Вячеслав Долинин, Дмитрий Северюхин
ПРЕОДОЛЕНЬЕ НЕМОТЫ
(Вступительная статья к книге: В. Э. Долинин, Б. И. Иванов, Б. В. Останин, Д. Я. Северюхин. Самиздат Ленинграда: Литературная энциклопедия. Под общей редакцией Д. Я. Северюхина. — М.: Новое литературное обозрение, 2003)
Борьба со свободомыслием всегда была существенной частью внутренней политики любой российской власти. Формы проявления свободомыслия и способы борьбы с ним менялись от века к веку, но общая установка государства на подавление всякой независимой от господствующей идеологии инициативы сохранялась. Неподконтрольное власти письменное слово появилось в России, вероятно, одновременно с письменностью. Издревле ходили по рукам рукописи еретиков и сектантов, книги старообрядцев, трактаты масонов и революционеров, не допущенные к печати письма Чаадаева и стихи Пушкина – все это, как и многое другое, становилось достоянием читателя в обход официальных запретов. Немало русских книг и журналов печаталось за границей и попадало в страну нелегально. Эхо герценовского «Колокола» спустя столетие вернулось к нам в виде «Континента», «Граней», «Посева» и других зарубежных изданий, ориентированных на свободного читателя в несвободной России.
Для истории неофициальной литературы советского времени точкой отсчета стал один из первых декретов большевистской власти – Декрет о печати, принятый 28 октября (10 ноября) 1917, через три дня после штурма Зимнего дворца. Согласно декрету, запрещались «контрреволюционные издания» – так был положен конец беспрецедентному для нашей страны периоду, который открыла отменившая все цензурные ограничения Февральская революция. Этот документ стал первым в череде законодательных актов, закрепляющих жесткий контроль над печатным словом.
Подавление гражданских свобод, естественно, отразилось и на судьбе литературы. Итогом первых лет большевистского правления стали аресты, гибель, принудительная высылка или вынужденная эмиграция из страны многих выдающихся деятелей культуры, чье творчество на десятилетия оказалось закрытым для соотечественников в Советской России.
Во второй половине 1920-х, после кратковременного всплеска относительной духовной и творческой свободы, обусловленного политическим реализмом НЭПа, началось резкое ужесточение коммунистического режима, проявившееся и в наступлении на частный сектор в экономике, и в тотальной борьбе со свободомыслием. Частная издательская деятельность была полностью прекращена, а учрежденный в 1922 для идеологического контроля над печатью Главлит издал предписание о запрещении ввоза литературы из-за границы. Это привело к еще большей культурной изоляции страны, а также к разорению ряда зарубежных издательств, работавших с советскими партнерами по договорам. Новая культурная политика находила выражение в ряде партийно-правительственных актов, включая постановление ЦК ВКП(б) «О перестройке литературно-художественных организаций» от 23 апреля 1932, пресекавшее деятельность всех легальных независимых творческих объединений.
В 1930-е мощный карательный аппарат сталинского государства с новой силой обрушился на так называемых «проводников буржуазного влияния» в литературе, «кулацких» писателей и не определившихся «попутчиков», а наряду с ними – на многих деятелей собственно «пролетарской» культуры, искренне преданных советской власти, но обвиненных в разного рода идейно-политических «ошибках» и «уклонах». В эти годы литераторы разделили участь всей российской интеллигенции и других неблагонадежных, с точки зрения властей, слоев населения. Вслед за уничтожением автора следовало вычеркивание его имени из истории отечественной культуры, изъятие из библиотек его книг и их уничтожение. Репрессиям подвергались не только отдельные писатели и поэты, но и целые литературные направления, школы, издательства и журналы (вспомним хотя бы постановление ЦК ВКП(б) «О журналах «Звезда» и «Ленинград»» от 14 августа 1946).
Постепенно репрессивный режим загонял неподконтрольное слово все глубже в подполье, но уничтожить его окончательно было невозможно, как невозможно отменить законы природы. Даже в самые тяжелые времена вновь и вновь находились литераторы, творившие не так, как диктовала власть, и ценившие свободное творчество выше сиюминутного успеха. Не допущенные к открытой печати стихи, проза, философские статьи и другие сочинения распространялись в кругу друзей, размножались и передавались из рук в руки, заучивались наизусть. Таким образом была сохранена от уничтожения и забвения значительная часть литературного наследия репрессированных и отторгнутых официальной культурой авторов. Так с самого начала проявилась одна из важнейших функций самиздата – сохранение литературных текстов.
