После пяти или шести звонков мама наконец взяла трубку, и по ее голосу Амос сразу понял, что что-то случилось. «Ну что, вы готовы? – спросил он энергично. – Или еще спите?» После длинной паузы синьора Барди тяжело вздохнула и неуверенным тоном ответила: «Амос, я не думаю, что ты захочешь сегодня ехать на прогулку, к превеликому сожалению!»
«Это еще почему?» – спросил Амос, разволновавшись. Он хорошо знал свою мать и по одному звучанию голоса мог определить ее настроение. Ее тон и это неуклюжее утверждение напугали Амоса – он тут же с ужасом подумал, что с его близкими случилось что-то страшное. Но вот только с кем? К счастью, дети были рядом, под его чутким присмотром, Элена – внизу, на кухне. Тогда он подумал об отце, о брате, но мама прервала течение его тревожных мыслей: «Вчера, во второй половине дня, Этторе упал с велосипеда и разбил голову об асфальт». Потом она остановилась, словно не находила подходящих слов, чтобы продолжить фразу.
Амос почувствовал, как его лицо вспыхнуло огнем, а ноги настолько ослабели, что ему пришлось сесть на край постели, рядом с просыпающимся сыном. «И что?!» – закричал Амос в трубку. «К сожалению, все плохо!» – сказала мама решительно, осознавая, какую боль доставляет сыну.
Несколько секунд они молчали. Амос был в шоке; ему казалось, что все вокруг него вращается, как на карусели, и он чувствовал себя совершенно потерянным. Внезапно разум вернулся к нему, и ему стало ясно: Этторе мертв. Они больше никогда не встретятся, никогда не поговорят друг с другом. Этторе ушел в мир иной и больше никогда не даст ему совета, не подбодрит добрым словом. Все кончено…
Не говоря ни слова, Амос в истерике с силой швырнул трубку на рычаг, вскочил и, рыча, словно раненый зверь, бросился к лестнице с криком: «Элена! Элена! Этторе умер!» Охваченный отчаянием, бедный Амос кричал, даже не задумываясь о том, какую панику вызовет в душе жены это совпадение имен.
|
|
Она тем временем разливала на кухне теплое молоко по разноцветным чашкам детей. Услышав голос мужа, она быстро поставила кувшин, чтобы разобрать, что он кричит, и тут вопли Амоса буквально свалили ее с ног. Ее сердце сжалось, она почувствовала сильнейшую боль в животе, на глазах выступили горячие слезы. Жестокое отчаяние охватило молодую женщину, и она чуть не упала. Собравшись с последними силами, она бросилась к лестнице, стремительно взлетела по ступенькам, пробежала по коридору и ворвалась в комнату. Там она, рыдая, бросилась на постель рядом с малышом Этторе, который испуганно смотрел на нее широко распахнутыми глазами. «Этторе! Этторе!» – в ужасе кричала бедная Элена, пока наконец не поняла, что сын жив и здоров. Она крепко обняла его, прижимая к груди, словно обезумевшая. Потом, дрожа, Элена повернулась к мужу, который стоял на коленях у постели, закрыв лицо руками. «Что ты наделал? Ты что, хочешь, чтобы я умерла?» – воскликнула она в слезах.
«Почему ты плачешь, мамочка? – тихо спросил Этторе, заметно растерянный. – Кто это умер? Что такое папа говорит?»
Тогда Амос встал и бросился к сыну, который тем временем освободился от материнских объятий и теперь сидел на кровати, ошеломленно глядя на родителей. Бедный Амос взял ребенка на руки и тихо и нежно объяснил: «Ты помнишь синьора Этторе? Это тот добрый дядя, которого звали так же, как тебя. Так вот, его больше нет».
|
|
«Папочка, а что значит „его больше нет“?» – спросил Этторе, который как раз находился в том возрасте, когда дети постоянно задают вопросы.
«Нет! Я неправильно сказал! – ответил растроганный Амос. – Он есть и всегда будет, просто мы не сможем его больше видеть; но он всегда будет жив в нашей памяти и наших сердцах! Хорошо?»
«Хорошо, папочка! Хорошо, только я не совсем понял!» – сказал малыш и убежал.
А Амос закрылся в своем кабинете, сел за письменный стол, облокотился на него локтями и задумался, пытаясь обрести хоть немного покоя: смерть Этторе была для него абсолютно невообразимой вещью. Как могло такое банальное происшествие отнять жизнь у столь сильного и стойкого человека?!
