Нидерландская земля практически бесплодна. За исключением молочных продуктов, то немногое, что удавалось из нее выжать, не могло удовлетворить огромное население. Практически все приходилось ввозить из‑за границы – пшеницу, овес, уголь, любое промышленное сырье, от кожи и металлов до шерсти, конопли, красителей, строительного и мачтового леса. По мере роста благосостояния и увеличения спроса усиливалась зависимость Нидерландов от Франции, Германии, Англии, Польши и скандинавских стран – главных поставщиков.{227} Нехватка собственных природных ресурсов повлекла за собой создание обрабатывающей промышленности, продукция которой частично реэкспортировалась, например текстиль и бумага. Судьба, как видно, решила оставить Нидерландам лишь одно поле деятельности, где они должны были по‑настоящему раскрыться, – транспорт. В то время когда размаху европейской экономики уже не могли удовлетворять старые внутренние рынки, слабая стандартизация товаров и относительно невысокая скорость сообщения требовали создания крупного распределительного центра. Нидерланды, располагавшие с XV века значительным торговым флотом и расположенные на пересечении морских и речных путей, которые связывали северо‑восток и юго‑запад, северо‑запад и юго‑восток Европы, как нельзя лучше отвечали этой цели.
Но с этой стороны положение семи провинций было далеко не равным. За исключением ганзейского города Гронингена, который оставался центром обмена крупных партий товара, северная часть страны – Фрисландия, Оммеланден, Дрента и Оверэйссель – занималась в основном скотоводством и торфяными разработками. Такое же положение существовало и в Хелдере. Земледелие в разоренных войной так называемых Землях Генеральных штатов к югу от Хертогенбоса частично уступило место скотоводству.{228} Экономическая деятельность концентрировалась в приморских провинциях – Зеландии и особенно Голландии, то есть той части страны, которая географически наилучшим образом приспособлена для ведения исключительно морской торговли. На гребне успеха голландцы и зеландцы смотрели на континентальные провинции как на обузу, что накладывало свой отпечаток на проводимую ими политику. Являясь по существу экономическим двигателем страны, Голландия располагала такими крупными промышленными центрами, как Лейден, Делфт, Гарлем и Зандам. Но ее призванием по‑прежнему оставалась торговля. Амстердам, будучи, в свою очередь, локомотивом Голландии, существовал только за счет коммерции. Первым освоив северные моря, он настолько обошел своих соперников – Мидделбург и Роттердам, что этот отрыв сохранялся на протяжении всего столетия.
|
|
Находясь в относительной изоляции от континента из‑за непроходимых лесов и болот, которая нарушалась лишь с юго‑востока речным сообщением, Нидерланды были более доступны с моря, хотя все равно, вдоль их песчаных берегов, по водам с предательскими мелями и сильными отливами вело только три судоходных пути – через устья Шельды и Мааса; Зёйдер‑Зе между Тесселским проливом и сужением Эй или по Вли. Вдоль этих водных дорог выросло немало портов, но в глазах англичан или французов природные условия от этого не стали лучше – мелководье, узкие проходы и беспрестанная угроза песчаных наносов.{229}
|
|
Но несмотря на необходимость значительных затрат на техническое обслуживание, эти порты обеспечивали безопасность навигации, и трезвомыслящие голландцы XVI века умели оценивать реальные преимущества, не заботясь об идеале. Например, порт Амстердама{230} Эй шириной около пол‑лье в верхней части города образует превосходную гавань, но попасть в нее можно не иначе как пройдя 120 километров по водам с опасным рельефом дна, которые переходят в юго‑восточной оконечности Зёйдер‑Зе в Пампусский залив, где накапливаются песчаные наносы, против которых так и не смогли придумать действенных средств борьбы.
Продолжающееся образование песчаных мелей в Пампусском заливе вызывало на протяжении века растущие трудности для передвижения судов. В 1690 году для прохода самых больших кораблей потребовалось установить подъемную систему – две плоскодонные баржи, затопленные так, что их борта едва показывались над водой, подводились вплотную к судну справа и слева. К корпусу последнего крепились поперечные балки, окованные железом, края которых опирались о баржи. Затем из тех выкачивалась вода так, что, всплывая, они приподнимали судно при прохождении опасного места.