Смягчение режима в годы хрущевской «оттепели» не произвело радикального поворота во взаимоотношениях писателя и государства. Времена массовых репрессий миновали, однако возможности литературной работы по-прежнему ограничивались как установленными политико-идеологическими рамками, так и партийно-государственной монополией на печать, при которой не только исключалась частная издательская деятельность, но и не предусматривалось право выпуска книг авторами за свой счет в государственных типографиях (хотя бы под контролем цензуры). Оба этих фактора – политико-идеологический и социально-экономический – в конечном счете диктовались общественно-политической системой СССР, тоталитарной сущностью советского строя.
По словам Бориса Иванова, «советскую издательскую практику можно было представить в виде одного Главного издателя, который на одной шестой нашей планеты решал, что издавать, а что нет. При этом он помнил, что было издано ошибочно «до рождества» Советской власти, что было издано без его ведома уже в его бытность. Он имел право также вести антииздательскую деятельность – то есть изымать из книгохранилищ, домашних собраний, из личного потребления как полиграфическую продукцию, так и то, что еще только могло быть опубликовано без ведома Главного, как то: рукописи произведений, дневники, личные письма, документы, и определял суровые меры наказания. Антииздательская практика включала в себя аресты и изоляцию индивидов, в чьих головах нежелательные публикации подразумевались в виде эмбрионов...»
Ленинград, усилиями нескольких поколений партийных вождей лишенный прежнего столичного блеска, внешне не казался исключением из общего правила (а на деле находился под особым подозрением центральных властей). Не только издательская политика, но и весь регламент литературно-художественной, театральной и музыкальной жизни, вся культурная атмосфера города находились, по существу, под двойным административно-идеологическим гнетом – местного чиновничества и его общесоюзного начальства. Многие важнейшие для ленинградской культуры решения принимались в Москве на уровне ЦК КПСС и аппаратов центральных ведомств – именно там вырабатывались принципиальные общегосударственные решения, связанные с текущей идеологической политикой, которую на местах надлежало воплощать в рамках единственно дозволенного литературного метода, там утверждались планы ленинградских издательств и журналов, там зачастую решались судьбы ленинградских авторов и их книг.
Однако живая культура Ленинграда никогда не сводилась к идеологически запрограммированным и утвержденным цензурой формам. Помимо господствующего в официальной культуре социалистического реализма существовал многоцветный мир свободного творчества, неподвластный и неподконтрольный государству. В питерских коммуналках, в сторожевых будках и котельных сочинялись стихи, романы и пьесы, создавались картины, рождались музыкальные произведения, писались исторические и философские трактаты. Свободное самовыражение, исключавшее ориентацию на социальный успех и коммерческую выгоду, становилось для многих литераторов, музыкантов и художников единственным побудительным стимулом к творческой работе. Независимое творчество находило отдушину в дружеских кружках, на квартирных чтениях, семинарах, выставках и концертах, наконец, в самиздате (в том числе периодическом), в котором отражалось все многообразие духовной жизни общества, получали освещение проблемы, волновавшие его свободомыслящую часть. Литература, философия, общественная мысль, изобразительное искусство, музыка представляли собой отдельные ветви независимой культуры, которые развивались бок о бок, порой переплетались и взаимодействовали.
Во второй половине 1970-х завершилось формирование неофициальной культурной среды: в ней были свои авторы и читатели, лидеры и активисты, своя быстро развивающаяся периодическая печать, собственная шкала эстетических ценностей, устоявшиеся формы культурной жизни, неформальная иерархия и традиции.
Разумеется, в литературной среде существовали внутренние противоречия, широкое различие взглядов, интересов, вкусов и пристрастий, велась полемика между отдельными авторами и группами – такое многообразие проистекало из самой природы свободного творчества. Но общим, объединяющим моментом всегда оставалось острое неприятие насильственно навязываемых «сверху» идеологических и эстетических доктрин.
