Спрятав камеру, Питер пошел дальше. Как долго он шел? На часах его не было подсветки, как на электронных часах, у него были часы со стрелками — старомодные, отцовский подарок. Он прижал их к глазам, ища угол, чтобы поймать свет от ближайшего фонаря. Но самый близкий был по крайней мере в ста метрах от него.
Что-то блеснуло на руке, у ремешка часов. Какая-то живность. Комар? Нет, слишком велик для комара. Стрекоза или что-то на нее похожее. Маленькое, дрожащее тело, не больше спички, обернутое прозрачными крыльями. Питер потряс рукой, и существо свалилось. Или спрыгнуло, или улетело, или его засосало в атмосферный омут. Какая разница, было — и нет.
Он вдруг сообразил, что в шепот воздуха вмешался новый звук, механическое урчание позади. Появился автомобиль цвета серой стали и пулеобразной формы, с большими колесами и толстыми вулканизированными шинами. За тонированными стеклами различить водителя было трудно, но у него было явно человеческое тело. Машина замедлила ход и резко остановилась рядом. Металлический бок оказался всего в нескольких дюймах от места, где он стоял. Фары пронзали пространство на пути его следования, открывая забор с колючей проволокой по всему периметру. Если бы он шел еще минуту или две, то наткнулся бы на него.
— Привет, — произнес женский голос с американским акцентом.
— Здравствуйте, — откликнулся он.
— Позвольте мне подбросить вас обратно.
Это была та самая женщина из СШИК, которая встретила Питера по прибытии, та, что сопровождала его до квартиры и сказала, что она к его услугам, если ему что-то понадобится. Она открыла переднюю дверцу и ждала, барабаня пальцами по рулю, словно по клавиатуре фортепьяно.
|
|
— Мне хотелось бы пройти чуть дальше, честно говоря, — сказал Питер. — Может, встретить местных… э-э… людей.
— Мы сделаем это после восхода солнца, — ответила женщина. — Ближайшее поселение милях в пятидесяти отсюда. Вам понадобится автомобиль. Вы водите машину?
— Да.
— Хорошо. Вы уже обсудили, чем надо оборудовать ваш автомобиль?
— Точно не знаю.
— Как — не знаете?
— Э-э… моя жена решала все практические вопросы с СШИК. Я не знаю, обсуждалось ли это.
После этого наступила пауза, потом послышался добродушный смех:
— Пожалуйста, садитесь, а то кондиционер сломается.
Он нырнул в машину и закрыл дверцу. Воздух внутри был сухой и холодный, и это немедленно напомнило ему, что он промок до нитки. Ступни, избавленные от веса тела, звучно хлюпали в носках.
Женщина была одета в белую спецовку поверх белых хлопчатых штанов, на голове темно-серая косынка с длинным концом, ниспадающим на грудь. На лице не было косметики, а лоб пересекал сморщенный шрам, прямо под линией волос. Ее волосы, каштановые и тусклые, были подстрижены ежиком и делали ее похожей на юного солдата, если бы не мягкие темные брови, ушки и нежный рот.
— Извините, — сказал Питер, — забыл ваше имя. Я очень устал.
— Грейнджер, — напомнила она.
— Грейнджер, — повторил он.
— У нас в СШИК все больше по фамилиям, на тот случай, если вы не заметили.
— Я заметил.
— Немного напоминает армию. Правда, мы не причиняем людям вреда.
— Смею надеяться, что нет.
Она вдавила педаль газа и направила машину к аэропорту Ведя машину, она наклонялась к рулю и сосредоточенно хмурилась, и, хотя кабина была плохо освещена, он отметил прозрачные края линз на глазных яблоках. Беатрис тоже носила контактные линзы, поэтому он и заметил.
|
|
— Вы проехались специально, чтобы подхватить меня?
— Да.
— Вы следите за каждым моим движением? Держите под колпаком?
Она не поняла намека:
— Я просто заскочила в кафетерий, и один из парней сказал, что вы пошли гулять.