До этого Амос ни разу не думал, что Этторе может умереть. В его глазах этот человек был непобедимым, идеальным, вечным, как сама мысль. Но вот он ушел, сделав все, что должен был сделать, и в своем последнем путешествии в Бремен с Амосом он преподал ему свои последние советы: своего рода моральное завещание, которое Амосу не забыть никогда.
XXXIV
Амос приехал на площадь перед церковью в смятенном состоянии духа. Его отчаяние с каждой минутой становилось все более невыносимым. Он сжал зубы и кулаки и набрал в легкие побольше воздуха, чтобы не разрыдаться. Элена молча шагала рядом с мужем, стараясь не смотреть на него. По другую сторону от Амоса шел его брат Альберто; сзади следовали Адриано, Верано, Карло и Джулиано – словом, все верные друзья, которые никогда не покидали его в сложные моменты жизни.
|
|
Когда Амос вошел в церковь Лайатико, храм, с которым у него были связаны самые светлые и радостные воспоминания, был заполнен людьми, пришедшими проститься с Этторе. Гроб уже стоял у подножия алтаря, и в нем покоилось тело усопшего. По спине Амоса побежали ледяные мурашки, а желудок сжался от ужаса и боли.
Духота, всепроникающий запах ладана, смешанный с ароматом цветов, скорбные лица и печальные голоса собравшихся привели Амоса в такое отчаяние, что он чуть не потерял сознание. Он нашел свободное место на скамье и сел.
Отпевание началось, но Амосу никак не удавалось сосредоточиться. С низко опущенной головой, закрыв лицо руками, он следовал за своими мыслями, уносившими его в прошлое; он пришел в себя лишь тогда, когда священник заговорил о покойном, – тогда Амос встряхнулся и стал внимательно слушать. Святой отец рассказывал о жизни Этторе, его христианском пути, но все, что он говорил, было так далеко от истины, что показалось Амосу чуть ли не оскорбительным.
«Да что он такое говорит? О чем рассказывает этот священник? – спрашивал он самого себя. – Неужели это он об Этторе? Он что, так плохо его знал? Или просто не может простить ему, что тот так редко показывался на воскресных службах? Но ведь дон Карло всегда находит добрые слова для всех!..»
Сердце Амоса наполняла горячая досада; он подумал о том, чтобы взять слово самому, пока не кончилась похоронная церемония, и попрощаться с Этторе с подобающей любовью, теми словами, которые действительно следует произносить в таких случаях.
«Я буду говорить у подножия алтаря, – подумал он, – встану рядом с гробом и расскажу об Этторе всем этим людям, которые любили его, как и я, и так же, как и я, получили от него что-то в дар, и дар этот незабываем, будь то совет, помощь или просто доброе слово!» Он вновь перестал слушать и погрузился в мысли о том, какой будет его речь.
«Дорогие друзья, – скажет он, – надеюсь, вы простите мою настойчивость, но мне совершенно необходимо сказать несколько слов об этом человеке, прощание с которым объединило нас сегодня. Все мы сейчас как никогда едины в своей любви и благодарности к нему. Религиозные аспекты были в полной мере затронуты нашим священником; я же, как мирянин, ощущаю необходимость обратиться к удивительным человеческим, моральным и интеллектуальным качествам этого человека, чтобы никто не забывал его и ничто, даже самая малость, связанная с ним, не была утеряна. Сегодня в этом храме, в глубоком волнении, от которого наполняются слезами глаза и прерывается голос, мы прощаемся с человеком, отправляющимся в дальний путь; но разве же есть причины оплакивать как мертвеца того, кто просто уезжает?! Те, кто шагал рядом с Этторе по прямому пути справедливости и честности, скромности, доброй воли и любви к ближнему – пути, столь близкому к тому, чему учил нас воскресший Спаситель, – не могут и не должны думать об Этторе как о человеке, который оставил нас навсегда. Нет, он продолжает оставаться нашим спутником, продолжает поддерживать нас силой своей мысли и теплом добрых слов, которые всегда находились у него для всех нас. Возможно, это покажется богохульством, но я прошу вас восстать против самой нездоровой идеи смерти! Я буквально умоляю вас забыть об этом злосчастном дне с того момента, как бренные останки нашего брата исчезнут под могильной плитой, припечатанные неловкой эпитафией. Забудьте этот день и помните лишь о