Об этих семейных сценках и рассказывать бы не стоило; но в детстве они много значили для меня. Они стали противоядием от моего чувства невидимости, от чувства второсортности. Конечно, они не были панацеей. Настоящие перемены – это длительный процесс, а не отдельные моменты, даже если это моменты истинной радости, как те, которые доставляла мне Моппет. Они послужили толчком, чтобы нечто важное пробудилось и расцвело в моей душе: «Ты важна сама по себе. И пойми, что важно для тебя».
У Моппет была еще одна замечательная черта, самый большой ее дар: она научила меня принимать любовь, распознавать ее, наслаждаться ею (этому я научилась быстро) и, что также важно, она научила меня любить. Это удивительный урок, в каком бы возрасте вам его не преподали, а мне тогда было только шесть.
Конечно же, мои родители любили меня. Но (и это одно из тех маленьких «но», которые определяют различие между днем и ночью) я, шестилетняя, не ощущала этого и чувствовала себя нелюбимой и недостойной любви. И тут появилась маленькая собачка, которая от макушки своей маленькой головы до кончика хвоста была воплощением любви. Для нее ничто не значило больше, чем я. Ни еда. Ни игры. Ни отдых. Ни сон. Ни даже, как вы уже поняли, преследование кошки. Для Моппет – вот первое чудо! – я была средоточием любви. И – вот второе чудо! – она была средоточием любви для меня. И эту любовь не нужно было объяснять, потому что собака, любая собака, не что иное, как передатчик эмоций на языке, который люди без труда понимают.
Можно только пожелать удачи тому, кто захочет «понять» корову или лошадь. Без сомнения, эти животные «навострят» уши, когда довольны, и прижмут их к голове, если злятся. Но вам понадобится «переводчик с лошадиного языка» или какой-нибудь другой эксперт, чтобы объяснить, что еще происходит в этой прекрасной голове. В дельфинарии нас уверяют, что дельфин улыбается, потому что ему нравится прыгать через обручи, но, скорее всего, ему в этот момент совсем не до улыбок. Я скорее поверю, что дельфин улыбнется, получив возможность уплыть в море и никогда не возвращаться.
|
|
Но у собаки улыбка настоящая. Как и виляние хвостом. Как и проявление всех ее остальных эмоций. Она не будет вилять хвостом, если недовольна. И она не будет скулить без причины.
Более того, собака – это «живой словарь» для общения: уши, которыми она шевелит, хвост (если он имеется), которым она виляет, шерсть на холке, которая становится дыбом, если животное сильно рассердится, лай, жалобный вой и тявканье – все это «язык тела», ясно выражающий, что чувствует собака в данный момент. Проявляя эмоции, собака не может обманывать. Она – воплощение искренности и благодаря этому выражает свою любовь так, как ни одно другое существо. И не будет проявлять любовь, если ее не чувствует, а значит, эта любовь самая настоящая. Но некоторые собаки особенно любвеобильны. И среди них кокер-спаниели. А среди кокер-спаниелей есть такие, которые живут любовью и ради любви. И Моппет – одна из таких собак.
Она ничего не скрывала, все было снаружи, в ее глазах, в мимике морды и позах тела; ей нравилось, когда ее ласкали, брали на руки, успокаивали, если что-то ее пугало. Потребность в понимании, в близости, в огромной любви исходила из ее сердца, очень скоро выяснилось, что я и сама была такой. Моппет – мое маленькое чудо – учила меня Любви, и это изменило мой мир.
|
|
Существует высказывание (кстати, очень хорошее): пока ты не полюбишь себя, ты не научишься любить других. А в моем случае любовь к другому существу заставила меня полюбить себя. И это натолкнуло меня на умозаключение (которое я сделала в возрасте шести лет), что если моя умеющая любить и любящая собака считает меня способной на любовь, то, возможно, так оно и есть.
