Николай СЕДОВ
Омск
Николай Петрович Седов родился в 1949 году в Тобольске Тюменской области. Окончил филологический факультет Тобольского пединститута им. Д. И. Менделеева. Работал учителем русского языка и литературы, заместителем директора Тобольского книготорга. Потом — служба в Советской Армии. Работал на различных руководящих должностях. Творческой деятельностью занимается с 1997 года. В 1999 году его избирают председателем Союза детских писателей Омской области. Произведения публиковались в газетах и журналах Тобольска и Омска, в сборниках «Омские авторы детям», «Зарничка», «Сказы Прииртышья». По сказке «Зайчонок, который умел размышлять» в 2004 году поставлена пьеса. Произведения Николая Седова рекомендованы для изучения в начальных школах Омска. В 2006 году ему присуждена литературная премия им. Петра Ершова. В 2010 году он стал лауреатом конкурса «Золотой листопад» в Иркутске.
БОЛОТНАЯ СКАЗКА, или КАК ДЕМЬЯН К МАРЬЕ СВАТАЛСЯ
За полями, за лесами, за болотами стояла деревенька. Жил в ней Демьян — вдовий сын. Статен был и крепок. От девушек проходу не знал. Но только одна ему люба, одна по сердцу была, а звали красавицу Марьей. Жила молодёна в середине деревни, в большом крестовом доме, да вот горе больше других мыкала: все тяжёлые работы её были, самый чёрствый кусок хлеба ей доставался, и тумаками мачеха её в первую очередь потчевала. Давно задумала старуха падчерицу в работах извести, со свету сжить и всем добром завладеть. По ночам варила зелья сатанинские, а днём те зелья в еду да питьё Марье подмешивала: «Кто зелья попьёт... кто зелья поест... сердце в камень холодный превратится, и душа черна, как уголь, станет».
Прошло время, но толку мало: сердце девичье с каждым днём всё сильней добро излучало, душа чище да светлей становилась. Увидела мачеха, что зелья против Марьи не властны, чуть от злости не лопнула. И стала она силы тёмные скликать, советы их слушать. Спорили черти, духи, ведьмы да кикиморы двенадцать ночей кряду. На тринадцатую ночь поднялся со скамьи старый-престарый болотный дух Зыбун-Горбун и молвил: «До осьмнадцати годков бессильны твои зелья, Варвара. Но как минет Марье осьмнадцать годков да не зашлёт к ней молодец боевых сватов, так и зачерствеет, засохнет её сердце, в камень бесчувственный превратится. Ровно чрез сорок дней она и преставится. Коли сваты придут, ты прими их по чести, по совести да попроси выполнить три задачи — одна труднее другой. Пока твоими поручениями занимаются, деньки-то незаметно пробегут». Только сказал Зыбун-Горбун последние слова, как утро настало. Загромыхала нечистая сила крылами да копытами, враз исчезла, словно никого и не было.
Время быстро бежит, торопится. Под Рождество Марье осьмнадцать годков исполнилось. Повеселела мачеха, а про себя подумала: «Падчерице сорок дней жить осталось. Всё добро мне достанется! Вот и заживу на зависть другим». Утро Рождества Христова ещё не настало, но Марья уже по дому хлопочет: дров и воды принесла, печь затопила... Сама на минуточку у зеркала замешкалась. Глянула в зеркало, а в нём красавица писаная стоит. Недолго она стояла, вновь за работу принялась. Всё переделала: и коров подоила, и пирогов напекла, и в избе прибрала... А мачеха только и успела, что с постели подняться.
