Васуки, Шеша и другие.
Ничто так не рекламирует творчество, как громкий резонансный процесс. Желающие попасть на третий акт сделали кассу. Под купол ломилась толпа истинных и коммунистов. Всем было интересно, что ещё выкинет режиссёр на потребу. Старожилы, боясь потерять зрительские места, не сходя с них, голодали и начали массово впадать в аскезы. Было решено запустить таки торговцев в храм, дабы предотвратить массовой голодомор, и всё Мироздание, под шумок, завертелось бойкой торговлей. А за сценой главный режиссёр и по совместительству Брахма Шеша пытался отодрать подручными средствами Васуки от Махадева. За кулисы заглянул Сам Брахма, и не вовремя. Между Брахмой и Шешей возникла конфликтная ситуация. До этого Шеша только молча считал, что Брахма появляется всегда не вовремя, а если вовремя, то бесполезно. Шеша был бесцеремонен, провожая Брахму на выход, и напутствовал назидательно, повышая голос: «Как ты меня назвал?!! Это недопустимо. В крайнем случае можно малой титлой, и то не часто». Брахма назвал Шешу Шешой при обращении, но Шеша был в образе давно и глубоко, и не потерпел фамильярности даже от прототипа. Мыши с обезьянами суетились, сооружая локацию к третьему акту. Массовка путалась под Айроватом, который тоже пытался уговорить сценического папу не капризничать и быть достойным Махадевом. Наконец, были приняты радикальные меры. Махадев сам нежно снял с себя Васуки и попросил смирно сидеть в алькове пещеры, изображая аскезу. Посторонние покинули закулисье. Актёры заняли свои места, и занавес картинно поехал в сторону, как, впрочем, и вся Семирная история.
- Господи! Откуда вы все повылазили? - риторически сетовал Кронч-Парвати. - Цирк вам, что ли, здесь? Занят, спит, в самадхи он, не разговаривает ни с кем, даже со мной. Приходите завтра*.
Кронч-Парвати демонстративно взял метлу и начал мести, якобы прибираясь. Время от времени обращая большое розовое ухо к зарисованному горами и небом заднику. Там, тоже время от времени, попугай Камы выкрикивал человеческим голосом «В атаку! Окружай! Рррази!Урра!» на фоне надсадно орущего павлина. Он отыгрывал Картикею, ни разу не появившись на сцене, да этого и не требовалось: львиный рык, кабаний визг и ржание семиглавого коня Сурьи успешно озвучивали войско асуров, а лязг и грохот железа создавал ясную картину сражения. Кронч изображал лёгкое беспокойство Парвати за сына, и тотчас возвращался к домашним заботам, когда битва отдалялась.
- Что там, Правати? - прозвучал слабый голос Васуки.
- Ни что, а кто. Просители твои. Все ходют и ходют, просют и просют, а их сколько не поздравляй, полушки не получишь.
- Неправильно всё это, Парвати! - попытался оспорить поведение супруги Васуки. Но крыса гнула своё.
- Правильно-неправильно, а я с одра тебя тока вчерась сняла, а они опять от тела твоего и духа жрати алчут. Аминь...
«Ами-и-и-нь!» - пропели мыши. Они инстинктивно группировались от сакральных звуков.
- Тебе чего приготовить-то? Кхиру?
- Сдохну я от питания такого… - совсем угасшим голосом взмолился Васуки.
- Другого-то нету. На охоту ты с некоторых пор не ползаешь, по идейным мотивам, а я что?! Что могу? Вот, пшенички пророщенной на пару, объедков всяких, от родственников своих побираюсь, а твои-то не охотно помогают с пропитанием...
В занавесях послышалась возня - Гаруда от волнения в очередной раз не вписался в проём и запутался в гирлянде цветов.
