АЛЕКСАНДР ВИНОГРАДОВ 20.03.2015
Изначально: https://old.openrussia.org/post/view/3611/
Жили-были двое. Один – тяжеловат, кряжист, топорной работы человек, широк в плечах и во лбу, кулаки – ВО! своих ребят в шутку за ремень одной рукой поднимает. В бородку посмеивается, хотя бороды, по нонешней моде, не носит. В законах – ни в зуб ногой, зато природной смекалкой не обделен. Прозывается: Мужик.
Другой – больше в длину, чем в ширину удался, узколоб, долихоцефал, в очках, преимущественно мужского пола, ходит как жених и галстух болтается. Этого и называть не надо. По всему видно, что либерал.
Один из них живал на Москве, в 666-ом избирательном округе. Другой – у себя, в деревне Бураково, что на реке Красной.
Сеанс 1-й.
Мужик, получку получив, в город лыжи навострил: «Бабе своей горшок купить». А либерал в это как раз время на митинге общественные туалеты переворачивал. Ну, само собой, милиционеры за ним погналѝсь. Что делать?
А тут мужик мимо идет, чугунок в руках несёт. Либерал к нему да за полу дёрг:
– Мужик, глянь-ка: милиционеры за тобой бегут. Побежали вместе, а?
– Отвяжись, чума либеральная. Они по твою душу бегут, – с полуоборота, не прерывая шаг, парировал Мужик.
Так и познакомились. Точнее, на том знакомство и кончилось: Либерала тут же скрутили, а Мужик дальше пошёл, через час на электричке – в деревне своей сошёл.
Сеанс 2-й.
15 суток быстро пробежали. Только Либерал, отдав кесарю кесарево, на волю вышел, а тут избирательная кампания началась, стартанула. Ну, натурально, Либерала, как самого умного, в Бураково откомандировали – Мужика агитировать.
А Мужик в то время тоже, почитай, под арестом сидел: «До следующей получки штоп, козёл, из дому носа не ка̀зывал, внял?», – была резолюция.
Казалось бы, вот она – самая благоприятная почва, чтоб оппозиционные семена бросать. Вот Либерал под окном у Мужика и показался.
– Ба! никак старый знакомый? Заходи. Бабы моей как раз нету. Хотя погодь, постой – замялся Мужик. – Сбегай, тут недалеко – третья хата с краю, в око стучать три раза: у меня на донышке совсем чуть-чуть осталось, а баба моя строго заказала сидеть дома до следующей получки. А у неё рука твёрдая.
– Да я это…По другому делу, по личному, так сказать…
– А, по личному, – загрустил Мужик. – Что ж, заходи и так. Штаны, смотри, не порви: это баба моя розы любит, а они колются.
Сидят друг против друга, а разговор нейдёт. Мужик носки штопает, а Либерал портфель на колени положил, а руки сверху, и думает. А часы на стенке – тикают.
– А что, правду мужики говорят, будто ты, Либерал, законов всяких много знаешь?
– Да я учил вообще-то.., – растерялся Либерал.
–А я вот, дурак был, не учил. Что на перемене успею прочитать, то и расскажу. В 9-10-ом классах книжек в руки не брал вообще. А вот по телевизеру говорят, что Крым скоро наш будет, а у нас тут один такой есть, на тебя похож, бухгалтером раньше работал, а потом по собственному желанию уволился, так он говорит, что не по закону, мол, это всё.
– Ну, в общем, да, т.е. если с точки зрения права, то…
– Значит, есть такой закон, что против народа идёт?!
Либерал не нашелся что сказать, а Мужик тем временем уже крестиком вышивать начал.
– А что, правду говорят, будто на самой Красной площади чумодан двухметровый поставили?
– Правда, – покраснел Либерал.
Если раньше время тянулось медленно, как бы в гору, то сейчас 20 минут прошли как-то сразу. Либерал взглянул на часы. «Ага, просто стрелка с горы пошла», – сообразил он, однако две верхние пуговицы расстегнул.