На некотором расстоянии от набережной в Эй выдавались длинные преграды из свай, стянутых досками и образующих ряд доков. Именно туда заходили большие корабли. Груз спускался на шлюпки, доставлявшие его на берег. Все главные торговые и морские службы располагались в двух зданиях на входе в порт. В пригороде, в направлении Пампусского залива, стоял на сваях один из магазинов Ост‑Индской компании, к которому суда могли подойти вплотную. Здесь же, на островках, соединенных мостами, работали канатные мастерские, якорные кузнецы и плотницкие артели. К концу века на подобных предприятиях трудилось более 1300 человек, вкалывавших с 4 часов утра до 6 вечера. Дальше, на Эй, на тех же неизменных сваях громоздилось здание Адмиралтейства, в котором располагался также арсенал. Его окружали доки, где в полной и постоянной боевой готовности находилось 50 военных кораблей. Жизнь в порту не затихала даже к исходу дня. Ожье, проплывая через Зёйдер‑Зе ночью 23 июля 1636 года, видел, как море было покрыто огнями судов, державших курс на Амстердам.{231} К августу возвращался флот из индийских колоний – двадцать самых больших по тем временам кораблей, которые, говорят, перевозили по двести тонн золота. В апреле уходил в плавание балтийский флот, насчитывавший до двухсот судов. Амстердамский порт был больше ориентирован на Дальний Восток и северные моря, чем на Средиземноморье. Определенная специализация проявлялась и у других нидерландских портов. Города на Зёйдер‑Зе отправляли свои торговые или рыболовецкие флотилии в Северную Атлантику. Роттердам осуществлял значительную долю перевозок между Нидерландами, Францией и Англией. По утверждению Париваля, он своими глазами видел выход из порта Брилля до 400 судов.{232}
|
|
Невероятный успех Нидерландов объясняется слиянием природных условий, в разной степени благоприятных, и человеческой смекалки, способной выжать из них максимум выгоды. Ненависть к праздности и чрезвычайная умеренность сделали свое дело. Внутреннее потребление относительно к объему импорта и реэкспорта было довольно слабым. Темпл особенно указывает на этот факт: «Никогда ни один народ не торговал столь много и не потреблял столь мало. Голландцы не устают покупать, чтобы тотчас же перепродать купленное». «Они подчинили себе всю продажу пряностей, – пишет Темпл, – но питаются собственными рыбой и овощами, они продают во Франции свои лучшие ткани, а для себя покупают в Англии самое грубое сукно».{233} Высокая производительность человеческого труда понижала его стоимость. Индивидуализм достигал своего апогея в авантюризме. Осторожность умеряла любовь к риску, но не препятствовала созданию дерзких предприятий и амбициозных компаний, резко отличавшихся от прежних средневековых объединений. Война с Испанией, имевшая политические и религиозные причины, мало‑помалу приняла экономический характер. В начале XVII века она вынудила голландцев пуститься в плавание к дальним морям и в то же время породила в народе не свойственную до того страсть к деньгам и ностальгию по мирным временам.
