Последний коммент Гретхен‑Вали означал, что Алтын с детьми уже отправилась в долгую дорогу: сначала в Лондон, оттуда рейсом «Вирджин Атлантик» в Бриджтаун. А что ничего не написала напоследок – это паршивый характер. Обиделась, что он не стал банить развязную секретаршу, вечно сующую свой нос куда не просят.
Пока не истекли 96 минут, как раз можно было бы записать все случившееся в дневник. Во‑первых, это помогло бы собраться с мыслями. Во‑вторых, интересно было бы узнать мнение жены. Но Алтын, стало быть, из контакта уже вышла. А от Вали проку будет мало. Дедукция не входила в число ее сильных качеств.
Пожалуй, чем метаться по каюте, дожидаясь тетиного пробуждения, разумней спуститься в библиотеку. В загадочном письме есть кое‑какие детали, требующие выяснения и уточнения.
В лифте Фандорин, как обычно, не поднимал глаз, а смотрел под ноги. Так же вели себя и попутчики. Встречаться с кем‑либо глазами было рискованно. Согласно корабельному этикету, eye contact[13]предполагал улыбку, улыбка – обмен вежливыми репликами, и все, потянется цепочка: теперь при каждой случайной встрече придется останавливаться, здороваться и обсуждать природу‑погоду, желать друг дружке чудесного афтернуна, и так далее, и так далее.
В принципе, все это очень цивилизованно и мило, но с российской точки зрения – фальшь, пустое сотрясание воздуха. В Москве Нику ужасно раздражал недостаток вежливости, здесь – ее избыток. Тут было о чем задуматься. Получалось, что британцем он быть перестал, а русским так и не сделался. Дома (ага, все‑таки «дома»!) часто думал: худшая беда у них тут – не дураки и не дороги, а тотальное хамство. На корабле же постоянно ловил себя на мысли: «странная у них, англичан, все‑таки привычка…» Например, даже британская сдержанность, которую Фандорин всегда так ценил, теперь казалась ему какой‑то малахольной и противоестественной.
Взять хоть сегодняшний инцидент.
Согласно заведенному распорядку, с 16.15 Синтия плавала в открытом бассейне на солнечной палубе. Николас сел в шезлонг с книжкой («История британской Вест‑Индии»), а тетю, наряженную в плюшевый купальник с львами и единорогами, служители пересадили из каталки на подъемник и стали осторожно перемещать над изумрудной водой. В середине, где глубже, старушку опускали, она отстегивала ремни и десять минут величественно плавала взад‑вперед. На воде тетушка держалась отлично. Потом тем же краном ее переправляли обратно.
Сначала все шло, как обычно: Синтия отдавала команды, словно адмирал Нельсон с капитанского мостика в разгар Трафальгарского сражения; вежливые матросы делали вид, что без ее распоряжений нипочем не справятся с таким мудреным делом. Но когда сиденье оказалось над мраморным бортиком, тетя как‑то неловко накренилась, и ремень безопасности то ли лопнул, то ли расстегнулся.
Сам миг падения Николас проглядел – он как раз читал о рейде пирата Моргана на Маракайбо. Услышал донесшееся с нескольких разных сторон приглушенное «ах!», тетин вскрик. Поднял глаза и обмер, увидев столб брызг и пустое раскачивающееся сиденье.
В течение полуминуты, пока выяснилось, что старушка цела, вокруг царило напряженное молчание. Кто‑то приподнялся с шезлонга, кто‑то даже вскочил, но в общем все вели себя с безукоризненной сдержанностью. Русские бы заорали, кинулись к бассейну, здесь же никто не тронулся с места. Не из безразличия, а чтобы не мешать специалистам: прислуга лучше знает, что и как нужно делать в подобном случае. Орал и размахивал руками только какой‑то дядечка в не по‑английски пестрых плавках. Потом, когда стало ясно, что все в порядке, Николасова соседка со снисходительной улыбкой сказала про крикуна: «Australian, isn’t he».[14]Выговор у эмоционального джентльмена действительно был антиподный.
Зато Синтия проявила себя настоящей англичанкой. Когда перепуганные матросы выудили ее из воды, она сказала лишь: «Полагаю, сегодня я плавать не буду». И бледный от потрясения Ника укатил ее под одобрительные взгляды и сочувственные комментарии публики.
Однако в коридоре, вдали от посторонних глаз, тетя дала‑таки волю чувствам.
– О, мой Бог, – слабым голосом сказала она. – Я чуть не погибла. Когда я падала из этой чертовой люльки, чуть не лопнула от злости. Думала: «Как некрасиво со стороны Всевышнего! Угробить меня накануне главного приключения всей моей жизни! Просто нечестно!»