В это время кто-то постучал в дверь. Марья её открыла, видит: сваты Демьяновы. Заходят они в избу, поклоны до пола отбивают, за ними блаженный Тимоня скачет. Посмотрела Варвара на сватов, в лице изменилась. Больше всех Тимоню боится и говорит ему: «Тебе, блаженный, чего здесь надобно?» Не ответил ей Тимоня, прыгает вокруг сватов, сам приговаривает: «Сорок дней, сорок дней! Дёма, ведьму одолей!» Разозлилась Варвара. Закричала на дурачка, ногами затопала: «Чего раскаркался? Убирайся из избы, чтоб духу твоего здесь не было!» Недолго она шумела, прервали её сваты: «Негоже Тимоню обижать. Пусть веселится. Дураку языком болтать — нам дело делать. Не затем мы ноги маяли, чтобы брань слушать, а затем, чтобы красну девицу поглядеть да сосватать. У нас молодец, у тебя девица — не грех им пожениться!» Снесла молча свои обиды Варвара, сватов к столу зовёт: «Проходите, гости дорогие, пирожков отведайте да бражки-медовухи». Расселись сваты. Бражку попивают, пирогами закусывают, на Марью поглядывают, свой товар расхваливают: «Наш товар — молодец! Силён да статен. Не верите нам — посмотрите сами. Зови, Тимоха, жениха в избу».
Обрадовался дурачок, так и поскакал вприпрыжку. Через минутку с Демьяном заявился. Поклонился вдовий сын хозяйке до пояса, невестушке во второй раз, перед образами перекрестился. Не успел слова вымолвить, а Варвара сладким голосом уже к нему обращается: «Так я люблю свою Марьюшку, что и расстаться не в силах. Потому задам три задачи. Коли выполнишь — твоя Марья. А не выполнишь — не меня вини, на судьбу не жалуйся. Вот первая задача: слыхивала я, что за тремя болотами, за тремя топями, у трёх берёз стоит деревянная баба-идолище весом в десять пудов, а под нею мокроступы запрятаны. Да не простые они — волшебные. Кто их наденет — ни в одном болоте, ни в одной топи не утонет. Понесут мокроступы его над болотами да топями, где надо, там и остановятся. Я-то стара стала на болота по морошку да по клюкву ходить. Вот и сгодятся мне мокроступы. Сроку тебе даю десять дён. Справишься с первым заданием — получишь второе. Если же не принесёшь мокроступов — не видать тебе невесты! Скажу напоследок одно: что бабу ту деревянную только летом увидеть можно». Встали сваты с Демьяном, загомонили: «Ты, Варвара, измываешься над нами! На дворе стужа, пурга метёт, летом и не пахнет. Как же задачу в срок сполнить можно?» Ответила им хозяйка: «Не хотите — не сполняйте! Силком свататься никто не звал». Тем временем Тимоня снова стал прыгать, приговаривая: «Сорок дней добру без движенья лежать, через сорок добра половину отдать — на веселье да на свадебку!» Покраснели у ведьмы глаза от злости, но смолчала она и подумала: «Пустое блаженный мелет: Демьяну и одной задачи не выполнить».
Вышли сваты из избы. Вдовий сын за ними следом. Тимоха же рядом скачет, всё одно твердит: «Ищи ветра в поле да солнце на небе! Ищи ветра в поле да солнце на небе!» Дурачка никто слушать не стал, все по домам разошлись, на завтра встречу назначили. Демьян один вернулся к матери, сел у окна, пригорюнился. Думал, думал — решил в лес собираться. Матушка плачет, не пускает его. Насилу уговорил, а сборы недолги были. Вышел он из дома да напрямки к ельнику подался. Идёт себе молчком, а на душе кошки скребут. Не успел парень полдороги до ельника пройти, глянь — Сорока на снегу лежит, замёрзла, видно. Подобрал он её, за пазуху сунул. Отогрелась птица, да и говорит ему человечьим голосом: «Спас ты меня, за это тебе любую службу сослужу. Проси что хочешь!» Поведал он Сороке о своём горе, а она в ответ: «Тяжела задача, но по плечу такому молодцу! Возьми в подарок от меня два сорочьих пёрышка. Одно чёрное, другое белое. Коли чёрным на север взмахнёшь — прилетят ветры буйные, злодеи страшные. Начнут тебя с ног валить. Да ты их не бойся, проси, чтобы дули они над болотами целый день и ещё ночь. Ветры тебя послушаются. После белое перо в дело пускай. Поведи им на восход Солнца — оно и выглянет. Попроси его постоять на небе трое суток, не закатываясь». Только успела Сорока последние слова проговорить — тут же и скрылась за лесом. У Демьяна в руках два пёрышка остались.