Этапы развития неофициальной литературы
1953-1991
Принятые нами хронологические рамки охватывают историю ленинградской неофициальной литературы за последние сорок лет советской власти. В этой истории с определенной степенью условности можно выделить четыре основных периода, во многом связанных с внешними общественно-политическими факторами. Кратко очерчивая эти периоды, мы остановимся на самых важных, с нашей точки зрения, моментах, повлиявших на развитие неофициальной литературы и определивших ее облик.
I. «Оттепель»
Хрущевская «оттепель», главными политическими вехами которой стали ХХ и ХХII съезды КПСС, преобразила общественную атмосферу в стране, породила надежды значительной части интеллигенции на демократические перемены. Официальное осуждение сталинизма, относительная гуманизация внутренней политики и усилия властей по прекращению продолжавшейся десять лет «холодной войны» сопровождались напряженными попытками активной части общества переосмыслить недавнее прошлое, понять причины трудностей послесталинского времени и определить перспективы будущего развития страны.
Разумеется, новый курс КПСС отнюдь не предполагал отмены идеологической цензуры и не привел к уничтожению репрессивного аппарата. Тем не менее «оттепель» способствовала оживлению общественной мысли и творческой энергии, стала толчком для развития свободной литературы, не принимавшей заповеди социалистического реализма и не умещавшейся в рамках диктуемого «сверху» идеологического стандарта.
Преемственность традиций.
Либерализация режима, ослабление угрозы репрессий побудили некоторых литераторов старшего поколения к большей открытости. Некоторые из них попытались опубликовать свои произведения, написанные в прежние годы «в стол», восстановить уничтоженные тексты, собрать и обнародовать уцелевшие труды авторов, не переживших эпоху террора. То, что не проходило в официальную печать, нередко с жадностью впитывал в себя самиздат.
Так, на рубеже 1950-60-х Анна Ахматова завершает свои главные поэтические произведения – «Реквием» и «Поэму без героя», в конце концов с горечью убеждаясь в невозможности их публикации в полном объеме. Наряду с другими неопубликованными стихами, она начинает их нелегальное распространение, используя все доступные в тот момент средства (передача текстов для переписывания, публичное чтение, иногда – с записью на магнитофон, вклеивание рукописных страниц в подаренные друзьям и знакомым экземпляры своих изуродованных цензурой книг). В это же время ее последние произведения начинают печататься на Западе с ремаркой «Публикуется без ведома автора».
В последние годы жизни Анна Ахматова общалась с молодыми литераторами, среди которых прежде всего следует выделить четверку, позже окрестившую себя «ахматовскими сиротами», – Дмитрия Бобышева, Иосифа Бродского, Анатолия Наймана, Евгения Рейна. Каждый из них испытал влияние ее личности и творчества, понимая, что в лице Ахматовой они встретились «с мировой культурой в ее конкретной реальности, с ее прошлым и даже будущим».
Важную роль в приобщении литературной молодежи к культуре прошлого сыграло общение и с другими уцелевшими в сталинских чистках представителями старшего поколения. Многие из них не только сохранили живую память о литературе и искусстве минувших десятилетий, но продолжали творческую и просветительскую деятельность. Среди них прежде всего надо назвать поэта и переводчика Татьяну Гнедич, филолога Андрея Егунова (его стихи под псевдонимом Андрей Николев уже в 1961 были опубликованы на Западе), поэтессу и мемуаристку Иду Наппельбаум, литературоведов Ивана Лихачева и Лидию Гинзбург, искусствоведов Олега Покровского и Всеволода Петрова, историка Якова Лурье, философа Якова Друскина, последнего из обэриутов Игоря Бахтерева. Существенное влияние на судьбу многих начинающих ленинградских авторов оказал Блоковский семинар профессора Дмитрия Максимова (его стихи печатались под псевдонимами за границей и в самиздате) на филологическом факультете университета. Среди слушателей семинара были Константин Азадовский, Кирилл Бутырин, Виктор Кривулин, Сергей Стратановский, Виктор Топоров, путь в литературу для которых (впрочем, как и для большинства других авторов и читателей самиздата) шел через изучение и освоение полузапретного культурного наследия прошлого.