– Вы все это подумали, пока падали с двух метров? – спросил Ника – безо всякой подначки. Он знал по опыту, что в миг опасности мысль многократно ускоряется. – Однако вы не совсем справедливы к Господу. Если вы считаете плавание по океану главным приключением вашей жизни, то оно уже близится к концу. Завтра Мартиника.
– При чем тут плавание! – фыркнула Синтия, но это интригующее замечание Николас пропустил мимо ушей. Он еще не совсем оправился от шока.
– Как же вы меня испугали, – пробормотал он. – Я подумал…
– Что старуха свернет себе шею и ты унаследуешь Борсхед‑хаус? – подхватила тетушка. Он хотел возмутиться, но она махнула: молчи, не перебивай. – Нет, мой милый, Борсхед‑хаус ты бы, конечно, унаследовал, но ты даже не представляешь, чего бы ты лишился! Какой ужас! Я могла погибнуть, не открыв тебе тайны!
Николай Александрович заморгал.
– Тайны? Какой тайны?
Мисс Борсхед вздохнула.
– Не хотела говорить, пока не прибудем на Мартинику, но после сегодняшнего происшествия просто обязана ввести тебя в курс дела. Неужели ты подумал, что я притащила тебя на этот дурацкий пароход, только чтобы ты катал меня по палубе?
– А… разве нет?
– У меня самоходное кресло, – с достоинством заметила она. – Нет, мой мальчик. Ты мне понадобился не в качестве тягловой силы. Мне нужна твоя голова. Фандоринская голова! – Она постучала его артритическим пальцем по лбу. – Дай мне 96 минут, чтобы прийти в себя. А пока изучи один документ. И поработай своими учеными мозгами.
Сказано это было уже перед самой дверью каюты. А минуту спустя Николас получил для изучения пожелтевшее от времени письмо – без каких‑либо комментариев. Пока он разглядывал бумагу, не торопясь ее разворачивать, Синтия ретировалась в свое логово. Из кресла на диван она умела перемещаться без посторонней помощи. Руки у старушки были сильные.
* * *
Двадцать минут спустя охваченный охотничьим азартом Фандорин ехал в лифте на шестую палубу, в библиотеку. Там имелся отличный подбор книг на разных языках по истории мореплавания. Возможно, удастся что‑то найти по французским арматорам периода Войны за испанское наследство.
Читальный зал бывал полон только в ненастную погоду. Но с самого Бискайского залива над океаном сияло солнце, с каждым днем делалось все теплей, и в этот тихий послеполуденный час Николас оказался в библиотеке совсем один, даже служительница куда‑то отлучилась. Вместо нее на столике регистратуры сидел большущий попугай изысканной, но несколько траурной окраски: сам черный, с красным хохолком и желтой каймой вдоль крыльев. Птица водила здоровенным клювом по странице раскрытой книги – будто читала. Фандорин поневоле улыбнулся.
– Пиастрры, пиастрры, – сказал пернатому существу магистр. Попугай покосился на шутника круглым глазом и присвистнул – мол, слыхали уже, придумал бы что‑нибудь пооригинальней. Потом взял и перевернул клювом страницу. Должно быть, видел, как это делают посетители, и спопугайничал.
Библиотекарша Николасу была не нужна. Он сам нашел нужный шкаф, разделенный по странам и эпохам. Ага, вот Франция. Вот царствование Людовика XIV. А вот и целый том, посвященный арматорам порта Сен‑Мало.
– Лефевр, Лефевр… – бормотал Фандорин, перелистывая указатель.
Их, оказывается, была целая династия, Лефевров. А вот и тот, что, очевидно, упоминается в письме.
Вслух Ника прочел:
– «Шарль‑Донасьен Лефевр (1653 – не ранее 1718)». That’s my man![15]
Птица издала нервный клекочущий звук. Мельком подняв глаза, Фандорин увидел, что попугай растопырил крылья и таращится на него.
– Не любишь, когда в библиотеке громко говорят? Ну, извини.
Дальше он читал про себя, испытывая волнение, как всякий раз, когда удавалось подцепить ниточку, ведущую из сегодняшнего дня в прошлое.
Дом «Лефевр и сыновья» был основан отцом Шарля‑Донасьена во время войны с Аугсбургской лигой для снаряжения корсарских кораблей. Потом успешно торговал, обслуживая Ост‑Индскую компанию. Разбогател на работорговле, переключился на заготовку сушеной трески и импорт муслина из стран Средиземноморья. Ага! В конце семнадцатого века фактически монополизировал выгодный посреднический бизнес по выкупу европейских пленников у берберских морских разбойников, подданных султана Мулай‑Исмаила.
– Никаких сомнений. Именно с этим Лефевром вел переговоры наш Эпин, – с удовлетворением сообщил Фандорин попугаю, который перелетел на соседний стол и в упор пялился на магистра.
