* * *
В Киеве была уже середина января, а Майдан не утихал. На баррикады вокруг Европейской площади бунтующие с театральным трагизмом вынесли два трупа. Люди были убиты при неизвестных обстоятельствах из охотничьего ружья выстрелами в спину. Один – гражданин Белоруссии из местной национальной политической организации, другой – приезжий из Нагорного Карабаха. Что они делали в Киеве и чем занимались, никого не интересовало. Средства массовой информации, западные дипломаты без всяких расследований объявили виновным в этом преступлении Януковича и правоохранительные органы.
После появления двух трупов на баррикадах резко усилилось давление на Януковича со стороны западных стран с требованием отставки правительства и досрочных выборов президента. Это и была стратегическая цель бучи, затеянной в столице Украины.
* * *
Майдан превратится в боевой лагерь оппозиции. Сторонники евроинтеграции отбивались от напирающих на них плотным строем спецназовцев уже не только кулаками, а бейсбольными битами, железными прутами, толстыми цепями и дубинами. Среди спецназовцев и милиционеров с каждым днем становилось все больше жертв: несколько десятков их с пробитыми головами, переломанными руками и ногами, выбитыми глазами развозили по больницам Киева на машинах скорой помощи – еще живых и уже мертвых укладывали рядом. Милицейские начальники разрешили своим подчиненным использовать против люто отбивающихся «майдановцев» резиновые дубинки и слезоточивый газ. А в ответ из первых рядов разъяренной толпы ударили в лица спецназовцев струи еще более сильной газовой заразы – бойцы слепли и судорожно задыхались, теряя сознание.
|
|
А когда случилось, что двухметровый львовский студент Степан Вуйко длинной тяжелой цепью перебил шейные позвонки сержанту милиции Олегу Жницю, и тот упал замертво, его сослуживцы стали орудовать тяжелыми резиновыми палицами с такой яростью, с таким мужицким лютым размахом, что, казалось, попадись на их пути старые дубы в два обхвата – косили бы их, как прошлогодний бурьян…
Кареты скорой помощи не успевали вывозить с Майдана и окровавленных «детей», и пожилых киевлян, и местных милиционеров, и севастопольских, и симферопольских беркутовцев.
Столбы черного дыма от горящих покрышек поднимались высоко над городом.
Такого дыма Киев не помнил со времен Великой Отечественной войны. И Берегиня Украины, и дома окрест Майдана, и золоченые купола церквей, и белые стены соборов покрывались черной пудрой сажи.
А тем временем в руках митингующих людей на Майдане все чаще стала грозно мелькать вороненая сталь винтовок и пистолетов.
И однажды случился миг, когда со стороны «майдановских» баррикад раздался выстрел и лейтенант сумского «Беркута» Павло Слобожан, страшно выпучив удивленные глаза, поймал смерть – пуля вырвала ему горло…
Кроваво‑черный флаг «Правого сектора» недобрым знамением витал над Майданом
«Снайперы, снайперы!» – зашелестело по Киеву.
Снайперы были, как привидения – все о них говорили, но никто их не видел. Это потом, через несколько лет, выяснится, что снайперами были грузины, нанятые с помощью Михаила Саакашвили комендантом Майдана Андреем Парубием и депутатом Верховной рады Сергеем Пашинским.
|
|
Бывший военнослужащий грузинской армии Коба Нергадзе перед телекамерой рассказал, что снайперы в Клев приехали благодаря усилиям экс‑советника бывшего президента Грузии Михаила Саакашвили – Мамуки Мамулашвили (он потом возглавил «Грузинский национальный легион», противостоящий в Донбассе частям самопровозглашенных ДНР и ЛНР).
По словам Нергадзе, в декабре 2013 года Мамулашвили собрал на совещание несколько сотрудников Службы безопасности Минобороны Грузии и объявил собравшимся, что необходимо срочно выезжать на Украину для оказания «помощи протестующим». Нергадзе и его группе было выделено 10 тысяч долларов, еще 50 тысяч были им обещаны после возвращения из Киева. На Украину грузины въехали по чужим паспортам.