Хотя с этого момента нидерландцев встречали по всему миру, очень немногие решались оставить страну насовсем. Они много путешествовали, но нигде не оседали. В первой половине века голландцы основали сахароперерабатывающие заводы в Бордо, Ла‑Рошели, Анжере и Руане. Кольбер пригласил нескольких ткачей в Пикардию. Так знаменитый ван Рубе оказался в Аббевиле. Несколько посредников по продаже вина обосновались в долине Луары. Но несмотря на свое экономическое значение (во времена Кольбера этих кальвинистов никто не посмел потревожить), голландская колония во Франции оставалась немногочисленной, за исключением Нанта. Луи де Геер, льежец, осевший в Амстердаме, получил от Густава‑Адольфа управление шведской горнодобывающей промышленностью. Этот богатейший кузнечный мастер, продававший пушки, привлек на свои заводы лишь горстку своих соотечественников. В 1609 году амстердамский негоциант занимал пост бургомистра Гётенбурга, немного времени спустя один уроженец Гарлема стал комиссаром шведской короны в этом городе. Но то были авантюристы‑одиночки. Голландские ткачи во Франкфурте и Силезии жили ремесленной общиной. Русские цари приглашали к себе на службу квалифицированных рабочих, преимущественно из Гарлема. Заводы по получению селитры, металлургическая промышленность, зарождавшаяся в Туле и Калуге, судоверфи на Оке возникали при содействии нидерландских первопроходцев. Один из пионеров, поселившихся в Москве, Исаак Масса, обратил внимание амстердамских купцов на те выгоды, которые сулил русский рынок. С того времени приток людей, хотя и довольно слабый, более не прекращался. Это объясняет пребывание Петра Великого в Нидерландах в конце XVII века.
Перед гением предпринимательства нидерландцев на целых 75 лет открылись широкие горизонты, где размеры прибыли были пропорциональны тяготам и невзгодам. Продолжительность плавания от Амстердама до пролива Зонда составляла от 300 до 350 дней. Оливер ван Норт, погрязший в долгах авантюрист, решил разыграть последний козырь, отправившись в кругосветное плавание с четырьмя кораблями и 248 членами экипажей. Вернулся он на одном корабле с 45 людьми. Это случилось в 1601 году. До того уже предпринимались две грандиозные попытки географических открытий. Одна окончилась героическим провалом, вторая положила начало нового пути. В 1596 году Хеемскерк и Баренц получили разрешение исследовать новый торговый путь вдоль северного побережья Азии, который позволил бы достичь Дальнего Востока, избегнув встречи с испанскими галерами. Генеральные штаты обещали вознаграждение в 25 тысяч полновесных гульденов, если они дойдут до китайского порта. 18 мая экспедиция на двух судах тронулась в путь. 5 июня ей встретились первые плавучие льды, которые матросы приняли сначала за гигантских лебедей. Шпицберген, затем Новая Земля – зажатые осенними льдами и измотанные бурей, разделившей их с Хеемскерком, люди Баренца – всего 17 человек – были вынуждены зимовать на этом острове. Им требовалось жилье. Огромные стволы, принесенные летними течениями из Сибири, превратились на морозе в камень и не поддавались пиле. Голодные белые медведи нападали на обессиленных работой людей. Но несмотря ни на что стены сруба поднимались бревно за бревном. Работать приходилось в крайней спешке. Дом представлял собой прямоугольное строение, выполненное в голландском стиле. Когда в октябре он был завершен, тосковавшие по родине моряки украсили конек крыши веточкой, как это делалось в Голландии. Оставалось провести отделочные работы. Умер корабельный плотник. Земля настолько промерзла, что похоронить его не было никакой возможности. Закончились доски. В ход пошли внутренние переборки корабля. Крыша обтягивалась парусиной, которую гвоздями прибивали к перекрытию. Наступила полярная ночь. На берегу дежурил часовой в надежде, что скоро обнаружатся следы наступающего ледохода (об особенностях климата в здешних широтах никто не знал ровным счетом ничего). В доме без окон, с проконопаченными стенами, огонь не столько грел, сколько чадил. Дымоход был забит снегом. К Рождеству дом полностью укутало снежное покрывало. Одежда людей, плохо снаряженных для такого предприятия, покрывалась инеем, обувь оледеневала. Моряки согревались, кутаясь в лисьи шкуры. Вечером, в канун Богоявления, несчастных охватило безумие. Надо провести этот день как дома! Они пили остатки вина, пекли блины из последней муки, выбирали «бобового короля». 16 января вновь показалось солнце. Все лихорадочно готовились к отплытию. Но и в середине марта корабль по‑прежнему стоял во льдах в 75 шагах от свободной воды. В апреле и мае путь ему преграждали айсберги. В конце мая, ничего более не ожидая, Баренц с остатками команды покинул корабль и пустился в путь на двух шлюпках, которые приходилось перетаскивать через участки, все еще скованные льдом. Баренц умер, не дожив до 19 июля 1597 года, когда его товарищи достигли свободной воды. Они вышли почти к Кольскому полуострову, где встретились с Хеемскерком.