Внезапно черно‑красная птица, которая до сего момента вела себя вполне цивилизованно, сорвалась с места и кинулась на Николая Александровича. Когтями впилась в грудь, прорвав рубашку; клювом ударила в висок – не то чтобы очень сильно, но чувствительно, до крови. Главное же, эта агрессия была до того неожиданной, что Ника остолбенел.
Руки были заняты фолиантом, поэтому сбросить с себя глупую тварь удалось не сразу.
– Кыш! Кыш! – закричал Фандорин, мотая головой.
Наконец бросил книгу и стряхнул попугая. Тот отскочил и беспокойно зацокал лапками по блестящей поверхности стола. Наклонив царственную башку, птица неотрывно смотрела на магистра истории.
На крик из подсобки выглянула библиотекарша. Увидела, что посетитель стирает платком с виска капельку крови и ужасно переполошилась, когда Николас объяснил, в чем дело.
– Вы, наверное, чем‑то его испугали? Наш Капитан Флинт никогда ни на кого не бросался. Он такой благовоспитанный! Не пачкает, не шумит, бумагу не рвет. Мы даже не держим его в клетке!
И рассказала, что попугай живет у них уже месяц. Во время прошлого карибского круиза, где‑то между Мартиникой и Барбадосом, влетел в окно библиотеки и прижился. Такое ощущение, что ему нравится запах книг. Кормят его попкорном и чипсами. Среди членов экипажа есть один зоолог, так он говорит, что никогда не видал таких попугаев. Птицу сфотографировали, отправили снимок в Королевский орнитологический музей. Оттуда ответили, что такие попугаи действительно нигде не встречаются. По некоторым признакам птица напоминает большого благородного японского попугая, которые считаются давно вымершими. Их изображение встречается на ширмах и веерах эпохи Хэйан, а потом исчезает. Музей попросил доставить птицу для изучения, но в корабельной библиотеке привыкли к Капитану Флинту, не хотят с ним расставаться. Он такой умный, такой тактичный. Так бережно обращается с печатными изданиями…
– Я бы взял эту книгу с собой, – прервал Николас словоохотливую даму. Ему наскучило слушать про попугая. Хотелось выяснить еще что‑нибудь об арматорском доме «Лефевр и сыновья». А там пробудится Синтия и объяснит, что означает таинственное письмо.
– Что, собственно, мне известно? – подытожил он на обратном пути.
Некто по имени Эпин, находившийся в любовных, родственных или дружеских отношениях с Беттиной Менхле, женой владельца Теофельса, в феврале 1702 года прибыл в порт Сен‑Мало. Вел переговоры с арматором Лефевром о плавании в Барбарию. Цель рискованного предприятия – добыть некое сокровище, дороже которого «нет на свете». Очень интересно, очень!
В каюте магистра ждали два сюрприза.
Во‑первых, тетя не спала, а сидела в своем кресле, хотя 96 минут еще не истекли.
– Где тебя черти носят? – сердито закричала она. В возбужденном состоянии тетя забывала об аристократических манерах и предпочитала энергичные выражения. – Я не могла уснуть! Зову, звоню в колокольчик! Выезжаю, а его нет! Нам нужно поговорить, и как можно скорей. Открой дверь на террасу – душно. Сядь рядом! Ты прочитал письмо?
Второе письмо
Второй сюрприз приключился, едва лишь Николас распахнул террасную дверь, чтоб впустить в каюту свежий воздух.
Вместе с ветерком в апартамент влетел черно‑красный попугай, с хлопаньем пронесся над роялем, столом, тетиной головой и уселся на перила лестницы, что вела на второй этаж.
– Зачем ты впустил это животное? – закричала Синтия. – Немедленно выгони! Оно все тут загадит! Брысь, брысь!
Но прогнать птицу оказалось непросто. Когда Фандорин взбежал по лестнице, попугай переместился в гостиную, на телевизор. Фандорин спустился – попугай преспокойно перелетел обратно на перила. Проделав маршрут вверх‑вниз еще пару раз, магистр остановился. У оппонента было явное преимущество в свободе передвижения.
Тут еще и тетя с типичной непоследовательностью накинулась на племянника:
– Что ты пристал к бедной птице? Чем она тебе мешает? Сидит себе и сидит. И ты сядь. Нам нужно поговорить.
Он послушно опустился в кресло и пододвинул к себе письмо Эпина, однако Синтия не позволила задавать вопросы.
– Погоди, – сказала она, подняв руку. – Я все расскажу сама. Молчи и слушай… Я всегда чувствовала, что тебе не по душе мои подарки.
– А? – удивился Николас неожиданной смене темы.
– Не возражай, я знаю. Каждый раз перед твоим днем рождения или какой‑нибудь знаменательной датой я долго думаю, что бы такое поинтереснее тебе подарить. А потом чувствую: нет, опять не то. Мальчик остался недоволен.