14 или 15 февраля, по признаниям Нергадзе, у него и его соотечественников в гостинице «Украина» состоялась встреча с Андреем Парубием (ныне председателем Верховной Рады Украины) и Сергеем Пашинским (в 2014 году – депутатом Рады, ныне главы комитета украинского парламента по вопросам национальной безопасности и обороны). «Необходимо помочь братскому народу, и скоро у нас будет задание», – сказал грузинам Парубий, не уточнив, в чем именно будет заключаться помощь.
Вечером 19 февраля визитеров из Грузии вновь посетил Пашинский, которого сопровождали несколько незнакомых Нергадзе людей с большими сумками. Они достали самозарядный карабин Симонова (СКС), автоматы Калашникова калибра 7,62. Еще были одна снайперская винтовка Драгунова и карабин иностранного производства. Пашинский нам объяснил, что оружие потребуется «для защиты», но на мой вопрос, от кого защищаться, он не ответил и вышел из номера», – сообщил Нергадзе.
|
|
Чуть позже состоялась беседа Нергадзе с Мамулашвили, который рассказал о некоем «особом задании», подчеркнув, что «необходимо создать хаос на Майдане, применив оружие по всем целям, протестующим и полиции, – разницы нет». Заплатить снайперам Мамулашвили пообещал только после выполнения «задания».
Стрельба по Майдану велась с нескольких точек.
В выполнении «задания» участвовал и военнослужащий грузинской армии Александр Ревазишвили. Нергадзе рассказывал, что 19 февраля присутствовал на инструктаже групп снайперов. «Порядок действий был определен следующий: группа, возглавляемая Пашинским, переходит в консерваторию. Они должны начать стрельбу первыми из здания консерватории, через три‑ четыре минуты должны начать стрельбу группы, находящиеся в гостинице «Украина», – заявил он. Нергадзе подчеркивает, что снайперов инструктировал бывший американский военнослужащий Кристофер Брайан.
Ревазишвили добавил, что в тот же день оружие доставили и в консерваторию. «Пашинский и еще несколько человек внесли в помещение сумки с оружием. В основном, карабины СКС. У самого Пашинского в руках был автомат Калашникова с открытым прицелом», – сообщил он.
Вместе с наемниками огонь вели депутаты Рады.
Ревазишвили также рассказал, что в группе, которая разместилась в консерватории, был Владимир Парасюк (командир одной из боевых сотен Майдана, ныне – депутат Верховной Рады). «Вместе с ним был человек, которого он называл «батей», – вероятно, его отец», – предполагает Ревазишвили. Пашинский же попросил подыскать ему хорошую позицию для стрельбы по людям на Майдане. «Сказал, что ночью возможен штурм консерватории «Беркутом» и протестующих могут разогнать. Примерно в четыре или пять утра я действительно услышал выстрелы, как мне показалось, со стороны Октябрьского дворца, – вспоминает Ревазишвили. – Пашинский вскочил, схватил рацию и стал кричать, чтобы прекратили огонь и что еще не время. Стрельба сразу прекратилась. А примерно в 7:30 утра (может позже) Пашинский приказал всем приготовиться и открыть огонь. Делать по два‑три выстрела и сразу менять позицию. Сам Пашинский стрелял из автомата. Парасюк‑младший – из карабина «Сайга», его отец – из карабина СКС. Стрельба велась 10‑15 минут. После этого нам приказали бросить оружие и покинуть здание».
Нергадзе подтверждает слова Ревазишвили: «Рано утром 20 февраля, примерно в восемь часов, я услышал выстрелы со стороны консерватории. Через три‑четыре минуты группа Мамулашвили открыла огонь из окон гостиницы «Украина», с третьего этажа. Стреляли парами. После выстрела переходили в следующую комнату и опять стреляли. Когда все закончилось, нам велели уходить».
В тот день Ревазишвили пошел на Майдан и увидел, что люди сильно озлоблены. «Некоторые считали, что стрелял «Беркут». Другие, наоборот, думали, что огонь открыли свои – протестующие», – говорит он. В тот же день и Ревазишвили, и Нергадзе улетели в Тбилиси. Последний утверждает, что обещанных денег за свое «задание» он так и не получил.
Позже депутат Верховной рады Украины Надежда Савченко сообщила, что лично была свидетелем того, как люди, которые заседают в настоящее время в украинском парламенте, руководили снайперами на Майдане.
