Элен Сиксу,
перевод с англ. Селиванова С.Г.
Статья впервые появилась в журнале «Les Cahier du GRIF», номер 13 (1976). С. 5-15 под заголовком «Пол или голова?» Статья представляет собой запись интервью между Элен Сиксу и главным редактором того же журнала в 1975 году в Брюсселе. Настоящий перевод выполнен на основе этого интервью за исключением 2 моментов, опубликована статья с разрешения Элен Сиксу. Представленные в ней подход и аргументацию, Сиксу развивает в более ранней работе. См. «Жизнь в оранжевом цвете» (1979), написанном на французском и английском языках, а также «Он(а)» (1980). Благодарю Элейн Маркс за предложенный перевод статьи, а также Кейт Коэн за советы относительно перевода некоторых моментов, Криса Холмунда за помощь с библиографией.
О половом различии: начнем с этих простых моментов. Однажды Зевс и Гера, величайшая пара, в одном из своих непостоянных и неразрешимых споров – который для сегодняшних психоаналитиков представляет большой интерес – позвали Тиресия, чтобы тот рассудил их. Тиресий - это слепец, которому выпала необычная судьба прожить семь лет в теле женщины и семь лет в теле мужчины.
Но это был иного рода дар, не в том обычном смысле, какой нам приходит в голову: дело не даре пророчества, который позволяет видеть будщее. Он мог усматрвиать суть дела как с мужской стороны, так и женской.
Предмет спора касался вопроса сексуального удовольствия: «Кто из них, мужчина или женщина, получает наибольшее наслаждение?» Понятно, что ни Зевс, ни Гера не могли ответить на этот вопрос, поскольку говорили только за себя, они посчитали, что ответ будет неадекватным, поскольку античные греки плохо себе представляли саму возможность дать такого рода заключение в отличие от нас. Так получилось, что только Тиресий мог знать, «кто из двух». И Тиресий дал такой ответ: «Если сексуальное наслаждение можно было бы поделить на 10 частей, то девять десятых принадлежала бы женщине». И нет, это не совпадение то, что Тиресий делает иное, отличное от эдипального, заключение. Именно Тиресий по приказу Эдипа, напомнил ему, что слепота и вела его по жизни, именно Тиресий, как говорят, «снял пелену с его глаз» и показал Эдипу, кто тот на самом деле. Должно отметить, что все эти вещи связаны между собой и имеют некоторое отношение к вопросу о том, «Что есть женщина для мужчины».
Она напомнила мне один китайский рассказ. Каждая деталь этого рассказа имеет значение. Я позаимствовала его у одного вполне серьезного текста, стратегическое руководство Сунь Цзе. Король приказал генералу Сунь Цзе: «Ты великий стратег, утверждаешь, что способен обучить искусству войны любого … возьми же моих жен (все 180) и сделай из них солдат». Мы не знаем, почему короля посетило такое желание – это единственная вещь, которую мы не знаем … для рассказа она не важна. Желание короля –закон.
Итак Сунь Цзе заставил женщин выстроится в ряды, в начале каждого ряда поставив любимых жен короля, а затем стал обучать их языку барабанного боя. Это было очень просто: маршировать ударяя в барабаны - два удара вправо, три удара влево, четыре удара вокруг себя. Но вместо того, чтобы быстро освоить порядок, дамы начали смеяться и переговариваться, практически не обращая внимание на урок, учитель Сунь Цзе несколько раз повторил им задачу. Но чем больше он говорил, тем больше женщины заливались смехом, поэтому Сунь Цзы пришлось внести в порядок новый пункт. Он говорил, что если женщины вместо того, чтобы учиться быть солдатами станут смеяться, то их действия будут квалифицированы как мятеж, а порядок в этом случае предписывал мятежникам смертную казнь. Тем самым женщины приговаривались к смерти. Это несколько беспокоило короля: 180 жен –слишком большая потеря! Он не хотел, чтобы его жен приговорили к смерти. На что Сунь Цзы ответил, что до тех пор, пока он отвечает за обучение жен технике войны, он не подчиняется указам короля: Сунь Цзы был человеком принципа. Кроме того, существует закон, который превыше указа короля: Абсолютный Закон… Никто не может его преступить. Таким образом, он действовал как того требовал порядок и своей саблей обезглавил двух женщин во главе рядов. Их унесли и урок продолжился, женщины уже не осмеливались делать ничего другого, кроме как практиковать искусство войны, они безмолвно поворачивались вправо, влево и вокруг и уже не совершали ошибок.