Магистр поразился еще больше. Он и не подозревал в тете такой проницательности.
– Что вы, тетушка. Ваши подарки каждый раз для меня такая неожиданность.
– Это ты говоришь из вежливости. А сам вот не носишь золотой брегет, который я купила на аукционе. Часы тебе не понравились. Да‑да, я догадалась. – Синтия печально вздохнула и опять безо всякого перехода объявила: – Бумаги!
– Что?
– Больше всего на свете ты любишь старые бумаги. Всякие там пергаменты, манускрипты, инку… инкунабулы, – не без труда выговорила она трудное слово. – Особенно если они как‑то связаны с историей рода Дорнов. Поэтому я и решила подготовить подарок, который наверняка придется тебе по вкусу. Ты знаешь, что после инсульта я освоила интернет…
– Да, я ведь получаю от вас по несколько имейлов в день.
– Не перебивай меня, Ники! Что я хотела сказать? Ах, да. Про подарок. Некоторое время назад задаю я поиск на новые страницы со словом «Теофельс» (я делаю это периодически), и вдруг вижу: в связи со смертью последнего хозяина замка часть обстановки и старые архивы семейства фон Теофельс будут распроданы на интернет‑аукционе. И он‑лайновый каталог: кое‑что из мебели, охотничьи трофеи, всякие там железки и много бумаг. Они разделены на лоты по хронологическому принципу: первая четверть восемнадцатого века, вторая четверть восемнадцатого века, третья – и так до второй четверти двадцатого. Все документы более позднего времени еще до аукциона выкуплены каким‑то бундесведомством. Ты ведь знаешь, что эти люди, Теофельсы, при кайзере и при Гитлере занимались военной разведкой или чем‑то в этом роде.
– Конечно, знаю, но это вне сферы моих занятий. А документов совсем старинных там не было?
Синтия пожала плечами.
– Откуда? Теофельсы – род не из древних. Хоть на их генеалогическом древе корни восходят аж до Тео Крестоносца, но нам‑то с тобой отлично известно, что линия это боковая, бастардная.
Тетя произнесла последнее слово с презрением, достойным не дочери чаеторговца, а обладательницы голубейшей крови.
– Их дворянская грамота куплена за деньги, ведь первый фон Теофельс на самом деле звался Менхле и взял звучное имя лишь после того, как завладел замком.
– И письмо, которое вы мне дали, адресовано супруге этого господина – Беттине, урожденной фон Гетц, – нетерпеливо вставил Ника. – Это я понял. Так вы выкупили архив?
– Только один лот. Зато самый старый. За первую четверть восемнадцатого века. Перед тем как обернуть в подарочную упаковку, стала просматривать бумаги. Они почти все на немецком, этим ужасным угловатым шрифтом. Я перебирала листки без особенного интереса – и вдруг натыкаюсь на английский, причем легко читаемый!
Как подобает истинной дочери Альбиона, иностранных языков тетя не знала и не очень понимала, зачем кто‑то еще упорствует в их использовании, когда так удобно и просо объясняться по‑английски.
– Я все понял. Вы прочитали письмо, и вас заинтересовало упоминание о сокровище – правда, довольно туманное.
Синтия загадочно улыбнулась.
– Все ли ты понял, скоро станет ясно. А пока расскажи мне, знаменитый специалист по старинным документам, много ли ты уразумел из этого письма.
Но когда племянник поделился своими выводами и предположениями, снисходительности в ее тоне поубавилось.
– Надо же, ты сразу догадался, что «С.‑М.» – это французский город Сен‑Мало. А я вообразила, будто речь идет о швейцарском Сен‑Морице. В пятьдесят девятом я каталась там на лыжах и сломала лодыжку.
– Ну что вы! Откуда в Сен‑Морице арматор и как можно из Швейцарии уплыть во владения Мулай‑Исмаила?
– Ну, я тогда еще не знала, что такое «арматор» и кто таков этот Мулай. Кроме того, во втором письме упоминается Святой Маврикий (Saint Maurice) и пещера, а вокруг Сен‑Морица полно горных пещер. И озеро там тоже имеется, так что упоминание о плавании меня не смутило. Но ты, конечно, прав. «С.‑М.» – это Сен‑Мало…
– Постойте, постойте! – перебил он. – О каком это «втором письме» вы говорите?
Тут Синтия подмигнула – это было настолько на нее непохоже, что Ника вздрогнул. Голубой глаз на миг прикрылся морщинистым веком и вновь воззрился на племянника с веселым торжеством. Раздался дребезжащий смех. Тетя наслаждалась минутой.
– Вот об этом.
Узловатые пальцы достали из‑под скатерти заранее приготовленный конверт, а из конверта листок грубой буроватой бумаги.