— Это вас беспокоит?
Он старался говорить деликатно и дружелюбно.
— Вы только прибыли, — сказала она, не отрывая взгляда от ветрового стекла. — Не хотелось бы, чтобы вы пострадали при первой же вылазке.
— А как же документ, который я подписал? Тот, который указывает, что СШИК располагает двадцатью способами не отвечать за все, что может со мной случиться?
Казалось, ремарка ее задела — она стиснула руль.
— Это официальный документ, написанный параноиками-юристами, которые никогда здесь не появлялись. А я добрый человек и нахожусь здесь, чтобы встретить вас у корабля и, как я сказала тогда, за вами присматривать. Что я сейчас и делаю.
— И я благодарен за это, — сказал он.
— Мне интересны люди, — сказала она, — иногда я попадаю с ними в неприятности.
— Я не хочу создавать вам неприятности, — заверил он.
Кафетерий, освещенный болезненным светом, казалось, надвигался на них во мраке, как если бы другой автомобиль на встречной полосе грозил столкновением. Он сожалел, что его вернули так быстро.
— Надеюсь, вы понимаете, что я приехал сюда не для того, чтобы сидеть и читать журналы в кафетерии. Я хочу выйти и найти жителей Оазиса, где бы они ни были. Мне, вероятно, придется жить среди них, если они позволят, и тогда вам вряд ли… э-э… удастся присматривать за мной.
|
|
Она ловко ввела машину в гараж, они прибыли.
— Всякому овощу — свое время.
— Я надеюсь, это время скоро настанет, — сказал он, все еще стараясь говорить доброжелательно. — Как можно скорее, не хотелось бы подгонять вас… Но видимо, придется. Когда у вас будет время вывезти меня?
Она выключила мотор и убрала свои маленькие ступни с педалей.
— Дайте мне час, чтобы все приготовить.
— Все?
— Главным образом провизию. Вы же заметили, что кафетерий не работает сейчас.
Он кивнул, и щекотная струйка пота побежала по лицу.
— Я никак не могу сообразить порядок смены дня и ночи; когда темно три дня подряд, официально — это ночь?
— Да, это ночь. — Она потерла глаза, но осторожно, чтобы не сдвинуть линзы.
— Так что, вы позволяете часам решать, когда начинается день, а когда ночь?
— Определенно. Это не сильно отличается от жизни за полярным кругом, полагаю. Вы сообразуете поведение со всеми, кто просыпается в одно и то же время с вами.
— А что с парнями в кафетерии сейчас?
Она пожала плечами:
— Станко должен там быть, потому что он в ночной смене. Другие… у людей случается бессонница иногда. Или они любят спать на открытом воздухе.
— А люди на Оазисе… э-э… аборигены? Они сейчас спят? Я хочу сказать, надо ли ждать рассвета?
Она взглянула на него настороженно, не мигая:
— Я не имею ни малейшего представления, когда они спят. Или спят ли вообще. Честно говоря, я о них почти ничего не знаю, хотя, вероятно, я знаю о них больше, чем кто-либо.
Он ухмыльнулся:
— Тем не менее я здесь именно для того, чтобы узнать о них что-нибудь.
— Хорошо, — вздохнула она. — Это ваша работа. Но у вас усталый вид. Вы уверены, что отдохнули достаточно?
— Со мной все в порядке. А с вами?
— Тоже нормально. Как я сказала, мне нужен час. Если за это время вы решите, что вам надо поспать, дайте мне знать.
— Каким образом?
— По Лучу. Там есть открывающееся меню, за иконкой СШИК, я там есть.
— Как хорошо, что есть хоть какое-то меню, где хоть что-то есть.
Он сказал это, как горестный комментарий к работе кафетерия, но как только слова слетели с губ, он забеспокоился, что она поймет их неправильно.
Она открыла дверцу, он открыл свою, и они вышли во влажный водоворот мрака.