Мужик уже в чулок чесноку напихал и на стенку повесил, за утюг взялся: занавески гладит.
– Председателя нашего на днях домой привезли: весь в нулѝну, сам на ногах не держится. – Как гром среди ясного неба, услыхал Либерал от Мужика. – Да за полночь, да с пустыми карманами, да волоса̀ еще женские, говорят, при нем нашли. А ему на выборы скоро иттить.
– Ну и что? – сам не зная, что говорит, как в тумане, сказал либерал.
– А ничего. Окромя него некому. Выберут – как пить дать.
Мужик уже цветы на окнах полил из чайника. Либерал перестал смотреть на часы.
– А у вас в районе в прошлом году одного заведующего разоблачили, на взятке-с, – то ли спросил, то ли констатировал Либерал. А пространство между тем тронулось и поплыло перед глазами.
– Это никакое не разоблачение, – смолит Мужик капроновую втулку, чтоб на левом валенке дырку заделать. – Это называется: дочки на выданье. Ему эти деньги оченно нужны были тогда. А я вот тебе сейчас про настоящее разоблачение расскажу – ты на неделю про сон забудешь.
Проживала у нас в деревне тётка Самовариха. Дело это было годов уже как 8 назад. Самоварихой прозывалась она по мужу своему, который, когда жив еще был, «самовары» эти дюже ловко изготовлять умел. Ну, а как милиция бизнес этот накрыла, так их семья ко дну и пошла. Медленно, но верно. Самому-то дали 6 лет, условно. Но до конца срок свой он так и не до̀жил, так и помер, увернулся от государства, так сказать. А Самовариха самогонку бросила – подрядилась пирожки печь, да на станцию носить, там продавать. И никто тогда не заметил, как умом она тронулась. Пирожки-то те все ели.
А на станции много всякого народу – и проезжего, и так, праздношатающегося. Иные сходят прямо тут – по грибы, по ягоды, по иной какой нужде: через путя̀ перешел и вот он тебе – лес.
А раз сошёл инженер какой-то, молодой, в белых брюках, в портфелем кожаным, говорит, разведкой заниматься тута будет. И угораздило его остановиться на постой ни у кого-нибудь, а у этой самой Самоварихи. И исчез…
Оно-то потом только выяснилось, что исчез. Сперва-то никто и внимания не обратил. Нет и нет, ну и ладно. А был ли он вообще?
Да оно, по правде говоря, этак даже сподручней: нет – значит и не было. Народ-то у нас занятой.
А обнаружилось случайно. Одна из дочек того самого заведующего обнаружила. Да только тогда она еще не была на выданье. Ха! Потом целых два месяца никакой пищи не принимала, в больницу забрали, пришлось принудительно кормить.
Известное дело, детвора в деревне, без различия пола, всюду шастает. Вот и эта.
А Тузик – пёс Самоварихин– развалился, как всегда, поперёк дороги, ни на кого не глядя, даже на прохожих, не говоря уже о том, чтобы голос подать. Он и на котов внимания не обращает: коты у него кости тягают. И на собак.
Ну и лежал бы себе на здоровье, как мешок, так, чтоб люди об него спотыкались. Но на этот раз произошла неожиданность.
Девочка сначала вскрикнула пронзительно, а потом понеслась по деревне, без конца повторяя:
«Тузик сожрал человека!».
Сначала, для порядка, мать отхлестала ее хворостиной. Но поскольку с теми же показаниями прибежали к своим родителям и получили от них по хворостине еще несколько ребят, то, на всякий случай, кто-то из взрослых решил пойти-проверить, что там.
А Тузик все это время лежал, как ни в чем не бывало, только на другой бок повернулся. Мужик Феня, который пошел проверить, переводя глаз с Тузика на место, на котором лежал пёс, сам чуть не завизжал от неожиданности.