Сложно представить более удачный пример, иллюстрирующий специфику отношений маскулинной и феминной экономики, которая организуется по одному и тому же правилу два удара, три удара, четыре удара, с ударными и барабанами, именно так, как предписано. Этот порядок организован с помощью калькуляции и методов обучения. Обучение состоит в попытках насильно сделать из феминной природы солдата, «головную» силу, которая фактически и есть обезглавливание. Женщинам ничего не остается, как быть обезглавленными, в любом случае мораль в том, что даже если они на самом деле и не лишаются голов, они обнаруживают себя в таких условиях, которые лишают их возможности ими пользоваться - полное молчание обращает их в автоматы.
Это вопрос подчинения феминного склада, веселый смех и нежелание принимать всерьез барабанные удары - все это грозит им обезглавливанием. Так, если мужчина угрозу видит в кастрации, если маскулинность культурно детерминирована комплексом кастрации, то можно сказать, что в отношении женщин вытеснению подвергается обезглавливание, экзекуция, страх потерять голову.
Мы вынуждены поставить перед историей женский вопрос хотя бы в самой простой форме, например: «Где она? Существует ли женщина?» В худшем случае, многие женщины спрашивают себя, существовали ли они когда-нибудь?. Они чувствуют, что их не существует и спрашивают, было ли дня них место в этом мире. Я говорю о женском месте, со стороны женщины, было ли такое место для нее.
В La Jeune Née я привожу историю, которая, как мне кажется, наиболее выразительно указывает на место женщины: это сказка о Спящей красавице. Существует большая вероятность, что женщину, если вы ее ищете, можно всегда обнаружить в одном месте - в постели. Она в постели спит – «(раз)ложилась». Ее всегда можно найти на постели или в постели: Спящую Красавицу поднимает с постели мужчина, поскольку, как мы знаем, женщины не способны сами проснуться: мужчина должен совершить вторжение, как вы понимаете. Мужчина поднимает ее с постели, чтобы затем положить на другую постель, на которую она обречена, как говорит сказка, до конца своих дней.
Тем самым она кочует из постели в постель: меняет одну постель на другую, где она может и дальше спать. Великолепный анализ женской экзистенции дает Кьеркегор – той ее части, которая остается за пределами культуры – в которой он говорит о ней как о спящей. Она спит, говорит он, ей снится первая любовь и она начинает мечтать о любви. Сон следует один за другим и все в одной и той же второй позиции. Хотя в некоторых сказках она и стоит, но это ненадолго. Возьмем для примера Красную Шапочку: мне представляется, что вам не приходило в голову, что «красная шапочка» - это маленький клитор. Сказка «Красная Шапочка» вредна в некотором отношении: она – маленькая женщина, которая пробует немного поиграть и отправляется в путь со своим маленьким горшочком масла и баночкой меда. Самое интересное в сказке это мать девочки, которая снарядила ее в путь испытаний, поскольку путь этот запрещен: Красная Шапочка покидает один дом, материнский, не для того, чтобы отправиться в большой мир, но чтобы добраться до другого дома, причем кратчайшей дорогой: другими словами, она торопиться покинуть материнский дом, чтобы попасть в другой дом. Другой дом – это дом бабушки, которая как мне представляется, занимает место «Великой Матери», поскольку есть только великие мужи, а великих женщин нет: но есть Великие Матери. Бабушки появляются там, где у дочерей появляется шанс и желание жить или получать наслаждение. Поэтому у нее всегда с собой горшочек с маслом и бочонок с медом для бабушки, которая олицетворяет собой зависть… зависть женщины, которая не может позволить дочери уйти и покинуть ее.
Примечание 1.
Но, не смотря на все, Красная Шапочка сворачивает с пути, чего женщины никогда не должны делать, она отправляется в собственное путешествие по лесу. Она позволяет себе запретное…и расплачивается за это: она возвращается в постель, чрево бабушки. Волк – это бабушка, все женщины могут распознать Большого Страшного Волка! Мы знаем, что Большой и Страшный Волк всегда лежит в какой-нибудь большой постели и ждет нас. Со странными большими зубами, большими глазами и похожий на бабушку, Большой Страшный Волк олицетворяет собой то большое Супер-эго, которое пугает всех маленьких женщин с красными шапочками, которые пытаются выбраться и обнаружить свой собственный лес без разрешения психоаналитика. Таким образом, между двумя домами, между двумя постелями, лежит она, пойманная в цепь метафор, тех метафор, которые организуют культуру… ее луна против маскулинного солнца, природа против культуры, вогнутость против маскулинной полости, материя против формы, неподвижность/инерция против марша прогресса, земельная тропинка против маскулинной поступи, сосуд…Мужчина это активное начало, он всегда на высоте, производителен… и кроме того, так всегда и происходит в Истории.
