-----------------------------------------------------------------------
Пер. - В.Ашкенази.
В кн. "Бернард Шоу. Избранные произведения". М., "Панорама", 1993.
OCR & spellcheck by HarryFan, 4 September 2002
-----------------------------------------------------------------------
- Насмерть? - спросил побледневший шофер автобуса, когда студент-медик
из благотворительной больницы поднял миссис Хэйрнс с мостовой
Грейз-Инн-роуд.
- Она вся пропахла вашим бензином, - сказал студент.
Шофер потянул носом.
- Это не бензин, - сказал он, - это денатурат. Она пьяна. Вы должны
засвидетельствовать, что от нее пахнет спиртным.
- Это еще не все, что вы натворили, - сказал полицейский. - Вы убили
его преосвященство.
- Какое преосвященство? - спросил шофер, становясь из бледно-желтого
зеленым.
- Автобус задним колесом ударил прямо в карету, - всхлипывая, говорил
ливрейный лакей. - Я слышал, как у его преосвященства хрустнула шея. -
Слуга плакал - не потому, что любил покойного хозяина, а потому, что
всякая неожиданная смерть действовала на него именно так.
- Это епископ Святого Панкратия, - сообщил какой-то мальчик.
- Боже милостивый! - сказал шофер в отчаянии. - Но что я-то мог
сделать? - добавил он, вытирая лоб и обращаясь к толпе, которая до этого
была словно растворена в воздухе - настолько быстро она
выкристаллизовалась возле места, где произошел несчастный случай. - Ведь
автобус занесло.
- Еще бы: по этой грязи да на такой скорости любой автобус занесет! -
негодующе сказал один из зевак.
И толпа тотчас принялась обсуждать, была превышена скорость или нет;
шофер горячо утверждал, что не была, вопреки утверждениям всей
Грейз-Инн-роуд.
От миссис Хэйрнс, несомненно, пахло спиртным, как пахло вот уже лет
|
|
сорок всякий раз, как у нее заводились лишних два пенса. Она никогда не
отличалась ни миловидностью, ни опрятностью, и переполненный автобус,
проехав по ее ребрам, до странности мало изменил ее внешний вид. Лишняя
грязь на нее платье ничего не меняла - оно и так было грязнее грязного; да
и разница между состоянием, когда пьяная старуха еще способна добрести до
дому, и состоянием, когда это уже невозможно, совсем не так велика.
Что до епископа, то на нем не было ни единой царапины, ни единого
пятнышка грязи. Его вообще не задело. Но он по-мальчишески гордился своим
епископским саном, а потому всегда держал шею очень прямо. Вот она и
сломалась, когда автобус ударил задним колесом в карету и карета резко
встала, упершись в автобус.
Миссис Хэйрнс совсем растерялась, когда автобус неожиданно повернул
прямо на нее. Впрочем, это не играло роли, потому что никакое присутствие
духа ее не спасло бы. Ей совсем не было больно. Одно сломанное ребро,
задевая легкое, причиняет боль, но, когда чудовищный шок парализует вашу
нервную систему и чудовищная тяжесть превращает ваши ребра в порошок и
смешивает их с вашим сердцем и легкими, сострадание уже нелепо. Игра
проиграна. Поправимое становится непоправимым, временное - вечным.
Подлинно гибкий ум осознает случившееся и, прежде чем угаснуть, успевает
как следует поразмыслить над создавшимся положением. Самая внезапная
смерть - срок более чем достаточный, чтобы человек вспомнил всю свою
жизнь, проживи он даже, скажем тысячу лет.
Миссис Хэйрнс отбросило с Грейз-Инн-роуд к подножию горы, на вершине
|
|
которой стоял город. Он слегка напоминал Орвието - город, фотография
которого висела в гостиной священника церкви Святого Панкратия,
нанимавшего миссис Хэйрнс убирать у него всякий раз, когда он наставлял ее
на путь истинный, и всякий раз терпевшего в этом поражение из-за ее
пристрастия к денатурату - она с жадностью пила политуру, хотя ей спокойно
можно было доверить не одну дюжину бутылок рейнвейна. Миссис Хэйрнс ничего
не знала об Орвието, но, когда она вытирала пыль, фотография время от
времени отпечатывалась на сетчатой оболочке ее глаз. Город, совсем не
похожий на Пентонвилл Хилл, внушал ей страх и беспокойство. Ей казалось,
что он почти нисколько не лучше, чем небеса, которые в ее представлении
были неразрывно связаны с трезвостью, чистотой, сдержанностью,
благопристойностью и всяческими другими ужасами. И вот, оказавшись на
дороге к нему, она глядела на него с самыми дурными предчувствиями, пока
сзади не раздался высокомерный голос, заставивший ее вздрогнуть и сделать
неуклюжий реверанс. Это был епископ.