- Вспомни, и нелёгкая тут же принесёт. У вас в роду все психические? Щас ведь всю красоту оборвёт... - крыса вздохнула возмущённо. Гаруду, наконец, распутали из лиан и выпихнули на сцену. Крыса тотчас состроила елейное выражение морды и заголосила: - Ой, брат мой названный пожаловали! Только вспоминали Вас, а Вы тут как тут, точно подслушиваете. Пролетайте, просим. Тама он, за ширмой цветочной, неврастеник наш...-
Кронч демонстративно обмахнул белой тряпицей вход в пещерный альков. - Ну, вы тут общайтесь, а я кхиру наготовлю и на Вас тогда, братец. Ой! А вот и Ваша супруга тоже пожаловала! Лакшми, душенька! Чмоки-чмоки. Ну как съездили на Шри Ланку? Мы уж боялись, что вы там на ПМЖ останетесь.
- Не получилось, - в голосе Совы слышалось затаённое раздражение. – Визу-то мне толком так и не выдали, а, ты ведь знаешь, по нашим пуранам, я должна была воссоединиться с Рамой, а ему и подавно не выдали, хоть он им мост забацал на свои. И Нанди, Хануману, то есть, этому лицедею-простофиле, отказали. Они, правда, такой там фейерверк устроили, я чуть не ослепла, а только спать собралась… Сожгли всю Ланку к бхуту, а я уж привыкать начала, и Раввана, знаешь, он хоть и крокодил, но до чего харизматичен! О… Но, скажу тебе, Парвати, незаконное пребывание на чужой территории - это такой драйв... Сейчас всё расскажу! Славно пошалили… - послышался писк, шорох перьев и хихиканье, - … и я могла делать с ним, что хотела!.. Да, красоты там сказочные, и дичи полно, - Сова понизила голос до шипения, - и всё – в моём распоряжении! А ещё у них отпадный музон, но в записи не то, не то, живьём надо.
Васуки подождал, пока взаимно вопли приветствий и шёпот светской интимной хроники удалятся на безопасное расстояние, и вопросительно уставился на Гаруду.
- Врёт она всё. Нанди сказал, что Равана сам лично просил забрать её с территории. За ночной разбой и террор в угодьях.У нас был тайный пропуск. Ты-то как? - сочувственно поинтересовался Гаруда.
- Подыхаю тут с голодухи, не видишь, что ли. Вот и сейчас она, поди, яйцами угощается!
- Какими яйцами? - встрепенулся Гаруда.
- Трофейными! (Твоя охотничий гостинчик притащила, я чую). А мне и желточка не даст, лежу тут подыхаю, она мне две кислых картошины кинет - и всё. Уж и не знаю теперь, что лучше - арестантская роба или тапочки домашние.
- Я всё слышу-у-у, дорогоййй!
- Конечно, дорогая, мы же единое-целое! - съязвил Васуки и высунул раздвоенный язык. В зале благоговейно прошелестело «Мата Кали!». (Зрители уже начали адаптироваться к залихватским режиссёрским ходам и смелым аллюзиям, и стали видеть всюду ассоциации, хоть комариное агентство уже после первого акта заявило, что режиссёр не контролирует процесс, а актёры лепят отсебятину почём зря, а тут ещё и скандал с главными исполнителями).
- Ты не смотри, что они воркуют тут голубицами. Знаешь, как внизу называют голубей? – Васуки ткнул хвостом в пол пещеры, в сторону Земли.
- Как?
- Крысы с крыльями.
- Гыы!
Они ещё немного пообсуждали образ идеальной женской сущности.
Крыса прервала оживлённое общение с Совой, попытавшись повернуть шею на 270 градусов в направлении мужа:
- Зачем тебе еда, если ты в аскезе? Ты поди, попляши в погребальных кострах, авось полегчает, как обычно.
Зрительские массы нерешительно загудели в смятении и бессознательном возмущении, а Брахма вообще весь третий акт обозначил одной фразой – «Треш какой-то».
А на сцене продолжался накал драматургической ахинеи в духе лучших мировых театров с лозунгом «Новое прочтение классики» по всему фронтону.