Оппозиция к женщине витает над всеми оппозициями, которые и выстраивают культуру. Это классическая оппозиция, иерархическая и дуалистическая. Оппозиция Женщина/Мужчина автоматически отсылает к оппозициям большого/малого, высшего/низшего, а также высоко и низкого, Природы/Истории, трансформации/инерции. На самом деле, всякая теория культуры, всякая теория общества, весь конгломерат символических систем – все, что, как говорят, все, что организовано как дискурс, искусство, религия, семья, язык, все, что нас охватывает, все, что на нас воздействует – все это упорядочено как система иерархических оппозиций, которые возвращают нас к оппозиции мужчина/женщина, оппозиции, которая удерживается только благодаря различию, которое культурный дискурс установил в качестве «естественного», это различие между активным и пассивным. Это всегда так работает, и эта же оппозиция обнаруживается в нашей паре. Пара формируется через оппозицию, напряжение и конфликт… пара вовлекается в своего рода войну, исходом которой всегда может оказаться смерть – я продолжаю настаивать на важности оппозиции в паре, потому что дело не просто в одном слове; все вращается вокруг Слова: все есть Слово и только Слово. Осознать значение пары, что только благодаря паре все это работает, значит указать на тот факт, что работать нужно именно над парой, если мы хотим деконструировать и трансформировать культуру. Пара- это территория, в смысле пространства культурного противостояния, но это также и территория в смысле пространства требований, которое настаивает на окончательном взимоопределении сторон. Все еще необходимо разобраться, что такое пара… поставить вопрос, например, на что было бы похоже совершенно отличное отношение пары, чем была бы любовь, которая бы не скрывала, не была завесой войны.
Я говорила, что все вращается вокруг Слова: мы должны через слово осваивать культуру, которая берет нас на Слово, за язык. Ты скоро поймешь, почему я считаю, что никакая политическая рефлексия не может избавиться от рефлексии языковой, от языковой обработки. Мы всегда существовали и рождались сразу в языковую среду, язык говорит (с)нами, навязывает нам свой закон, закон смерти: он закладывает семейную модель, закладывает супружескую модель, и даже в тот момент, когда мы произносим предложение, мы допускаем представление о «бытии», вопрос бытия, онтологию, мы тем самым уже захвачены определенным маскулинным желанием, желанием, которое движет философским дискурсом. Как только вопрос «Что это?» поставлен, уже с того самого момента, как вопрос обозначен и начинается поиск ответа, мы уже пойманы и участвуем в маскулинном допросе. Я говорю «маскулинный допрос»: в том смысле, когда мы, например, говорим, что такого-то и такого-то допрашивала полиция. Такого рода допрос всегда включает в себя работу сигнификации: «Что это? Где это?» Работа означивания, «То означает это», предикатная дистрибуция (predicative distribution), которая также упорядочивает установление значения. И поскольку значение устанавливается, то оно получает свое установление чрез разрушение одного термина пары в пользу другого.
«Ищите женщину», как говорится в рассказах… «Cherchez la femme» - мы всегда знаем, что это значит: вы всегда найдете ее в постели. Другой вопрос, который поставлен Историей, довольно странный вопрос, типично мужской вопрос, который звучит так: «Чего хотят женщины?» Несомненно, это фрейдистский вопрос. В каком-то месте работы о желании Фрейд спрашивает, скорее даже не спрашивает, вопрос повисает в воздухе «Чего на самом деле хотят женщины?» Поговорим немного об этом желании и о том, почему и как вопрос «Чего хотят женщины?» возник, как он был поставлен и почему философский дискурс и аналитический дискурс (аналитический дискурс только одна область философского дискурса) им интересовался, как его ставят, скажем, Большой Страшный Волк и Великая Мать.