Следует отметить, что в те же годы необходимость восстановления прерванных культурных традиций осознавалась в либеральных слоях общества, а борьба за «возвращение имен» велась и в официальных кругах. Перечислим кратко лишь некоторые ее эпизоды. В 1955 после многолетнего перерыва вышел двухтомник Сергея Есенина, и его стихи вновь начали широко издаваться. С 1956 печатались стихи и проза единственного в то время русского нобелевского лауреата по литературе Ивана Бунина. В 1960 в Большой серии «Библиотеки поэта» вышел том Саши Черного, а в Малой серии – Велимира Хлебникова (обоих авторов затем более четверти века почти не издавали, и эти книги стали библиографической редкостью). В 1961 благодаря стараниям Ильи Эренбурга вышел небольшой сборник стихов Марины Цветаевой (этому предшествовали публикации ее поэтических подборок в альманахах «Литературная Москва» (1956) и «Тарусские страницы» (1961)); в 1965 был выпущен том Цветаевой в Большой серии «Библиотеки поэта», после чего публикация ее произведений также надолго прекратилась. С 1957 предпринимались неоднократные попытки напечатать стихи Осипа Мандельштама. Планируемая Верой Пановой публикация его стихов в альманахе «Литературный Ленинград» не состоялась, а объявленный в планах серии «Библиотека поэта» на 1959 выпуск тома в Большой серии осуществился скромным тиражом только четырнадцать лет спустя. Стихи и прозу многих других авторов (в том числе Гумилева, Ходасевича, Кузмина, Вагинова, Набокова, Замятина, наиболее острые произведения Пильняка и Платонова) издать не удалось вплоть до «перестройки» – задача их распространения безраздельно легла на самиздат.
Возрастающий интерес к глубокому освоению наследия прошлого можно считать одной из самых существенных тенденций зарождавшегося в те годы неофициального культурного движения. Постоянной составной частью самиздата становились стихи почти не издававшихся официально поэтов Серебряного века, произведения футуристов, позже – обэриутов. Чаще всего эти тексты просто перепечатывались из старых книг и журналов и переплетались любителями, вовсе не претендующими на какие-либо литературоведческие открытия. Наряду с поэзией в самиздате распространялись неопубликованная проза Михаила Булгакова, Евгения Замятина и Андрея Платонова, русская религиозно-философская литература, переводы западных авторов ХХ в.
Надежда Мандельштам писала: «Тиражи самиздата, в котором распространяются стихи Мандельштама и многое другое, учесть нельзя, но похоже, что они несравненно превосходят тиражи любых стихотворных книг нашей молодости. <...> На наших глазах действительно произошло самозарождение читателя, но как это случилось, понять нельзя. Он возник наперекор всем стихиям. Вся воспитательная система была направлена к тому, чтобы он не появился. Вокруг одних имен был заговор молчания, другие поносились в печати и в постановлениях, и уже казалось, что никто никогда не прорвется сквозь толщу самого настоящего забвения, как вдруг все изменилось и заработал самиздат. Кто его пустил в ход, неизвестно, как он работает, понять нельзя, но он есть, существует и учитывает реальный читательский спрос».
После ГУЛАГа.
В 1953-57 в Ленинград возвращались литераторы, освободившиеся из лагерей и ссылок. Некоторые из них в дальнейшем всячески подчеркивали свою лояльность к обновленному режиму. Большинство же бывших узников не разделяли связанных с «оттепелью» либеральных иллюзий. Особенность неофициального литературного процесса тех лет – появление в самиздате произведений антисталинской направленности. С конца 1950-х в Ленинграде начинают циркулировать литературные тексты бывших узников ГУЛАГа, в том числе поэма Елены Владимировой «Колыма», машинописный сборник лагерных стихов Елены Тагер «Сквозь пурги...», цикл стихов Иды Наппельбаум «Тайшетский оазис», антисталинские стихи Анатолия Клещенко.
В годы «оттепели» получили нелегальное хождение и неопубликованные стихи Ольги Берггольц, которой довелось в 1938-39 полгода провести в следственном изоляторе НКВД. Официально признанный советский литератор, чье творчество в основном укладывалось в схемы социалистического реализма, она вместе с тем была автором многих искренних и горьких стихов о трагедии своих сверстников, которые верили в идеалы коммунизма. Эти стихи не предназначались для печати. Показательно, что сразу после смерти поэтессы в 1975 ее личный архив был изъят КГБ и надолго скрыт от общественности; «крамольные» стихи и фрагменты дневниковых записей публиковались с 1980 на Западе, а в СССР были впервые напечатаны только в годы «перестройки».