Идёт он по ельнику: ветки по лицу царапают, коряги за ноги цепляются. Весь тулуп в клочья изодрал, да и валенки как решето стали. Лишь к утру до первого болота добрался. Снега там лежат в человеческий рост — ни пешему не пройти, ни конному не проехать. Как же быть? Надо пёрышки на деле испытать. Взял Демьян чёрное перо, взмахнул им на север. Прилетели ветры буйные, злодеи страшные. Стали с ног валить, а он стоит как ни в чём не бывало, посмеивается. Сам же приказывает им дуть целый день да ночь, снег выметать под метёлочку. Послушались ветры, засвистели над болотами. А Демьян избушку охотничью заприметил, печку истопил и спать завалился. Спал он почти целые сутки, зато поднялся ни свет ни заря. Тулуп на плечо, валенки на ноги, шапку в охапку — и вон из избы. На болоте чудо-чудное: ни одной снежинки не осталось.
Недолго дивился Демьян, вторым пером на восток махнул. Явилось к нему Солнце ясное, Солнце красное и громко молвило: «Зачем звал, Демьян — вдовий сын?» Отвечает он: «Помоги мне, Солнышко, Марьюшку сосватать. Постой трое суток, не закатываясь, над болотами зыбучими, над топями бездонными, согрей землю-кормилицу». Сказал так парень и пошёл тропинкой через первое болото. Идёт час, идёт другой — Солнце припекать стало. Скинул он тулуп да шапку. Тут же под сосёнкой всё и спрятал. От зимней одежды у него одни валенки остались. Дальше шагает. Видит, как листы на берёзках распускаются, травка зеленеет, вода в ямках искрится.
Шёл Демьян день, шёл другой, на третий день вышел ко второму болоту. Как дальше идти? Валенки вовсе изодрались, промокли насквозь. Несподручно в них по зыбуну да в жару ноги трудить. Сел вдовий сын на болотную кочку, призадумался. Вдруг разглядел на кривой берёзке Змейку-Ужа. Застряла она между двух веток, выбраться не может. Пожалел парень Змейку, освободил её. На ветках одна лишь шкурка старая осталась, а Ужик ему говорит: «Возьми, добрый человек, мою шкурку. Разорви на две части да на ноги натяни — вот тебе обувка и будет. Если ж занадоблюсь, то потри ногой об ногу — вмиг меня увидишь». Хотел Демьян Змейке возразить, а её и след простыл. Попытка не пытка. Сбросил он валенки, шкурку на две равные части ножом разрезал, но никак не поймёт: что с этими двумя кусками кожи делать? Решил вдовий сын половинкой большой палец ноги обмотать. Не успел шкурку к пальцу приложить, а нога уже в сапоге оказалась. Другую половину примерил — и на второй ноге сапог появился. Ногам сухо, легко, шагать приятно.
Второе болото Демьян за два дня и две ночи одолел. Через день да ночь третье прошёл. Тем временем болотный дух Зыбун-Горбун к Варваре прилетел. «Беда! Демьяшка-то три болота одолел. Того и гляди с мокроступами заявится». Рассердилась Варвара, ногами затопала, руками замахала, закричала на духа болотного: «Ах ты, старый пень! Совсем одряхлел да затинился. Про дело забыл, с кикиморами в карты играешь! Возвращайся немедля, погуби Демьяна».
Прилетел Зыбун-Горбун за третье болото, к первой топи. Смотрит — парень уже мокроступы из веток сплёл, шест длинный вырубил и пустился дальше за своим счастьем. Идёт по топи не спеша, шестом путь прощупывает. А рядом нечисть всякая по воде пузыри пускает, стонет протяжно. Жутко. Неспокойно.
Долго ли, коротко ли, но прошёл он две топи. По третьей идёт. Зыбун-Горбун с кикиморами его за ноги хватают, с тропки сбивают, да три берёзки и баба деревянная совсем близко, рукой подать. Ан нет! Столкнула его нечистая сила в топь. Крепко-накрепко за ноги ухватилась, в трясину тянет. А вдовий сын шест поперёк топи бросил, упирается. Долго они боролись. Силы у Демьяна на исход пошли, и вспомнил он про Ужика. Потёр ногой об ногу — враз Змейку на макушке одной из трёх берёз увидел. Склонились берёзки, вытащили парня, а кикиморы с Зыбуном-Горбуном так и плюхнулись в топь — одни круги по воде пошли.