- Можно здесь достать какой-нибудь экипаж, - спросил он, - который
отвез бы меня наверх, к воротам?
- Не могу сказать точно, сэр, - ответила миссис Хэйрнс, - я не здешняя.
Едва она произнесла "не могу сказать", как епископ утратил к ней всякий
интерес и пошел дальше, смирившись с необходимостью взбираться на гору.
Неподалеку паслась какая-то лошадь. Когда миссис Хэйрнс увидела ее,
слабый луч небесного успокоения согрел ее душу. Хотя уже очень давно (с
тех пор как угасли последние отблески ее юности, что произошло когда ей
|
|
исполнилось двадцать четыре года) она не интересовалась ничем, кроме
денатурата, в ней от рождения жила необъяснимая любовь, - собственно, не к
лошадям, а, как она выражалась, к лошади. Это была неясная и невинная
любовь, но она-то и побудила ее отдать свою руку покойному Альфреду
Хэйрнсу, который в силу экономической необходимости был возчиком, а по
призванию - браконьером. Этот любитель коней был слишком беден, чтобы
держать лошадь. Но с другой стороны он был слишком беден и для того, чтобы
иметь жилище в Лондоне, или двуспальную кровать, или даже костюм. Тем не
менее у него всегда был лондонский адрес, он никогда не появлялся на улице
в голом виде, и ни он, ни его супруга не спали на полу. Общество внушило
ему, что человек обязан иметь жилище, постель и одежду независимо от того,
может он себе это позволить или нет; и поэтому они у него были. Но столь
же сильным было и его убеждение в том, что не менее необходима человеку и
лошадь, и потому он всегда держал лошадь - даже когда ему было не по
средствам содержать самого себя, - утверждая, что лошадь лишних расходов
не требует и что она даже оправдывает затраты. Подобная точка зрения
высказывается и по поводу автомобилей в восемьдесят лошадиных сил.
Бонавию Бэнкс привлекла в нем эта его страсть, которая была свойственна
и ей. Она легко убедила его, что иметь жену так же необходимо, как и
лошадь, и что это точно так же лишних расходов не требует. Она сделалась
миссис Альфред Хэйрнс и родила тринадцать детей; одиннадцать из них умерли
в младенчестве, потому что все родительские заботы отдавались лошади.
Наконец лошадь околела, и безутешный Хэйрнс, не выдержав искушения, купил
за четыре фунта великолепного чистокровного жеребца у вдовы одного
джентльмена, который всего три дня назад заплатил за него двести тридцать
фунтов. Но когда Хэйрнс вел домой свою выгодную покупку, жеребец так его
отделал, что он умер от столбняка на другой день после того, как жеребца
пристрелили. Так печально погиб Альфред Хэйрнс, жертва уз, связывающих
человека и животное, - уз, которые свидетельствуют о том, что все живое
едино.
Лошадь оторвала морду от травы, равнодушно посмотрела на миссис Хэйрнс,
махнула хвостом, сделала несколько шагов туда, где зелень была еще не
выщипана, и продолжала свою трапезу, как вдруг что-то шевельнулось в
глубине ее памяти: она насторожила уши, подняла голову и взглянула на
миссис Хэйрнс более внимательно. Наконец она направилась к ней, потом
остановилась пощипать траву и, подойдя, спросила:
- Разве ты меня не помнишь?
- Чиппер! - воскликнула миссис Хэйрнс. - Не может быть!
- А вот и может, - сказал Чиппер.
Подобно валаамовой ослице, Чиппер заговорил. Вернее, миссис Хэйрнс
отлично поняла, что он сказал, и даже не заметила, что на самом-то деле он
не издал ни звука. Но и сама она не издала ни звука, хотя тоже этого не
заметила. Здесь, на этой горе, беседы велись телепатическим способом.
