежемесячно. При этом ее аспирантская стипендия сохранялась.
«О боги всех нищих аспиранток, живущих в „хоббитовых норах“, где не согласится жить уважающая себя собака… спасибо, спасибо и еще раз спасибо вам!»
У Джулии слегка подкосились ноги, и она схватилась за стойку с ящиками.
— Джулианна, вам что, плохо? — послышался сзади голос миссис Дженкинс.
Джулия закрыла ящик, добрела на стола референта и молча подала ей письмо.
— Да, я слышала эту новость. — Миссис Дженкинс дружелюбно улыбнулась. — Просто чудеса. Нашему факультету редко выделяют гранты. Далеко не каждый год. И вдруг в понедельник нам позвонили и сообщили, что некий фонд выделяет грант на ваше имя. Щедрость этого гранта, надеюсь, вы уже оценили.
Джулия кивнула. Она все еще не верила.
— Хотелось бы знать, кто же он, — сказала миссис Дженкинс.
— Вы о ком? — насторожилась Джулия.
— О человеке, чьим именем назван фонд. Разве вы не читали?
— Не успела. Это было так неожиданно.
Миссис Дженкинс развернула лист, ткнув пальцем в верхнюю часть.
— Вот, здесь указано, что грант вам установил Фонд М. П. Эмерсона. Кто же это может быть? Неужели родственник нашего профессора Эмерсона? Хотя вряд ли. Эмерсон — распространенная фамилия. Скорее всего, просто однофамилец.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Подойдя к двери своего библиотечного отсека, профессор Эмерсон увидел полоску света. К сожалению, смотровое окошечко было заклеено изнутри плотной бумагой. Пол терпеть не мог это окошечко, называя его глазком надзирателя. Чтобы Пол задержался в библиотеке допоздна, да еще в четверг? Профессор взглянул на часы. Половина одиннадцатого. Еще тридцать минут, и библиотека закроется.
Он не постучался, а тихо открыл дверь своим ключом. Увиденное застало его врасплох… На стуле уютно устроилась мисс Митчелл. Ее голова покоилась на сложенных руках, а те красиво лежали поверх клавиатуры ноутбука. Глаза Джулии были закрыты, рот — слегка приоткрыт. Щеки порозовели от сна. Ее грудь ритмично поднималась и опускалась, напоминая океанские волны, накатывающие на тихий берег. Ошеломленный профессор Эмерсон застыл в проходе. Если записать этот бесхитростный звук ее дыхания, то не надо никакого средства для релаксации. Каким наслаждением было бы снова и снова засыпать под эти звуки.
Ее ноутбук был раскрыт. Заставкой служили чередующиеся иллюстрации к какой-то книге, скорее всего детской. Кажется, книга была про животных, включая странного длинноухого белого кролика. Настолько длинноухого, что его уши свисали до самых лап. Потом Габриель услышал негромкие аккорды какой-то композиции. Музыка исходила из ноутбука. На столе лежал футляр CD-диска, где тоже был изображен кролик. Похоже, мисс Митчелл просто помешана на них.
Наверное, в ее родном доме осталась целая коллекция пасхальных кроликов. Габриель попытался представить большие и маленькие фигурки в цветной фольге. Насколько он помнил, такие кролики были в основном шоколадными и редко переживали пасхальные дни… Он вдруг спохватился, вспомнив, что так и не закрыл дверь. Габриель спешно запер ее с внутренней стороны. Представлять, как бы пришлось объясняться, если бы их сейчас увидели вдвоем, ему совсем не хотелось.
Он смотрел на мирно спящую Джулию и вовсе не собирался ее будить. Наверное, ей снилось что-то очень приятное. Это он заключил по улыбающимся губам. Габриель разыскал книгу, за которой пришел, и уже собрался тихо уйти. И тут ему на глаза попалась записная книжечка, тоже лежащая на ноутбуке.
Габриель. Мой Габриель, — прочел он на раскрытой странице.
Его имя было старательно выведено несколько раз. Оно притягивало, звучало в ушах сладостным, манящим пением сирен. Но по профессорской спине поползли мурашки, а рука, протянутая к книжечке, застыла в воздухе.
Здравый смысл советовал ему не обольщаться. Возможно, мисс Митчелл писала совсем о другом Габриеле. Не такое уж это редкое имя. У него в голове не укладывалось, что записи касались все-таки его. На клетчатых страничках Джулия называла его «мой Габриель».