Демьян же сразу рядом с деревянной бабой оказался. Отдохнул малость и начал её с места сдвигать. Вправо тянет, влево тянет — баба как вкопанная. Изловчился тогда вдовий сын: изо всех сил бабу на себя дёрнул и сдвинул на целую сажень, а из-под неё мокроступы волшебные вытащил. Седьмой день к вечеру клонился, когда он мокроступы добыл да на ноги повязал. Понесли они его быстрее ветра. Не забыл парень по пути тулуп с шапкой из-под сосны забрать и через несколько мгновений в избе Марьиной оказался.
Варвара в ту минуту чай пила да пироги за обе щёки уплетала. Как увидела Демьяна — чуть куском не подавилась, но виду не подала, говорит ему ласково: «Не знаю, чем тебя благодарить! Да ведь сам понимаешь, что только после третьего задания тебя награда ждёт. Сослужил ты мне службу славную, старость мою уважил, но уговор дороже службы, вторую задачу сполнять требуется. Слушай меня внимательно: за девятью болотами, за девятью топями, у девяти берёз стоит каменная баба-идолище, и весит она двадцать пудов. Под нею сковородка волшебная запрятана. Эта сковородка сама пироги печёт да на стол мечет. Не красна изба углами — красна пирогами. Ох, как мне это чудо надобно! Пирогов всласть поесть хочется. Сроку даю тебе пять дён. Коль не выполнишь вовремя — на себя пеняй! Но помни, что бабу ту издалека видно, коли гроза случится, а без дождя и без молнии даже в сажени не покажется».
Демьян из избы вышел, пригорюнился. Вдруг Тимоню блаженного увидел: тот скачет, бормочет что-то, да ветер слова в сторону относит — ничего не разобрать. Сошлись они, а дурачок, как попугай, всё одно повторяет: «Что у Дёмы на уме — у Сороки на хвосте!» Прислушался парень к Тимониным словам: «Дурачок дурачком, но в первый раз дело сказал. Знать, и сейчас в словах правда есть. Надо Сороку искать».
Вернулся он домой, стал сызнова в дорогу собираться. Мать ещё сильнее плачет, не пускает его в лес. Да ведь любовь сильнее уговоров. Недолго сбирался Демьян: сапоги из змеиной кожи тряпками обмотал, верёвками перетянул, тулуп на плечо, шапку на голову — и был таков.
Идёт по старой дороге через ельник, песенки напевает. Не успел вдовий сын глазом моргнуть, как лес закончился. Видит: на болоте снегу пуще прежнего навалило. Снова надо чёрное перо в дело пускать. Взмахнул он им на север. Ветры буйные налетели, давай с ног валить, а он приказ даёт по болотам дуть, снега выметать под метёлочку. Ветрам только того и надобно было. Засвистели они над болотами. Тучи снега подняли до самого неба. Демьян же к избушке пошёл. Подходит к ней, а Сорока у двери примостилась и говорит ему: «Здравствуй, Демьян — вдовий сын! Не ждал — не гадал со мной встретиться?» Вспомнил тут парень Тимонины слова. Снова дурачок не зря про птицу говорил. А Сорока тем временем продолжала: «Молчи! Знаю про твою беду. Для того и прилетела, ведь без меня не справишься. Подарки-то мои не потерял? Они тебе пригодятся, а вот в придачу ещё один — перо из моего хвоста. Кто на него сядет — вмиг у нужного места окажется. Старые два пера береги: коли чёрным пером на юг взмахнуть — гром загремит, коли белым в ту же сторону — молнии заблистают».
Не успел Демьян рта раскрыть, как Сорока за избушкой исчезла. У двери длинное перо оставила. Подобрал он его, сам в избушку — и спать завалился. А во сне ему Варвара приснилась: будто она про пёрышки проведала да Зыбуна-Горбуна с кикиморами на совет вызвала, наказ им даёт сорочьи перья выкрасть. Проснулся вдовий сын. Хоть храброго десятка, а мурашки всё одно по телу пошли. Не сомкнул он больше глаз. Весь вечер да ночь кикимор от избушки отгонял.