— Будут ли еще какие-то советы? — прокричал он поверх крыши машины.
— Да, — крикнула она в ответ, — забудьте о джинсовой куртке!
Сила внушения? Когда она сказала ему, что он выглядит усталым, он не чувствовал усталости, но теперь усталость вдруг нахлынула внезапно. И растерянность одолевала его, по мере того как повышенная влажность просачивалась в мозг и туманила мысли. Он надеялся, что Грейнджер проводит его до самой квартиры, но она ушла. Она провела его в здание через другую дверь, не ту, через которую он вышел, и сразу попрощалась в коридоре на повороте.
Он пошел в противоположном направлении, как она и ожидала, но не совсем соображал, куда идти. Коридор был пуст и тих, и он не мог вспомнить, был ли он здесь уже. Стены, окрашенные в веселенький голубой цвет (иногда темнея, когда свет угасал), мало объясняли без знаков или указателей. Собственно, не было никаких причин ожидать указатель к его квартире. СШИК во время одного из интервью дал ему понять, что он никоим образом, формально или физически, не является официальным пастором на базе и не должен удивляться, если в его услугах не будет нужды. Вся его работа связана с местным населением. И в самом деле, в перечислении его служебных обязанностей в контракте стояла должность — «Священник (христианский) для местного населения».
— Но у вас в СШИК есть священник для персонала? — поинтересовался он.
— Вообще говоря, сейчас нет, — ответил собеседник.
— Означает ли это, что колония официально придерживается атеизма?
— Это не колония, — ответил другой представитель СШИК. — Это содружество. Мы не пользуемся словом «колония». И мы не поддерживаем ни веру, ни безверие. Просто мы ищем самых лучших работников.
— Пастор конкретно для персонала СШИК — это отличная идея в принципе, — заверил его первый из сидящих напротив.
— Особенно если он или она обладают полезными навыками. Мы включали подобных индивидуумов в команды иногда, но сейчас это не приоритетно.
— Но моя миссия приоритетна? — спросил Питер, не веря своим ушам.
— Мы бы определили ее как «неотложная», — ответил интервьюер. — Настолько неотложная, что я вынужден спросить вас… — Он наклонился и посмотрел Питеру прямо в глаза: — Как быстро вы сможете собраться?
Теперь за поворотом коридора появилось слабое сияние и послышался смутный мелодичный шум, который он определил, поколебавшись, как духовую музыку. Он ушел слишком далеко, пропустив свою комнату, и дошел до кафетерия.
Когда он снова вошел туда, то обнаружил некоторые перемены: привидение голоса Пэтси Клайн исчезло на воздушных путях, а взамен появился классический джаз, такой вкрадчивый, почти невесомый. Оба чернокожих ушли. Китаец проснулся и перелистывал журнал. Маленькая женщина средних лет, кореянка или вьетнамка, с вытравленной прядью в черных волосах, сосредоточенно смотрела на чашку, пристроенную на коленях. Парень славянской внешности за стойкой все еще нес вахту. Он словно бы не заметил появления Питера, зачарованный игрой с двумя мягкими пластиковыми бутылками — кетчупом и горчицей. Он пытался уравновесить их, поставив под углом так, чтобы горлышки касались друг друга. Его длинные пальцы порхали над хрупкой конструкцией, готовые ухватить бутылочки, если они упадут.
Питер помедлил у входа, неожиданно окоченев под промокшей от пота и дождя одеждой и заскорузлыми волосами. Как же дико он должен выглядеть? Но уже через несколько секунд огромная отчужденность этих людей, абсолютное безразличие к нему испугали его. Он испугался, что дух его будет скован страхом, параличом застенчивости, ужасом, который испытывает ребенок, когда приходит в новую школу, заполненную чужаками. И сразу Бог успокоил его настойкой мужества, и Питер сделал шаг вперед.
— Всем привет, — сказал он.