Месяц спустя через Тесселский пролив в порт Амстердама вернулась другая экспедиция, находившаяся в плавании с апреля 1592 года. Прознав об усиливавшейся слабости португальского флота, Штаты Голландии позволили Корнелису де Хоутману и лоцману Кейзеру снарядить четыре небольших судна с целью исследовать путь в Индию вдоль Африки. Вместе с кораблями Штаты предоставили 249 человек экипажа. Только 89 из них возвратились домой. Маршрут, разработанный лишь на основе данных, почерпнутых из книг, привел флотилию на остров Святой Елены, затем к мысу Доброй Надежды. Вылазка к готтентотам. Голландцам, впервые увидевшим негров, не очень‑то понравился вид чернокожих дикарей. По их мнению, вид у тех был самый разбойничий. Но торговать с ними было одно удовольствие. За один нож они давали целого быка. На Мадагаскаре, куда экспедиция добралась 18 августа, когда болезнь унесла жизни 70 матросов, за изящную оловянную ложечку удалось выменять красивую одиннадцатилетнюю девочку. Но в ходе торга одному матросу перерезали глотку. На этом острове голландцы провели несколько месяцев. В январе 1596 года экспедиция зашла в Антожильский залив, где обнаружила три деревушки. Жители одной из них обокрали шлюпку голландского корабля, забрав только… гвозди! Возмущенные голландцы ответили на эту бессовестную акцию мушкетным огнем, туземцы осыпали пришельцев градом камней. К концу сражения деревня, насчитывавшая более ста хижин, была стерта с лица земли. Отсюда экспедиция взяла курс на Суматру. Далеко от берегов, в открытом море, голландцы встретили малайзийские лодки под парусами из плетеной соломы и канатами из лиан. 23 июля они достигли цели своего путешествия – Бантама. Едва голландские корабли стали на якорь среди джонок и португальских судов, их палубы наводнили яванцы, китайцы и арабы. Туг же образовалась импровизированная ярмарка. Хоутман выменял 250 мешков с перцем, 25 тюков мускатного ореха и 30 – фули. Он принял решение идти к Молуккским островам, однако возникли осложнения с португальцами. Хоутману пришлось оставить заложников. Уставшая от приключений команда подняла бунт, требуя немедленного возвращения домой.
Один из кораблей, «Амстердам», дал течь. Не имея возможности провести ремонт, его сожгли. Экспедиция достигла Бали, где осталась до февраля 1597 года. Король этого острова тепло встретил чужеземцев и проявил большое любопытство к их стране. Моряки развернули карту и очертили пальцем границы голландских владений, прихватив Германию, Норвегию и Россию. Они сказали, что ими правит могущественный король по имени Мориц, который располагает армией в 30 тысяч всадников и 50 тысяч стрелков. Балиец был восхищен, но выказал большое удивление, узнав, что тридцатилетний Мориц все еще не женат. На Бали короли познают первую женщину в 12 лет; к 20 у них бывает до 200 жен… Так началось знакомство голландцев со странными нравами «туземцев». Но главная заслуга Хоутмана заключалась в том, что он убедился в слабости португальцев на востоке. Путь был свободен. Успех экспедиции Хоутмана послужил сигналом к большому наступлению.{234}
Двухсотлетний опыт прибрежной навигации{235} породил в Нидерландах элиту умелых мореходов и механиков, мастеров на все руки, проявивших себя талантливыми изобретателями, высококвалифицированными строителями и даже юристами – навигационный кодекс Брилля, восходящий к XV веку, или кодекс Амстердама, вобравший в себя более древние французские и английские обычаи, сохранились вплоть до наших дней, став основой международного морского права.
