– За свою жизнь я встречался с тремя женщинами, – говорит мой босс и сосед, мистер Макартур, – и на двух из них женился.
Бар У Ларри, поздний вечер. Два полулилипута – торговцы недвижимостью из Индайо – тянут ай-яй-яй в выносной микрофон, принадлежащий нашей chanteuse [[15]] Лорейн, которая вместе со своим электронным хрипуном ритм-напарником отдыхает от показательной настройки инструментов и, млея от собственного очарования, пьет у стойки белое вино. Ночь вялая: чаевых кот наплакал. Мы с Дегом вытираем бокалы (довольно непыльное, как ни странно, занятие) и слушаем, как мистер М. откалывает свои коронные номера. Мы подбрасываем ему темы; ни дать ни взять телешоу Боба Хоупа, в котором напрямую участвуют телезрители. Никогда не смешно – и все же смешно.
Кульминацией вечера была престарелая Неудавшаяся За-За Габор, наблевавшая целую лужу коктейлей с прицепом на палас у игрового автомата Всезнайка. Событие редкостное; клиенты бара при всей своей маргинальности строго блюдут правила хорошего тона. Но самое интересное произошло чуть позже. Дег позвал: Мистер М.! Энди! Идите-ка сюда, посмотрите… На паласе посреди слившихся в платонических объятиях кукурузы-и-спагетти лежало штук тридцать полупереваренных в желудке желатиновых капсул. Ого-го. Если это не выигрыш в Жизнь-лото – не знаю уж, что тогда считать подарком судьбы. Эндрю, скорую!
Это было два часа назад, а теперь, ублажив свои мужские гормоны беседой с бригадой скорой помощи и демонстрацией познаний в медицине (Стоп, – встревал Дег – а может, применить раствор Рингера?), мы слушаем историю личной жизни мистера М. – очаровательные, до-первой-брачной-ночи-ни-ни романы; исполненные целомудрия первое, второе, третье свидания; почти незамедлительно – свадьба, и вскоре – жуткая куча детей.
|
|
– А что же та, на которой вы не женились? – спрашиваю я.
– Она угнала мою машину. Форд. Золотистый. Не сделай она этого, я, вероятно, женился бы и на ней. Я тогда был не сильно разборчив. Помню, раз по десять на дню дрочил за своим письменным столом и думал, что девушка почувствует себя оскорбленной, если свидание не приведет к свадьбе. Мне было одиноко, жил я в Альберте. МТВ в наше время еще не было.
***
Средний класс
надо
ИЗОБРЕСТИ
ВНОВЬ
С миссис и мистером М., Филом и Айрин, мы с Клэр познакомились в один прекрасный день много-много месяцев назад, когда заглянули через забор и были встречены миазматическими клубами дыма и радостным возгласом мистера М., облаченного в передник с надписью Кушать подано. Нас тут же пригласили и всучили нам банки с прохладительными напитками и Айрин-бур-геры. Повеселились всласть. Как раз перед тем как мистер М. вышел в сад со своей укулеле Маленькая четырехструнная гавайская гитара., Клэр шепнула: Я чувствую, что где-то около дома находится клетка с шиншиллами. (НА ЗВЕРОФЕРМЕ ЕДЯТ ОДНИ БИФШТЕКСЫ!)
По сей день мы с Клэр ждем не дождемся, пока Айрин отведет нас в сторонку и заговорщическим шепотом поведает нам священные тайны косметических продуктов (она их распространяет от фирм, то есть складирует в гараже, будто непривлекательных, с-рук-не-сплавлябельных котят). Душенька, пока я не набрела на этот крем, у меня на локтях просто какая-то сосновая кора была.
|
|
Они милые. Они принадлежат к поколению, считающему, что в стейк-хаузах должно быть сумрачно и прохладно (черт побери, они всерьез воспринимают стейк-хау-зы). На носу у мистера М. бледная паутина вен, вроде той, которую домохозяйкам Лас-Пальмаса за большие деньги убирают склеротерапией с внутренней стороны ног. Айрин курит. Оба носят купленные на распродажах спортивные костюмы – они лишь на закате жизни обнаружили, что у них есть тело. В них воспитали пренебрежение к телу, и это немного печально. И все же лучше поздно, чем никогда. Они – как бальзам на раны.
