Бийский краеведческий музей
Им. В.В. Бианки, г. Бийск
Золотой Алтай – перекрёсток цивилизаций
Говоря о Чуйской кочевой тропе, или же калмыцкой дороге, из которой сформировался впоследствии современный Чуйский тракт, в контексте её причастности к магистральным направлениям Великого Шёлкового пути надо отметить, что, как и все древние евразийские коммуникации, она была не только путём для перевозки товаров. Вместе с товарами, купцами и караванщиками на таких трассах происходила также и встреча цивилизаций, шёл обмен культурными достижениями, религиозными идеями, философскими воззрениями.
Так, например, в среду ханты-мансийских племён попадает переднеазиатский и средиземноморский культ Митры, которого манси называли Мир-Сусне-Хум [1, с.180-182], а в Центральной Азии и северном Китае распространяется учение пророка Мани и опального патриарха Нестория. Задолго до Хазарии, ветхозаветный иудаизм завоёвывает сердца культурной элиты Хорезма. В свою очередь история Сиддхартхи Гаутамы (Будды) в виде агиографического сказания о царевиче Иосафе попадает в культурную среду восточно-христианского мира.
Материальные свидетельства такого культурного взаимодействия так же имеют место быть. И не только в местах, где проходили основные линии древних коммуникаций!
Возьмём, к примеру, район Верхнего Приобья. Только в Сростинской культуре, относящейся к эпохе Кимакского каганата (9-10 вв.н.э.) мы находим предметы как иранского, так и китайского происхождения!
И в этом нет ничего удивительного.
Ведь номады Центральной Азии, контролировавшие коммуникации Великого Шёлкового пути в эпоху Средневековья, часто выполняли ещё и роль культурных медиаторов между двумя суперцивилизациями древности, которые условно можно обозначить как буддийско-конфуцианский мир с одной стороны и культуры Средиземноморья, Передней Азии, ставшие ареалом распространения единокоренных авраамических религий.
Кимаки или кипчаки – по сути это два наименования одного и того же народа – на протяжении всего периода Средневековья контролировали огромные пространства евразийских степей, и пространства эти на старых арабских картах именовались не иначе как «Дешт-и-Кыпчак», то есть Кыпчакская степь [2, с.11]. Даже в период монгольского владычества господствующим этническим элементом продолжали оставаться именно кипчаки! «От монголов, вернее татар, сохранилось только имя. На монгольском языке в Дешт-и-Кыпчак в XV в. никто уже не говорил. Более того, даже официальные грамоты ханов, известные золотоордынские ханские ярлыки писались или на среднеазиатско-турецком литературном языке XIV в., или на местном кыпчакском языке» [2, с.49].
Арабский автор Ал-Омари писал: «В древности это государство (Золотая орда) было страной кипчаков, но когда им завладели татары, то кипчаки сделались их подданными. Потом они (татары) смешались и породнились с ними (кипчаками), и земля одержала верх над природными качествами их (татар), и все они стали точно кипчаками, как будто от одного с ними рода» [3, с.186].
В нашем регионе основная трасса Великого Шёлкового пути проходила по территории древнего Турфана, Восточного Туркестана, входящего сейчас в состав Синьцзян-Уйгурского автономного района КНР.
На грани древней и новой эры торговые караваны из Китая начинали свой путь от Чаньяни и шли к Дукьхуа - города на границе у Великой стены. Отсюда маршрут расходился на два пути: северный и южный.
«Северная дорога» проходила через согдийские центры Синьцзяна и Средней Азии, затем через Хорезм и низовья Волги, дальше через северокавказские перевалы и Абхазию. Из черноморских портов - Фазиса и Трапезунда – купцы достигали города Византия – будущей столицы Восточной Римской империи, переименованного позднее в честь императора Константина Великого. Но помимо основных коммуникаций восток-запад существовали и коммуникации север-юг, так называемый Меридиональный путь, который непосредственно затрагивал территории Горного Алтая.
Известно, что ещё во времена Первого тюркского каганата ко двору византийского императора Юстина II (565-578 гг.) прибыло крупное посольство тюркского кагана Дизибула. Его возглавлял знатный согдиец Маниах. Греческий историк Менандр довольно подробно рассказывает об этой миссии и установлении дипломатических отношений между византийцами и тюрками: цель миссии заключалась в заключении соглашения с ромеями о торговле шёлком в обход сасанидского Ирана, правители которого, воюя с Византией, облагали товары чужеземных купцов высокими пошлинами. Шахиншаху было совсем нежелательно, чтобы согдийцы могли «безнаказанно переходить границы его страны». Поэтому посольство выбрало кружной путь через Северный Кавказ.
Император благосклонно встретил прибывших и отправил к тюркам ответное посольство во главе со стратигом восточных провинций Зимархом.