И уточнила, что имела ввиду нынешнего главу комитета Верховной Рады по вопросам национальной безопасности и обороны Сергея Пашинского. «Я видела как подъезжала синяя машина, из нее выходили люди с оружием. Я видела как Пашинский заводил снайперов в отель «Украина», – сказала Савченко.
* * *
…И сыпалась, сыпалась в том страшном киевском феврале рыжая сырая могильная глина на крышки свежих гробов.
Среди спецназовцев и милиционеров с каждым днем становилось все больше жертв: несколько десятков их с пробитыми головами, переломанными руками и ногами, выбитыми глазами развозили по больницам Киева на машинах скорой помощи
В Киеве начиналась гражданская война.
Пошел брат на брата.
И вся Украина – от Чопа до Луганска, от Львова до Одессы, от больших городов до сел в несколько десятков хат – с тревогой, с похоронным страхом смотрела по телевизору на эту войну в прямом эфире.
И с той же обжигающей душу тревогой глядел на киевскую войну и древний окраинный Крым. В его жизнь все чаще, громче, напористей стали просачиваться мрачные отзвуки Майдана.
В севастопольской церкви женщина лет шестидесяти зажгла свечку, вставила ее в черное горло медного подсвечника, поправила сбившийся платок и стала креститься.
Оранжевый свет свечи падал на ее лицо с уже заметно тронутыми старостью чертами былой родовитой красоты. Женщина крестилась и тихо упрашивала Всевышнего:
– Боже милостивый, спаси, спаси, спаси… И семью мою, и всю родню мою, и Крым от войны. Убереги, Боже…
Женщину звали Ольгой Михайловной.
Она была женой отставного морского офицера, капитана первого ранга Александра Ивановича Кручинина.
Через несколько дней 77‑летний холодный преподаватель истории киевского университета Николай Иванович Хмельницкий будет лежать в переполненном морге на неподходящей этому скорбному заведению улице Оранжерейной.
Глава 3
КАПЕРАНГ КРУЧИНИН
В крымских троллейбусах и армейских казармах, в студенческих аудиториях и корабельных кубриках, в магазинах и на кухнях, на лавочках у подъездов и на причалах, в парламенте и в правительстве пугающей людей связкой звучали в те дни тревожные слова «Майдан‑ война»:
– Что будет? Что будет, Боже мой?
Люди толковали о происходящем в Киеве, пытаясь предугадать исход затеянной в столице кровавой смуты. Многие боялись, чтобы не перекинулась она в Крым, как огонь во время пожара перекидывается с одной соседской хаты на другую.
А иные радовались в надежде, что и тут, на полуострове, удастся выкинуть из чиновных кресел ставленников Януковича и установить новую власть.
На севастопольских и симферопольских улицах и в городах поменьше все чаще стали появляться признаки той же майдановской митинговщины. Ораторы звали сограждан в разные стороны – одни в Европу, другие в Россию.
И уже казалось, что разгоряченные спорами толпы вот‑вот вступят в драку стенка на стенку.
А кое‑где уличные мордобои уже и случались – севастополец Александр Иванович Кручинин, капитан I ранга в отставке, видел такую потасовку у памятника адмиралу Нахимову, когда шел в Дом офицеров на встречу ветеранов Черноморского флота с писателем Шигиным.
Дюжие хлопцы как спички ломали древка красночерных флагов «Правого сектора» и рвали большой бумажный плакат, на котором крупно было написано «Крым – це Европа!».
Милиция живо растолкала по автозакам драчунов, но вскоре по Севастополю стал разъезжать старый «мерседес», из окон которого торчали красно‑черные флаги «Правого сектора» и бейсбольные биты…
«Все на Майдан!… Крым – це Европа!, Крым – це Украина!» – орал широкогорлый мегафон, выставленный в открытом окне машины.
* * *
В тот вечер у Кручиных собралась родня по случаю дня рождения Ольги Михайловны – жены Александра Ивановича.
Пришел с женой Натальей немногословный старший сын Павел, капитан II ранга, командир большого десантного корабля российского Черноморского флота – «национальная гордость отца», как шутила Ольга Михайловна.
Пришел и младший сын Кручининых Олег (мичман, недавно развелся с женой), пришла дочка Людмила с мужем – Богданом Любецким, офицером украинского флота. Еще был сват – Михаил Иосифович Любецкий (жена его умерла два года назад).