ТРУЩОБНАЯ РОМАНТИКА РАЗВЛЕЧЕНИЙ:
обычай предаваться развлечениям, присущим нижестоящему социальному слою. Карен! Дональд! Давайте пойдем вечером в кегельбан! И не думайте вы об экипировке… Насколько я понял, ее дают напрокат!
ТРУЩОБНАЯ РОМАНТИКА ОБЩЕНИЯ:
Стыдливая радость, испытываемая при беседах, прелесть которых состоит в их абсолютной неинтеллектуальности. Одна из самых приятных сторон трущобной романтики развлечений.
ТРУЩОБНАЯ РОМАНТИКА ПРОФОРИЕНТАЦИИ:
Феномен, когда образованный, уже имеющий профессию человек устраивается на работу, которая абсолютно не соответствует уровню его квалификации. Способ избежать ответственности и/или возможной неудачи на поприще своего истинного призвания.
В наших глазах Айрин с Филом – вечные жители 50-х. Они все еще верят в будущее с поздравительных открыток. Это их гигантскую коньячную рюмку, наполненную спичечными коробками, я вспоминаю, когда острю насчет гигантских-коньячных-рюмок-наполненных-спичечными-коробками. Рюмка покоится в гостиной на столе, рядом с генеалогической парковкой рамочек с фотографиями потомков Макартуров. По большей части это внуки с непропорциональными прическами под Фарраха, щурящие глаза с новенькими контактными линзами; почему-то кажется, что всем им уготована фантасмагорическая смерть. Клэр как-то заглянула в письмо, лежавшее на комоде, и прочла там фразу, что лишь спустя два с половиной часа спасатели добрались до потомка Макартура, напоровшегося на какой-то рычаг в перевернувшемся тракторе.
|
|
Мы терпимо относимся к безобидным расистским каламбурам и губительным-для-планеты слабостям (Я никогда не смогу ездить на машине, которая была бы меньше моего катласса-сюприма) Айрин и Фила, поскольку их существование играет роль транквилизатора для нашего чуть-чуть-вышедшего-из-под-контроля мира. Иногда, – говорит Дег, – мне крайне трудно вспомнить, жив какой-нибудь знаменитый человек или уже нет. Но потом я понимаю, что это вообще-то без разницы. Не хотел бы показаться мерзавцем, но примерно то же самое я испытываю в отношении Айрин и Фила – разумеется, в лучшем смысле этой концепции.
В общем…
***
На потеху нам с Дегом мистер М. начинает рассказывать анекдот:
КОРЧИ НЕЛОВКОСТИ:
дискомфорт, испытываемый молодежью в обществе старших, которые не замечают комизма своих поступков. «Семья отправилась в „Стейк хат“, и Карен тысячу раз сгорела со стыда, пока ее отец торжественно дегустировал вино новой марки, перед тем как милостиво позволить налить его в бокалы».
– От этого вы просто умрете. Сидят на пляже во Флориде три старых еврея (вот он – расистский подтекст). Сидят, разговаривают, один спрашивает другого: Так где ты взял бабки, чтобы на старости лет осесть здесь, во Флориде?, а тот отвечает: Был у меня пожар на фабрике. Страшное дело. К счастью, она была застрахована. Ладно. Потом он спрашивает другого, откуда тот взял деньги, чтобы поселиться в Майами-Бич, и он отвечает: Ты будешь смеяться, но, как и у моего друга, у меня тоже случился пожар на фабрике. Слава богу, она у меня была застрахована.
В этот момент Дег разражается громким смехом. Ритм повествования мистера М. нарушен; его левая рука, вытирающая изнутри пивной бокал старым кухонным полотенцем из серии Птицы Аризоны, замирает.
– Эй, Дег! – произносит мистер М.
– Да?
– Почему ты всегда смеешься над моими анекдотами прежде, чем я успеваю досказать их?
– Что?
– Что слышал. Ты вечно начинаешь хихикать в середине моих анекдотов, словно, вместо того чтобы смеяться со мной, смеешься надо мной. – И опять принимается вытирать бокал.