Весьма любопытно, по какому именно маршруту следовал Зимарх со своими спутниками: от Трапезунда к реке Риони и через Кавказский хребет к реке Кубани, далее вдоль северных берегов Каспийского и Аральского морей к Сырдарье. Из страны согдийцев послы отправились к горе Эктеле (Золотой), как называли Алтай. Там, в котловине, окружённой горами, они посетили резиденцию Дизибула – властителя громадной степной державы [4, с.43-44].
Дружественно принятый тюрками Зимарх вернулся в Византию тем же путём – через страну аланов и Трапезунд. Так установились непосредственные контакты между Константинополем и ставкой тюркского кагана.
Обнаруженные в 1930 –е гг. на территории Алтайского края в районе села Усть-Чарышская Пристань византийские монеты начала X века также доказывают наличие регулярных связей между Византией и государствами тюркского мира в эпоху Средневековья.
Как отмечает Киселёв С.В., «политика византийцев этого периода, так или иначе, соприкасалась с кочевыми тюркоязычными племенами. Повидимому эти связи были значительны и взаимны» [5, с.550]. Хазары, печенеги, торки часто выступали в роли союзников Византии, агентов её политики на Востоке.
С образованием Арабского Халифата торговые связи между Востоком и Западом не только не ослабли, но даже намного расширились.
«Китайские авторы утверждают, что хакасы, или же енисейские кыргызы поддерживали интенсивные связи с Даши (арабами), тибетцами и карлуками Семиречья. Каждые три года из Даши к ним направлялся караван верблюдов с узорчатыми шелками» [4, с.55].
Кстати сказать, в ареал великодержавия енисейских кыргызов после крушения Тюркского каганата некоторое время входили и территории Алтая.
В XIII веке на пространствах Евразии образуется Монгольская империя, которая после кончины её основателя - Чингисхана - была поделена на улусы, преобразованные в скором времени в самостоятельные государства.
В первые годы существования Монгольской империи монгольские ханы позиционировали себя в среде кочевников как наследники Тюркских каганатов, поэтому и территорию Горного Алтая, подобно их предшественникам, они мыслили как некий сакральный центр. Такое отношение к Алтаю выражалось в том, что этот улус, малозначимый с экономической точки зрения, тем не менее, отдавался всегда потенциальному наследнику верховного хана всей монгольской империи. [8, с.150, 78]
«Доменом «золотого рода» оставалась Монголия, но одной из первоначальных внешних акций было присоединение к империи домена предшествующей державы, объединявшей всех кочевников. В таком случае невозможно допустить мысли, чтобы Алтай воспринимался монголами как чуждые, завоёванные земли. И в самом деле, он имел в империи статус «фули», т.е. «внутренней территории». Ведь у тюрок был закон предоставлять «золотую гору» (Алтай) в распоряжение главного кагана». [8, с 78-79]. Монголы в период становления своей державы старались следовать установленной ранее тюрками традиции.
Вероятно, что эти территории также обустраивались в плане создания дорожной, почтовой инфраструктуры, связывающей единой сетью всю Монгольскую империю.
Намёк на существование какой-то дорожной инфраструктуры монгольского времени в Горном Алтае имеется в многочисленных алтайских сказаниях о Сартакпае-строителе. «Сартыками», к слову сказать, здесь называли выходцев из Средней Азии, которых монголы активно привлекали в качестве искусных мастеров, строителей и ремесленников.
Что касается вполне резонного аргумента, что нет якобы археологических подтверждений этой версии в виде остатков укреплённых станов, городищ, караван-сараев, то тут надо учитывать тот факт, что номады, и даже золотоордынцы, не очень - то были склонны к строительству разного рода фортификаций. Например, столица Орды не была обнесена крепостной стеной вплоть до самого её разгрома армией Тамерлана.
Руины хазарского Итиля археологи до сих пор безуспешно пытаются найти в астраханских степях.
А от общеимперской столицы Каракорума вообще ничего не осталось кроме груды камней. Хотя в период наивысшего расцвета Монгольской империи, туда стекались несметные сокровища из покорённых монголами стран. В Каракоруме можно было встретить представителей практически всех народов – от русских до французов!
Вплоть до открытия португальцами и испанцами морских путей в Индию и Новый Свет именно монголы в партнёрстве с генуэзцами были главными коммуникаторами между Европой и Восточной Азией, получателями прибыли от посредничества в трансконтинентальной торговле.
Эта сухопутная торговля уже в меньшем объёме продолжилась и в последующие века.
О существовании северного пути через Алтай в Монголию и Китай указывают русские документы XVII века: «В «росписях» к чертежам тобольского воеводы П. Годунова подчёркивается, что «от устьев рек Бии и Катуни степью до Китайского царства ходу два месяца». А в «Описании новых земель» Н. Венюкова необходимость сооружения острога именно на слиянии Бии и Катуни мотивируется ещё и тем, что здесь можно собирать налоги «от в проезде торговых людей всяких», потому что «тем местом Калмыки Чёрные из своей земли в Мунгальскую и Киргизскую земли ходят, а Мунгалы и Киргизы тем же местом ходят к ним, Калмыкам» [6, с.16].