«Чего она хочет?» Красная Шапочка всегда знала, чего она хочет, однако вопрос Фрейда не таков, каким кажется: это риторический вопрос. Поставить вопрос «Чего на самом деле хотят женщины?» - это значит уже быть готовым дать на него ответ, мужчина и не ожидает никакого ответа, поскольку ответ уже ясен «Она ничего не хочет»… «Чего она хочет?»… «Да ничего!» Ничего, поскольку она пассивна. Все, что может мужчина, так это предложить другой вопрос «Что она может хотеть, она, которая ничего не хочет?» Или, другими словами: «Чего ей еще хотеть, кроме как меня?»
Когда поздний Лакан поднимает на семинаре вопрос «Чего она хочет?» то, говорит, что «Женщина не может гласить о собственном удовольствии». Как интересно! Здесь есть все, женщина не может, она не способна, у нее нет власти. Не говоря о «собственном голосе»: именно его она была всегда лишена. Неспособность говорить об удовольствии = (равно) отсутствие удовольствия, отсутствие желания: власть, желание, собственный голос, удовольствие, все это не предназначено женщинам. Быстро напомню, как это работает в теории, один вопрос: как вы, конечно, помните, Фрейд и Лакан отказывают женщине в доступе к символическому: «за пределами символического» означает за пределами языка, она там, где Закон, она никак не взаимодействует с культурой, никак не влияет на порядок культуры. Она за пределами символического, поскольку ей чуждо всякое отношение к фаллосу, поскольку ей недоступно наслаждение, которое определяет маскулинность - комплекс кастрации. Женщинам не доступно преимущество комплекса кастрации – он закреплен только за маленькими мальчиками. Фаллос на языке Лакана есть «трансцендентальное означающее», трансцендентальное в точном смысле слова – это первичная организация структуры субъективности, в психоанализе оно определяет воздействие, воздействие кастрации и сопротивление кастрации, а тем самым и организацию языка как отношения бессознательного, именно фаллос конституирует первичное условие всех символических функций. В отношении тела он указывает на важное дополнение: тело не имеет пола, оно не опознается, скажем, как женское или мужское пока не проработает комплекс кастрации.
Определяя женскую природу, психоанализ указывает на то, что ей недостает нехватки. Ей недостает нехватки? Довольно любопытное противоречие, крайне парадоксальное выражение: ей недостает нехватки. Сказать, что ей недостает нехватки все равно, что сказать, что она не упустила нехватку, разу уж она не упустила нехватку нехватки. Да, они так и говорят, но суть в том, что «ей недостает Нехватки», Нехватки, нехватки фаллоса. Таким образом, она упускает великую нехватку и без мужчины она так и осталась бы неопределенной, неопределяемой, бесполой, неспособной себя понять и объяснить: за пределами Символического. Но, к счастью, есть мужчина, который научит женщину (раз уж он Господин), который обучит ее нехватке, отсутствию, смерти. Именно мужчина, наконец, упорядочит женщину, «даст ей права», научит ее тому, что без него ее «правильно не опознать». Он научит ее Отцовскому Закону, некоторому порядку: «Без меня, без меня – Абсолютного Отца (отец всегда настолько абсолютен, насколько неправдоподобен и сомнителен) – без меня тебя бы не существовало, я докажу тебе». Без него она так осталась бы в состоянии беспокойства, обеспокоенной неразличимостью, неограненной, неорганизованной, «вне закона» фалосса…несвязной, хаотичной и застрявшей в Воображаемом регистре, незнающей Закона Означающего. Без него она была бы только возможной, не познав страх смерти, она, возможно, и дальше бы верила в собственное бессмертие, вечное существование. Без него она не обрела бы сексуальность. Можно сказать, что мужчина активно работает над тем, чтобы произвести «свою женщину». Возьмем для примера Le Ravissement de Lol V. Stein и мы сможем уловить тот момент, когда мужчина, наконец, сможет сказать, что это «его» женщина, «моя» женщина. Это тот самый момент, когда он научил ее Смерти. Тем самым мужчина создает, он создает свою женщину, при этом его самого охватывает и ведет это диалектическое движение, которое разыгрывает данное положение вещей. Можно сказать, что Абсолютная Женщина в культуре, это женщина, которая на деле выражает феминное наиболее эффективно...она ближе всего к феминному в качестве жертвы маскулинного, это истеричка…он (мужчина) создает ее образ для нее самой!
Примечание 2.