Гаруда приобнял Васуки могучим крылом:
- Вот, братец, гостинцев тебе передали сородичи тайские, что бы там злые языки не говорили про нашу родню. Экзотика! - Гаруда перетряхнулся весь выразительно.
- Спасибо тебе, братишка. А что это? - и потряс искусно украшенную резьбой шкатулку в хвосте, прислушиваясь к шороху внутри.
- Сороконожки ядрючие! Деликатес! Чистый протеин, без какашек и желчи, но с изюминкой. Башку ей только оторвать перед употреблением желательно.
Среди зрительской массы всё зрели вопросы, брошюрки шуршали всё чаще, а на сцене всё шло к рождению внуков. Как раз по ходу спектакля Васуки и Гарудой помянули славные деньки свободы, и пожаловались друг другу на то, что нынче только и дел – выручать детишек из очередной неприятности, и тут не до себя от слова вообще… Внуки должны были внести свою лепту в новый виток божественных судеб. Это событие держали в тайне от Васуки-Махадева. Точнее, исполнителей… Накануне Нараяна лично посетил человечий сад вовремя и принял вылупившееся потомство. Питон томилась в счастливом и гордом волнении. Ожидание превзошло все мыслимые и немыслимые прогнозы. В нужный момент отпрысков разместили между белоснежных хоботов Айраваты и торжественно представили ничего не подозревающему Васуки. Сказать, что все обалдели - не сказать ничего. Воцарилась гробовая тишина.
Васуки поначалу смалодушничал и не признал потомство, но потомство признало Васуки. Эфир наполнился хлопаниями кожистых крыльев, чада пытались облепить отца. Васуки не скрывал, что в шоке, и рыдал, покрытый сажей. Дети получились немного огнедышащими. Гаруда также растрогался до слёз, испытав небывалое доселе чувство кровной близости к брату. Он пытался обнять его с племянниками своими громадными крыльями, восторженно повторяя: «Ну вот же! А то заладили, понимаешь, «рождённый ползать летать не мо-о-жет, летать рождённый не может по-о-лзать». Ага!»
Не давая опомнится Васуки и публике, Шеша взмахнул хвостом, распустил капюшоном головы, и на помост, заполонив его в четыре яруса, высыпал весь актёрский состав, грянув оду:
- Во-саду-ли во-городе
Ящур-ка гу-ляла…
«Хари Рама -Хари Кришна»
Гром-ко рас-пева-ла…
Всю малину пожрала!
Вот тебе и Хари!
Далее, не дав публике опамятовать, на сцену стали выбегать группы и дуэты, в совершенно провокационных масках и костюмах. И запевали вместе с традиционными на первый взгляд танцами всякое, вплоть до речетативного декламирования стихов Нашего Всего (это в программках было, кстати).
Сперва зрители не вполне поняли, что с этого момента собственно Семирный эпос приобретает спонтанное течение… Причём, не только на сцене, но и в мироздании в целом. Но первые же строфы легко узнаваемых Вед, перерождённых недрами Великого Шеши, и коллективным сознанием интерпретаторов, стали баюкать и завораживать зал.
Особенно, когда плановые выступления завершились, и дело подошло к финалу, который Шеша никак не решался объявить, и вместо этого сам вывалился красиво на сцену, и за ним – Васуки, на три-десятом дыхании.
- Мне скучно, Шеш!
Ганы и преты на галёрке закатились хихиканьем и стали засыпать зал ворохами свежайшего бханга.
- Как быть, Васуки?
Куда тебя я не таскал,
Всё зря.
А там, на севере, наверно,
Орёл и пень, тяжёл и страшен…
Летит.
И Ваю по морю гуляет,
Корабль – стоит.
На нём ублюдков тридцать штук.
И язва.
Казалось, Шеша внезапно забыл слова.
В благоговейном на вид молчании, грозящем затянуться, отчаянно вступил Васуки:
- Зачем орёл и пень в овраге?