- Чиппер, мне что, надо лезть на этот холм? - спросила миссис Хэйрнс.
- Да, - сказал Чиппер, - разве что я тебя подвезу.
- А ты не против? - спросила миссис Хэйрнс.
- Нисколько, - сказал Чиппер.
- Нет ли здесь повозки? - спросила миссис Хэйрнс. - А то я без седла
ездить не умею. То есть я совсем не умею ездить верхом.
- Тогда тебе придется идти пешком, - сказал Чиппер. - Держись за мою
гриву, и я помогу тебе забраться наверх.
Они вскарабкались по склону и уже почти подошли к воротам, когда миссис
Хэйрнс вдруг пришло в голову спросить, что это за место и почему она туда
идет.
- Это небеса, - ответил Чиппер.
- О Господи! - сказала миссис Хэйрнс, останавливаясь как вкопанная. -
Что же ты раньше молчал? Я ведь ничего такого не сделала, чтобы меня
отправили на небеса.
- Верно, - сказал Чиппер. - Так ты хочешь пойти в ад?
- Не мели вздора, Чиппер, - сказала миссис Хэйрнс. - Неужели между адом
и небесами ничего нет? Мы, конечно, не все святые, но ведь и не такие уж
закоренелые грешники. Наверняка должно быть какое-нибудь местечко для
простых людей, которым ничего особенного не требуется.
- Это - единственное место, которое я знаю, - сказал Чиппер, - и это
действительно небеса.
- Может, там найдется кухня-другая, - сказала миссис Хэйрнс. - Ты не
выдашь, что я иногда бывала под мухой, а, Чиппер?
Чиппер понюхал незримый ореол, окружавший миссис Хэйрнс.
- На твоем месте я бы держался с подветренной стороны от святого Петра,
- сказал он. - А вот и сам Петр, - прибавил он, мотнув головой в сторону
пожилого джентльмена с парой ключей работы XII века.
Ключи, по-видимому, служили больше для украшения, чем для дела, так как
ворота были широко распахнуты и камень, подпиравший их, чтобы они не
захлопнулись от ветра, весь покрылся мхом, - должно быть, его веками не
сдвигали с места. Это удивило миссис Хэйрнс, ибо в детстве на земле ей раз
и навсегда внушили, что небесные врата крепко заперты и открыть их не
так-то легко.
В воротах стояла группа ангелов. Их крылья, пурпурные с золотом,
голубые с серебром, янтарные с чернью, показались миссис Хэйрнс очень
красивыми. У одного из ангелов был меч с лезвием из сверкающего
темно-красного пламени. У второго одна нога была обнажена до колена, а на
другой был болотный сапог; в руке он держал трубу, такую длинную, что она,
казалось, достигала самого горизонта, и в то же время удобную, как зонтик.
В окно первого этажа башенки у ворот миссис Хэйрнс увидела Матфея, Марка,
Луку и Иоанна - они спали в кроватях прямо в штанах, совсем как в
старинном детском стишке. Тогда она поняла, что это действительно небесные
врата. Для нее это было самое неопровержимое доказательство.
Чиппер заговорил с Петром.
- Эта женщина пьяна, - сказал он.
- Вижу, - ответил святой Петр.
- Ох, Чиппер! - сказала миссис Хэйрнс с укоризной. - Как ты мог!
Все посмотрели на миссис Хэйрнс, и она заплакала. Ангел провел огненным
мечом по ее глазам и осушил слезы. Пламя не обжигало, а только придавало
силу и бодрость.
- Боюсь, она безнадежна, - сказал Чиппер. - Ее собственные дети не
хотят иметь с ней ничего общего.
- Какая планета? - спросил ангел с трубой.
- Земля, - ответил Чиппер.
- А чем эта женщина так уж плоха? - спросил ангел.
- Она лгунья и воровка, - сказал Чиппер.
- Все обитатели Земли - лгуны и воры, - сказал ангел с трубой.
- Я хочу сказать, что даже по их понятиям она лгунья и воровка, -
пояснил Чиппер.
- О! - сказал ангел с мечом, сразу став очень серьезным.
- Я ведь стараюсь, чтобы тебе было лучше, - сказал Чиппер миссис
Хэйрнс, - пусть они не ожидают слишком многого. - Затем он обратился к
Петру: - Я привел ее потому, что однажды, в жаркое воскресенье, когда я
тащил ее в гору вместе с мужем, тремя его приятелями, их женами, восемью
ребятишками, грудным младенцем и тремя дюжинами пива, она вылезла из
повозки и пошла пешком.