Как только он догадался, что они такое
В глазах Господа все мужчины и женщины нагие. Одежда — фиговый листок, не более. А тела под одеждой — лишь еще одна прослойка, одеяние из плоти под непрактичной оболочкой тонкой кожи разнообразных оттенков розового, желтого и коричневого. И только души реальны. С этой точки зрения просто невозможны такие вещи, как социальная напряженность, стыд или смущение. Все, что тебе нужно, — это приветствовать душу ближнего своего.
Услышав приветствие Питера, Станко поставил бутылки, поднял глаза и широко осклабился. Китаец салютовал поднятым вверх большим пальцем. А женщина, дремавшая с открытыми глазами, увы, дернула ногами с испугу, плеснув кофе себе на колени.
— О боже!.. — воскликнул Питер и бросился к ней. — Простите, я не хотел!
Теперь она совершенно проснулась. На ней были надеты свободная длинная рубаха и штаны, такие же, как у Грейнджер, только бежевые. Разлитый кофе растекся на них большой коричневой кляксой.
— Ничего, все в порядке, — ответила она. — Он не слишком горячий был.
Что-то пролетело у самого лица Питера и приземлилось женщине на колени. Это было кухонное полотенце, брошенное Станко. Та спокойно принялась промакивать и тереть. Она подняла подол, под ним на хлопковых брюках виднелись два бурых пятна.
— Я могу вам помочь? — спросил Питер.
Она засмеялась:
— Это вряд ли.
— Моя жена оттирает кофейные пятна уксусом, — сказал он, не отрывая взгляда от ее лица, чтобы она не подумала, что он разглядывает ее бедра.
— Это не настоящий кофе, — ответила женщина. — Не беспокойтесь.
Она методично и неторопливо скомкала полотенце и положила на край стола. Затем откинулась на спинку кресла, судя по всему не слишком спеша переодеваться. Джазовый «мьюзек» умолк на мгновенье, а потом пара щеток защекотала тарелки и барабан, что-то выдохнул саксофон, и бренчание возобновилось. Станко занялся чем-то тактично-шумным, китаец штудировал журнал. Спасибо им, они пытались создать для него пространство.
— Я упустил шанс представиться, да? — спросил он. — Я Питер.
— Моро. Приятно познакомиться. — Женщина протянула ему правую руку.
Он чуть замешкался, прежде чем пожать ее, только теперь заметив культю на месте одного из пальцев; мизинца тоже недоставало. Рукопожатие у нее было крепким, уверенным.
— Знаете, это очень необычно, — заметил он, садясь за ее столик.
— Несчастный случай на фабрике, — пояснила она. — Такое каждый день случается.
— Нет, я имел в виду то, что вы протянули мне именно эту руку. Я встречал много людей без пальцев на правой руке. Они всегда протягивали для рукопожатия левую. Потому что не хотели смущать того, с кем здоровались.
Она, кажется, немного удивилась:
— Неужели это правда?
А потом со смехом встряхнула рукой, словно говоря: «Некоторые люди такие чудн
ы
е». Взгляд у нее был прямой, однако сдержанный, будто идентифицируя его для личного дела, чтобы после уложить все признаки в пока еще пустой файл с пометкой «Миссионер из Англии».
— Я только что ходил прогуляться, — сказал он, махнув в темноту за окном. — Первый раз.
— Не много там увидишь.
— Ну да, ночь.
— Даже днем там мало что увидишь. Но мы работаем над этим. — В ее голосе не было ни гордости, ни пренебрежения, она просто сообщала.
— А какова ваша профессия здесь?
— Я инженер-технолог.
Он позволил себе ошеломленное выражение лица, сигнализируя ей взглядом: «Объясните, пожалуйста». Она парировала этот взгляд, послав сигнал: «Уже поздно, и я устала».
— Еще, — прибавила она, — я выполняю кое-какую работу на кухне, готовлю, пеку каждые девяносто шесть часов. — Она запустила пальцы в волосы, седые у корней и насыщенно-черные с оранжевым на концах. — Это развлекает, я с нетерпением жду своих дежурств.