Бывшие зэки, как правило, были очень осторожны, вели замкнутый образ жизни и работали без надежд на публикации – их произведения оседали «в столе» и становились известны лишь узкому кругу друзей, только через десятки лет некоторые из этих рукописей увидели свет. Бывали и исключения. Автобиографическая повесть Михаила Нарицы «Неспетая песня», написанная в 1951-59, была, минуя самиздат, опубликована на Западе, за что автор поплатился очередным, третьим в своей жизни арестом и помещением в спецпсихбольницу тюремного типа. Это первый из известных нам случаев прямой передачи ленинградским писателем рукописи в тамиздат.
Пласт лагерной и антисталинской литературы, существовавший в самиздате, по своим масштабам и глубине многократно превосходил немногочисленные, приглаженные цензурой публикации, допускавшиеся в официальных изданиях. К тому же знаменитая встреча Никиты Хрущева с деятелями литературы и искусства в Москве 7-8 марта 1963, через 3 месяца после появления в «Новом мире» повести А. Солженицына «Один день Ивана Денисовича», знаменовала собою «отбой» в политике разоблачения сталинизма и практически положила конец официальным публикациям на эту тему. Несколько позже (в 1970) вышло секретное циркулярное письмо Главлита, запрещающее упоминание в литературных произведениях массовых репрессий сталинского режима под тем предлогом, что это «порочит советский государственный строй». Главные произведения авторов-лагерников, в том числе Евгении Гинзбург, Юрия Домбровского, Александра Солженицына, Бориса Чичибабина, Варлама Шаламова, в дальнейшем распространялись в самиздате или публиковались за рубежом, оказав значительное влияние на независимую литературу и общественную мысль в СССР.
Примечательно, что тема ГУЛАГа сохранила свою актуальность и для неофициальных литераторов следующего поколения, хотя обращение к ней становилось все более опасным. Так, в 1969 тридцатилетний поэт Анатолий Бергер, написавший цикл стихов антисталинской направленности, был арестован и приговорен к четырем годам лагерей и двум годам ссылки. В 1982 был арестован и осужден на полтора года лагеря Дмитрий Аксельрод, еще в 1963 написавший роман «Братья Красовские», многие страницы которого посвящены ГУЛАГу.
В период «оттепели» зародился общественно-политический самиздат, история которого тесно переплетается с самиздатом литературным; именно тогда была предпринята первая попытка выпустить периодическое издание политического характера – бюллетень «Информация» (1956-57), в котором публиковались сообщения об общественно значимых событиях, замалчиваемых советской печатью. Ранние шаги ленинградского демократического движения подробно описаны в автобиографическом исследовании математика и историка Револьта Пименова «Один политический процесс». Общественно-политический самиздат составляет тему отдельного исследования и будет затронут нами лишь в той мере, которая определяется задачей рассмотрения неофициальной литературы.
Молодое поколение литераторов и вузовский самиздат.
Примечательной чертой первых лет «оттепели» стало пробуждение интереса молодежи к поэзии, к поэтическому творчеству. В Ленинграде в актовых залах вузов и домах культуры часто проводились вечера студенческой поэзии, поэтические турниры, а позже – концерты туристской песни, сформировавшейся со временем в самостоятельный литературно-музыкальный жанр. Стихи молодых поэтов не только звучали с эстрады, но и публиковались в институтских многотиражках: «За сельскохозяйственные кадры» (Сельхозинститут), «Советский учитель» (Педагогический институт), «За кадры верфям» (Кораблестроительный институт), «Горняцкая правда» (Горный институт) и др.