– Да что вы, мистер М.! Я не смеюсь над вами. Просто у вас такие смешные жесты и выражение лица. Паузы вы выдерживаете, как профессионал. Вы – король смеха.
Мистер Макартур клюет на удочку.
– Ладно, только не обращайся со мной как с говорящим тюленем, хорошо? Уважай мою манеру. Я – человек, и к тому же плачу тебе зарплату. (Последнее звучит так, словно Дег-пожизненный пленник в этом увлекательном, но бесперспективном макрабстве.) Итак, на чем мы остановились? Ах, да. Словом, эти двое поворачиваются к тому, кто задавал вопросы, и говорят: Ну, а ты? Откуда ты взял деньги, чтобы обосноваться во Флориде? А он отвечает: Да оттуда же, откуда и вы, друзья мои, – случилась у меня катастрофа. Произошло наводнение, и всю мою фабрику смыло. К счастью, как вы догадываетесь, она была застрахована. У обоих старых евреев отвисают челюсти, потом один из них спрашивает третьего: Слушай, только один вопрос. Как тебе удалось организовать наводнение?
Стоны. Мистер М., похоже, доволен. Он проходит вдоль всей стойки, поверхность которой, подобно узкой подковообразной полоске вокруг унитаза алкаша, похожа на лунный ландшафт в язвах проказы от затушенных сигарет. Пересекает фиолетово-оранжевое ковровое покрытие из орлона с узором Фиеста, благоухающее корицей от дезодоранта Для бара, и запирает входную дверь. Дег посылает мне взгляд. Что он означает? Надо мне и вправду в будущем быть поосторожней со смешками. Но я-то вижу, что Дег, как и я, разрывается между примитивной привязанностью к нелепым обломкам анекдотической культуры эпохи Макартура и безотрадностью жизни в грядущей цивилизации, заполненной угрюмыми (ноль ауры, ноль юмора) яппи, где не будет места даже шуточкам Боба Хоупа.
– Надо радоваться им, пока они еще с нами, Энди, – говорит он. – Ладно. Давай пошли. Может, у Клэр улучшилось настроение.
***
АНТИОБЕЗЛИЧИВАЮЩЕЕ УСТРОЙСТВО (АОУ):
Модные аксессуары в сочетании с глубоко консервативной одеждой, призванные демонстрировать окружающим, что в данном человеке все еще тлеет искра индивидуальности: галстуки в стиле ретро 40-х или серьги в ушах – для мужчин; феминистские значки, серьги в носу – для женщин; а также прическа мини-крысиный хвостик, ныне почти исчезнувшая, – для обоих полов.
Сааб не заводится. Он чередует туберкулезное отхаркивание с чихом озадаченного кролика, производя впечатление одержимого дьяволом ребенка, который корчится в судорогах и выплевывает с кашлем маленькие кусочки гамбургера. Постоялец мотеля, расположенного у самой автостоянки бара У Ларри, орет нам из заднего окошка: Уебывайте отсюда, но его злоба не сумеет испортить нам эту чудесную ночь в пустыне. Впереди долгая прогулка до дома пешком. Спокойный прохладный воздух обтекает мое лицо, словно сухой фарфоровый ил; непомерно крутобокие горы сейчас янтарного цвета, как подводные снимки корабля Андреа Дориа. Воздух до того чист, что перспектива искажена; горы так и норовят врезать мне по лицу.
Крохотульки-огоньки, вылитые фотовспышки, мигают на сторожевых пальмах 111 -го хайвея. Их кроны шелестят, пропуская свежий воздух для несметного числа дремлющих в листве птичек, крыс и усиков бугенвил-лей.
Мы заглядываем в витрины, навязывающие флюоресцентные купальники, электронные записные книжки, жуткие абстрактные картины, на которых, похоже, изображены жертвы автокатастроф, обсыпанные блестками. Я вижу шляпы, драгоценности, туфли – прелестные шмотки, умоляющие обратить на них внимание, как ребенок, не желающий ложиться спать. Хочется распороть себе живот, вырвать глаза и запихнуть все эти красоты в себя. Ох, Земля.