Истеричка – это божественный дух, который ходит по краю, поворотный момент, изготовленный. Она из тех, кто не создает себя…она не создает себя, но создает другого. Говорят, что истерик «создает веру» в отца, играет отца, «создает веру» в господина. Играет, украшает себя, создает веру: она «создает веру» в то, что она женщина, в то же время не верит этому…она играет в желание, играет в отца…превращая себя в него, в то же время, развенчивая его. В любом случае, без истерика отца не существует…без истерика не существует господина или аналитика, не существует анализа! Она – неупорядоченный феминный конструкт, ее способность производить другого никогда не оборачивается на самое ее. Она источник, который орошает других для вечности, и который саму ее не питает…она не узнает себя в тех образах, которыми другой мог или не мог ее одарить. Она – дарованный образ, который ей не принадлежит и она вынуждена, как и все мы, походить на него.
Таким образом, в лице этой персоны, которой недостает нехватки, которая не упустила нехватку нехватки, мы имеем конструкт, который по определению проще анализировать, поместив его в место мужского обитания, на протяжении всей истории выставляя напоказ данные метафоры как баннеры. Вы знаете эти метафоры: они наиболее продуктивны. Они всегда связаны с войной, битвой. Если нет битвы, то она подменяется подготовительными мероприятиями – стратегией. Мужчина – это стратегия, расчет… «как выиграть» с наименьшими потерями, с минимальными затратами. В литературе мужские персонажи говорят одно и то же: «Я вычисляю» что нужно сделать, чтобы выиграть. Возьмите Дон Жуана и вы обнаружите там всю мужскую экономию: «чем одарить женщину, чтобы удержать ее в постели», затем вернуть инвестиции и опять инвестировать и т.д.; на самом деле, как мы видим, женщина ничего не получает, все возвращается к нему, в то время как самая большая выгода – наслаждение – изъято. Такого неоплаченное потребление.
Возьмем другой пример, который иллюстрирует пароксизм… Кафка. Именно Кафка некогда сказал, что единственная битва, которая ужасает его больше всего (он всегда был на страже, однако его битва относилась к смерти – в этом смысле он был наилучшим среди мужчин): что касается женщин, то сражение с ними приводило его в ужас (смерть, однако, нет). Он говорил, что сражение с женщинами заканчивается в постели: это был самый большой его страх. Если вы мало знакомы с обстоятельствами жизни Кафки, то вы должны знать, что, будучи человек прямым и абсолютно честным, он пытался жить и общаться с женщинами, постоянно преодолевая жуткую муку, он вел сражение, единственный исход которого – постель, в конце концов у него выработался невроз необычайной красоты и необычайного ужаса, по сути отношения с женщинами были для него не на жизнь, а на смерть, и эти отношения он стремился вести на наиболее удаленном расстоянии. Как можно ближе и как можно дальше. Он обручился бы, он страстно хотел жениться и этого же боялся больше всего, он постоянно откладывал свадьбу под неосознаваемыми им самому предлогами…он с одинаковым постоянством разрывал отношения, что в конце концов и привело его на смертное ложе, то самое смертное ложе, о котором он всегда мечтал – постель, в которой он наконец мог быть один на один со смертью. Это непрекращающаяся работа по наведению дистанции между ним и женщинами и в тоже время влечение, которое испытывали к нему женщины – все это описано у него в дневнике, опять же, Кафка был честен и открывал все по-максимому, говорил все как было. Он чертил колонки, вписывая в левой дебет, а в правой кредит… все причины за женитьбу и причины против. Это напряжение указывает на дух взаимоотношений мужчина/женщина в ненормальном свете, поскольку нормальным признается ловушка (приманка)… все эти слова про любовь и т.д. Все это только скрывало его отвращение, подпитанное страхом смерти: женщина для мужчины смерть. В действительности это комплекс кастрации в наиболее выигрышном виде: на самом деле дар – это игра в кости со смертью.
Дар: основная проблема состоит в том, что маскулинность всегда ассоциируется – бессознательно, поскольку именно оно творит экономику – с долгом. Фрейд, дешифрируя скрытый антагонизм между родителями и детьми, хорошо иллюстрирует комплекс, на котором базируются семейные отношения, например, с маленьким мальчиком, суть его в страхе долга. Ребенок обязан своим родителям жизнью и проблемами, и этот долг он и должен погасить: нет ничего опаснее обязательств. Обязательство - это вынужденная неподъемная зависимость от сторонней щедрости, которая воспринимается как благодеяние… но благодеяние –это всегда зло, если оно исходит от другого. В тот момент, как вы что-то получаете, вы тут же становитесь «открыты» другому, и если вы мужчина, то у вас есть только одно желание, быстрее вернуть дар, разорвать круговорот обмена, который не имеет конца… стать сиротой, не быть никому должным.