Первый внук Юрий (сын Павла и Натальи) на день рождения бабушки приехать не смог – был далеко, во Владивостоке, учился на последнем курсе военно‑ морского училища. Но позвонить Ольге Михайловне и поздравить ее не забыл.
На этот раз не было на семейной вечеринке и братьев Ольги Михайловны – Петра и Федора.
Майор Петр Сарматов служил в севастопольском «Беркуте» и еще в декабре вместе со своим отрядом спецназа улетел в Киев «наводить порядок на Майдане». А Федор по каким‑то своим срочным партийным делам уехал в Симферополь – утром заглянул с цветами и подарком сестре, поздравил в прихожей и исчез.
Федор Сарматов после увольнения со службы на флоте решил сделать карьеру в политике, и стал, как говорила Ольга Михайловна, «видным деятелем местного масштаба» – его избрали секретарем районной организации «Партии регионов». Он несколько лет назад активно вербовал в свою партию Александра Ивановича, но Кручинин ответил, что у него уже есть партбилет, выданный еще в военном училище (маленькая красная книжица с профилем Ленина на обложке хранилась где‑ то в домашнем архиве, последняя фиолетовая отметка об уплате членских взносов была там сделана в августе 1991 года).
Каждый раз, когда Кручинины собирались большим родственным кругом, Федор Михайлович Сарматов неизменно становился заводилой политических споров – да таких, что оба Любецкие, и отец, и сын, пару раз чуть не схватились с ним за грудки.
Второй внук Дмитрий (сын Людмилы и Богдана, которого еще с пеленок любовно звали Димушкой) учился на первом курсе севастопольской военно‑морской академии имени Нахимова – его по какой‑то причине в увольнение не отпускали. И деду, и отцу пришлось звонить в академию и уговаривать начальника курса Тараса Стельмаха дать нахимовцу Любецкому увольнение.
Пан Стельмах в итоге сжалился, но сильно пожурил и деда, и отца за «неправильное» воспитание Дмитрия – тот во время открытого соцопроса курсантов дал «чудовищно непатриотичные» ответы на вопросы анкеты.
– И какие же были ответы? – поинтересовался у пана Стельмаха Кручинин‑старший.
– А вот такие, – отвечал Стельмах, – Вопрос первый: «Если бы вам довелось участвовать в Полтавской битве, на чьей стороне вы были бы – войск Петра Первого или гетьмана Мазепы?»… И что ваш Дмитро ответил? «На стороне победителя!»…
– Но не стороне же Карла XII ему быть, – недоуменно заметил Александр Иванович и с ужасом подумал, что брякнул не то, что хотел бы услышать Стельмах. И попытался сгладить разговор, – А какие еще были вопросы?
– «Кем, на ваш взгляд, был Степан Бандера – национальным героем Украины или преступником?»
Тут Александр Иванович закрыл глаза и прижал к уху телефонную трубку так сильно, словно это был пистолет, из которого он хотел застрелиться.
– И какой же был ответ? – спросил он начальника курса.
– Дмитро ответил: «Бандера был националистом и врагом Советского Союза»… За такие убеждения хлопца не в увольнение отпускать надо, а выгонять из академии!
Стоявший рядом отец Дмитрия взял у Кручинина телефонную трубку и представился Стельмаху:
– Это капитан III ранга Любецкий.
Он слушал начальника курса, то хмурясь, то широко раскрывая глаза.
– Обещаю поработать с сыном, – клятвенным тоном говорил он в трубку. И уже – грозно, – Я вправлю ему мозги…
Когда розовощекий Дмитрий появился в квартире и вручил Ольге Михайловне букет ее любимых астр, отец решил сыну, как говорится, «боцманских капель прописать» – завел его в ванную и там негромким басом сурою выговаривал за «чудовищно непатриотичные» взгляды.
А дед с гордостью поглядывал на внука, когда тот вернулся за праздничный стол.