самом Этторе, продолжайте жить так, словно он по-прежнему среди нас, в наших домах, в наших разговорах, как вы наверняка уже делали неоднократно, когда он был далеко от вас, в одном из своих многочисленных путешествий по всему миру. Что, собственно, произошло? Что-то в Этторе испортилось, сломалось, упало его тело… Ну и что?! Такое случается, волосы тоже выпадают, и ломаются ногти, за сорок лет всякая человеческая наружность претерпевает изменения и становится совершенно другой, неузнаваемой. Ведь никто от этого не впадает в отчаяние? Нет! Конечно нет! Зачем же тогда отчаиваться сегодня, когда ничего, в сущности, не случилось? Всему в этом мире суждено погибнуть, умирает и тело. Оно ничего не стоит: как говорил известный поэт, „красота – лишь тень цветка“, а мощь – „лишь эхо трубы, что теряется в долине“. Нет! Нет! Единственное, что важно: остается нетронутой сама идея того, что было, каким он был, что от него сохраняется в нас. Ничто, ничто не потеряно! Потому что лишь идея способна „убежать от времени и победить варварское молчание“…»
Сердце Амоса переполняли чувства, охватывающие человека, который бесстрашно рвется в бой, не задумываясь о чудовищном риске. Тем не менее внезапное решение обратиться к собравшимся в церкви верным друзьям покойного и некоторым образом вырвать Этторе из лап смерти, объяснив тем, кто любил, уважал и считал его образцом для подражания, как важно хранить память о нем, подарило ему внезапное успокоение, передышку во мраке отчаяния. Он уже собирался встать и пройти к алтарю, как услышал григорианское пение, заставившее его вздрогнуть: то были печальные, торжественные звуки, которые обычно сопровождают усопших в последний путь: In paradisum deducant te angeli… И как раз в этот самый момент четверо сильных парней из деревни пронесли мимо него гроб, а все вокруг поднялись со скамеек и печально выстроились в траурную процессию.
Тогда его глаза наполнились слезами; большие горячие капли покатились по щекам, и он разрыдался в голос. Он не успел сказать ничего из того, что хотел, а теперь уже было поздно. Он шагал в толпе, словно чужак, а похоронная процессия медленно продвигалась к маленькому кладбищу, находившемуся в нескольких сотнях метров от деревни, среди зеленых кипарисов его любимой Тосканы.
XXXV
Спустя несколько дней Амос уехал в Соединенные Штаты, где ему предстояло дать серию концертов. С ним поехали Карло, Микеле и Кристина, его верная секретарша, которую Амос любил за бесконечное терпение и усердие в работе.
Американцы буквально обожали Амоса и ждали его с распростертыми объятиями. Билеты расхватали в самый первый день предварительных продаж, и их было не найти ни в одной кассе…
Здесь рассказ Амоса подходит к концу, потому как все остальное уже является достоянием публики, благодаря вниманию к этой истории средств массовой информации. Остается лишь привести отрывки из его дневников, чтобы дать самому Амосу возможность завершить свое повествование.
1 октября 1998 года
Я уезжаю со смертью в сердце, но все же уезжаю, полон жизни и надежды. Еду один, без семьи, и мне безумно ее не хватает. Но со мной Этторе, он всегда будет среди людей, которых я встречу, с кем буду говорить или просто пожимать руку, – и это будет очень помогать мне…
5 октября 1998 года
Американцы любят меня. Публика на концертах просто фантастическая и принимает меня с такой теплотой, что не описать словами. Если бы они знали, с каким страхом я каждый раз выхожу на сцену, если бы представляли себе все мои тревоги, мое молчание, мое одиночество…
7 октября 1998 года
Меня не оставляет неприятное ощущение, что я превратился в машину для делания денег, и все меня таковой и считают. Я постоянно нахожусь в центре огромного настойчивого интереса к моей персоне. Мне страшно, и стыдно за то, что страшно: ведь человек, который отдает всего себя делу, не должен ничего бояться – даже ошибок…
9 октября 1998 года
Я обнаружил, что невольно стал предметом яростной борьбы за меня двух мощнейших организаций, а также целью для их нападок, но надеюсь, что святые помогут мне выйти невредимым, иначе я сам умою руки; впрочем, мне уже и так повезло: у меня есть все, что нужно для жизни, и я по-прежнему умею довольствоваться малым.