И еще одно, о чем я не догадывалась в шесть лет, но с чем столкнулась позднее: зачастую, чем ближе люди, тем сложнее, а иногда и запутаннее любовь, которая удерживает их так близко друг к другу. Но с собаками иначе. Иначе было и с Моппет. Ее любовь была незамысловатой. Она была простой и откровенной. Она была постоянной, а не кратковременной. Это любовь не требовала ничего взамен.
Но была ли ее любовь «беззаветной любовью»? Если бы я награждала ее пинками по десять раз в день, любила бы она меня так же? Наверное, нет. Хотя в действительности собаки не так сильно страдают от плохого обращения, они быстрей, чем мы, люди, прощают его. И все же любовь собаки тесно связана с тем, как мы к ней относимся, насколько мы добры, терпеливы, внимательны. Термин «беззаветная любовь» собак не был мне известен в детстве, но я бы и не захотела такой любви. Я чувствовала огромную потребность в любви, но в настоящей любви, основанной на доброте и нежности. И именно такую любовь дала мне Моппет.
Живя с Моппет, я научилась заботиться о собаке, и этот опыт оказался ценным и поучительным. Хотя большинство приемов подходят для собак любой породы, существовали некоторые специфические особенности, относящиеся именно к кокер-спаниелям и, в частности, к Моппет.
|
|
Я хорошо помню, каким очаровательным щенком была Моппет. Но при всем своем очаровании это существо нуждалось в заботе. Ее нужно было защищать от опасности, кормить и не забывать наливать свежую воду. Не только холить, но и приучать к дисциплине, нужно было дрессировать, чтобы она умела ходить на поводке и понимала основные команды. Все это она должна была правильно и беспрекословно выполнять, чтобы соответствовать тому образу хорошей собаки-компаньона, который сложился в пятидесятые годы и сохранился до сих пор.
Кормить и поить Моппет не составляло труда. Я с удовольствием наполняла ее миску кормом и смотрела, как она ест. (И сегодня, когда я кормлю двух моих собак, то остаюсь с ними на некоторое время посмотреть, как они едят, и это доставляет мне такое же удовольствие, как и в те далекие времена, когда я кормила Моппет). Так что я всегда помнила, что нужно покормить Моппет и дать ей воды. Но частенько забывала убрать за ней: разлитая вода и кусочки еды так и оставались на кухонном полу. Клочья черной шерсти перекатывал по полу летний ветерок, потому что, во-первых, я забывала ее вычесывать, а во-вторых, забывала подметать последствия своей забывчивости.
Убирать приходится за любой собакой, а вот описанные дальше особенности относятся только к кокер-спаниелям и на них следует остановиться отдельно. Первое – уход за присущими именно этой породе прекрасными длинными ушами. Это не просто длинные висячие уши, которые помогают охотиться. Такие уши требуют определенного ухода. Они покрыты большим количеством шерсти как снаружи, так и внутри. Если шерсть не расчесывать регулярно, она сначала превращается в кудряшки, а потом кудряшки начинают спутываться в колтуны. Так происходит снаружи уха. А что происходит с внутренней стороны, с ушной раковиной? Здесь может возникнуть другая проблема, если регулярно не чистить обильные скопления серы, которые там образуются, уши становятся грязными, а это опасно для здоровья собаки. Скопившаяся в ушах грязь является идеальной средой для появления ушных клещей, которые прекрасно размножаются в этом грязном влажном и теплом месте.
Признаться, состояние ушей Моппет мало заботило меня и в шестилетнем возрасте, и позже. Так продолжалось, пока у нее не обнаружились ушные клещи, и собаку пришлось вести к ветеринару. Тут-то и стало понятно, как небрежно и редко приводила я в порядок уши Моппет.