– Сейчас мы похожи: во-первых, на близнецов-идиотов, торгующих подержанными машинами в Индиане, – говорит Дег, намекая на наши суперклевые, голубые-как-яйца-дрозда боб-хоуповские куртки Гольф классик и белые панамы, – во-вторых, на пару бродяг – с нечестивыми и кровожадными намерениями в сердцах. На твой выбор.
– А я так думаю, Дег, что мы на шлемазлов похожи.
Хайвей 111 (известный также под именем Палм-каньон-драйв) – главная городская тропа развлечений, но сегодня он на удивление пустынен. В фольксвагенах с высоким задом туда-сюда бесцельно разъезжают несколько амбисексуальных блондинок из округа Оранж; фланируют бритоголовые морские пехотинцы в помятых эль каминос; лихачи визжат тормозами, но никогда не останавливаются. В городе сохраняется автомобильный тип культуры, и оживленными вечерами чувствуешь себя, цитируя удачную формулировку Дега, как в забегаловке Дейтона – пышные сиськи, ассортимент: бургер и шейк, ребята в суперботинках и асбестовых куртках, хрустящие жареной картошкой Крематорий, кабинки из оранжевого винила, имеющие форму классической черно-белой автопокрышки Джи-Ти.
Завернув за угол, мы идем дальше.
– Вообрази, Эндрю: сорок восемь часов назад малютка Дег был еще в Неваде, – продолжает он, усаживаясь на капот зеленого, убийственно дорогого гоночного астон-мартина со съемным верхом и закуривая сигарету с фильтром. – Можешь вообразить?
Теперь мы в стороне от главней магистрали, на неосвещенной боковой улочке, где так глупо припарковано дорогостоящее кресло Дега. Задняя часть астон-мартина завалена картонными коробками с бумагами, одеждой, всяким хламом – просто мусорное ведро бухгалтера. Такое впечатление, что хозяин планирует скоропалительный побег из города. Для нашей дыры очень даже вероятная версия.
– Ночевал я в маленьком мотеле семейное предприятие, в какой-то глухомани. Стены обшиты сосновыми сучковатыми панелями, лампы из пятидесятых, на стенах эстампы с оленями…
– Дег, слезь с машины. Что-то мне тут неуютно.
– …и пахло розовым гостиничным мылом – знаешь, малюсенькие такие брусочки. Боже, как я обожаю этот запах. Такой мимолетный.
Я в ужасе: Дег прожигает огненным цветком своей сигареты дырки в крыше машины.
– Дег! Что ты делаешь, прекрати! Опять за старое?!
– Эндрю, говори по-ти-ше. Будь так добр. Куда девалась твоя крутизна?
– Дег, с меня хватит. Я ухожу.
Я отступаю на несколько шагов. Дег, как я уже говорил, вандал. Я безуспешно пытаюсь понять его поведение; то, что на прошлой неделе он поцарапал катласс-сюприм, было лишь одним-единственным звеном в длинной цепи сходных событий. Похоже, он нападает исключительно на те автомобили, у которых на бамперах отвратительные (с его точки зрения) наклейки. Естественно, осмотрев заднюю часть машины, я обнаруживаю наклейку: СПРОСИТЕ, КАК ДЕЛИШКИ У МОИХ ВНУЧАТ.
– Вернись, Палмер. Я заканчиваю. Через секунду. Кроме того, я хотел открыть тебе одну тайну.
Я останавливаюсь.
– Тайна касается моего будущего, – произносит он.
Плюнув на здравый смысл, я возвращаюсь.
– Дег, прожигать дырки… ну просто идиотизм какой-то.
– Успокойся, парень. Это считается мелким хулиганством. Статья 594 уголовного кодекса штата Калифорния. Просто дадут по рукам. Да никто и не видит.
Он стряхивает небольшую щепотку пепла с краев отверстия, оставленного сигаретой.
– Я хочу открыть гостиницу на полуострове Баха-Калифорниа. И если не ошибаюсь – я ближе к этому, чем ты думаешь.
– Что?
– Вот чем я хочу заниматься в будущем. Открыть гостиницу.
– Отлично. Теперь пошли.
– Нет, – он закуривает еще одну сигарету. – Сначала я тебе ее опишу.
– Только быстро.