12 октября 1998 года
Сегодня я испытал большое волнение: приехав в Бостон, я обнаружил, что в аэропорту меня встречает огромная толпа, а городские власти объявили этот день «Днем Барди», праздником по случаю моего концерта; за что мне такая любовь?!
15 октября 1998 года
Даже поверить до сих пор не могу: сегодня утром я был на приеме у мэра Нью-Йорка, который подарил мне большое хрустальное яблоко, символ этого города. Он искренний поклонник оперы и очень хвалил в приветственной речи мой голос. Потом настала моя очередь говорить, и я на своем хромающем английском сказал: «Жизнь все-таки прекрасная тайна, я в этом все больше убеждаюсь. Моя сегодняшняя встреча с вами, господин мэр, и с большим количеством людей, живущих в этой стране, лишь утвердила меня в этой мысли. Как итальянец, могу пообещать, что буду и впредь делать все зависящее от меня, чтобы заслужить это признание, воздавая должное моей стране и всем тем, кто был вынужден покинуть ее».
В общем, как бы я ни пытался, не могу объяснить причины такого чудесного отношения ко мне.
Кто знает, может быть, однажды я напишу книжку, которая расскажет историю моей жизни, чтобы о ней узнали мои дети и внуки. Я буду писать ее, чтобы обмануть время, которое так медленно тянется в бесконечных гримерках теат ров или телевизионных студий, а возможно, чтобы постфактум понять те тайные механизмы, что управляли жизнью слепого ребенка, родившегося и выросшего в богом забытой деревеньке возле Мареммы, и вели его к амбициозным целям, которые простирались далеко за границы самых невероятных фантазий.
20 октября 1998 года
Сегодня вечером я тоже выступаю, так что мне придется провести целый день взаперти в этом безликом гостиничном номере, да еще и в полном безмолвии, чтобы мой голос не потерял своей гармонии. Но вообще-то это даже хорошо, потому что я устал: устал от бесконечных разъездов, хит-парадов, борьбы, контрактов; устал от газет, которые пишут про меня что угодно, не задумываясь о том, какое зло могут мне принести; устал от критиков, которые безжалостно держат под прицелом мой успех и мою популярность. Они вцепились мертвой хваткой в собственные принципы, но при этом забывают о том, что никто не является носителем абсолютной истины; они не обращают внимания на факты – а между тем принципы терпят крах, а факты остаются фактами. Я думаю о своем, и никто и представить себе не может, как дорога мне музыка тишины в одиночестве этой комнаты.
XXXVI
Десять лет спустя…
Мы оставили Амоса в круговороте событий, связанных с его артистической жизнью, и теперь вновь находим его там же, где впервые встретились с ним в самом начале этого рассказа: в ожидании выхода на сцену он терпеливо сидит в кресле в маленькой гримерке, а на коленях у него компьютер.
Сколько же всего произошло за это время, пролетевшее, словно молния! Сколько всего достигнуто, сколько испытаний и болезненных потерь позади, сколько драгоценных воспоминаний, отпечатавшихся в памяти этого человека, который, подобно перелетной птице, всякий раз доверчиво устремляется к поставленной цели, выкладываясь полностью, отдавая буквально все свои силы, чтобы оставить о себе добрую память.
Его волосы, которые больше не закрывают воротничок рубашки, поседели, но улыбка и выражение лица остались прежними. Они, как и раньше, выдают его внутренний покой и несгибаемый оптимизм. А между тем в тот момент, когда мы прервали свой рассказ, в дни сказочного успеха и неуклонного подъема, над Амосом начали сгущаться зловещие черные тучи, которые не предвещали ничего хорошего.
Синьор Сандро, любимый отец Амоса, пораженный неизлечимой болезнью, стал чувствовать себя все хуже. Вернувшись с торжественного концерта по случаю Пасхи, который транслировало немецкое телевидение, Амос обнаружил, что отец в больнице и силы покидают его. Он обнял его и попытался сказать хоть какие-то слова, способные порадовать отца: «Пап, все зрители приветствовали меня стоя, и маэстро Мазель был очень доволен». Больной слабо улыбнулся и поднял руку, чтобы погладить сына по голове, но ничего не ответил. У Амоса сжалось сердце; ему хотелось расплакаться, словно слезы могли смыть с тела отца пожиравшую его болезнь, но слезы здесь были ни к чему, ведь тот, кто страдает, больше всего нуждается в улыбке, надежде и мужестве.