Долг, который в религии всегда выступает законом «зуб за зуб», «дар за дар», «око за око», это система абсолютной эквивалентности… где нет неравенства, в маскулинной экономике неравенство всегда трактуется как различие сил, а значит угроза. Эта экономика управляется системой ценообразования: есть цена, которую нужно уплатить, жизнь – это ценность, цена за жизнь не может быть оплачена. В том и состоит уникальность любви, которая, рождаясь, стремиться уклониться от всякой системы эквивалентов. Очень сложно вернуть себе то, что нельзя повесить на стену. То, что больше всего ужасает, когда отношения между мужчиной и женщиной только начинаются, так это то, что один, возможно, получает больше другого; в Символическом режиме довольно сложно понять, кто в действительности выигрывает, а кто проигрывает, кто получает больше от отношений. Это и есть память о долге и страх признать, что долг все растет и растет. Отказ от знания по своим последствиям двойственен, поскольку незнание пугает и в то же время (отсюда и проистекает комплекс кастрации) усиливает желание знать. В конце концов, женщина в мужском желании помещается в пространство незнания, пространство тайны. В этом качестве она, одновременно, неприятна и приятна, поскольку благодаря этой тайне мужчина стремится постоянно преодолевать, доминировать, укрощать, испытывать свое мужество на прочность, он должен развенать тайну.
Итак, они хотят, чтобы женщина оставалась тайной, препоручить ее тайне, как они говорят, «держать ее в узде», держать на расстоянии: она всегда не совсем здесь…однако, никто не знает в точности где она. Ее удерживают в месте с довольно характерным названием – возвращаясь к Эдипу, это место того, кто постоянно в забвении, место сфинкса… она остается в положении, которое мы можем назвать «сторожевая сука » (chienne chanteuse). Это значит, что она находится за пределами города, за городскими воротами – город–это мужчина, в нем правят маскулинный закон – там ее место. Что она там делает? Здесь она не узнаваема: сфинкс не знает себя, она здесь для того, чтобы задавать вопросы, подобно мужчине, который заранее знает ответ; как вы знаете, его ответ достоин его: «мужчина», простой ответ…но в нем все. «Сторожевая сука, так прозвали сфинкса: она животное и она протяжно кричит. Она протяжно поет, потому что так делают женщины… она о чем-то рассказывает, но не говорит. Всегда учитывайте различие между говорить (speaking) и рассказвать/болтать (talking) В философских текстах говорится, что слово оружие женщины, поскольку они болтают, болтают без конца, щебечут, изливают звуки, мычат: но на самом деле они ничего не говорят, им нечего сказать. Они живут в безмолвии, максимум, что им удается, это петь. И всегда себе во вред, поскольку они остаются за пределами знания.
Молчание: молчание – это метка истерии. Великие истерики всегда теряли речь, они афоничны, со временем они потеряли нечто большее, чем просто речь: они испытывают удушье, ничто не может от него избавить. Они обезглавлены, им отрезали языки, они болтают, поэтому их никто не слышит, ведь у них говорит тело, а мужчина не слышит то, что говорит тело. В конечном итоге женщину признали истеричкой, той, что беспокоит, она не более, чем беспокойство. Господин теряет голову от этого беспокойного создания, пока не подчинит его себе, пока не научит командам. И наоборот, истеричка – это женщина, которая не может не спрашивать господина, что хочет он, чтобы она желала: сама-то она ничего не желает, реально, она не желает ничего. Она желает.. она желает желать. Но что она желает желать? Она идет в школу: она спрашивает учителя: «Чего я должна желать?» и «Что бы ты хотел, чтобы я желала, чтобы я могла это пожелать?» Это и происходит во время анализа.
Примечание 3.