- Спроси его! – уверенно отвечал Шеша, поклоном обращаясь к вип-ложе, где Вишну только что любовно-всеобъемлюще переглянулся с Шивой. Конечно, им было совершенно понятно состояние вдруг оробевшего режиссёра, чья неисчерпаемая в течение всего многодневного руководства ходом Представления оптимистическая энергия иссякла к концу. И когда дольше оттягивать миг, отделяющий его от триумфа или провала, стало невозможно, Шеше, естественно, переключил всеобщее внимание на Махадева. Потому что Махадев, исполняющий в мироздании среди своих бесчисленных обязанностей и роль Пашупати, никогда ни при каком раскладе не позволит никому обидеть ни одно животное.
- А это точно Александр Сергеевич? – разнеслось под куполом звонким голосом Деви Сарасвати. Все обернулись вверх на Брахма-Локу, ибо жёны Богов смотрели Представление из своих Домов, и только жена Брахмы под занавес обнаружила их присутствие.
- А есть какие-то сомнения? – помедлив надлежащее, отвечал с поклоном Шеша.
- В том-то и дело, что нет, - с оттенком философской грусти снова произнесла Сарасвати, и сопроводила реплику тонким перебором волшебных струн своего небесного ситара. – Ох уж мне этот нео-модерн…
Все снова посмотрели на Шиву. Он улыбался немного смущённо и нежно, опустив стрелы-ресницы с таинственным видом, как делал всегда, если к нему обращались с вопросом о смысле Творения, и разумной жизни – в особенности. Махадев был слишком милосерден, чтобы сказать им правду, и тем более – неправду. Потому предпочитал многозначительное ободряющее молчание, которое обычно толковалось как поощрение любознательности и обещание непременного точного знания ответа для каждого, кто истинно желает это узнать. Таким образом, Махадев ничем не поступался и не рисковал. Однозначного ответа на вопрос о смысле жизни не существовало, потому что даже Он сам не мог в точности найти определение своим ощущениям на этот счёт…
Галёрка только ждала, чтоб взорваться, когда Он поднялся, опираясь на Тришулу.
Шива молчал, Джоконда докуривала последнюю папироску, прежде чем убраться навеки в Лувр со своей абсолютно неконкурентноспособной улыбкой. Но Шива взглядом под локоть приостановил её до поры и усадил на зрительское место.
Всё стихло. Стало слышно, как скрипит потихоньку земная ось.
Улыбка Шивы расцвела, как большая белая лилия. Расцвёл и Его обворожительный голос.
- Несомненно. Верно. Чарующе… Свежо, живо, исчерпывающе.
Скучкованное на сцене сообщество актёров, и всех, задействованных в Представлении, застонало в изнеможении счастья. Но Шива приготовился продолжать, и все опять умолкли и застыли.
- Ваше прекраснейшее Действие будет иметь множество спонтанных последствий. И одно из них особенно скажется в веренице грядущих эпох, - Шива плавно развернулся точно к Крончу и Сове. – И это немного меня беспокоит… Ваша стилизация и интерпретация бесподобны, - и Махадев одарил благодатью своего всеобъемлющего одобрения всех и каждого по обе стороны рампы. - Но слово “феменизм” на вкус странновато. Полагаю, это ещё принесёт немало вопросов и сюрпризов Творению. Веселье Духа! Проблемы Ума. И решение нерешаемого! Омм!
Все ждали ещё каких-то объяснений, но их не последовало. Вместо этого Шива приглашающим глубоким жестом передал Шеше инициативу завершающего момента, и Шеша раскатисто прогромыхал: - Занавес!!!
Павлин в жизни не раскрывал и не складывал хвост столько раз на бис, как в тот триумфальный час.
Затем Шива простёр великолепную длань в направлении сцены, и вся живность ринулась в экстазе удовлетворения принять Его благодать…
Взаимные поздравления и чествования в неофициальной обстановке продолжались ещё тысячу лет, но кто считает Время, когда все так счастливы?!
Приходите завтра* -