Регулярным вычесыванием остального тела тоже не следует пренебрегать. У некоторых кокер-спаниелей шерсть гладкая и шелковистая. Но у большинства собак этой породы она состоит из множества мелких завитков и нуждается в регулярном расчесывании. Вы можете делать это сами или поручить профессиональному грумеру, который сделает это за вас. Кудряшки Моппет постигла та же участь, что и уши. Еще одна проблема, возникающая при воспитании кокер-спаниелей, связана с обучением их простому правилу: собаки не писают в доме, они писают на улице. Как и у многих других кокер-спаниелей, особенно у девочек, это требование просто не укладывалось в голове у Моппет. Она свободно бродила по дому и писала всюду, где ей захочется (и делала это без какого-либо расписания, по мере необходимости). Так что приучение к дисциплине стало проблемой.
Но происходило ли это от недостатка интеллекта? Едва ли. Сошлюсь на книгу Стэнли Корена «Интеллект собак, их сознание и способности», в которой он оценивает «послушание» или «рабочий интеллект» семидесяти девяти пород собак (на первом месте бордер-колли с самым высоким уровнем интеллекта, а на семьдесят девятом – афганская борзая с самым низким). Кокер-спаниели занимают довольно приличное, двадцатое, место, их признают высоко разумными собаками, способными понимать объяснения и выполнять команды (для этого требуется от пяти до пятидесяти повторений). Используя данные о результатах соревнований на послушание, и сведения, почерпнутые из бесед с судьями, оценивавшими эти состязания, Стенли Корен сделал следующие выводы: кокер-спаниели – умные, активные ученики и, если они захотят, то тренировки приведут к успеху. Но только если это имеет для них значение и смысл. А то, что мы требовали от Моппет – терпеть, пока тебя не выведут на улицу, – не имело для нее никакого смысла.
Это не значит, что она не понимала, какие последствия влечет за собой маленький ручеек, пущенный ею в доме. Если я наталкивалась на лужицу посреди комнаты и спрашивала ее: «Что это? Это ты сделала?», она хорошо понимала, что я подразумеваю под словом «это». Она также понимала тон, которым я говорила «плохая собака», и палец, которым при этом грозила. Она была удручена, глядя, как я вытирала лужицу, но все же делала это снова. Она сожалела, видя, как моя мама по сто раз в день брала в руки тряпку. Но даже в такие моменты для нее оставалось тайной, почему ее маленькая хозяйка и другие домочадцы делают трагические лица и так убиваются из-за пустяковой лужицы на полу.
Кто-то спросит: «А может быть, то, что некоторые кокер-спаниели, особенно девочки, писают где попало, связано с проблемами мочевого пузыря? Или они просто не понимают?» Я думаю – и то, и другое. Они просто не могут постичь этого своеобразного требования дисциплины. А их мочевой пузырь быстро наполняется и внезапно опорожняется. Такой вывод напрашивается еще и потому, что для кокер-спаниеля угадать желание хозяина и выполнить его – одно удовольствие. Если только он способен. По части соблюдения чистоты в доме Моппет так и не достигла совершенства.
Могла ли она поступать иначе, если бы ее хозяином стал другой, более опытный человек? В другой обстановке или при наличии оснастки, способной помочь в обучении? Конечно, могла бы. Моппет была моей первой воспитанницей. Я не имела опыта дрессировки. Хотя мама и помогала мне заботиться о собаке, ответственной за воспитание Моппет была я. У меня не было книг по воспитанию собак, которые можно купить сейчас. Но даже без специального руководства я сама постигала основы и делала выводы: нужно чаще выводить собаку на улицу. Возможно то, что я считала «частым», не было таковым для Моппет. Или я не была достаточно пунктуальной. Или недостаточно быстро все делала. Я вспоминала, что прошло «немного времени» с последней прогулки, брала поводок, звала Моппет гулять и обнаруживала, что по пути ко мне она успела написать прямо в коридоре. Иногда я пыталась ее привязывать, но это не помогало. Она отходила, насколько позволял поводок, писала там, а затем возвращалась на сухое место.