ТЫИ ТВОЕ ЭГО
– Я хочу открыть гостиницу в Сан-Фелипе. Баха имеет форму иголки, а Сан-Фели-пе – на ее восточной стороне. Малюсенькая деревушка, вокруг одни пески, заброшенные урановые рудники да пеликаны. Открою маленькое такое заведение, только для друзей и чудаков, а в обслугу наберу исключительно старух-мексиканок, офигительных красавцев-серфингистов и прихиппованных ребят и девушек, у которых от наркоты мозги стали как швейцарский сыр. В баре будет принято пришпиливать к стенам и потолку деньги и визитки, а единственным источником света будут деся-тиваттовые лампочки, скрытые за подвешенными к потолку скелетами кактусов. Вечерами мы будем стирать друг другу с носов цинковую мазь, пить коктейли с ромом и рассказывать истории. Кто расскажет хорошо, может за постой не платить. В туалет тебя не пустят, пока не напишешь фломастером на стене что-нибудь смешное. И все комнаты будут обшиты сучковатыми сосновыми панелями, а в качестве сувенира каждому достанется маленький кусочек мыла.
Должен признаться, на словах гостиница Дега была хоть куда, но мне все же хотелось уйти.
– Прекрасно, Дег. В смысле, идея у тебя прекрасная, это без дураков, только давай смотаемся отсюда, ладно?
– Да, наверно. Я…– Он смотрит на то место, где прожигал дырку, пока я отвернулся. – Уя…
– Что случилось?
– О черт!
Алый уголек сигареты упал внутрь, в коробку с бумагами и прочим хламом. Дег соскакивает с машины, и мы оба завороженно смотрим, как маленький жаркий язычок проедает себе дорогу через пачку газет; вроде бы исчезает, но вдруг – у-уф – коробка мгновенно – так взлаивает разбуженная собака – воспламеняется, озарив наши искаженные ужасом лица злорадной желтой усмешкой.
– О черт!
– Бежим!
Меня уже нет. Мы оба несемся вниз по улице, сердца наши застряли где-то в глотках, оборачиваемся мы лишь однажды, и то на секунду, через два квартала, чтобы увидеть худшее из возможных последствий – астон-мартин, объятый малиновой лавой шипучего пламени, радостной гренкой растекается по мостовой.
– Черт, Беллингхаузен, это самый кретинский, самый долбаный из фортелей, на какие ты способен.
Мы снова бежим, я впереди (сказываются занятия аэробикой). Дег сворачивает за угол позади меня, и вдруг я слышу тихий возглас и глухой удар. Обернувшись, я вижу, что Дег – везет как утопленнику! – налетел на Шкипера Всех Народов, бродягу из Долины уродцев, который иногда захаживает в бар У Ларри (а Шкипером его прозвали, потому что фуражка у него – как у капитана из телесериала).
– Здорово, Дег. Бар закрыт?
– Привет, Шкип. А то. Опаздываю на свиданьице. Надо бежать, – уже на ходу говорит он, салютуя Шкиперу рукой, словно яппи, лицемерно обещающий как-нибудь вместе отобедать.
Пробежав еще десяток кварталов, мы в изнеможении, еле переводя дух, останавливаемся и начинаем класть земные поклоны.
– Никто не должен знать об этом проколе, Эндрю. Понял? Никто. Даже Клэр.
– Я что, похож на анэнцефала? Блин.
Уф, Уф, Уф – А как же Шкипер? – спрашиваю я. – Думаешь, у него хватит ума сделать очевидный вывод?
– Он? Не-а. У него мозги давно превратились в тосол.
– Ты уверен?
– Да. – Мы опять можем свободно дышать. – Быстро. Назови десять рыжеволосых покойников, – командует Дег.
– Что?
– У тебя пять секунд. Раз, два, три…
Я задумываюсь.
– Джордж Вашингтон, Дэнни Кей Известный актер кино и телевидения; умер в 1987 г…
– Он еще жив.
– Нет, мертв.
– И то правда. Призовое очко.
Остаток нашего путешествия от бара до дома был не столь занимателен.