В университете и других вузах города оживилась работа литературных объединений (ЛИТО), иногда служивших, по словам одного из их участников, «островками неподконтрольного вольномыслия» и представлявших собой относительно свободные поэтические кружки. Наибольшую известность приобрели ЛИТО Технологического института им. Ленсовета (по выражению Константина Кузьминского – «технологическая школа»: Дмитрий Бобышев, Анатолий Найман, Евгений Рейн), Горного института («геологическая школа»: Леонид Агеев, Андрей Битов, Владимир Британишский, Яков Виньковецкий, Глеб Горбовский, Александр Городницкий, Олег Тарутин) и филологического факультета университета («филологическая школа»: Леонид Виноградов, Михаил Ерёмин, Сергей Кулле, Михаил Красильников, Лев Лифшиц (Лосев), Владимир Уфлянд и др.).
Работа с молодежью рассматривалась властями как важная часть литературной политики, а деятельность ЛИТО курировалась и направлялась Союзом писателей. Однако среди официально назначаемых руководителей литобъединений встречались талантливые и либерально мыслящие люди, искренне стремившиеся создать в этих «подведомственных структурах» творческую атмосферу и принимавшие на себя всю тяжесть идеологического давления «сверху». Признанными учителями и опекунами ленинградской литературной молодежи 1950-х-начала 1960-х были основатель и бессменный руководитель литобъединения «Голос юности» при ДК Профтехобразования Давид Дар, руководитель ЛИТО Горного института Глеб Семенов, основатель семинара поэтического перевода в г. Пушкине Татьяна Гнедич, руководитель устного поэтического альманаха переводчиков «Впервые на русском языке» при Доме писателя Ефим Эткинд. Все они сумели в значительной мере повлиять на литературные вкусы и профессиональное мастерство молодого поколения.
Многие поэты и прозаики в школьные годы прошли через литературный клуб «Дерзание» при Дворце пионеров. История клуба восходит к 1937, а расцвет приходится на первую половину 1960-х. Тогда в нем занимались Тамара Буковская, Евгений Вензель, Михаил Гурвич (Яснов), Геннадий Григорьев, Людмила Зубова, Елена Игнатова, Виктор Кривулин, Лев Лурье, Евгений Пазухин, Елена Пудовкина, Сергей Стратановский, Виктор Топоров, Белла Улановская и другие известные ныне литераторы. Среди руководителей клуба в разные годы были А. Адмиральский (в 1971 отстранен от работы и покончил с собой), Н. Грудинина (отстранена от работы с молодежью после выступления в защиту Иосифа Бродского на известном судебном процессе), Н. Князева, И. Малярова, И. Фридлянд. Помимо кружковых занятий в клубе проводились Литературные субботы, на которых обсуждались новейшие литературные публикации и события культурной жизни, выступали известные поэты и барды.
В 1957 Давиду Дару удалось издать в Москве сборник «Голос юности», в который вошли произведения участников руководимого им литобъединения. В 1958 при поддержке Веры Пановой и Вадима Шефнера вышла первая книга Владимира Британишского «Поиски», сделавшая его одним из самых популярных молодых поэтов Ленинграда (о чем красноречиво свидетельствует заголовок посвященной ему разгромной статьи в газете «Ленинградская правда» – «Снимите с пьедестала»). В 1960-63 появились первые книги Глеба Горбовского, Александра Кушнера, Виктора Сосноры и Андрея Битова, что во многом определило дальнейшую судьбу этих авторов.
С 1956 при содействии либерального крыла Ленинградского отделения Союза писателей издавались литературные альманахи «Молодой Ленинград», «Первая встреча» и «День поэзии» (первоначально – «День поэта»), в которых, наряду с образцами казенного творчества, порой звучало живое слово, передававшее мироощущение внутренне свободного человека. В организованных под контролем Союза писателей поэтических вечерах и «турнирах», областных и межобластных молодежных конференциях участвовало подавляющее большинство молодых литераторов Ленинграда, многие из которых впоследствии порвали с официозом.
Впрочем, чаще всего эти официальные мероприятия оказывались не более чем соблазнительными ловушками. Щедрые обещания, рекомендации, «близость» к Союзу писателей рождали иллюзии и надежды, которые после долгих лет волокиты воплощались лишь в куцых, произвольно искаженных публикациях, когда у «молодого» автора уже начинала пробиваться седина.