Подозреваю, что для успешного приучения Моппет соблюдать чистоту требовалось то, чего не было в пятидесятые: обыкновенная клетка или контейнер для собак, изолированный домик; помещенная туда собака очень быстро определила бы, что клетка – это место, где она спит или ест, но не писает. И если клетку правильно использовать – не как тюремную камеру, а как надежное и приятное место, где нельзя писать, то, возможно, и был бы прогресс при обучении неподатливой Моппет. Клетка могла бы помочь и мне – научить меня замечать, что Моппет нужно в туалет. Но могла ли она дать уверенность хотя бы на семьдесят пять процентов, что собака не написает в доме? Сомневаюсь. Я знаю многих хозяев девочек кокер-спаниелей, которые, несмотря на самые необычные клетки для своих питомцев и шестнадцать книг по собаковедению, до сих пор не расстаются с рулонами туалетной бумаги.
Так что полы и коврики моего детства имели, мягко говоря, не самый лучший вид. Но если бы ради жизни с Моппет (конечно, мне легче говорить об этом, чем моей маме) пришлось передвигаться на шлюпке по устроенным ею водоемам, я бы спокойно переселилась в шлюпку.
Прежде чем закончить разговор о писании кокер-спаниелей, нужно сказать еще об одной характерной черте сук этой породы, «неконтролируемом мочеиспускании» (внезапном писании, которое может произойти, если собака сильно возбуждена или напугана). Моппет писала от страха, например, при виде ветеринара. Еще она писала от радости, когда я приходила домой после школы. Она была так рада видеть меня, что не могла удержаться и делала лужи.
Стандартное средство от этого, о котором я тогда не знала: не показывать собаке, которая неистово радуется, что вы тоже безумно рады. Пусть встреча будет более сдержанной. Это не значит, что вы должны игнорировать собаку. Просто поздоровайтесь с ней некоторое время спустя.
У Моппет была еще одна особенность – она рвала бумагу. О таком я никогда не читала ни в книгах по собаковедению, ни в справочных изданиях о кокер-спаниелях (и никогда не слышала от их хозяев), видимо, это было отличительной чертой только моей Моппет. Такое случалось практически каждый день – как только предоставлялась возможность. Книги, газеты, письма, журналы, комиксы, медицинские журналы, тетрадки. Если какой-то из этих предметов – или бумажная салфетка, или марка – лежал там, где она могла его достать, или падал, собака тотчас же начинала весело играть с ним. Если, как часто случается, бумажная салфетка падала у кого-то с коленей во время еды, Моппет быстро подбегала и рвала ее на тысячи кусочков. Если моя мама откладывала в сторону свой журнал по домоводству, чтобы ответить на телефонный звонок, то по возвращении видела снежный вихрь из мелких клочков бумаги и Моппет в его центре.
Зачем собака рвала бумагу, знала только она сама. Возможно, ей казалось, что журналы следует рвать. Или ее раздражали тетрадки. Или из-за подсознательной потребности разгонять птиц она устраивала засады, прячась в бумажных завалах? Я так и не нашла объяснения этой ее страсти. Мы не смогли отучить Моппет рвать бумагу. Зато научились класть все, что сделано из бумаги, вне пределов ее досягаемости. Но, должно быть, мы иногда об этом забывали, или она находила подходящий момент, потому что воспоминания о детстве связаны у меня с бумажными клочками, разбросанными по всему дому.
Ну да хватит о писании и бумаге. Как же проходило остальное обучение Моппет? Она оказалась «умной и активной ученицей», хотя в свои шесть-семь лет я была не слишком профессиональной дрессировщицей. Моппет легко запоминала все, что должна знать любая собака. Она подходила, когда я звала ее, что было важно для ее безопасности. Она хорошо выполняла команду «Сидеть!», удобно располагая свою маленькую попку на полу. Она «ждала», если только я не уходила слишком далеко. Она хорошо умела ходить на поводке, не совсем рядом, но достаточно близко, чтобы не тянуть поводок. Если я сидела на диване и похлопывала ладошкой рядом с собой, то она понимала, что нужно запрыгнуть на диван. И если я говорила ей «пошла вон», она понимала, что нужно спрыгнуть. Все это она делала достаточно послушно, как и полагается такой замечательной собаке-компаньону, какой она была.