— Волонтерите?
— Нет, это часть моих обязанностей по графику. Вы увидите еще, что у нас тут многие выполняют более одной функции.
Она встала. И еще до того, как она протянула руку, Питер сообразил, что разговор окончен.
— Надо бы мне почиститься, — пояснила она.
— Приятно было познакомиться, Моро, — сказал он.
— Взаимно, — ответила она и вышла.
— Хорошо готовит дим-сум, — заметил китаец, когда она ушла.
— Простите, что? — переспросил Питер.
— Тесто для дим-сум очень трудно замесить, — сказал китаец. — Оно рассыпчатое. Тесто это. Но она хорошо его готовит. Всегда заметно, что она дежурит по кухне.
Питер пересел на пустой стул возле китайца.
— Я Питер, — представился он.
— Вернер, — ответил китаец. Его пухлая рука со всеми пятью пальцами тщательно отмерила крепость рукопожатия. — Так вы осматривались?
— Пока не слишком долго. Я все еще чувствую усталость. Только прибыл.
— Чтобы освоиться, нужно время. Надо, чтобы молекулы внутри вас угомонились. Вам когда на смену?
— Э-э… Я, собственно… Я тут в качестве пастора. Думаю, что моя смена будет длиться все время.
Вернер кивнул, однако некое подобие удивления пробежало по его лицу, словно Питер сию минуту признался в том, что подписал сомнительный контракт без должной юридической поддержки.
— Делать Божью работу — это радость и привилегия, — сказал Питер. — Я не нуждаюсь в перерывах.
Вернер снова кивнул. Питер одним глазом приметил, что журнал, который он читал, назывался «Пневматика и гидродинамическая информатика», с красочной фотографией внутренностей какого-то механизма на всю обложку и броским подзаголовком: «СДЕЛАЕМ ШЕСТЕРЕНЧАТЫЙ НАСОС ЕЩЕ УНИВЕРСАЛЬНЕЕ!»
— Эти пасторские дела… — сказал Вернер. — А в чем именно они заключаются? В повседневном плане?
Питер улыбнулся:
— Нужно подождать и увидеть.
— Увидеть, как обстоят дела, — предположил Вернер.
— Вот именно, — ответил Питер.
Его снова засасывала усталость. Он чувствовал, что вот прямо сейчас сползет со стула и растечется по полу лужицей, которую Станко вытрет шваброй.
— Правду сказать, — сказал Вернер, — я не слишком секу в религии.
— А я не слишком секу в пневматике и гидродинамике, — сказал Питер.
— Это и не по моей части тоже, — сказал Вернер, с усилием потянувшись к стопке, чтобы вернуть туда журнал. — Просто взял его из любопытства. — Он снова посмотрел на Питера. Ему надо было кое-что прояснить. — В Китае в какой-то момент вообще не было никакой религии, типа во время правления одной из династий.
— И что это была за династия? — Почему-то в голове у Питера всплыло слово «Токугава», но потом он сообразил, что перепутал китайскую и японскую историю.
— Династия Мао, — сказал Вернер. — Плохое было время, чувак. Людей убивали направо и налево. Потом дела пошли лучше. Люди стали делать то, что им нравится. Хочешь верить в Бога? Отлично. В Будду? Пожалуйста. В Синто… да все равно во что.
— А вы? Вас привлекла какая-нибудь религия?
Вернер закатил глаза к потолку:
— Я как-то пролистал одну толстенную книгу. Страниц четыреста, наверно. Сайентология. Интересная. Пища для размышлений.
«Ох, Би, — думал Питер, — как же мне нужно, чтобы ты была рядом».
— Вы поймите, — продолжил Вернер, — я читал много книжек. Я по ним учил слова. Составлял вокабуляр. Так что если мне встретится вдруг какое чудное слово, в ответственный момент я типа готов к этому.