Наступило утро следующего дня. Вышел Демьян за дверь, взмахнул сорочьим пёрышком и говорит: «Выйди, выйди, Солнце красное! Выйди, выйди, Солнце ясное! Растопи болота зыбучие, разогрей топи бездонные, приласкай землю-кормилицу». Сам же опять в избушку возвратился. Хотел было подремать немного, но сон из головы нейдёт. Надо пёрышки беречь. День быстро пролетел. Ночь настала. Тут-то и полезла нечистая сила из всех щелей, к Демьяну подступают. А он сидит, в ус не дует: печь растопил, из неё головни таскает да самых прытких по пяткам бьёт. Шум. Визг. Крики. Аж избушка ходуном ходит, того и гляди по брёвнышкам развалится.
Долго ли, коротко ли — за второй ночью день настал. Демьян на свет божий вылез. Жара вокруг. Теплынь необычная. На душе вмиг полегчало. Шубу да шапку он в избушке оставил, сел на перо из сорочьего хвоста и тут же у заветного места очутился: за девятью болотами, за девятью топями. Сначала достал чёрное перо, взмахнул им на юг — мгновенно гром раздался неслыханный, гром несмолкаемый. А как белым пером туда же повёл — ярче ста солнц молнии заблистали, в глазах зарябило. Прищурился вдовий сын и увидел в сажени у девяти берёз бабу каменную. Обхватил он её, давай с места сдвигать, но толку мало — стоит идолище словно вкопанное. Пришлось поднатужиться во второй раз — на вершок лишь сдвинул. Ну, а в третий подход всю силушку парень вложил — баба-то на два локтя с ямы сошла, на самом дне сковородка засверкала, да не чугунная — золотая. Демьян сковородку за пазуху — и вновь на перо сел. Тотчас у лесной избушки оказался. А за спиной опять зима: ветер с севера, снег колючий, стужа лютая.
Он тулуп с шапкой прихватил, не успел толком на перо-хвостовик разместиться, как перед ним изба Марьина возникла. Демьян постучал в дверь и, не дожидаясь ответа, за порог прошёл. Варваре сковородку подаёт. Заулыбалась она, слова ласковые заговорила, а у самой глаза злыми огоньками светятся. «Услужил ты мне во второй раз. Теперь под старость не помру с голоду. Но вот не верю я! Может, ты свою сковородку подсунул. Ну-ка спытай немедля!» Парень тут же сковородке задание дал, а та и рада стараться — весь стол пирогами горячими завалила. Ешь сколько влезет.
Поохала Варвара, повосхищалась да третью задачу исполнить повелела: «Справился ты, вдовий сын, с первыми двумя делами, надо третье сполнять. Слыхивала я, что за тридевять болот, за тридевять топей стоят тридевять берёз, а возле них золотая баба-идолище тридцати пудов весом. Кто бабу ту в дом привезёт, до скончания века в достатке жить будет. Что ни день, то десятирублёвик червонного золота. Сроку тебе на всё три дни, а отсчёт с утра начнём, а пока отдохни с дороги». Парня вправду стало в сон клонить, даже тулупа не снял: тут же на лавке и сморило.
Ведьма от радости чуть до потолка не подпрыгнула, руку — за пазуху, да сорочьи пёрышки-то и вытащила. Давай их по одному в печь бросать. Бросит перо, а оно, как порох, всё в мелкие искры рассыпается. Сожгла два пера, лишь одно, что из хвоста, осталось. Вдруг слышит: стучит кто-то. Варвара дверь открыла, но тут, откуда ни возьмись, Сорока: перо из руки хвать — и нет её. Обозлилась ведьма, глаза кровью налились, а ногой так топнула, что крынки с молоком на подоконнике вверх подскочили. Решила она тут Демьяна во сне зельями опоить. А он сам навстречу идёт и говорит: «Что-то шумно у вас, пойду-ка я домой досыпать».