Моппет соответствовала этому понятию – компаньон. Ее присутствие, ее любовь стала ядром моего детского существования, источником добра и надежности. Я могла на нее положиться, любить, ничего не опасаясь. Она спала вместе со мной. Бывает ли в детстве что-нибудь лучшее, чем возможность спать со своей собакой? Моппет следовала за мной по пятам. Если я останавливалась и брала книгу, а затем усаживалась почитать, она садилась рядом со стулом. Если я читала долго, она ложилась и засыпала. Когда я приходила посидеть на ступеньках крыльца, выходившего на задний двор, рядом тотчас же возникал пушистый комочек – это Моппет укладывалась рядом, и мы вместе блаженствовали: дышали свежим воздухом и грелись на солнышке.
То, что Моппет была истинной собакой-компаньоном, подтверждалось ее сиюминутной готовностью испытывать вместе со мной что-то новое или же мириться с чем-то старым, что ей не очень-то нравилось. И не потому, что ей не хватало впечатлений. Чего она только не делала, чтобы доставить удовольствие мне. Эта готовность проявлялась сильнее всего во время наших прогулок с подаренной мне красной игрушечной коляской.
Не помню, что появилось у меня раньше: Моппет или коляска. Но помню, как однажды на Рождество я увидела отца через окно гостиной – он шел с коляской по боковой дорожке, пытаясь попасть в дом незамеченным, – и как при этом забилось мое сердце. Я не сажала в свою замечательную коляску ни кукол, ни другие игрушки. Разве может кукла сравниться с маленькой живой, дышащей Моппет?
С другой стороны, ни одну куклу не нужно было уговаривать сидеть в коляске. А Моппет очень даже нужно. Какому нормальному щенку захочется оставаться в металлическом корыте на колесах, который шатается и скользит, в то время как хозяйка радостно возит его по улице? Но Моппет послушно сидела. При этом я сюсюкала над ней, а проходящие мимо люди гладили ее. Но в какой-то момент ей надоедало терпеть всю эту шумную возню, тогда она выпрыгивала.
Я звала ее и сажала обратно, но спустя несколько минут она выпрыгивала снова, и было понятно, что добровольно в коляску она не вернется. Я возвращала ее обратно, приказывая «Сидеть!». Но только я собиралась продолжить прогулку, как она снова выпрыгивала, а ее взгляд говорил: «Мне это надоело. Давай сделаем что-нибудь другое». Я благодарила свою малышку за то, что она достаточно долго просидела в коляске, а себя утешала мыслью, что еще успею ее покатать.
И на следующий день я везла ее вниз по улице, заворачивала за угол, с шумом проезжала мимо витрин магазинов на Пятой авеню. Если же мне хотелось настоящих приключений, я объезжала вокруг всего квартала. Это заканчивалось тем, что Моппет выпрыгивала из коляски одновременно с извиняющимся и решительным выражением на морде, а взгляд ее ясно говорил – на сегодня прогулка окончена. Это не уменьшало мою любовь. Наоборот, я любила ее еще сильнее: ведь моя малышка делала все, что в ее силах, лишь бы я получила удовольствие, и от этого прогулки с коляской становились еще прекрасней.
Благодаря Моппет все мои дни стали ярче, красочнее, интереснее, она помогала мне познавать себя и до некоторой степени определила мое будущее.