- Ну и память у тебя! - сказала миссис Хэйрнс. - Неужто я и вправду так
поступила?
- Видишь ли, это было до того на тебя непохоже, - ответил Чиппер, - что
я просто не мог этого забыть.
- Да, - смущенно сказала миссис Хэйрнс, - это было довольно глупо с
моей стороны.
Тут появился епископ. Он энергично взбирался на холм по тропинкам,
пересекавшим в нескольких местах дорогу, и в результате отстал от Чиппера,
который знал, что таким тропинкам доверять не стоит.
- Это небесные врата? - спросил епископ.
- Да, - ответил Петр.
- Главные врата? - спросил епископ подозрительно. - Вы уверены, что это
не вход для торговцев?
- Это вход для всех, - сказал Петр.
- Очень странный порядок и, на мой взгляд, очень неудобный, - сказал
епископ. И, отвернувшись от Петра, обратился к ангелам. - Господа, -
сказал он, - я епископ Святого Панкратия.
- Если уж на то пошло, святой Панкратий - это я, - сказал юноша в
далматике, высовываясь из окна башенки.
- Как ваш епископ, я рад познакомиться с вами, - сказал епископ. - Меня
живо интересует каждый член моей паствы. Но сейчас извините - у меня
неотложное дело, я спешу к престолу. С вашего разрешения, господа... - И,
решительно раздвинув плечом группу ангелов, он вступил в царство небесное
и энергичной походкой зашагал по улице. Он обернулся всего один раз, чтобы
сказать: - Вам следовало бы доложить о моем прибытии. - И пошел дальше.
Ангелы ошеломленно смотрели ему вслед. Затем ангел с трубой схватил ее и
сначала протрубил в небо, а потом опустил ее вниз, словно луч прожектора,
так что она почти уперлась в спину епископа, - новый трубный глас
подхватил его, закинул за угол, как сухой листок, и он скрылся из виду.
Ангелы улыбнулись прекрасными и грустными улыбками. Миссис Хэйрнс не
выдержала и рассмеялась.
- Вот ведь озорник! - сказала она Чипперу, кивнув на ангела с трубой.
- Не пойти ли тебе следом за епископом? - спросил Чиппер.
Миссис Хэйрнс с опаской посмотрела на Петра (ангелов она не боялась) и
спросила, можно ли ей войти.
- Каждый может войти, - сказал Петр. - А для чего же, по-твоему, здесь
ворота?
- Я же не знала, сэр, - сказала миссис Хэйрнс и робко направилась к
порогу, как вдруг вернулся епископ, красный от негодования.
- Я обошел весь город, несмотря на ужасный ветер, - сказал епископ, -
но не смог его найти. Я уже начинаю сомневаться, в самом ли деле это
небеса.
- Чего вы не смогли найти? - спросил Петр.
- Престола, сэр, - сурово ответил епископ.
- А это он и есть, - сказал святой Панкратий, который по-прежнему сидел
у окна, подперев щеки ладонями.
- Это? - спросил епископ. - Что "это"?
- Да город же! - сказал святой Панкратий.
- Но... но... где же тогда Он? - спросил епископ.
- Здесь, конечно, - сказал ангел с мечом.
- Здесь?! Где? - торопливо спросил епископ, понизив голос; с опаской
переводя взор с одного ангела на другого, он наконец остановил его на
ангеле с трубой, который как раз присел, чтобы снять болотный сапог и
вытряхнуть из него камешек.
- Он - это Божественное присутствие, в котором мы живем, - мелодичным
голосом сказал ангел с мечом.
- Потому-то они и ангелы, - пояснил святой Панкратий.
- А собственно, чего вы ищете? - спросил ангел с трубой, снова надевая
сапог и вставая на ноги. - Может, вы ожидали увидеть кого-нибудь в
широкополой шляпе и мантии, с носом и носовым платком, чтобы было чем этот
нос вытереть?
Епископ побагровел.
- Сэр, - сказал он, - вы кощунствуете. Вы богохульствуете. Вы просто
невоспитанны. Если бы моя профессия не обязывала меня быть милосердным, я
бы усомнился в том, что вы джентльмен в подлинном смысле слова. До
свидания.