Пришёл в свою избушку, да и заснул сразу. Снится ему сон, будто Сорока опять прилетела, бранит его, о пропаже рассказывает. Проснулся Демьян. Сунул руку за пазуху — ищет, ищет, но никак перья найти не может. Опечалился парень: видно, Сорока не зря его ругала. Что делать дальше, не знает. Решил из избы выйти. Вдруг навстречу ему Тимоня вприпрыжку бежит, веселится да повторяет: «У Сороки перо, в топи ведро, а в болоте капля!» Послушал Демьян блаженного да пошёл дальше. Глядь — на плетне Сорока сидит и в клюве хвостовик держит. Отдала она перо и давай его отчитывать: «Не сумел ты перья сберечь — на себя пеняй! Но последнюю задачу выполнять надобно. Варвара тебе главного не сказала: что, не выпив ведра воды из тридевятой топи, не попробовав капли с тридевятого болота, никто той бабы золотой с места не сдвинет. Не мешкай зря: бери лопату, пешню да ведро с верёвкой и лети к тридевятой топи лёд долбить. Сам виноват — проспал пёрышки. Хорошо, что хвостовик успела выручить, а то не видать бы тебе Марьи как своих ушей».
Демьян домой вернулся, а матушка снова плачет, из избы не пускает, тулупа не даёт, шапку запрятала. Ровно час он её уговаривал. Еле упросил. Сам — за дверь да на перо-хвостовик сел, сразу у тридевятой топи очутился.
Провалился вдовий сын в снег по самое горло. Кое-как лопату нащупал, начал потихоньку разгребать. Всё до льда очистил да пешнёй принялся прорубь долбить. Кое-как добрался до воды. Верёвку к ведру привязал, на дно его бросил. Хотел было назад вытащить, а оно не возвращается, и Демьяна самого кто-то в прорубь тащит. Долго боролся парень, тулуп почти ко льду примёрз, да и силушки поубавилось. Пришлось ему ещё раз помощь просить. Лишь ногой к ноге прикоснулся — тут же тридевять берёз над ним склонились, ветками обхватили, вместе с ведром вверх подняли. Выпил Демьян студёную воду, силу большую почувствовал. Про себя Ужику спасибо сказал, смотрит — а баба золотая рядом.
Он снег отвалил, стал двигать идолище, а оно ни с места. Целых два дня и две ночи промаялся — всё без толку, ведь Зыбун-Горбун успел в ведро зелья подсыпать, вот память и отшибло начисто. Не помнит вдовий сын ничего, бабу пытается хоть на вершок сдвинуть. Но Сорока его не забыла, прилетела и тут же на плечо: тук да тук в голову. Опомнился Демьян, сел на перо, к тридевятому болоту воротился, ледок проломил, а внизу под ним капля сверкает. Обмочил он каплей губы — сила к нему пришла небывалая, сила невиданная. Вмиг на пере к бабе золотой попал. Схватил её в охапку — да назад в свою деревню за Марьюшкой.
Демьян и не заметил, как добрался, истукана под иконы поставил, к Марье рвётся. Варвара не пускает его, но где уж там! Отодвинул её вдовий сын в сторонку, в комнату к любимой прошёл. Видит: невеста бледная, худющая лежит. Еле живая. Завернул он девушку в тулуп, в избушку к матушке снёс. Стала его Марья поправляться не по дням, а по часам. Назавтра уже и здорова была.
Ведьма тем временем до утра золотую бабу трясла, всю избу до потолка звонкими червонцами заполнила. Здесь-то её и придавило, одно мокрое место осталось. Кручины по ней никто не знал, а Тимоня сразу ум обрёл да рассказал честному народу, как в юности к Варваре сватался. Что вышло из того, всем известно.
Сыграли вскоре свадебку. Чего только на столах не было! Но поболе всего пирогов румяных да духовитых. Ложки гостям Сорока раздавала, за посажённого отца Тимофей сидел.
Я тоже там был, на крайней лавке в углу притулился. Демьяна с Марьей видел. Сороку видел, бражку видел, пироги видел и ушёл под утро не сыт, не пьян: слишком на молодых загляделся.