Представим себе работу этой функции иначе, она могла бы работать иначе. Прежде всего, необходимо представить сопротивление обезумевшей истерички масколинному желанию. В первую очередь нужно представить, как она теряет всякую связь с телом, это то, что я называю реальность присущего. Реальность присущего в смысле обще культурного гетеросоциального установления, в котором царство мужчины удерживается, чтобы оставаться присущим: присущее может быть противопоставлено неприсущему, а также несвойственному, подобно противоположности белого и черного. Этимологически присущий связано со словом «свойственный», которые, по моему мнению, между собой ничем не отличаются. Свойственный значит приближенный, рядоположенный: мы должны любить наше соседство, тех, кто нам близок, как мы сами: мы должны стремиться к близости с другим, тем самым полюбить его/ее, потому что себя мы любим больше всего. Реальность присущего, культура, функционирует через присвоение, которое выражается, разыгрывается, посредством классического мужского страха обнаружить себя присвоенным, обделенным… его отказом быть обделенным в случае разделения, его страхом потерять привилегию, отклик на этот страх и формирует Историю. Маскулинное должно все себе возместить. «Возмещение»: экономия обнаруживающая себя в системе возвратов. Если мужчина тратит и растрачивается то только с тем условием, чтобы вернуть себе власть. Если мужчина необходимо терпит неудачу, если мужчина проигрывает другому, то это происходит всегда в соответствии с гегельянской моделью, диалектикой раба и господина.
Женщина должна, прежде всего, начать с сопротивления движению вновь присвоить ее, именно она управляет всей экономикой, она должна перестать быть частью маскулинной политики возмещения, вместо нее ввести желание, которое не попадает в ловушку смертельной битвы, больше не впутываться в маскулинную экономию бронирования и оплаты, но разорвать все связи с расчетной политикой, которая говорит «Я согласен потерять только при условии, что получе больше»…оставляя все негативное и привнося позитивный настрой, который можно назвать жизнь с другим, спасенный другой, другой, которому не угрожает разрушение. Внутри женщины есть потенция устроить это перерождение, оживотворение другого, всего инакового. Внутри них есть сила утвердить различие, их отличие, так, чтобы ничто уже более не могло уничтожить это отличие, раз уж оно было установлено, признано как инаковость. И точно также, когда затронуто половое различие, сохранено оно или подверглось исчезновению, то тем самым затрагивается весь комплекс проблем, связанных с уничтожение инаковости, уничтожением форм расизма, со всеми исключениями, всеми видами правонарушений и геноцида в Истории. Если женщины найдут в себе силы изменить Историю, то я могу сказать, что История станет совершенно другой. История уже не будет достоянием мужчин, вместо этого историческая задача перейдет женщинам, цель- сотворение женщины. И в этом смысле, задача работы женщин над женщинами является приоритетной, что будет полезно не только для них самих, но и для всего человечества.
Но прежде она должна подать голос, заговорить, перестать оправдывается, будто ей нечего сказать! Хватить идти на поводу у знания, будто женщины рождения только для послушания, веры и не способны творить дискурсы. Осмелиться заговорить о даре от своего имени, о возможности дара, который не берут, но даруют. Заговорить о собственном наслаждении, и Бог знает, ей есть, что сказать; она должна снять завесу с сексуальности, которая принадлежит ей точно так, как и мужчине, «де-фаллоцентрировать» тело, освободить мужчину от фаллоса, вернуть их в поле эроса и либидо, которое не вертится столь по-дурацки только вокруг этого монумента, границы либидо смещены, рассеяны, распределены по всему телу. Сложности: прежде всего мы должны избавиться от системы цензуры, которая обрушивается на женщину, как только та начинает говорить о феминности. Мы должны также избавиться от значния и объяснить почему знание рассматривается как бремя власти: показать то, насколько, культурологически, знание связано с властью: кто бы ни занимал пространство знания, он всегда стоит на позиции власти: показать, что всякая мысль до сего момента, проистекала из экономии дохода и прибыли, которые всегда возвращаются к тому, кто обладает знанием. Возьмите философов, их самомнение учителя, и вы увидите, что у них нет души, они не осмеливаются дерзнуть в мысли, пойти к еще-немыслимому, не дрожа при одной только мысли о том, что за ними наблюдают предшественники, великие отцы, тираны понятия, не думая о том, что за их спиной всегда высится известное имя, Отец, который знает то ли они пишут или совсем не то, и не важно о чем письмо, главное писать без ошибок.