Прогулки с Моппет приносили мне большую радость, воспоминания об этом не угасли во мне и по сей день. Конечно, этому предшествовали буйные прыжки возле входной двери. Потом мы выходили, и я ждала, чтобы Моппет пописала (ожидаемое событие, естественно, тут же происходило). Но это было лишь прелюдией к главному: к прогулке на улице. Деревья, стволы, которые она обнюхивала: бурьян возле деревьев, у которого она останавливалась прочитать послания; белка в саду у соседей; воробей, пролетающий над головой; одуванчик, растущий в трещине на боковой дорожке, ветерок, нежно пробегающий по шерсти, когда Моппет поднимала нос, чтобы вдохнуть его, – это была природа, которую маленький кокер-спаниель исследовал с таким удовольствием. Эти маленькие непредсказуемые дары природы – зрелища, звуки, запахи, движения – приводили ее в восторг, который передавался мне, пробуждая интерес к животным и растениям, ко всему этому хрупкому чуду жизни. Потому что природа находится не где-нибудь, не когда-нибудь. Она здесь и сейчас. И это счастье – немного прогуляться по улице с собакой!
Сейчас я гуляю с другой собакой и по другой улице. Я садовод и мне знакомы латинские названия деревьев и кустарников, мимо которых мы проходим. Я прочитала много книг по зоологии и поэтому могу заметить гнездовья птиц и норы земляных червей, на которые мы иногда наталкиваемся. Но видеть и чувствовать все это научила меня Моппет, когда мне было шесть лет.
А потом появился Бью, пес моего отца. История его знакомства с нашей семьей самая обыкновенная: однажды он пришел следом за моей сестрой из мясной лавки. Если рассказывать эту историю подробнее (я попросила Паулу сделать это), нужно начать с того момента, когда сестра стояла возле прилавка в мясной лавке. Она только что расплатилась, и продавец дал ей коричневый бумажный пакет с мясом, а затем сделал то, что делал всегда: протянул ей угощение – кусочек копченой болонской колбасы, завернутый в бумагу. Сестра ненавидела такую колбасу, но не хотела обижать продавца. Поэтому она взяла подарок, поблагодарила продавца, вышла из магазина и направилась домой, а когда отошла достаточно далеко, то положила колбасу в задний карман джинсов.
Паула не заметила, что бродячий пес заинтересовался ее карманом и идет за ней следом, пока, открывая двери, не обернулась и не увидела его. Так что Бью очутился у нас из-за куска копченой болонской колбасы. Если бы моя сестра любила такую колбасу и съела тот кусок, истории не было бы.
Бью был коричневой дворнягой среднего размера, но создавалось впечатление, что он много крупнее. Пес поднимал уши, когда чем-то интересовался, и опускал их, когда интерес проходил. Его длинный хвост был все время поднят (но когда пес умудрялся сотворить что-нибудь плохое, то поджимал хвост и ходил так, пока его не прощали). У него была очень выразительная морда. Без сомнения, он являлся помесью немецкой овчарки. (Правда, в пятидесятые годы буквально каждый хозяин коричневой дворняги среднего размера с гордостью заявлял, что это помесь немецкой овчарки). Что еще отличало Бью, так это его сообразительность и мужественный внешний вид. Эта мужественная дворняга очень привязалась к моему отцу, и я до сих пор отчетливо вижу, как они вдвоем с отцом идут по улице.
Я не помню, когда именно у нас появился Бью. Зато помню, что его появление не сопровождалось классическим: «Можно мы его оставим?! Ну, можно мы его оставим?!» Наоборот, мои родители были рады оставить у себя молодого симпатичного и при этом бездомного Бью.
Так что сначала он нашел кусочек болонской копченой колбасы. Потом он нашел нас: мать, отца, троих детей и кошку по кличке Китти. А когда переступил через порог, нашел и Моппет. И сразу же влюбился в нее.