– Там было еще одно письмо на английском. Точнее, фрагмент письма. Начало отсутствует. Стоило мне прочесть первую строку – и я остолбенела. – Синтия отвела руку с листком от нетерпеливых пальцев Николаса. – Сейчас, сейчас. Только, пожалуйста, читай вслух. Доставь старухе удовольствие. Я хочу слышать, как задрожит твой голос.
Голос Николая Александровича действительно задрожал. Даже сорвался. Первая строка, начинавшаяся с середины фразы, была такая:
«…но главное – вот эта детская считалка. Она поможет тебе запомнить путь к тайнику».
Как же голосу было не сорваться?
Что‑то зашуршало возле локтя. Фандорин оглянулся – это попугай сел на стол и смотрел, разинув клюв, словно тоже хотел послушать. Однако Нике сейчас было не до раритетных птиц.
Почерк был тот же, что в первом письме, только не такой ровный и гладкий, словно пишущий очень торопился. Ни завитушек, ни заглавных буквиц в существительных, ни изящных оборотов. Язык послания казался менее архаичным, почти современным.
Впрочем, углубиться в чтение Николас не успел. Тренькнул звонок – это батлер, согласно установленному распорядку, доставил afternoon tea.
– Давайте скажем, что нам не нужно чая! – жалобно воскликнул Фандорин. Мысль о том, что придется прервать знакомство с интригующим документом, была невыносима. – Сейчас начнет священнодействовать!
– Человек выполняет свою работу, – строго сказала тетя. – Надо относиться к этому с уважением. Тебе не хватает выдержки и терпения. Это не по‑английски, мой мальчик. Войдите, Джагдиш!
Возглас адресовался батлеру. Улыбчивый индиец во фраке и белейших перчатках вкатил столик, на котором сверкали фарфором, хрусталем и серебром чашки, вазы, приборы, а посередине красовался кувшин с орхидеей
– Сервируйте чай на террасе, погода сегодня просто чудесная, – велела Синтия и прикрикнула на Нику. – Не подглядывай в письмо! Имей терпение! Покорми пока птичку орешками.
Попугай, который еще пять минут назад у нее был «животным», подлежащим немедленному изгнанию, превратился в «птичку».
– На, жри, – хмуро буркнул магистр по‑русски, зачерпнув в одной из вазочек арахиса.
Но пернатое создание лишь мотнуло хохластой башкой и, словно в нетерпении, топнуло по столу.
– Кушай, деточка, кушай.
Синтия попробовала запихнуть орешек прямо в клюв попугаю, но тот взлетел и сел Фандорину на плечо. При этом еще и изогнул шею, как бы пытаясь заглянуть в листок.
– Мне не дают читать, и ты не будешь, – сказал Николай Александрович, убирая руку с письмом.
* * *
Продолжить чтение удалось минут через пять, когда батлер разлил чай, добавив тете молока, а племяннику ломтик лимона.
Наконец пассажиры люкса остались на террасе вдвоем (если считать попугая, по‑прежнему сидевшего на плече у Ники, то втроем). Магистр поспешно отодвинул чашку, развернул листок и начал сначала:
«…но главное – вот эта детская считалка. Она поможет тебе запомнить путь к тайнику.
Прыг‑скок, прыг‑скок
С каблука на носок,
Не на запад, на восток,
С оселка на брусок.
Прыг‑скок, прыг‑скок,
И башкой об потолок.
Вкупе с вышеприведенным рисунком считалка укажет тебе, где спрятано сокровище.
Знай, моя милая Беттина, что я оставляю тебе ключ к богатству, свободе, новой жизни – всему, чего ты пожелаешь. Это мой прощальный дар. Я же удаляюсь туда, откуда, надеюсь, нет возврата. И довольно обо мне. Лучше скажу о тебе.
Ты самая добрая, щедрая и самоотверженная женщина на свете. Но самоотверженность, когда ее слишком много, из добродетели превращается в грех. Любое достоинство, будучи избыточным, оборачивается своею противоположностью. Жертвовать собою ради других без остатка означает расточать собственную жизнь, а ведь она бесценный Дар от Господа!
Ах, Беттина, поверь мне! И женщина может вырваться из пут судьбы. Это даже не так трудно, Нужно лишь преодолеть страх и твердо знать: главный твой долг не перед кем‑то или чем‑то, а перед самой собою. Растоптать собственную жизнь – худшее из преступлений в глазах Всевышнего.
Меня торопят, времени больше нет.
Не сомневаюсь, что сундуки, набитые золотом и серебром, пригодятся тебе больше, чем мне. Этих богатств довольно, чтобы обеспечить свободу сотне, а то и тысяче таких, как ты. Мне же ничего не нужно. Свобода у меня теперь есть. Такая, о которой мы мечтали когда‑то детьми, помнишь?