Он смотрел на нее и понимал: если он сейчас останется, это все изменит. Если только он ее коснется, ему уже будет не сдержать желания. Неистового, ломающего все доводы разума желания овладеть прекрасной и чистой мисс Митчелл. Ведь она ждала его, звала его. Аромат ванили — ее любимый аромат — был разлит в жарком воздухе профессорского отсека, предназначенного совсем для других занятий.
«Мой Габриель». Он представил ее голос, произносящий его имя. Это все равно что язык любимого человека касается твоей кожи… Его воображение неслось со скоростью света, и он уже видел Джулию в своих объятиях. Укладывал на стол, раздвигал ей колени, а ее руки ерошили ему волосы, снимали свитер, развязывали галстук, расстегивали рубашку.
Его пальцы будут скользить по ее волнистым волосам, нежно гладить шею. Он дотронется до пульсирующей жилки у нее на шее и испытает странное спокойствие. Почувствует биение ее сердца, которое усилится от его прикосновения. А вдруг они настолько близки, что их сердца будут биться в унисон? Или сердца, бьющиеся в унисон, — всего лишь фантазия поэта?
Поначалу она будет робкой и стеснительной. Но он проявит деликатную настойчивость. Он спрячет губы в ее волосах и будет нашептывать ей обольстительные слова. Он скажет ей все, что она хочет услышать, и она поверит его словам. Потом его руки осторожно соскользнут с плеч и застынут возле милых округлостей ее грудей. Он будет без конца удивляться ее восприимчивости и тому, как она расцветает от его ласки.
Он будет ласкать ее так, как еще никто и никогда ее не ласкал. Постепенно она начнет откликаться. О, как она будет откликаться! Их поцелуи наполнятся внутренним огнем, готовым вырваться наружу. Их языки сплетутся в страстном танго, словно никто из них никогда прежде не целовался.
На ней будет слишком много одежды. Но он снимет с нее все. Медленно будет снимать вещь за вещью, сопровождая каждое свое действие поцелуями, особенно в шею, где так тревожно и волнующе пульсирует голубоватая жилка. Она покраснеет, как Ева, но поцелуи ее успокоят. И вскоре она, совсем нагая, будет лежать перед ним, думая только о нем и его бесконечном восхищении. Она забудет, что находится не в роскошной постели, а на жестком столе.
Он будет шептать ей клятвы и стихи, будет называть ее множеством ласкательных имен, и она не почувствует стыда… Она искренне поверит, что он действительно восхищается ею.
А потом наступит момент, когда они оба поймут: пора. Он склонится над нею, осторожно подложит ей ладони под голову и будет держать их там, чтобы она не ударилась о жесткий стол и чтобы ее голова не качалась из стороны в сторону, как у нелюбимой игрушки.
Он не был жестоким любовником ни с кем. И конечно же, он не позволит быть с нею грубым или равнодушным. В нем будет бушевать страсть, но его движения останутся нежными. Ведь он знает ее главный секрет и сделает все, чтобы этот поворотный в ее жизни момент запомнился ей радостью, а не болью. Ему хотелось, чтобы она простерлась под ним, затаившая дыхание, зовущая, с широко распахнутыми глазами, пылающими огнем желания.
Пожалуй, ее голову он будет держать только одной рукой, а другую осторожно подсунет ей под поясницу. Он будет вслушиваться в ее дыхание, всматриваться в ее подвижные глаза. Он дождется, когда она застонет от желания.
Потом она закусит губу, прикроет глаза. Он приблизится и шепотом попросит ее не напрягаться, не сжиматься. Так ей будет легче, потому что для первого раза ей уже достаточно лет. Многие ее сверстницы прошли через это в четырнадцать и, наверное, даже не заметили, как все случилось. Их глупые парни торопились поскорее получить желаемое, думая только о себе. Он же, наоборот, замрет и не станет ее подгонять. Он замрет и… быть может, на этом даже остановится.
Его прекрасный, совершенный, кареглазый ангел. Ее грудь начнет вздыматься все чаще, и щеки раскраснеются, а затем — и все тело. Для него она будет словно бутон розы, который раскроется под ним. Он будет добр с нею, и она раскрепостится. Он будет наблюдать за происходящим, и мгновение словно остановится. Останется только свет, запах, звук, вкус, прикосновение… по мере того как она, потеряв девственность, будет превращаться в женщину. И все благодаря ему. Благодаря ему.
Девственность? Значит, будет кровь. За грех всегда приходится расплачиваться кровью. И даже умирать.