Страсть к приключениям, которая особенно сильно проявлялась в первой половине «золотого века», не мешала многим штурманам получить солидное научное образование. Лучшие семейства благосклонно относились к участию своих отпрысков в дальних экспедициях. Донесения моряков того времени свидетельствуют не только об отваге или жажде неизведанного, но и о настоящем здравомыслии и рассудительности. В них описываются абсолютно все птицы, встречавшиеся на пути, профиль берегов, течения, болезни, непогода, необходимость ремонта… На острове Вайгач, затерянном в арктических водах, голландские моряки обнаружили посреди ледяной пустыни 400 деревянных статуй, лежавших на земле. Быть может, где‑то рядом вход в царство мертвых? Настоящее сокровище для наблюдений. Издатели, например Жерар Кетель из Франекера, специализировались на публикациях такого рода, выбирая в качестве эпиграфов помпезные вирши доморощенных поэтов. Среди широкой публики формировалась своего рода натуралистическая мифология, которая была обязана своей популярностью исключительно обману зрения.
Глава XXVII
Флот
По оценке Кольбера, под трехцветным флагом Нидерландов в 1665 году плавало 15 или 16 тысяч кораблей (что составляло 75 % от всех европейских флотов), однако это число непомерно завышено. В 1670 году Нидерланды располагали максимум 2400 судами, в то время как французский флот насчитывал лишь несколько сотен кораблей.{236} Низкая себестоимость снаряжения и экипажей при высокой отдаче последних и компетентности командного состава поставили нидерландские морские перевозки вне всякой иностранной конкуренции на целых три четверти столетия.
В XVI веке голландцы и зеландцы плавали лишь на небольших судах водоизмещением от 80 до 120 тонн. К 1590 году из верфей стали выходить корабли водоизмещением уже от 200 до 400 тонн. После 1600 года их грузоподъемность достигла 600 и даже 1000 тонн, хотя такими внушительными размерами обладали лишь самые большие суда, предназначенные для торговли с Вест‑ и Ост‑Индией. Водоизмещение большинства кораблей не превышало 500–600 тонн. Увеличение тоннажа сопровождалось техническими улучшениями. Однопалубная структура сохранилась только на самых маленьких суденышках. К 1590 году распространился новый тип с круглой кормой, прозванный «флейтой», который был особенно удобен для плавания по европейским морям и в немалой мере способствовал развитию нидерландской торговли. Немного позднее появились различные виды судов с плоской кормой, предназначавшиеся для долгих морских путешествий. Такелаж усложнился, – к большой бизани добавился маленький поперечный парус, а позднее была установлена еще одна стрела на бушприте. К тому же на океанских маршрутах вскоре стали использовать только мощные трехмачтовые суда с несколькими палубами и двойным баком. Каждому морскому пути соответствовал свой особый тип судна, а иногда и несколько типов, в зависимости от того, какие грузы они перевозили, а также от того, были они в свободном плавании или в сопровождении. В начале века Штаты, находясь под сильным впечатлением от испанских галер, заказали постройку нескольких кораблей такого типа, но из‑за малой пригодности к океанским плаваниям галеры почти сразу же были забыты.
Частные и государственные морские силы
Вплоть до конца XVI века нидерландский флот был далек от того, что мы привыкли называть «морскими силами», подразумевая под этим централизованное управление и хотя бы минимум стандартизации. Первые разношерстные эскадры, воевавшие против испанцев, образовывались в зависимости от местных интересов и представляли собой объединения частных судов под юрисдикцией муниципалитетов. Стратегические нужды (распространение тактики артиллерийских баталий в открытом море) позволили принцам Оранским и первым крупным амстердамским купцам ввести для выполнения возлагавшихся на моряков растущих военных и торговых задач некий элемент организации в прежнюю анархию.