Именно теперь, я думаю, женщина должна посметь, прямо с этого момента сказать то, что у нее есть сказать, сделать необходимый поворот в метаязыке. Я думаю мы порядком устали, особенно на кафедрах университетов, от репрессивных форм метаязыка, формы, которые выливаются лишь в комментарии над комментариями, код, требующий, как только женщина открывает рот, – требование которое распространяется чаще всего на женщин – дознания, от чьего имени и с позиции какой теоретической установки она говорит, кто ее учитель и откуда он родом: они обязаны представить … и предъявить удостоверяющие ее речь бумаги. Необходимо бороться с курсами, категоризацией, квалифицирующими курсами. «Быть курсантом» означает изучать военную науку. Нужно также бороться против военной службы, всех школярных заведений, против извращенного маскулинного желания судить все и вся, диагностировать, переваривать, именовать…но не в смысле поэтической находки от любви к словесному выражению, но в смысле репрессивной цензуры философско ориентированной концептуализации и понятийности.
В большинстве своем и до сего момента, пишущая женщина определяла себя не как женщину, но как писателя. Такие женщины, возможно, утверждали, что половое различие ничего не значит, что не существует непосредственно характерного для мужчины и женщины письма… Что это значит «не иметь мнения»? Когда некто говорит «Я аполитичен», мы все знаем, что это означает! Это просто иной способ сказать «Я придерживаюсь иной политики!» С письмом все состоит точно так же! Большинство женщин ведут себя так: они создают некое немужское письмо и по своему недомыслию они тем самым поддерживают данное положение дел, предоставляют ему еще один голос, в итоге они творят письмо, ничем не отличающееся от маскулинного. Нужно с осторожностью подходить к феминному письму, стараться не попасть в ловушку имен: подписанный женским именем текст не обязательно означает, что перед нами женское письмо. Оно может быть точно также мужским и, наоборот, творение, подписанное мужским именем, не всегда исключает собой феминность. Довольно редко, но иногда можно обнаружить феминность в сочинениях, подписанных мужским именем: такое тоже случается.
Какие тексты можно считать женскими, как их сегодня распознать, что это может значить и как их следует читать? 4 По моему мнению, те творения, которые выходят из под пера и усиленно распространяются не обязательно существуют в печатном виде, хотя они всегда останутся с нами, но существуют и другие формы. В частности, мы должны быть готовы к тому, что я называю «утверждением различия», я не имею в виду телесное пробуждение мумифицированной женщины или фантазии о декапитации женщины, но нечто иное: нечто передовое, приключение, взрыв женской мощи: ее власти, ее способности, ее постоянно ущемленной силы, областей феминности. Нужно писать о том, что конституирует Воображаемое феминности, о месте эго-идентификации, которое более не задается тем образом, которое маскулинность ей приписала («под интересом к женщинам, которых я люблю, я имею в виду мертвых женщин»); создавать совершенно новые формы демонстрации, или, как я предпочитаю фантазировать, «полета», таким образом, вместо того, чтобы нежится в потели, женщины отправятся вприпрыжку на поиски себя, прокладывая себе путь своим собственным голосом.
Необходимо обратить силы на сексуальное наслаждение женщины и производство бессознательного, которое уже не будет прежним бессознательным. Бессознательное – всегда культурно индектринировано, и, когда оно говорит, оно, рассказывает вам ваши старые истории, старые истории, которые вы уже слышали прежде, поскольку оно заключает в себе репрессивную культуру. Кроме того, формовку бессознательного задает принудительное возращение либидо, которое так просто не сдается, а также все инаковое, внекультурное, язык как дикая речь, которую мы легко понимаем. Именно поэтому, я считаю, что не только литературный труд, но и политика берет начало там и тогда, когда женщина заканчивает свое письмо, она выходит за пределы цензурных границ, письма, пристального взгляда, команды маскулинного; взяв на себя этот риск, женщина может оказаться в неизведанном для нее месте, чтобы найти себя.
Примечание 4. Она выделяет следующие категории женского письма: «история маленькой девочки», в которой маленькая девочка преодолевает все, несмотря на печальное детство, «тексты об обретении собственной женской телесности» и «тексты, имеющий большой успех, а также «тексты о сумасбродных, сумасшедших и больных женщинах». Данный отрывок был удален по просьба автора, поскольку информация в нем уже устарела.
Я определяю феминное текстуальное тело следующим образом: женская либидиальная экономика, ее режим, энергия и система трат не обязательно оттачивается культурой. Феминное текстуальное тело можно распознать по отсутствию конца, оно всегда бесконечно: оно открыто, оно незавершенно и именно поэтому очень часто его сложно читать. Ведь мы все приучены к тому, что в конце книги всегда стоит слово «<