Ты, верно, думаешь, что путь к свободе полон непреодолимых препятствий? Ошибаешься. Вот что надобно сделать: заложи свои драгоценности, чтобы хватило средств на дорогу; найми верного и толкового слугу, а лучше двух или трех; садись в карету и ни в коем случае не оборачивайся! Дорога сама поведет тебя. Ты сядешь на корабль, приплывешь в указанное место, отыщешь пещеру, а в ней тайник. Только и всего.
Святой Маврикий, покровитель тех, кто не оглядывается назад, поможет тебе.
Прощай, моя милая, и будь счастлива.
Твой самый любящий и верный друг
Эпин»
Все вплоть до подписи Your most loving and assured friend Ėpine, было написано той же рукой, что первое письмо. Только внизу, явно другим почерком, кто‑то приписал по‑немецки: «Первая страница, где карта и рисунок, сожжена в день святой великомученицы Прасковьи во избежание соблазна». Буквы крупные и круглые, чернила более густого оттенка. В одном месте они расплылись, словно на бумагу капнула слеза.
– Кто этот Эпин? – воскликнул Фандорин и перевернул листок, но на обороте ничего не было. – В каких он был отношениях с Беттиной Менхле?
– Я тоже гадала, гадала, – вздохнула тетя, – но, боюсь, мы никогда этого не узнаем. Полагаю, друг детства, кузен, но вряд ли возлюбленный. В обоих письмах чувствуется искренняя приязнь, но не страсть. К тому же вряд ли в семейном архиве фон Теофельсов стали бы хранить любовную переписку замужней дамы. Я выяснила, эта Беттина между 1704 и 1720 годом произвела на свет одиннадцать детей.
– Значит, искать свободу она не отправилась… Да еще уничтожила первую страницу. Приписка, наверное, сделана ее рукой?
– Да. Там в папке есть еще несколько писем фрау Менхле. Почерк тот же.
Николас еще раз пробежал глазами последнюю строчку.
– Странный поступок: сжечь половину письма, причем именно ту, по которой можно отыскать сокровище. Зачем, почему? На одной считалке далеко не уедешь.
Синтия улыбалась – у нее было время поломать голову над этим естественным вопросом.
– Здесь удивительно не только то, что она уничтожила страницу, но и то, что сочла необходимым написать об этом.
– В самом деле! Что бы это могло значить? Постойте‑ка, я сам. – Фандорин потер лоб, попытавшись представить себе Беттину Менхле.
Добрая, щедрая, самоотверженная. Отказавшаяся от соблазна свободы и уронившая слезу по этому поводу. Не любившая своего коммерцсоветника, но родившая ему одиннадцать детей…
– Господин Менхле, судя по сохранившимся сведениям, разбогател на ссудных операциях. Легко предположить, что он был человеком алчным. Если бы нашел в бумагах супруги письмо с ключом к сокровищу, обязательно ринулся бы на поиски. Беттина этого не хотела, потому и сожгла первую страницу, где, вероятно, подробно разъяснялось, как отыскать пещеру. Приписка предназначена мужу: мол, не ищи, все равно не найдешь. А вторую страницу фрау Менхле сохранила, ибо речь там в основном о чувствах, Должно быть, Эпин был ей очень дорог…
– Умник ты мой, – похвалила Синтия. – Я тоже пришла к этому выводу. Правда, не так быстро.
– И главный вопрос, самый увлекательный. Сокровище. Представляю, как бесился коммерциенрат – или его потомки, когда в конце концов наткнулись на этот документ. – Фандорин сокрушенно вздохнул. – Очень вероятно, что и поныне в какой‑то неведомой пещере пылятся сундуки с золотом и серебром. И никто никогда не найдет к ним дороги…
– Ты бы, может, и не стал искать. – Мисс Борсхед с осуждением покачала головой. – Ты бы отступился. Потому что в тебе, Ники, мало характера.
Выпад Николас пропустил мимо ушей, а вот интонация, с которой произнесены эти слова, его заинтересовала.
– Вы думаете, клад можно найти? Но как к этому подступиться? Тут же нет никаких зацепок!
Она торжествующе поглядела на племянника снизу вверх.
– Ты безнадежно отстал от жизни, Ники. На свете существует интернет.
– И что же вы сделали?
– Самую элементарную вещь. Я зарегистрировалась на всех существующих форумах кладоискателей, – с гордостью сообщила она.
– Вы?
Представить себе мисс Борсхед, чатящуюся с обитателями полоумных кладоискательских форумов, было трудно. Однако тетя истолковала удивление Николаса по‑своему.
– Не под своим именем, конечно. Это было бы неприлично. Я взяла ник. Ты знаешь, что такое «ник»? – Он нетерпеливо кивнул. – Красивый ник, из письма. «Юзер Эпин», вот как я там называюсь. – Мисс Борсхед приосанилась. – И картинку приделала: аристократический молодой человек в парике, с тростью.