Отсюда вскоре последовало создание больших компаний, с одной стороны, и адмиралтейств – с другой. Тем не менее на протяжении всего XVII века четкой границы между торговым, частным и военным государственным флотами не образовалось. Интересы их во многом переплетались, командование работало в тесном сотрудничестве, это были по большей части одни и те же суда, и выполняемые ими функции зачастую почти не различались. Предоставление адмиралтейством военных конвоев для сопровождения торговых судов способствовало росту доверия других стран к голландскому транспорту. Как в той, так и в другой области морской флот был объектом пристального внимания со стороны государства – будь то торговый или военный корабль, он всегда рассматривался как средство достижения благоденствия страны. Однако коммерция приобретала все большее значение, и как только международное положение начинало стабилизироваться, правительство урезало средства на содержание военно‑морского флота, и до следующего конфликта адмиралтейство перебивалось случайными поступлениями – займами, средствами, высвобожденными в результате увольнения личного состава, и выручкой от продажи за бесценок кораблей. Отсюда поразительное колебание в размерах военного флота на протяжении всего века. Так, всего лишь за один год с момента заключения Вестфальского мира тоннаж флота сократился на 2/3, а экипажи на 60 %.{237} Вместе с тем следует учесть, что тридцать или сорок конвойных кораблей, которыми Республика довольствовалась в мирное время, стоили вместе с оснасткой и экипажем не менее 6 миллионов в год.
Адмиралтейство, учрежденное в последние годы XVI века, управлялось председателем в лице штатгальтера, выполнявшего функции адмирал‑генерала, и включало в себя пять коллегий, которые состояли из депутатов провинций и заседали в Амстердаме, Мидделбурге, Роттердаме, Хорн‑Энкхёйзене и Харлингене. Являясь центральным административным органом, адмиралтейство выполняло множество разнообразнейших функций – управление кораблями, набор экипажей, отбор штабных кадров и отправление суда над морскими преступниками, а также контроль над контрабандой. Адмиралтейство располагало собственной независимой кассой, пополняемой таможенными сборами. Когда в смутное время последних не хватало, власти провинций предоставляли дополнительные средства. Свобода действий адмиралтейства ограничивалась, таким образом, еще и контролем со стороны регентов провинций, из‑под которого, однако, генеральное командование флота стремилось вырваться. Каждая коллегия проводила свою собственную политику, мало заботясь о сотрудничестве.
Изначально адмиралтейство (впоследствии вошло в привычку называть этот орган во множественном числе – «адмиралтейства») нанимало необходимое количество кораблей в торговом флоте. В первые годы XVII века им было приобретено еще несколько судов. С перемирием пополнение флота прекратилось, и от былой мощи адмиралтейства мало что осталось. После 1650 года интерес к флоту регентов смогла возродить только война с Англией. С тех пор адмиралтейству пришлось самому заказывать корабли, вкладывая в их постройку собственные средства. Оно содержало армию чиновников, принесших присягу, – комиссаров, контролеров, сборщиков, на которых возлагались управление кораблями и снаряжением, а также продажа трофеев. Несмотря на все тяготы своего положения, адмиралтейство играло во времена великой нидерландской экспансии выдающуюся роль. В частности, при разрешении множества серьезных конфликтов с англичанами из‑за приветствия флага. Правительство окружало почестями адмиралов и капитанов, нередко поручая им в заморских странах дипломатические миссии. В то время простых матросов вербовали на бирже труда за жалкие гроши, и положение их было незавидным. Зато следует признать, что офицеры избирались исключительно благодаря своим способностям, авторитету и характеру.
В большинстве своем имевшие скромное происхождение морские офицеры бесспорно входили в элиту общества. Тромп и де Рейтер (который ребенком вращал ворот в канатной мастерской за 6 штёйверов в неделю) были настоящими героями того времени, обожаемыми толпой, которая молилась на берегу, когда они сражались в море. Несмотря на большие вознаграждения за взятые трофеи (от 6 до 50 тысяч гульденов) и преимущества своего положения, они оставались простыми людьми. Когда на следующий день после победы 15 июля 1666 года граф де Гиш прибыл с визитом на флагманский корабль де Рёйтера, он нашел великого адмирала за уборкой своей каюты и кормлением кур. Де Рёйтер был весьма набожен. На борту его корабля пелись псалмы, а перед каждым сражением читались молитвы. В качестве полномочного представителя власти адмирал поощрял на вверенных ему судах любые проявления религиозного чувства, которое считал национальной идеологией.