И, отряся прах небес со своих ног, он пошел прочь.
- Ну и чудак же он, - сказала миссис Хэйрнс. - А я вот рада, что здесь
нет престола и ничего такого прочего. Так больше похоже на Кингс Кросс.
Она взглянула на них с некоторой растерянностью, потому что голос
ангела с мечом пробудил в ней неясное смущение, и она даже застыдилась
того, что была пьяна. Они ответили ей печальными взглядами, и она бы снова
заплакала, если бы не знала, что отныне это невозможно: прикосновение
огненного меча навеки осушило ее слезы. Она крутила дрожащими пальцами
краешек своей кофты - жалкой грязной кофты. Воцарилась глубокая тишина,
которую тягостно нарушал только храп Матфея, Марка, Луки и Иоанна; миссис
Хэйрнс тоскливо посмотрела вверх, на их простые деревянные кровати и
сверкавшую золотом и киноварью, засиженную мухами надпись: "Сердца
сокрушенного и смиренного Ты не презришь, Боже".
- Прежде чем я решусь войти, добрые господа, - сказала она, - не
помолится ли кто-нибудь из вас за бедную пьяную старуху поденщицу, которая
схоронила одиннадцать детей и не была врагом никому, кроме себя самой?
И тут же она, совсем оглушенная, опустилась на землю прямо посреди
дороги, ибо все ангелы воздели кверху руки и крылья и огласили воздух
немыслимым воплем; меч пламенел по всему небосводу, а труба металась от
края до края горизонта, и ее звуки наполнили всю вселенную; звезды
вспыхнули среди бела дня, и отброшенное ими эхо подействовало на миссис
Хэйрнс, как огромный глоток неведомого ей доселе восхитительного
денатурата.
- Не надо из-за меня поднимать такого шума, - сказала она. - А то еще
подумают, будто явилась королева или какая-нибудь леди с Тэвисток-сквер.
И она еще больше смутилась, не решаясь войти. Ангел с мечом улыбнулся и
хотел ей что-то сказать, но тут снова появился епископ, шагавший
энергичнее прежнего.
- Господа, - заявил он, - я обдумал то, что произошло. И хотя рассудок
подсказывает мне, что я был совершенно прав, действуя и говоря так, как я
действовал и говорил, все же ваша точка зрения тоже допустима и способ ее
выражения, хоть и не очень пристойный, достигает своей цели. Я также
испытываю непреодолимое желание совершать поступки, которым я не нахожу
оправдания, хотя и не в силах удержаться от них.
Окончив эту речь, он сорвал с себя фартук, скомкал его, сунул в свою
широкополую шляпу и ударом ноги послал шляпу в пространство. Ангел с мечом
тут же взмахнул крыльями, поднялся в воздух и с восторженным воплем
подбросил ее ногой еще на милю выше. Святой Панкратий, не имевший крыльев
и летавший с помощью простой левитации, мгновенно оказался возле шляпы и
погнал ее вперед, но тут ее отобрал у него ангел с трубой и перебросил
ангелу с янтарно-черными крыльями. К этому времени Матфей, Марк, Лука и
Иоанн вылезли из кроватей и вслед за Петром взмыли в голубую высь, где уже
в полном разгаре был футбольный матч между ангелами и святыми, в котором
одними воротами служил Сириус, а другими - Солнце. Епископ с минуту в
изумлении смотрел на борьбу за мяч, затем издал пронзительный крик и
подпрыгнул в воздух, но, взлетев футов на пятьдесят, стал падать и
наверняка расшибся бы, если бы находившийся под его опекой святой не
подхватил его и не вовлек в игру. Секунд через двадцать его шляпа была уже
на полпути к Луне и ликующие крики ангелов стали не громче птичьего писка,
а сами небесные игроки казались меньше стрижей, что кружат летом над
Римом.
Теперь миссис Хэйрнс могла незаметно пройти в ворота. Она ступила на
порог, и дома небесной улицы приветливо засияли перед ней в солнечном
свете, а мозаичная мостовая засверкала цветами, выложенными из драгоценных
камней.
- Она умерла, - сказал студент из благотворительной больницы. -
По-моему, в ней еще теплилась жизнь, когда я ее поднял, но только
теплилась. А теперь нет никаких сомнений! Умерла, бедняга!