А Феня в тот день был, как назло, абсолютно тверёзый. А тверёзый – значит для человеческого общения потерянный. Как ни пытались мужики от него узнать, в чем дело, так и не добились, плюнули. От Фени и в нормальном-то состоянии иное слово клещами приходится вытягивать. А тут он, видать, человеческую речь совсем позабыл.
Так что мужикам пришлось бросить работу, точнее, перекур, и самим пойти посмотреть, что там.
А там – рука человечья, точнее не рука, а кисть, в пыли вываленная. Тузик ее чуть-чуть только поглодал и бросил: невкусная, мол, сами жрите…
Пса, кончено, огрели паленом, и он уполз куда-то, воя. Да только у мужиков в голове не укладывалось, что эта ленивая свинья способна кого-то – живую курицу, не то, что человека! – сожрать.
Что делать? Пошли к хозяйке, к Самоварихе, благо что та уже дома была, отторговалась на сегодня.
Так, мол, и так. Пёс твой где-то человека дохлого подобрал, рука вон на дороге валяется.
– А эт я ему кисти сварила: в них мяса, почитай, совсем нет – пускай грызет, – так всех и огорошила баба.
Мужики, как потом рассказывали, сразу вняли смыслу слов, ею сказанных, но как заколдованные, на месте стояли, не пытаясь двинуться.
– А у ниженера мясо молодое, нежное. Один портфель от него остался, кожаный.
На этом месте мужики-то и двинулись. Самовариху кулаком слегка пристукнули, руки скрутили и в подпол опустили, а люк комодом привалили. И милиции стали дожидаться. А о работе в тот день никто не вспоминал.
Топором она его это самое, стукнула. Разделила по кускам и в казане сварила. Начинка для пирожков. А кисти – Тузику.
По этой-то кисти и установили потом личность…
А между тем время на стене престало идти. Либерал сам стал взаместо времени. Но пуговиц на груди больше не было.
– Однако баба моя скоро вернется. Пойду курёнка зарублю. – Идёт мужик в чулан. – А готовить ужо сама будет. – Доносится из чулана.
– Так я пойду? – вспомнил Либерал, что ещё существует
– Иди. – Разрешил мужик и топор за пояс запхнул.
Дверь, тьма в сенях, кво-кво-кво, вылетевшее из под ног, еще дверь, столб света в глаза, от дома до калитки, «штаны, смотри, не порви: это баба моя розы любит, а они колются» – вспомнилось, когда треснуло что-то по швам, – всё это пространство мигом пронеслось либералом.
– Ты, Либерал, заходи, – кинул за шиворот Мужик, высунувшись из окна.
Сеанс 3-й.
Времена настали тяжелые, безвремя̀нные – хоть с Москворецкого моста головой вниз. Идет Либерал, а куда – не знает, и людям в глаза не глядит. Лишь «Негодяй» – получает в спину, но дальше идёт, ниже пригибаясь.
А тут чё-т глаза поднял и обомлел. Однако окликнул:
– Мужик, а что это ты красный весь?
– А это суть времени такая: получку получил. Ну, оно как положено – половину бабе отдал, половину в семью. Во, – показывает, – бабе ухват купил. А как узнал, что Крым наш, так ребят знакомых сразу и встретил. Оно хотя хоть и опять под домашний арест попаду: полполучки-то уже всё, нету-с. Но зато гляди – радость-то какая кругом! Айда, Либерал, с нами.
– Нет уж, мужики, я пока погожу, опять по мосту Москворецкому пройдусь – прикину…
А наутро выудили из Москва-реки утопленника.
Мужик же, справив радость, прилез кое-как под утро в свое Бураково, и, натурально, тут же был водворен под домашний арест до следующей получки.
А как про Либерала из телевизера узнал, так сразу протрезвел и прослезился (второй раз в жизни, надо сказать).
– Говорил я ему, дураку, выбрось ты эти свои законы из головы – живи как все, натурально, нормально.
– Да уж, видно, судьба его такая, – вздохнув, вынесла окончательную резолюция баба.