Под впечатлением шедшего тогда диснеевского фильма «Леди и Бродяга», я представляла, что Бью – это Бродяга, а Моппет – Леди. Мне ничего не стоило остановить на улице прохожего (в те времена считалось нормальным разговаривать с незнакомцами), чтобы сказать: вот этот маленький черный кокер-спаниель – Леди, а большая коричневая собака рядом – Бродяга. Это вызывало улыбки на лицах прохожих, и они весело соглашались, говоря: «Да, да, конечно».
А теперь немного о ковбоях. Ковбои, благодаря телевидению, были очень популярны в пятидесятые. Из всего нашего квартала мы последними купили телевизор, и, усаживаясь перед большой деревянной коробкой с маленьким экраном, завороженно смотрели сериал «Рой Роджерс и Дейл Эванс» о жизни ковбоев. Этот сериал нравился всем: Рой Роджерс импонировал мальчикам, Дейл Эванс – девочкам, Триггер – поклонникам лошадей, а немецкая овчарка Буллет – любителям собак. Джип, на котором они иногда ездили, нравился всем детям, которым, независимо от того, любили они ковбоев или нет, для полного счастья необходимо было увидеть машину. Так как в каждой серии Рой и Дейл с помощью Триггера и Буллет всегда наказывали плохих парней, то мы не переключали канал, пока не звучала финальная песня.
Как и миллионы детей в пятидесятые, мы расхаживали в ковбойских шляпах, с пластиковыми пистолетами, с кобурой и другими купленными в магазине ковбойскими принадлежностями. Но главное, что мы извлекли для себя из этой забавной одержимости, так это любовь к лошадям. Благодаря нашей маме мы все трое занимались верховой ездой и весьма в этом преуспели. Проблема состояла в том, что мы арендовали лошадей только на час, и это было прекрасным, но кратковременным занятием. К тому же лошадей нельзя было брать домой. Зато мы могли превращать в лошадей своих питомцев. Что мы и делали!
Игра называлась просто «Лошади». Чтобы достичь хоть какой-то правдивости, мы делали из веревок уздечки и поводья для собак. Они кашляли и вырывались, в ответ на все наши усилия накинуть на них поводья, но все-таки мы добивались успеха и ехали по коридору на своих собаках-лошадях в «укрытие» – в конец коридора, где привязывали «лошадей» к перилам и слезали с них. Но так как для продолжения игры «лошади» нам были все еще необходимы, мы возвращались к ним и развязывали поводья. Собаки радостно бежали в другой конец коридора, который был «городом», где их снова привязывали к перилам.
Распределение «лошадей» было следующим: я брала себе Моппет, это не обсуждалось, потому что она была моей. Оставались Бью и кошка. Бью доставался Пауле, так как она была старшей. А моему бедному брату оставалась кошка. Собаки выдерживали эту бессмыслицу, а вот кошка нет! Одно неверное движение уздечкой из веревки – и кошка сбегала.
Брат бежал на кухню жаловаться маме, что мы с Паулой «оседлали собак!». Мама говорила: «Дайте брату поиграть с Моппет или Бью». Но мы не давали. Если он упустил «лошадь», значит, должен играть без нее. С кошкой или без кошки, но мы играли в «лошадей» и не только в дождливую погоду. На улице могло сиять солнце, а наша троица часами бегала по коридору. Уверена, что мы играли и на заднем дворе, но я не помню этого, зато помню, что, немного повзрослев, мы играли в «лошадей» в парке Мак-Кинли.
Это был маленький парк, но нам он казался огромным – с высокими покатыми холмами, деревьями, травой, мощеными дорожками и небольшой площадкой для игр с качелями и горкой. Только нам не было дела ни до площадки для игр, ни до мощеных дорожек. Мы играли в «лошадей» не на дорожках, мы сами протаптывали себе тропинки между кустов, делали «убежища» среди зарослей и привязывали собак уже не к перилам, а к толстым стволам деревьев. Игра проходила среди настоящей травы, грязи, булыжников и ветвей.