Саксофон отважился было на вопль, который можно было бы даже счесть хрипом, однако немедленно опомнился и повел нежную мелодию.
— В наше время в Китае много христиан, — заметил Питер. — Миллионы.
— Ага, но от всего населения это типа один процент или полпроцента даже. Я с детства ни одного не встречал. Экзотика.
Питер сделал глубокий вдох, борясь с тошнотой. Он надеялся, что ему только кажется, что мозг у него сдвинулся с места и теперь бултыхается в голове, устраиваясь поудобнее под тщательно смазанной оболочкой черепа.
— Китайцы… китайцы очень сильно ориентированы на семью, правда?
Вернер казался опечаленным:
— Так вроде говорят.
— А вы не согласны?
— Я воспитывался в семье военного из Германии, который служил в Чэнду. А потом, когда мне было четырнадцать, они переехали в Сингапур. — Он сделал паузу, а потом прибавил, отметая возможные сомнения: — Со мной.
— Наверное, для Китая это очень необычная история?
— Не могу представить вам статистику, но да. Очень необычная, я уверен. И еще они хорошие люди.
— И как они приняли то, что вы здесь?
— Они умерли, — сказал Вернер, не меняя выражения лица, — незадолго до того, как меня выбрали.
— Печально слышать.
Вернер кивнул, как бы подтверждая согласие с тем, что кончина его приемных родителей была все же прискорбным событием.
— Они были славные. Поддерживали меня. Многим такое и не снилось. А у меня — было. Повезло.
— А вы поддерживаете общение с кем-то дома?
— Я много с кем хотел бы пообщаться.
— А кто-нибудь особенный?
Вернер не сдавался:
— Я их всех до одного высоко ценю. Каждый уникален. Талантлив. Некоторым я по-настоящему благодарен. Они типа помогли мне очень. Наводки мне дали, свели с… ну кое с кем.
Глаза у него остекленели, когда он на миг погрузился в воспоминания о далеком прошлом.
— Когда вы возвращаетесь?
— Возвращаюсь? — Секунда или две прошли, пока вопрос дошел до Вернера, словно Питер говорил с ужасно неразборчивым акцентом. — В обозримом будущем не планирую. Некоторые, типа Северин к примеру, мотаются туда-сюда, туда-сюда — каждые пару лет. А я такой думаю: с чего? Надо три-четыре года, чтобы войти в колею. Пока акклиматизируешься, пока опыта наберешься, пока приспособишься… Это большой проект. Через какое-то время находишь точку, откуда становится ясно, как что-то взаимодействует со всем остальным. Как работа инженера связана с работой сварщика, электрика, поварихи и… и… садовода. — Его пухлые руки замкнулись, словно охватывая некую невидимую сферу, обозначив некое всеобъемлющее понятие.
Внезапно руки Вернера распухли еще больше, каждый палец раздулся до размеров детской ладошки. Лицо тоже изменило свою форму, на нем распустилось множество глаз и ртов, они высвобождались из плоти и вихрем кружились по комнате. Вдруг что-то шмякнуло Питера по лбу. Это был пол.
Несколько секунд спустя сильные руки подхватили Питера за плечи и перевернули на спину.
— Как ты, в порядке? — спросил Станко, и на удивление его нисколько не тревожило, что стены и потолок вокруг него колышутся в бредовом танце.
Вернера, лицо и руки которого вернулись в норму, похоже, тоже ничто не беспокоило, за исключением взмокшего от пота в своей слишком теплой одежде миссионера, распростертого на полу без чувств.
— Ты с нами, братан?
Питер усиленно заморгал. Комната сбавила обороты.
— Я с вами.
— Тебе надо полежать, — сказал Станко.
— Думаю, вы правы, — ответил Питер, — только я… я не знаю где…
— В инструкции должно быть написано, — сказал Станко и отошел свериться.