В те же годы студенческая среда породила первые ростки самиздата – рукописные журналы, альманахи, «самочинные» (т. е. выпущенные без согласования с администрацией) стенные газеты. В них преобладала поэзия, интерес к которой в молодежной среде был чрезвычайно высок, присутствовали и публицистика, и юмор, и литературная игра. Многие публикации в самодеятельных изданиях были посвящены проблемам студенческой жизни и волновавшим молодежь общественно-политическим событиям. Их авторы обычно не были противниками социалистического строя и не отрицали марксистской идеологии, но, поддаваясь общим настроениям «оттепели» и логике свободного культурного развития, легко переступали границы идеологически разрешенного.
Появление первых неофициальных изданий всерьез взволновало партийное руководство вузов, которое было озабочено неожиданной волной бесконтрольной литературной активности. Обеспокоенность властей усугубилась внешнеполитическими событиями: 23 октября 1956 в Венгрии начались антиправительственные выступления, переросшие в вооруженное восстание, причем одним из инициаторов антикоммунистического движения (и это не ускользнуло от внимания наших «компетентных органов») был молодежный литературный кружок имени Петефи. 4 ноября в Будапешт вошли советские войска, и вскоре восстание было подавлено, что подорвало надежды свободомыслящей части общества на возможность обновления коммунистической системы. В связи с венгерскими событиями сам факт существования самиздата в студенческой среде начинал осознаваться властями как политически значимый, и вскоре самиздат стал объектом преследований. Несанкционированные издания подвергались шельмованию в официальной печати, запрещались и изымались, а их авторы и издатели вызывались для «бесед» с сотрудниками КГБ.
Так, в 1956 жесткая критика обрушилась на вполне невинные с позиции наших дней студенческие издания – журналы «Голубой бутон» в ЛГУ, «Ересь» в Библиотечном институте, «Свежие голоса» в Институте инженеров железнодорожного транспорта, стенгазеты «Культура» в Технологическом институте им. Ленсовета и «Литфронт литфака» в Педагогическом. Летом 1957 по решению парткома был сожжен весь тираж (500 экземпляров) коллективного поэтического сборника участников ЛИТО Горного института, выпущенного на стеклографе без соблюдения требуемых цензурных формальностей.
В 1960 в Москве был арестован и осужден Александр Гинзбург – редактор одного из первых и самых известных в те годы самиздатских журналов «Синтаксис», в котором публиковались стихи московских и ленинградских авторов. В 1965 материалы «Синтаксиса» были перепечатаны эмигрантским журналом «Грани», выходящим в издательстве Народно-Трудового Союза российских солидаристов (НТС) «Посев» во Франкфурте-на-Майне, – первая публикация ленинградских авторов молодого поколения за границей.
Судьбы участников студенческого самиздата тех лет сложились по-разному. Одни со временем вписались в официальную литературную жизнь, другие, оставив литературные занятия, полностью сосредоточились на избранной профессиональной деятельности, но было немало и таких, кто в дальнейшем влился в неофициальное культурное движение, сохраняя верность обретенному в молодости идеалу – творческой свободе.
Между свободой и официозом. Глеб Горбовский и другие.
«Оттепель» породила у многих надежды на возможность свободного творчества в рамках официальной литературы, поэтому для большинства литераторов нового поколения творческая деятельность мыслилась не в разрыве с официальной культурой, а, наоборот, в отношении к ней как к плацдарму. Писатели и поэты не помышляли ни о какой подпольной работе – они стремились выйти к читателю, считая свое творчество художественно и социально значимым. Это вполне естественное для любого автора желание неизбежно наталкивалось на препятствия как цензурно-идеологического, так и административного характера и вынуждало довольствоваться скудными публикациями в журналах или препарированными цензурой книгами. «Проталкивание» произведения в печать требовало от автора совершенно иных качеств, нежели его написание. Для подавляющего большинства талантливых поэтов и прозаиков путь к официальному признанию либо был закрыт, либо пролегал через годы тщетных ожиданий и – что хуже всего – через унизительное заискивание перед литературным начальством, самоубийственное лицемерие в творчестве.
Сергей Довлатов писал: «Если при Сталине талантливых писателей сначала издавали, затем обливали грязью и, наконец, расстреливали или уничтожали в лагерях <...>, то теперь никого не расстреливали, почти никого не сажали в тюрьму, но и никого не печатали. Лучшие писатели, уподобляясь заговорщикам, писали, как говорится, «в стол», а менее честные и стойкие верой и правдой служили государству, получая за это доступ к очень заманчивым материальным благам».