«Пап, хочешь, я останусь здесь, с тобой?» – спросил он, когда настало время уходить. И в ответ услышал голос, такой родной и такой слабый: «Нет, что ты! Тебе надо идти, я так рад… – Тут отец прервался, а потом добавил: – Просто звони мне, чтобы рассказать, как ты…»
Амос крепко обнял его и поцеловал в лоб, и вдруг он отчетливо ощутил, что это – самый последний раз, самое последнее объятие и прикосновение, самое последнее драгоценное воспоминание об отце. Он почувствовал, как рука Серджио легла на его плечо и мягко потянула его: «Идем, Амос, идем!»
Серджио тоже был печален, ведь страдания близких людей очень заразительны. Амос с невероятным усилием заставил себя оторваться от отца и медленно вышел из больничной палаты, куда ему уже не суждено было вернуться. Ноги его внезапно сделались тяжелыми, и он ощутил, будто теряет волю, пока жестокая судьба уводила его от постели отца, от его угасающей жизни.
Воспоминания, нежные детские воспоминания, нахлынули на него: он вспоминал ласковые прикосновения отцовских рук, его строгие упреки, страстные разъяснения; ценности и идеалы, которые тот прививал сыну; зимние вечера у потрескивающего дровами камина, летние ночи, когда они вместе ловили ящериц на деревенских дорогах или на только что вспаханных полях…
Он вспоминал, а сам тем временем, будто робот, шел к ожидавшему его автомобилю или самолету, который готовился унести его в небо… Он вспоминал и давал самому себе клятву: «Я повсюду буду с твоим именем на устах; а ты будешь смотреть, как я мчусь, сражаюсь, падаю, и будешь гордиться мной. Каждый вечер я стану рассказывать тебе о своих поездках, о своих концертах, как делал всегда, и твоя улыбка будет дарить мне силы, чтобы идти вперед».
Он постоянно чувствовал поддержку друзей и страдание матери, героически оставшейся дома, рядом с мужчиной, которого она любила всю свою жизнь.
Спустя несколько дней, как он и ожидал, зазвонил телефон, и его брат Альберто сообщил, что отца не стало. В этот момент Амос был в Риме. Было 30 апреля 2000 года. Амос готовился к выступлению, которое должно было состояться днем позже: речь шла о большом концерте в сопровождении Оркестра Святой Сесилии, в присутствии папы Римского. Но он не медля вызвал машину, погрузил в нее свои вещи и помчался домой.
Всю ночь он провел возле гроба. Там лежал его отец, которого больше не было. Он гладил холодный лоб и не мог поверить, что это тело принадлежало человеку, который растил его, любил и поддерживал. Внезапно его пронзило острое ощущение, что отец находится где-то в другом месте, далеко от собственного тела, которое теперь казалось Амосу чужим, похожим на восковую или глиняную статую.
Мать приходила и уходила и все разговаривала с бедным усопшим, словно он еще был жив. Амос был в ужасе, кровь стыла у него в жилах. Она должна была искать его в другом месте! Не здесь! Говорить с ним про себя, но не вслух! Только не это. Только не так. К утру он чувствовал себя окончательно истощенным, но не хотел ложиться спать.
Вдруг зазвонил телефон, и кто-то взял трубку. Через несколько минут пришла мать и сказала, что в Риме все ждут его и что пропустить концерт невозможно, за ним пришлют полицейский вертолет, и он успеет к началу.
Амос был растерян и не знал, что делать. Как же так – выступать после такой ночи, такой боли?! Разве он сможет? И как вообще можно требовать от него такого?
Но мама и Альберто подбадривали его: «Папа был бы доволен… Папа будет рядом с тобой…» Он понял, что судьба вновь ведет его своей собственной тропой. Судьба – водоворот, которому нет смысла сопротивляться; судьба – безжалостный ветер, а мы – лишь травинки, гнущиеся на ветру.
Амос собрался с силами и отправился в Рим вместе с Альберто и Адриано, который тоже не хотел оставлять друга в беде. Он едва успел переодеться, как его уже позвали на огромную сцену, построенную специально по случаю концерта, и он предстал перед колоссальной толпой, среди которой был сам папа Римский Иоанн Павел II. Несколько раз ему казалось, что горло у него предательски сжимается и пропадает голос, но он заставил себя успокоиться, убедил себя не думать ни о чем, кроме мелодии, попросил свое сердце стать холодным, а душу – отдалиться от того, что тревожило ее, и каким-то невероятным образом ему это удалось.