Впервые эта дорога, пересекающая слияние Бии и Катуни, была отмечена на карте Н. Витсена, который в качестве основных источников использовал русские более ранние по времени карты и чертежи. А русский картограф С. Ремезов прямо указывал, что торговцы из Бухары и Китая имели интерес в непосредственной торговле с аборигенами Алтая, получая от них пушнину и изделия из высококачественного алтайского железа [6, с.17].
Любопытно, что по рассказам Сигизмунда Герберштейна, имперского посланника при русском дворе в начале XVI века, на Алтае бывали и темнокожие торговцы, предположительно, из самой Индии! [7]
В принципе это сообщение не так уж далеко от истины, если учесть, что на территории Турфана, Восточного Туркестана ещё в раннее Средневековье проживало немало выходцев из Индии, некоторые из которых как Кумараджива стали настоящими «мостами» межкультурного взаимодействия между Китаем и Индией, переводчиками буддийских сутр на китайский язык.
Карл Йеттмар, известный исследователь религий Гиндукуша и Индии, в одной из своих работ отмечал определённое сходство петроглифов Горного Алтая Бронзового века и почти аналогичных петроглифов в долине Инда.
Косвенным подтверждением наличия миграционных, торговых путей через Алтай могут быть и многочисленные петроглифы, расположенные в основном как раз по ходу движения современного Чуйского тракта. Причём, помимо изображений животных, мы можем встретить здесь надписи средневековым орхоно-енисейским руническим письмом и даже надписи на тибетском (Бичиктубом, Калбак-Таш). Часто встречаются изображения всадников, идущих верблюдов и колесниц…
В 1990-е гг. в Горном Алтае был сделан ряд сенсационных находок, свидетельствующий о серьёзном буддийском влиянии на население горной страны со стороны Монголии и Тибета.
Возле села Кулада Онгудайского района была найдена статуэтка Будды, в населённых пунктах Кош-Агачского района (Курай, Теленгит - Сортогой) – статуэтки, датируемые XVI веком – Цзонхавы и Белой Тары. Вблизи села Боочи Онгудайского района в одной из местных пещер добытчиками мумиё была найдена бронзовая, примерно 15 см. в высоту, статуэтка будды Амитабхи. Внутри будды оказались предметы традиционного набора, используемого ламами для освящения буддийских статуй: согшин – специальный деревянный стержень, ставящийся внутри статуэток, кустунхук – особые магические пилюли, символизирующие «тело», «речь» и «ум» Будды, мантры на тибетском языке и ароматический порошок. [9, с. 112].
С началом русской колонизации Чуйская кочевая тропа снова приобретает характер связующей нити между цивилизациями Европы и Азии.
Основным предметом импорта из Монголии в Россию были традиционно продукты скотоводства, прежде всего шкурки сурка, шерсть, кожи, находившие успешный сбыт на Ирбитской ярмарке. В Монголию же «чуйцы» - так называли купцов, торговавших по Чуйскому тракту - везли текстиль, сукно, металлическую посуду - самовары и чайники, панты (рога марала).
Не останавливаясь на коммерческих аспектах чуйской торговли, хотелось бы отметить, какую роль она сыграла в исследовании Монголии, открытии этой страны для европейцев.
По просьбе учёных купцы-чуйцы разыскивали редкие монгольские книги и рукописи, составляли торговые обзоры, собирали предметы быта и религиозного культа монголов. Большое количество экспонатов было собрано А.В. Бурдуковым. В 1910 г. он отправил профессору В.Л. Котвичу свою коллекцию редкостей, в 1914 г. преподнёс в дар Академии наук собрание предметов буддийского культа. Купец Ф.И. Минин в 1891 г. самостоятельно составил русско-монгольский словарь, насчитывающий около 5 тыс. слов.
Его сын Михаил имел богатую библиотеку по монголоведению, закончил восточный факультет Петербургского университета, и затем служил в российском консульстве в Монголии. Известнейший бийский «чуец» Алексей Данилович Васенёв в 1908 г. безвозмездно подарил Томскому университету большую коллекцию буддийской пластики, предметов культа, собранных им за годы торговых экспедиций в Монголии и Китае. Вместе с купцом Н.И. Ассановым он оказывал материальную помощь французской научной экспедиции Шаффанжона, американскому исследователю У. Рокхилу.
Резюмируя, можно сказать, что уже в Новейшее время Чуйский тракт выполнял туже функцию, которую когда-то имел и Великий Шёлковый путь. И эта преемственность не случайна.
Библиографический список:
Полосьмак Н.В. Мир-Сусне-Хум – Небесный всадник// Военное дело древнего и средневекового населения северной и Центральной Азии. Сборник научных трудов – Н., Институт истории, филологии и философии, 1990 г. С. 180-182