* * *
Было много теплых слов в честь Ольги Михайловны. Первым сказал их Александр Иванович. Вспомнил их давнюю‑давнюю первую майскую встречу на Графской пристани, когда он был курсантом севастопольского военно‑морского училища, вспомнил тихоокеанские и североморские гарнизоны, где в холодных домах офицерского состава приходилось кутать первенца Павла в лейтенантскую шинель. Вспомнил, как уже капитаном, в лютую зимнюю пургу, вез на бронетранспортере жену‑роженицу до районного роддома, укрыв двумя офицерскими бушлатами. Тогда появился на свет младший сын Олег.
А когда Кручинин перевелся с Севера на Черноморский флот, сослуживцы подшучивали: мол, у тебя на каждом новом месте службы по сыну родилось, давай еще и черноморца. А вышла в итоге доченька – Людмила.
Закончил свой длинный тост Александр Иванович так:
– Офицер имеет право только в трех случаях становиться на колено – перед Боевым Знаменем, перед родником и перед матерью. Но я бы добавил еще… И перед офицерской женой!
После этих слов он грузно встал перед супругой на колено, взял ее руку и поцеловал.
Ольга Михайловна зарделась…
После Александра Ивановича говорила Людмила. Просто и от души:
– Дорогая мамочка, поздравляю тебя с днем рождения. Я где‑то читала, что мама – это проводник между Богом и людьми. Именно благодаря тебе и Павлик, и Олежка, и я появились на свет....
– Межу прочим, и я имел к этому делу самое непосредственное отношение, – вставил Кручинин‑старший, – и все дружно засмеялись.
Затем говорил Павел.
Обычно по‑командирски немногословный, в этот раз он говорил долго:
– Мам, я хорошо помню наш военно‑морской гарнизон на берегу Тихого океана, где ты служила с отцом в бригаде подлодок. Помню, мамуль, как мы ходили на пристань, когда папа не возвращался домой в назначенный день. Я бросал в океан камешки, а ты плакала так, чтобы я этого не видел.
Помню наш необустроенный северный гарнизон, когда папа простыл и попал в госпиталь с бронхитом, а мы с тобой и с крохотным Олежкой целый месяц жили в дырявой брезентовой палатке с прогоревшей буржуйкой. А ты колола тяжеленным топором дрова. Где изморозь покрывала по утрам байковое одеялко Олежки, а ты и его, и меня грела своим теплом. И мне было страшно, когда он закашлял кровью…
Тут Ольга Михайловна не выдержала – всплакнула, вытирая слезы старенькой шалью.
Павел взял рюмку, поднял ее и закончил:
– Я благодарю Бога, что у нас есть ты, мама и офицерская жена. Кланяюсь тебе, родная…
Александр Иванович, тоже тронутый словами сына, с благодарностью смотрел на него.
Затем пришла очередь говорить Олегу.
– Мне, конечно, далеко до Павла. Но я не прозой, а своими стихами тост скажу:
Маму нашу поздравляем,
Именинница она!
И с хитринкою лукавой
Смотрит, как в окне луна.
Будь здоровой и счастливой,
Будь бодра и сил полна,
Самой милой и любимой!
За тебя, мамуль, до дна!
Когда Олег читал свой графоманский стих, Кручинин‑старший слушал его вполуха, поглядывая то на жену‑именинницу, то на свой парадный морской китель, ритуально доставаемый в праздничные дни из пахнущих нафталином недр шкафа, то на советский кортик, прикрепленный к желтому парадному поясу.
Он думал о том, что и до трех звезд капитана I ранга, и до своих должностей дорос, во многом благодаря жене.
А еще думал о том, что ему даже в страшном сне не могло присниться то, что сейчас происходило в Севастополе наяву…
Он рядовым моряком начинал службу на советском флоте, а закончил ее старшим офицером – на российском. И два его сына служат на российском Черноморском флоте. А внук Юрий, будущий морской офицер, в далеком Владивостоке уже принял российскую присягу…
А вот дочка Людмила и ее муж Богдан тут же, в Крыму, служат на украинском флоте. И сын их Димушка в севастопольской военно‑морской академии имени Нахимова прошлой осенью присягнул Украине.
Сват Михаил Иосифович Любецкий, тоже крымчанин, тоже капитан I ранга в отставке (с которым они когда‑то вместе служили в одном севастопольском штабе), в 1992‑ м переметнулся на украинский Черноморский флот вместе с дружком – командиром базы в Донузлаве Борисом Кожиным. Тот быстро пошел вверх, стал «первым украинским адмиралом», был даже некоторое время командующим военно‑морскими силами Украины. Он знатно выслуживался перед Киевом, называя себя «морским кулаком украинского президента» и толкая антироссийские лозунги, хотя родился в древнем русском Пскове.