Тучи в небесах над Амосом, подгоняемые ураганным ветром, все сгущались и сгущались; гроза началась, первые страшные порывы бури оставили свои разрушительные следы, но, как он и ожидал, это было только начало.
Однажды к нему в дом вдруг ворвалась финансовая полиция – целых две бригады. Девять вооруженных офицеров на него одного. За несколько часов они разгромили все: содержимое каждого шкафа было выпотрошено и осмотрено, каждый ящик открыт и опустошен, а каждый компьютерный файл – досконально изучен…
Амос, поначалу слегка растерянный и рассерженный, быстро взял себя в руки и даже оживился – ему было любопытно, чем закончится эта странная сцена, казавшаяся ему ирреальной. Вызванный им Серджио обнаружил своего друга мило беседующим с капитаном. «Я могу идти? – вежливо осведомился Амос. – У меня срочное дело, а дом как никогда в надежных руках!»
Капитан так же любезно ответил, что присутствие Амоса необходимо и уйти он не может, по крайней мере сейчас. Тогда Амос с улыбкой парировал: «Ах, так я под домашним арестом?!» Все весело засмеялись, и атмосфера сделалась чуть менее напряженной. Затем офицеры удалились, направившись в офис эксперта по налоговым вопросам Мартинелли, и Амос долгое время их не видел. Тем не менее этот опыт, случившийся с ним впервые, немало взволновал его.
В эти дни Элена с детьми отдыхала в горах, и отъезд ее произошел не в самой теплой атмосфере. С некоторого времени отношения между супругами оставляли желать лучшего. Элена стала довольно нетерпимо относиться к карьере мужа, его постоянному отсутствию и частым визитам коллег и сотрудников. Ведь они познакомились в маленьком провинциальном кафе, и она ждала чего угодно, кроме такого существования, беспокойного и полного забот и ответственности. Элена мечтала о простой и спокойной жизни, о том, чтобы муж был всегда рядом, а вовсе не о том, чтобы видеть себя на первых страницах газет и журналов и быть в постоянной осаде журналистов и фотографов. Все это не соответствовало ее характеру, было слишком утомительно. Постепенно она отдалялась от мужа, от его общественной и частной жизни, от его друзей, от его привычек, с каждым днем становившихся для нее все более невыносимыми.
Часто достижение одной мечты разбивает на мелкие кусочки другую: Амос реализовал то, о чем мечтал, и даже значительно больше, но теперь жизнь предъявила ему счет. Амос не замечал происходящего, а может быть, просто недооценивал проблему; поэтому он был до крайности поражен, когда однажды его позвала испуганная и встревоженная домработница: приходил судебный пристав и вручил ей какой-то, как ей показалось, очень важный документ. Все стало ясно через несколько секунд: Элена требовала развода. В течение нескольких дней Амос должен был освободить этот дом, дом, в который было столько вложено, который хранил множество нежных воспоминаний о первых шагах, сделанных его детьми, о первых произнесенных ими словах… Закон, несправедливый и устаревший закон, гнал его прочь из этих стен. Впредь между ним и его малышами будет воздвигнут тяжелый железный забор. Оскорбительное предписание предполагало смену замков и противоестественный запрет видеться с детьми в любое время, кроме того, что установит судья.
Для чего же тогда ему успех, слава, завоеванная такой дорогой ценой, ценой огромных жертв, лишений, усталости и бесконечных испытаний?! Все это внезапно стало бессмысленным. Амос испытывал ярость, отчаяние и доселе невиданное ощущение бессилия и неуверенности в себе. Он не плакал, не притворялся, не сходил с ума, но улыбка словно навсегда стерлась с его губ, и былой энтузиазм, восторг перед жизнью, перед музыкой, перед пением впервые покинули его. Он стал молчаливым, задумчивым и печальным.
Он купил небольшую квартиру неподалеку от дома своей семьи и поселился там. Любящая мать тут же бросилась приобретать для него все необходимое: кровать, стол, диван. В эту квартиру пришли навестить его и дети, потерянные, ничего не понимающие; тогда он попытался извлечь из глубин своей души остатки жизненной энергии: словно изгнанник, сосланный далеко от родины, он смиренно старался обустроить новую жизнь, но это было непросто.