Рыболовецкий и торговый флоты не подчинялись никакому централизованному управлению. Судовладелец рассматривал принадлежавшие ему корабли как семейный подряд. Великие компании (организация которых будет рассмотрена ниже) относились к своим суднам как к крупным предприятиям. Их флот достигал порой таких размеров, что набор экипажей становился делом не из легких. В таких случаях компания нанимала вербовщика, предоставляя ему аккредитив на 150 гульденов за каждого поставленного матроса. Испытывая недостаток наличных средств, агент продавал свои аккредитивные письма маклеру, нередко за четверть номинальной стоимости. Будущие моряки становились предметом спекуляции, еще не ступив на палубу корабля.
Корсары и пираты
Благодаря войне и необходимости наносить удары по источникам богатства Испании пиратство прочно вошло в морские нравы Нидерландов к началу XVII века. До перемирия городские власти или адмиралтейство предоставляли судовладельцам по их просьбе «поручения», дававшие право на «плавание» в определенном секторе. В этом рискованном предприятии были замешаны все слои населения. Бывший в 1610 году бургомистром Амстердама Жан Корпилиесен считался бывалым «джентльменом удачи». «Корсары», как именовались владельцы патентов на морской разбой, заканчивали тем, что, потеряв остатки совести, топили без разбора не только вражеские, но и нейтральные корабли, а зачастую и суда соотечественников, скатываясь до положения «пиратов» – преступников, действовавших на свой страх и риск. Власти предприняли попытку как‑то обуздать этот разгул. В 1605 году они потребовали составить реестры «поручений», а на следующий год было принято решение предоставлять патенты только под залог 20 тысяч гульденов. Кроме того, правительство попыталось отозвать назад в Голландию около 130 корсаров, бороздивших морские просторы по всему миру. Но перемирие положило конец официальному вмешательству властей. С этого времени, в соответствии с заключенными договорами, государство сохраняло нейтралитет, что еще больше способствовало развитию пиратства, повсеместно считавшегося более выгодным, чем даже торговля с Индиями.{238}
Именно тогда пиратство расцвело пышным цветом. Все последующие 50 лет были золотым временем для чернобородых и длинноволосых морских волков в куртках без рукавов на голое тело и кушаках, из‑за которых торчали рукояти пистолетов и кинжалов. Этих пьяниц, игроков и сквернословов, которым суждено было окончить свои дни на виселице или острие клинка, называли французским словом «flibustier», являвшимся на самом деле искаженным голландским «фрибёйтер» – «искатель легкой наживы». К ним принадлежал небезызвестный Клаас Компаан из Зандама по прозвищу «Ужас морей», который, отправляясь в плавание, приказал выбросить за борт Библию, Псалтырь и бортовой журнал, чтобы совесть не мешала «работать». В остальном это был славный малый, не забывавший отправить сумку серебра и драгоценностей после удачного улова (а на его счету их было 358) своей супруге, подле которой он мирно дожил остаток дней в маленьком уютном домике в Остзаане.
Любое торговое судно, независимо от цветов флага, могло стать жертвой морских разбойников. Меры, принятые Генрихом IV и английским правительством, вытеснили пиратов из северной Атлантики, но оставалось немало других морей. Добычу и невольников можно было легко продать в любом басурманском порту. (Именно на почве этой торговли между голландскими пиратами и жителями магрибских портов установились тесные отношения.) Некоторые пошли дальше. Начиная с 1600–1610 годов среди голландцев появляются ренегаты, прочно обосновавшиеся в мусульманских краях и присоединившиеся к мавританским пиратам, приняв исламские имена.{239} Знаменитый Морат Рейс оказался неким Яном Янсеном из Гарлема, Сулиман Буффоен – Якобом де Хоеревардом из Роттердама.{240} Ужасный Веенбер плавал под именем Сулимана Рейса и погиб в бою против христианского корабля в 1620 году. Случалось и обратное. Так, Корт Сиверс поступил на службу в Венеции и ходил в рейды против турок. Овеянный славой, он оставил этот мир генерал‑адмиралом Дании.
Глава XXVIII