Пришлось ее разочаровать.
– Ничего особенно красивого и тем более аристократичного в имени Ėpine нет. По‑французски это значит «колючка».
– Да? Ну вот видишь, и тут я ошиблась, как с городом С.‑М. – Но обескураженной Синтия не выглядела, совсем наоборот. – В этой связи вот тебе урок на будущее, мистер всезнайка: иногда ошибка приводит к цели быстрее, чем ученость и логика.
– Что вы хотите этим сказать?
– На всех форумах я разместила один и тот же вопрос: «не находили ли за последние 300 лет в Сен‑Морице или его окрестностях, в пещере, большой клад, состоящий из сундуков с золотом и серебром?» Я ведь думала, что речь идет о швейцарском Сен‑Морице.
– И что?
– На следующий же день я получила ответ от юзера с ником «Голденбой»: «Эпин, я тот, кого вы ищете. Нам необходимо пообщаться офф‑лайн». «Офф‑лайн» значит очно, а не по интернету, – сочла необходимым пояснить тетушка.
Компаньоны
От волнения Николас забыл, что на плече у него примостилась солидного размера птица, а та вдруг взяла и хрипло рявкнула: «Кр‑р‑рр‑р!!!» Это было неожиданно, с перепуга магистр вскочил и опрокинул стул.
– Ну вот, ты уронил птичку, – попрекнула Синтия, когда попугай со стуком шмякнулся об стол.
– К черту птичку! Кто этот человек – Голденбой?! Вы с ним встретились?!
Подобное чувство, ни с чем не сравнимое по волшебной остроте ощущений, Нике доводилось испытывать и прежде. Каждое из тех незабываемых мгновений осталось с ним навсегда. Вдруг томительно перехватит дыхание, сладко заноет под ложечкой, и нечто, казалось бы, навсегда сгинувшее в пучине истории, вдруг начнет проступать сквозь мутную толщу Времени. Словно утонувшая Атлантида или град Китеж вздумали вновь вынырнуть со дна на поверхность.
– Голденбой – это не человек, – медленно протянула старая садистка, наслаждаясь нетерпением племянника.
– То есть?
– Это двое людей. Партнеры компании «Сент‑Морис Ризерч Лимитед». Уставная цель – поиск сокровища, спрятанного триста лет назад на острове Сент‑Морис.
Именно в этот миг Синтии, конечно же, понадобилось протереть очки. Она сделала паузу и с видом крайней сосредоточенности принялась тереть бархоточкой стекла.
– Где‑где? На острове Сент‑Морис? Что это за остров? Может быть, вы имеете в виду остров Маврикий, что в Индийском океане?
– Нет. Сент‑Морис находится неподалеку от Мартиники, но относится не к французской, а к британской юрисдикции. Это маленький необитаемый островок. Из‑за того, что я неправильно расшифровала аббревиатуру «С.‑М.», я по случайности попала в десятку. Я‑то имела в виду швейцарский Сен‑Мориц, а компаньоны «Сент‑Морис Ризерч» вообразили, будто я в курсе дела, и немедленно со мной связались. Это называется «наитие». Логикой владеют многие, наитием – единицы.
Старая дама показала пальцем сначала себе на грудь, потом в небо. Бриз почтительно шевелил ее голубоватые седины.
– Не наитие, а случайное совпадение. Ладно, не имеет значения. – Ника сел, снова вскочил. – Да не тяните вы! Что вам рассказали эти люди? Они знают, где искать тайник?
– Это я и попыталась выяснить. Сначала я встретилась с джентльменом, который представился «техническим руководителем» предприятия. Он сам примчался ко мне в Кент буквально через два дня после того, как мы вступили в переписку. Первая беседа была очень странной. – Тетя отпила чаю, хитро улыбнулась. – Каждый пытался выведать у собеседника максимум информации, ничего не сообщив взамен. Но у меня больше терпения, к тому же я отлично умею прикидываться старой идиоткой. Раунд закончился вничью. С небольшим преимуществом в мою пользу. По крайней мере, я узнала, что поиски надо вести не в швейцарском Сен‑Морице, а в Карибском море… На следующую встречу они явились вдвоем. Второй у них называется «юридическим руководителем», Оформление находки клада и взаимоотношения между компаньонами – это все материи заковыристые, тут без хорошего специалиста можно наломать дров.
– Тетя, не мучайте меня! ЧТО – ВЫ– У НИХ – ВЫВЕДАЛИ?
Если б не воспитание, Николас сейчас схватил бы почтенную леди за руку, как Герман старую графиню.
– Ты не даешь мне рассказать все по порядку, – пожаловалась Синтия. – Ну хорошо. Изволь. Дело кончилось тем, что меня пригласили стать третьим компаньоном. Как только я намекнула, что у меня есть ключ к местонахождению тайника, они оба просто затряслись. И стали чрезвычайно сговорчивы. Ты сейчас поймешь, почему.