Атмосферу приключений и навыки выживания, приобретенные здесь (не терять друг друга и собак), мы применили в более крупном масштабе какое-то время спустя, когда решили, что нас не ценят дома (слишком много ссор и споров из-за беспорядка в комнатах, а телевизор включают редко). Чтобы пресечь такое отношение, мы решили сбежать из дома. Следующим утром мы загрузили в мою красную коляску (теперь украшенную царапинами от когтей Моппет) арахисовое масло, бутерброды с желе, пачку крекеров, взяли Моппет и Бью на поводки и отправились в путь. Проходя квартал за кварталом, мы съели бутерброды и большую часть крекеров, так что к тому времени, как мы расположились в зарослях кустарника отдохнуть, наши запасы еды почти закончились. К полудню идея сбежать из дому стала казаться уже не такой великолепной, мы оставили все мысли об этой новой жизни под кустами, доели оставшиеся бутерброды и отправились домой на обед.
А затем появились щенки.
Хочу сказать: в пятидесятые годы животных редко кастрировали. Нечасто можно было услышать, что собаку стерилизовали и теперь у нее не будет щенков. Такое заявление встречалось с сожалением. Сегодня к этому относятся по-другому. Теперь на плечи человека, который не кастрировал свою собаку, ложится большая ответственность.
Но если стерилизация была редкостью, то о сексе у собак (как и у людей) я тогда ничего не знала. Помню, как в пятом классе одна девочка рассказала мне о половой жизни, но услышала от меня в ответ «Ты что, шутишь?»
Потом я увидела Моппет и Бью посреди кухни, «склеенных» друг с другом (это событие, естественно, случилось в тот самый день, когда пришел мастер ремонтировать стиральную машину. Ошеломленная таким поведением мама попыталась растащить собак, но не сумела и заслонила их от меня фартуком) Потом я соединила это событие с выводком щенков, появившимся через некоторое время, и произнесла еще одну фразу «Боже мой, так это правда!»
Пройдет много лет, и еще у одной моей собаки появятся щенки. Но они будут запланированными, спаривание произойдет в собачьем питомнике под наблюдением кинолога, мне еще придется заплатить, чтобы ее пес, крупный датский дог с отличной родословной, смешал свои гены с генами моего датского дога. Возвращаясь в прошлое, скажу, что у Бью были еще щенки. Это произошло так. Однажды соседский ребенок решил, что его Муффи, у которой в это время была течка, пора освежиться и вывел ее на улицу. Там он с ужасом увидел, как появившийся неизвестно откуда большой пес незамедлительно повязал его собаку. То же самое произошло и в первый раз, когда моя захлопотавшаяся мама, которая едва справлялась с тремя детьми, упустила Бью из виду на несколько минут, а он за это время успел вступить в отношения с Моппет, у которой была течка. Так что «Бродяга», которого мы подобрали и которому открыли наши сердца, «отблагодарил» нас за нашу любовь, оплодотворив посреди кухни породистую суку кокер-спаниеля. Щенки Моппет стали для меня главным событием, а все остальное я помню плохо. Помню, как она забеременела, а как протекала беременность, не помню. Помню сам факт появления щенков, но не помню, как этот происходило. Что касается щенков, то я помню их целым выводком, и только одного из них – отдельно. В отличие от щенков Леди и Бродяги из уже упоминавшегося мультфильма, трое из которых были похожи на Леди, а трое – на Бродягу, щенки Моппет и Бью походили сразу на обоих родителей. Все они были черными. У большинства имелись белые пятнышки на шее. У некоторых был один или два беленьких «носочка». Каждый имел длинный хвост и маленькие висячие гладкошерстные уши. Но все они были очень милыми. Родители каждый день говорили мне: «Не привыкай к ним. Не привыкай». Но, конечно же, я к ним привыкла и, когда пришло время расставаться, очень страдала.