С самого начала Майдана Севастополь замер в тревожном ожидании…
Это при нем эскадрилья штурмовой авиации, присягнувшая Украине, проводила учения, имитируя атаку на штаб российского Черноморского флота. В ответ на это наш командующий, адмирал Касатонов, выдвинул реактивные установки «Град» к аэродрому Бельбек, где базировались самолеты, проводившие «психические атаки» на его штаб, и пообещал, что превратит и аэродром, и штурмовики, в крошево из камней и железа, если Кожин не запретит авиационные провокации.
Кожин тогда быстро поджал хвост – знал, что Касатонов слов на ветер не бросает…
В ту бурную пору Любецкий устраивал Кожину баньки с девочками – до тех пор, пока в 93‑м «первого адмирала» не турнули с должности. Море не любит грязных людей.
А теперь он требует «немедленно создать базу ВМФ США в Крыму и конфисковать всю российскую технику, которая останется на территории Украины после 2017 года.
Вот так оно вышло у Кручининых: семья, считай, одна, а служит под разными знаменами.
Что‑то дикое и противоестественное было во всем этом. Словно холодная межа посреди родни.
И уж сколько лет минуло с того времени, когда разошлись пути Кручинина и Любецкого, а Александр Иванович никак не мог погасить в себе ту скрытую неприязнь к бывшему сослуживцу, которого жизнь подкинула ему в качестве родича…
Любецкий одним из первых офицеров штаба Черноморского флота в 1992‑м году присягнул Украине, первым поднял желто‑голубой флаг на большом десантном корабле… Это он потом будет окружать с украинскими автоматчиками и захватывать маяк в Ялте…
А еще ходил среди офицеров слух, что это Любецкий в том же 1992‑м утащил с собой в украинский штаб и свежие лоцманские карты, и другие документы… Там и получил и новое звание, и нехилую должность в службе вооружения, а затем, после взрыва боеприпасов на корабле, его вытолкнули из штаба ВМСУ на нижестоящую должность в Инкерман – заместителем командира арсенала. Даже дружба с вице‑адмиралом Кожиным не помогла. Там Любецкого года три держали в «черном теле» – не давали очередного звания, но он выкарабкался: и новую звезду получил, и командиром там стал. И даже после увольнения, уже офицером запаса, так и сидел в том же командирском кресле в Инкермане.
И кто бы знал, что вот такой выверт случится в семье Кручининых – дочка по уши влюбилась в сына «перебежчика», когда тот однажды оказался в госпитале – в госпитале российского Черноморского флота, где Людмила работала в хирургическом отделении.
Любецкому срочно нужна была помощь – его рубануло порвавшимся тросом при швартовке корабля. Российские военные врачи выходили сына «предателя».
…О своем романе с младшим Любецким Людмила призналась матери, но Ольга Михайловна долго не могла сообщить об этом мужу. А когда все же отважилась, тот разъяренным тигром метался по квартире! Пачку сигарет до рассвета на кухне выкурил и бутылку водки выпил.
– Саша, успокойся, – тихо сказала мужу Ольга Михайловна, – кажется, у Люды с Богданом серьезные чувства. У них любовь.
Кручинин не сдавался:
– Любовь разная бывает! Хохлы такие хитрые, что бронзовой Екатерине Второй голову могут своей «любовью» задурить. Сорвется с постамента и побежит за этим Богданом!
Ольга Михайловна подкрадывалась к самому главному:
– Ну, и пусть хохол. От хохлов у русских такие красивые детки получаются… Смирись, не вставай, отец, поперек дороги дочкиной. Значит, судьба… К тому же… Где‑то под День флота у нас с тобой еще один внук появится…
В тот момент Ольге Михайловне показалось, что мужа хватил сердечный приступ и он не дышит.
Но тут в рассветных сумерках спальни раздался тяжелый протяжный вздох, а следом за ним – лютый командирский рык Кручинина:
– День чьего флота?!