Минуты не прошло, как Вернер и Станко вынесли Питера из столовой в синеватый сумрак коридора. Ни Станко, ни Вернер не могли бы сравниться силой с Би-Джи, так что шли они медленно, пошатываясь, останавливаясь через каждые несколько метров, чтобы перехватить свою ношу поудобнее. Костлявые пальцы Станко впивались в плечи и подмышки Питера, — наверно, синяки останутся; Вернеру было полегче — он держал ноги.
— Я могу сам идти, я сам, — сказал Питер, но не был уверен, что это на самом деле так, да и все равно двое «добрых самаритян» пропустили его слова мимо ушей.
В любом случае его квартира находилась не слишком далеко от кафетерия. Прежде чем он это понял, его положили, вернее, сгрузили на кровать.
— Приятно было пообщаться с вами, — сказал Вернер, слегка отдуваясь. — Удачного вам… ну, чего-нибудь.
— Просто закрой глаза и расслабься, братан, — посоветовал Станко уже на полпути к двери. — Тебе надо проспаться.
Проспаться.
Сколько раз он уже слышал это слово за свою жизнь. Это говорили ему люди, сгребавшие его с пола и выносившие, впрочем, в место куда менее приятное, чем постель. Время от времени парни, выдворявшие его из какого-нибудь ночного клуба или иного питейного заведения, в котором он надирался, отвешивали ему пару-тройку пинков под ребра перед тем, как поднять его и выкинуть. Однажды его вышвырнули в глухой переулок, и грузовой фургон проехал прямо над ним, чудом не задев ни головы, ни ног, ни рук, только вырвав ему клок волос. Случилось это задолго до того, когда Питер был готов признать, что это высшая сила сохранила ему жизнь.
Просто невероятно, до чего последствия Скачка похожи на алкогольное похмелье. Только тяжелее. Исполинское похмелье в соединении с дозой галлюциногенных грибов. Ни Би-Джи, ни Северин не упоминали о галлюцинациях, но, может, эти ребята были просто крепче, чем он. А может, они оба сейчас крепко спят, спокойно восстанавливая силы, вместо того чтобы валять дурака.
Питер дождался, пока комната не примет правильные геометрические пропорции с фиксированными углами, а потом встал. Он проверил Луч на предмет сообщений. Все еще ни слова от Би. Наверное, надо бы попросить Грейнджер проверить его аппарат, проверить, правильно ли он им пользуется. Но была ночь, а она женщина, причем едва знакомая Питеру. Хорошенькое было бы начало их взаимоотношений, если бы ему привиделось, что лицо у нее кишит множеством глаз и ртов, а потом он свалился бы без чувств ей под ноги.
К тому же Луч настолько прост в обращении, что невозможно представить, чтобы кто-то, даже такой технофоб, как он, мог в нем не разобраться. Эта штука отсылает и принимает сообщения, вот и всё. Она не показывает кино, не издает звуков, ничего не предлагает купить, не информирует о бедственном положении осликов или бразильских джунглей. Луч не предлагает узнать, какая погода стоит сейчас на юге Англии или какое количество христиан сегодня в Китае, узнать имена или годы правления династий. Он просто подтверждает, что сообщения Питера были отправлены и ответов на них нет.
Внезапно что-то промелькнуло — но не на сером экране Луча, а в его сознании промелькнуло видение: искореженные обломки на шоссе — там, в Англии, ночью, залитые огнями «скорой». Би, мертвая Би где-то на дороге между Хитроу и домом. Жемчужины ожерелья, раскатившиеся по асфальту, черные лужицы крови. Уже месяц прошел с того дня. Тот день ушел в историю. Такое случается. Один отправляется в невероятно опасное путешествие и прибывает на место невредимым, а другой совершает короткую, обыденную поездку и гибнет. «Черный юмор Господа» — назвал это как-то раз некий скорбящий родитель (вскоре покинувший лоно Церкви). Несколько секунд видение мертвой Би на дороге было для Питера явственным до боли, и тошнотворная дрожь ужаса просквозила его внутренности.