Тем не менее присущие Амосу оптимизм и инстинкт самосохранения, просыпающийся в самые сложные жизненные моменты, а также любовь, любовь ко всему прекрасному, что есть вокруг и что составляет саму тайну нашего существования, день за днем, месяц за месяцем возрождали к жизни его умирающую от боли душу.
Прекрасным майским утром Амос проснулся от тепла солнечных лучей, скользивших по лицу, и внезапно почувствовал себя лучше. Один из лучей коснулся его руки, и это было словно нежное ободряющее рукопожатие. Он схватил ноутбук, включил его и стремительно написал:
В минуты самой глубокой печали
Вдруг всходят ростки из брошенного зернышка счастья,
И умирают тревога и мука.
Не стоит отчаиваться, ведь однажды
Небо над тобой вновь станет ясным.
Этим он будто говорил самому себе: «Ну уж нет! Хватит! Так быть не должно! Все не может закончиться таким образом! Ради моих собственных детей, ради мамы, бедной мамы, которая боролась за меня, надеялась, страдала, и вот плоды ее бесконечных лишений! Я обязан снова полюбить жизнь с прежней страстью, снова найти в себе непреодолимое желание познавать, жить и любить!»
Он решительно поднялся с постели, привел себя в порядок старательнее, чем обычно, и вышел из дома. Это было не просто началом нового дня: речь шла скорее о начале новой жизни.
XXXVII
Спустя несколько дней Амосу позвонил его менеджер. Он бросился к телефону и сразу узнал голос Микеле, который, как всегда возбужденно, говорил: «Прыгай в машину и быстро приезжай сюда, неподалеку от Феррары. Сегодня вечером здесь пройдет важнейшее собрание, такую встречу нельзя пропустить: будут политики, деятели шоу-бизнеса, промышленники… Остальное увидишь сам, но давай быстрее, потому что я обещал, что ты приедешь и что-нибудь споешь. Естественно, ничего особенного, просто какой-нибудь отрывок; пусть Карло аккомпанирует тебе на рояле. А потом будет праздник, да еще какой! В общем, доверься мне!» Амос попытался отговориться, причем довольно-таки решительно, но тщетно.
За окном шел дождь, вернее, самый настоящий ливень, а ему предстояло в такую ужасную погоду ехать на какой-то скучный и дурацкий праздник местных буржуа. Амосу все это казалось совершенно бессмысленным; вероятно, это нужно было одному Микеле для каких-то его персональных махинаций.
Он стал придумывать, как бы не поехать, принялся искать предлоги, но потом решил: к черту предлоги – просто не поеду, и все, останусь здесь, дома, в тепле. Но, с другой стороны, разве он сам не решил бороться с собственными апатией и ленью, чтобы возродиться к новой жизни? Разве он не поклялся самому себе, что вновь начнет активно жить, ради блага окружающих? Может быть, стоит все-таки поехать, вопреки лени, плохой погоде и нелюбви к светской жизни? Так он и сделал. Он попросил своего друга Серджио проводить его; вместе они заехали за Карло и отправились в Феррару.
На протяжении всей дороги лил дождь. В Валь Падане их ждал еще и густой туман, но они не теряли присутствия духа. Автомобиль ехал по какой-то деревне, когда металлический голос спутникового навигатора вдруг прервал их разговор: «Вы достигли места назначения». Серджио, сидевший за рулем, свернул на грязную боковую дорожку, которая привела путешественников к великолепной вилле девятнадцатого века, ухоженной и прекрасно обставленной.
Амоса провели в зал на первом этаже, где на специально оборудованных подмостках уже стоял рояль. Настройщик только что закончил работу; он вежливо поздоровался с вновь прибывшими и попросил Амоса проверить состояние инструмента. Карло подошел, сел за рояль и принялся играть. «Все идеально, спасибо», – сказал он вскоре, и настройщик, попрощавшись, удалился.
Трое друзей остались одни. Амос немного пораспевался, а потом стал болтать с Серджио. Он спросил друга, что тот думает о предстоящем вечере, когда его вдруг перебил Лучано, звукоинженер, работавший с ним уже много лет. Микеле предусмотрительно вызвал и его: конечно, записывать ничего не надо было, но кто знает; и потом, Лучано – симпатичный и веселый парень, почему бы и ему не съездить в гости?!