– Вы показали им письма?
Синтия обиделась.
– Я похожа на дуру? Разумеется, я ничего им не показывала.
– Почему же они вам поверили?
– Из‑за моего ника. Они что‑то знают про человека по имени «Эпин». Это наверняка. Но, хоть мы и компаньоны, каждый держит свой фрагмент пазла при себе.
– Не понял?
– Они знают, как попасть к месту, где находится пещера. Причем технический руководитель был осведомлен об одной половине маршрута, а юридический – о второй. Вступив в официальное партнерство, они обменялись информацией, но от меня держат ее в секрете. Я нахожусь в выигрышном положении. Они бродят по своему секретному маршруту уже несколько лет, и все без толку. Ключ к тайнику у меня. Поэтому в предприятии мне принадлежит сорок процентов, а им по тридцать. Если б ты знал, как долго мы торговались из‑за распределения долей! Но я настояла‑таки на своем. Можешь гордиться своей старой тетей.
Он чмокнул ее в морщинистую щеку, специально подставленную для этой цели. Попугай сидел на столе с другой стороны и тянулся к Синтии своим клювом, будто тоже хотел ее поцеловать. Никогда еще Николас не видел столь общительной и любопытной птицы.
– Горжусь, горжусь. Но у вас нет никакого ключа к тайнику! Есть считалка, которая непонятно что значит, а карту и рисунок сожгла фрау Беттина Менхле фон Теофельс триста лет назад. Вы им про это сказали?
– Нет.
– Почему?
– Потому что тогда они не согласились бы дать мне 40 %.
Магистр задумался. Кое‑что начинало проясняться, но очень многое еще требовало разъяснения.
– Тетя, неужели вы плывете на Мартинику искать сокровище? Но у вас нет ничего кроме детской считалки!
– Мои компаньоны знают, где расположена пещера. А найти тайник мне поможешь ты. В конце концов, это твоя профессия – разгадывать подобные ребусы.
Кажется, Синтия была очень довольна, что так замечательно все придумала. Она намазала ежевичным джемом бриош и вдумчиво откусила кусочек.
– М‑м, отличная выпечка.
Попугай почесал крылом голову. Николас схватился за лоб.
– Ваши компаньоны тоже прилетят на Мартинику?
– Нет. Они плывут на нашем корабле. Ты их видел. Один все время торчит около меня в казино. Ну, который ставит по одной фишке и все время проигрывает, тощий такой, в очках. Это мистер Миньон. Он юрист, точнее нотариус. Француз, – снисходительно добавила тетя, словно это слово исчерпывающе все объясняло. – А другой, который технический руководитель, это наш сосед по столу мистер Делони.
– Но… но почему они ведут себя, будто вы не знакомы?
Вытерев губы, тетя попросила подлить ей чаю и с важным видом ответила:
– Это азбука конспирации, мой милый. В таком деликатном деле нужно вести себя очень осторожно. Мы условились, что во время плавания общаться не будем, но постараемся держать друг друга в поле зрения. На всякий случай.
Магистр вдруг понял, что тете все это ужасно нравится, старушка наслаждается ситуацией. Таинственностью, дурацкой конспирацией, собственной значимостью и почтением, которым компаньоны окружают мнимую обладательницу «ключа».
– Это придумал мистер Делони, он человек опытный, – продолжила Синтия. – Он сказал, что если мы будем общаться, то вряд ли удержимся от обсуждения волнующей нас темы. А на корабле полно народу, вечно кто‑то крутится рядом. Могут подслушать. Кроме того, из‑за нынешнего террористического психоза служба безопасности наверняка понатыкала «жучков» в самых неожиданных местах. Знаешь, что такое «жучок»? Мистер Делони говорит, что эти люди имеют право установить прослушивание даже в каюте, если пассажир ведет себя подозрительно. А черт его знает, этого Тидбита, кто ему покажется подозрительным. Ты же видел этого идиота, который посмел усомниться в твоем титуле!
– Установка прослушивания без санкции суда или хотя бы прокурора невозможна. Вы с мистером Делони насмотрелись шпионских фильмов.
– Деточка, – с жалостью посмотрела на него тетя. – У вас в России это, наверное, невозможно. Но Англия – полицейское государство. Делают, что хотят!
Эту реплику Фандорин оставил без комментариев. Он подумал еще. Спросил:
– А почему Делони глядит на вас волком? И второй, как его, мистер Миньон, тоже посматривает с явной враждебностью. Неужели вы не заметили?
Она усмехнулась.
– Еще бы им не злиться. Им ужасно не понравилось, что меня сопровождает мужчина двухметрового роста. Согласно контракту, я не имею права посвящать в тайну «треть