Нет! Нельзя позволить воображаемым ужасам сбить себя с толку. Бог никогда не бывает жестоким. Жизнь может быть жестокой, но не Бог. Во Вселенной, ставшей опасной благодаря дару свободной воли, всегда можно рассчитывать на Божью помощь; что бы ни произошло, Он ценил возможности каждого из Своих детей. Питер знал: если бы что-то случилось с Би, он просто не смог бы выполнять здесь свою работу. Его миссия закончилась бы, так и не начавшись. А если что-то и стало совершенно ясно за все те месяцы раздумий и молитв, предшествующие его путешествию на Оазис, так это мысль, что Бог действительно хочет, чтобы Питер отправился сюда. Он был под Божьей защитой, и Би тоже. Должна быть.
Что до Луча, есть простой способ узнать, правильно ли он им пользуется. Он навел курсор на значок СШИК — стилизованного зеленого скарабея — на экране и кликнул, открыв меню под ним. В меню было всего три пункта:
«Профилактика (ремонт)», «Админ» и «Грейджнер»;
очевидно, что Грейнджер сама же и опечаталась, устанавливая их впопыхах. Если ему нужен более расширенный список контактов, он может сам его организовать.
Он открыл чистую страницу сообщения и набрал: «Дорогая Грейнджер», потом удалил «дорогую» и заменил ее на «Привет», удалил и это, оставив просто «Грейнджер», снова поставил перед ним слово «дорогая» и снова стер его. С одной стороны, неуместная интимность, с другой — недружелюбная резкость… сколько суетливых жестов, прежде чем начнешь общаться. Насколько легче было писать письма в стародавние времена, когда каждый, даже управляющий банком или налоговый инспектор были «дорогими»…
Привет, Грейнджер. Вы были правы. Я устал. Мне надо немного поспать. Простите за то, что причинил вам неудобство.
Всего хорошего,
Питер.
С огромным трудом он разделся. Каждый предмет туалета отяжелел от влаги, как будто его застиг ливень. Носки он счищал с морщинистых стоп, словно слипшиеся листья. Штаны и куртка вцепились в тело намертво, сопротивляясь каждой попытке высвободиться. Все, что он стягивал с себя, тяжко шлепалось на пол. Сначала ему показалось, что одежда почему-то расползлась на куски и рассыпалась по полу, но при ближайшем рассмотрении оказалось, что это не клочки одежды, а дохлые насекомые. Он поднял одно тельце двумя пальцами. Крылышки утратили серебристую прозрачность и постепенно багровели. Ножки у насекомого были оторваны. Вообще-то, требовалось немалое усилие, чтобы признать в этой шелухе насекомое: оно на вид и на ощупь походило на рассыпавшиеся пылинки от скрученной вручную папиросы. Зачем эти создания решили прокатиться в его одежде? Он, должно быть, раздавил их просто на ходу, трением об здешнюю атмосферу.
Вспомнив о фотоаппарате, он выудил его из кармана. Аппарат был скользким от влаги. Питер включил его, собираясь просмотреть кадры, отснятые на территории базы, и сделать несколько новых, чтобы показать Би свою квартиру, вымокшую одежду, может, одного из этих комаров. Механизм заискрил, Питера куснуло током, и все огоньки в аппарате потухли. Питер держал фотокамеру в руке и смотрел на нее так, словно та была птицей, чье крошечное сердечко разорвалось от страха. Он понял, что камеру уже не оживить, и все-таки в нем не угасала надежда, что стоит чуть-чуть подождать — и аппарат вновь очнется. Еще минуту назад это было умное хранилище воспоминаний для Би, коллекция образов, которая пригодилась бы ему в ближайшем будущем. И он уже представлял это будущее в своем воображении: они с Би лежат на кровати, между ними камера, она проводит пальцем по экрану, он следует взглядом за ее движением: «Это? А, это же то-то… А это — то-то… А это то-то…» Но теперь внезапно не стало никаких «то-то». На ладони лежал маленький бесполезный кусок металла.