– Нашего, Саша, нашего, – русского. Это тебе подарок. Люда уже и имя нашему внуку выбрала. Дмитрием назовут, Димушкой. В честь деда твоего – Дмитрия Андреича…
Эта новость заметно остудила Кручинина. Но и на свадьбе Людмилы и Богдана, и в день рождения Димушки Александру Ивановичу стоило усилий, чтобы пригасить в душе неприязнь к Любецким.
Сын Павел суровел каждый раз, когда появлялась тень холодного разговора о Любецких. Он дипломатично гасил намерения Александра Ивановича развить тему.
– Пап, как у них получилось, так и получилось…
За этой дипломатичностью Павла скрывалась его братская любовь к сестре.
Старший сын был «национальной гордостью» Александра Ивановича – степенный, основательный.
Когда Павел служил на «отцовских» флотах – Тихоокеанском и Северном, каждая добрая весть про сына, доходившая до Кручинина‑старшего от тамошних офицеров, грела ему душу (в советское время офицеры эти наезжали в крымские военные санатории каждое лето).
– И никто не скажет, что Павлик служит и растет в должностях с помощью папкиной мохнатой руки, – с гордостью говорила Ольга Михайловна, когда старые сослуживцы, приехавшие на отдых в Крым, наведывались к Кручининым в гости.
И все же однажды Александр Иванович решился замолвить словечко за сына. Когда пришла пора вешать китель на гвоздь и уходить на пенсию с Черноморского флота, Кручинин обратился к Главкому ВМФ России адмиралу флота Владимиру Чернавину с просьбой перевести сына в Крым. Но Главком отказал:
– Пусть сын еще послужит и на Балтике, освоит еще и тот театр военных действий, а потом посмотрим.
И лишь через три года после того разговора с адмиралом флота Павла перевели в Севастополь. В тот самый год, когда отца торжественно проводили в отставку в штабе Черноморского флота с благодарностью министра обороны и подарком в виде наручных часов – таких «Командирских» за 36 лет службы на флоте у Кручинина накопилось с дюжину.
А вот младший сын Олег был болью Александра Ивановича. В отличие от Павла, жил он как‑то бестолково. Учебу в военно‑морском училище бросил, когда до офицерских погон оставался год. Стал ходить на торговых судах в загранку – мечтал скопить денег на машину и квартиру. А на берегу зарплату проматывал на кутежи и дорогие подарки родне и знакомым. Александр Иванович из‑за этого не раз устраивал выволочки сыну. Порты и деньги портят моряков.
Потом Олег женился на молоденькой певичке из портового ресторана. В том же ресторане Олег из‑за ревности однажды устроил нешуточную драку, разбил пианино – дело дошло до суда. Сына из экипажа вытурили, а штраф суд назначил такой, что он вывернул все карманы Олегу.
Ольга Михайловна тайком сдала в ломбард кольцо с бриллиантом, доставшееся ей еще от бабушки. Не стало денег в семье Олега – и любовь жены‑певички кончилась. Развелись. Олег вернулся в родительский дом с зубной щеткой и бритвенным станком.
Ольга Михайловна много дней слезно уговаривала мужа устроить Олега на флот:
– Там из него человека сделают. Раз уж мы с тобой не сумели…
Кручинин поначалу раздраженно отказывался:
– Не та у Олега репутация… Как я людям в глаза смотреть буду?
Но отцовское все же взяло верх над офицерским – поехал Кручинин в кадры флота просить за сына. Олега приняли на мичманскую должность. Ушел на корабль. И вот уже сколько? Да лет пять там служит.
Олег к решению Людмилы выйти замуж за Любецкого отнесся с веселым простодушием:
– А что такого? У нас на корабле у офицеров и мичманов почти через одного жены – украинки. А у украинцев – русские. Любовь – она такая штука… интернациональная.
* * *
Как ни старалась Ольга Михайловна уводить разговоры за праздничным столом подальше от политики и от того, что происходило в те дни в Киеве, у нее это не получалось. Да и Павел с Богданом Любецким порознь то и дело выходили из‑за стола с суровыми лицами, прижав к уху мобильники – часто шли звонки со службы.
И Александр Иванович уводил беседу с Любецким‑ старшим все чаще к их некогда общим сослуживцам, которых судьба развела по разным черноморским флотам – российскому и украинскому.