Я НЕ РЕВНУЮ
Говорят, Элвисса, покинув наш бассейн, тем же вечером оседлала дворняжку (оседлать дворняжку – стильный синоним словосочетания поехать автобусом компании Грейхаунд [[16]]). Ее путешествие в северо-западном направлении длилось четыре часа: в Санта-Барбаре она вылезла и устроилась на новую работу – и зацените на какую! Садовником в монастырь. Мы сражены, на все сто процентов сражены этой краткой вестью.
– Вообще-то, – льет бальзам на рану Клэр, – это не настоящий монастырь. Женщины там ходят в мешковатых черных сутанах – японщина этакая – и коротко стригутся. Я видела в проспекте. Кроме того, она всего лишь ухаживает за садом.
– В проспекте?
– Ужас ужасом погоняет.
– Да, такой сложенный вдвое, как меню пиццерии, буклетик, его Элвиссе прислали вместе с письмом о ее зачислении. (Боже милосердный…) Она нашла работу по бумажке на доске объявлений Новости нашего прихода; говорит, ей нужно проветрить сознание. Но я другое подозреваю: ей кажется, что туда может занести Кертиса, и она хочет оказаться в нужном месте в нужное время. Эта женщина отлично умеет держать язык за зубами, когда хочет.
Мы сидим у меня на кухне, развалившись на табуретках из опаленной сосны, какие ставят у стойки бара; верх у них пурпурный, стеганный ромбиками, а ножки обгрызены собаками. Эти стулья месяц назад я бесплатно уволок с одной мрачноватой распродажи – ликвидировалось имущество должников из кооперативного дома на Пало-Фиеро-роуд. Для вящей атмосферы Дег вкрутил в патрон над столом модняцкую красную лампочку, а в данный момент смешивает кошмарные коктейли с кошмарными названиями, которым научился у подростков, заполонивших город на весенних каникулах. (Физра с минетом, Химиотерапия, Безголовая королева выпускного бала – кто только выдумывает эти названия?)
Все одеты в наряды для рассказов на сон грядущий: Клэр во фланелевом домашнем халатике, отороченном кружевом из прожженных сигаретами дырок, Дег в пижаме искусственного шелка цвета бургундского вина, с королевскими, под золото, аксельбантами (дом моделей Лорд Тайрон); я в обвислой ковбойке с длинными рукавами. Вид у нас разношерстный, малахольный и унылый.
– Надо нам все-таки ввести униформу в нашем балагане, – говорит Клэр.
– После революции, Клэр. После революции, – отвечает Дег.
Клэр ставит в микроволновую печь научно усовершенствованный попкорн.
– Мне всегда казалось, что я не еду ставлю в эту штуку, – говорит она, набирая на писклявом пульте время готовки, а вставляю топливные стержни в реактор. – Она с силой захлопывает дверцу.
– Поосторожней, – кричу я.
– Извини, Энди. Я расстроена. Ты не представляешь, как мне сложно находить друзей моего пола. Если с кем я и дружила, это всегда были парни. Девицы только и знают, что юбками шуршать. Они видят во мне конкурентку. Наконец я в кои-то веки нашла стоящую подругу – и она уезжает в тот же день, когда меня бросает самое сильное наваждение моей жизни. Так что уж потерпи мои закидоны.
Поэтому ты сегодня была такая кислая возле бассейна?
– Да. Она попросила меня помалкивать насчет ее отъезда. Прощания ей ненавистны.
Идея с монастырем, похоже, задела Дега за живое.
ТРУЩОБНАЯ РОМАНТИКА ПИТАНИЯ:
феномен, когда пища доставляет удовольствие не своими вкусовыми качествами, а за счет сложного комплекса социальных коннотаций, ностальгических импульсов и упаковочной семиотики: "Мы с Карен купили тюбик Мультивипа вместо настоящих сливок, так как подумали, что синтезированные из нефти искусственные сливки – именно то, чем жены летчиков из Пенсаколы потчевали своих мужей в начале 60-х, отмечая их повышение по службе.
ТЕЛЕПРИТЧИ:
повседневное морализаторство на базе телесериалов: Ну это прям как в той серии, когда Йен потерял очки!
КЬЮ-ЭМ-ПЭ ( QUELLE МЕРЗОПАКОСТЬ ):