Вынужденное молчание нередко приводило к уходу из литературы, отсутствие возможности печататься для многих оборачивалось жизненной трагедией. Талантливый поэт, прозаик и художник Александр Морев, потеряв надежду на выход книги, во время приступа отчаяния сжег свои рукописи и рисунки; только после его смерти, благодаря стараниям друзей, удалось собрать сохранившиеся тексты поэта в машинописный сборник «Листы с пепелища», увидевший свет в 1980. Показательна в этом смысле и судьба одаренного прозаика 1960-х Рида Грачёва, чьи безуспешные попытки опубликовать главные произведения завершились психическим срывом.
Большая группа литераторов, начинавших свой путь в годы «оттепели», оказалась отвергнутой официозом, вытолкнутой в самиздат и тамиздат. Некоторым же авторам этого поколения удавалось на протяжении долгих лет сочетать официальный статус с публикациями в самиздате и за границей. В их числе можно назвать поэта Виктора Соснору и прозаика Андрея Битова, произведения которых публиковались с длительными задержками и до того времени успевали разойтись в машинописи.
Характерной фигурой в этом плане является Глеб Горбовский – популярнейший поэт Ленинграда конца 1950-60-х, участник студенческих литературных вечеров и многих домашних салонов. Книга стихов Горбовского «Поиски тепла», вышедшая в 1960, стала результатом официального признания его творчества. С тех пор он постоянно публиковался в периодике, а сборники его стихов и прозы издавались каждые 2-3 года. Но тогда же началась и неофициальная поэтическая «карьера» Горбовского: подборка его стихов была опубликована в московском самиздатском журнале «Синтаксис». На протяжении 1960-х и позже сборники Горбовского выпускались под маркой машинописного издательства Бориса Тайгина «Бэ-Та». В 1964 его стихи вошли в сборник «Антология советской патологии», а в последующие годы часто печатались за границей.
Официальное признание не мешало Горбовскому долго оставаться и одним из самых известных авторов вошедших в фольклор стихов и песен – полублатных, уличных, хулиганских, иногда – с привкусом политической оппозиционности. Его стихи, написанные не для печати, оказали определенное влияние на высвобождение литературы от идеологического конформизма и лицемерной риторики.
Роальд Мандельштам и литературное подполье.
Уже в 1950-е в молодой литературе стало складываться явление, которое можно условно назвать «литературным подпольем» (по более позднему выражению – «андеграундом»). Зарождалась культура, не только совершенно не похожая на господствующий официоз, но и заметно отличавшаяся от той, что активно прорывалась на сцены вузовских актовых залов и молодежных клубов.
Одним из ее первых очагов стал возникший в начале 1950-х кружок художников-»арефьевцев», или, по определению современника, «Орден нищенствующих художников», – Александр Арефьев, Рихард Васми, Родион Гудзенко, Вадим Преловский, Владимир Шагин, Шолом Шварц. Душой компании был Роальд Мандельштам, в комнате которого в коммунальной квартире на Канонерской улице, близ площади Тургенева (Покровская) часто велись споры о живописи и поэзии. Сознавая себя декадентом и «проклятым» поэтом, он, по словам критика, «на роковом изломе эпох ощутил уродство и трагизм этого излома – и попытался воссоздать в своих стихах и то, и другое». Независимые художники не вписывались в тогдашнее советское общество, их судьбы складывались не гладко. Гудзенко отбыл срок по политическому обвинению, Арефьев – по уголовному, Преловский покончил с собой.
Роальд Мандельштам, умерший в феврале 1961 в результате тяжелой болезни, усугубленной богемным образом жизни, стал первым ленинградским поэтом своего поколения, сознательно отказавшимся от контактов с литературным официозом и не предпринимавшим попыток печататься, первым поэтом, стихи которого сохранились и дошли до нас исключительно благодаря самиздату. Поданный им пример отказа от карьеры, ухода от продвижения по социальной лестнице ради возможности свободного творчества в последующие годы стал в независимой литературной среде образцом для подражания.
Борис Тайгин и его издательство.
К ранним 1960-м относится начало уникальной издательской деятельности Бо