У Габриеля перехватило сердце. Ему даже показалось, что оно на несколько секунд остановилось. И вдруг ему вспомнились строки старинного стихотворения, прочитанного, когда он еще учился в колледже Святой Магдалины. Перед ним с предельной ясностью встала картина: он — профессор Габриель О. Эмерсон, потенциальный соблазнитель прекрасной девственницы Джулианны — не кто иной, как… блоха.
У него в ушах зазвучали слова из стихотворения Джона Донна:
Узри в блохе, что мирно льнет к стене,
В сколь малом ты отказываешь мне.
Кровь поровну пила она из нас:
Твоя с моей в ней смешаны сейчас.
Но этого ведь мы не назовем Грехом, потерей девственности, злом.
Блоха, от крови смешанной пьяна,
Пред вечным сном насытилась сполна;
Достигла больше нашего она. [13]
Подсознание Габриеля точно рассчитало момент, чтобы напомнить ему строки Донна. Стихотворение это было написано как аргумент в пользу соблазнения. Донн говорил девственнице, которую желал сделать своей любовницей, что лишение невинности имеет куда меньше последствий, чем убийство блохи. Поэт убеждал девушку отдаться ему быстро и не раздумывая, без колебаний и сожалений.
Слова Донна в точности описывали то, что Габриель намеревался сделать с Джулией. Точно описывали и великолепно оправдывали его намерения… Вкусить аромат, источаемый ее девственностью. Овладеть ею. Согрешить, уже не вкушая аромат, а высасывая из нее соки и опустошая ее. А потом… бросить, как надоевшую игрушку.
Она была чиста. Она была невинна. Он ее хотел.
Facilis descensus Averni. «Путь легок в ад».
Но он не хотел быть тем, кто вынудит ее пролить кровь. Сколько бы лет он ни прожил, никогда он не сможет и не захочет лишить невинности еще одну девушку и увидеть ее кровь. В его мозгу разом померкли все мысли о соблазнении и неистовом, страстном совокуплении прямо на столе, на стульях, у стены, книжных полок или на подоконнике. Он не овладеет ею, не заявит своих прав на то, на что у него нет прав.
Габриель Эмерсон был весьма заурядным и лишь наполовину раскаявшимся грешником. Он испытывал повышенный интерес к прекрасному полу и собственным телесным наслаждениям и знал, что в этом им управляет обыкновенная похоть. Никогда этот плотский голод не становился чем-то хотя бы отдаленно напоминающим любовь. Но, невзирая на все его моральные изъяны и вечную неспособность противиться искушению, один моральный принцип у Габриеля все же был. Была одна черта, которую он никогда не переступал.
Профессор Эмерсон не соблазнял девственниц. В отличие от многих мужчин он не «лакомился целочками», даже если кто-то из них уговаривал его помочь лишиться невинности. Весь свой плотский голод он утолял лишь с теми женщинами, которые тоже испытывали потребность в этом. И сейчас он не мог нарушить свою единственную моральную заповедь ради одного-двух часов наслаждений с прелестной Джулией Митчелл. Даже у падшего ангела существуют запреты.
Габриель не покусится на ее девственность. Он оставит ее такой, какой застал у себя в отсеке: кареглазым ангелом с румяными щеками. И пусть она дремлет на жестком стульчике, окруженная кроликами. Пусть спит без тревог, опасностей, ласк и поцелуев.
Он уже взялся за дверную ручку, чтобы тихо уйти и запереть за собой дверь, как вдруг услышал, что Джулия просыпается.
Он вздохнул и опустил голову. Он мечтал провести с нею ночь любви, а вовсе не ночь ненависти. Габриель помнил себя другим, прежде чем грехи и пороки возымели над ним свою власть, покрывая шипами и колючками тропу, по которой он еще надеялся прийти к добродетельной жизни. Едва ли Джулия что-то заподозрит. В конце концов, отсек принадлежал ему, и сейчас он стоял не возле стола, а возле двери. Имеет же право профессор Эмерсон без предупреждения войти туда, где он хозяин. Он расправил плечи и закрыл глаза, подыскивая слова, которые скажет ей.
Мисс Митчелл слегка застонала и потянулась. Потом открыла заспанные глаза и зевнула, прикрывая рот ладошкой. Но стоило ей увидеть стоящего у двери профессора Эмерсона, как ее глаза широко распахнулись. Она вскрикнула, спрыгнула со стула и прижалась к стене. Она настолько перепугалась, что Габриелю было больно на это смотреть. У него разрывалось сердце, что доказывало: сердце у него все-таки есть.
— Успокойтесь, Джулианна, это всего-навсего я. — Он поднял руки и наградил ее обезоруживающей улыбкой.