В 1941 году я перешел в третий класс, но учиться не пришлось – началась Великая Отечественная война 1941 – 1945 гг.
В июне месяце 1941 к нам из Москвы привезли мальчика, Володю Анисимова, на лето, привезла его Маруся – мама, ему было 4-е года. Володю привезли 21-го июня, а 22-го началась война. В деревне радио еще в то время не было, не было и электрического освещения; о войне узнали из газет старшие, а мы от содержания разговоров. Вечером 22-го июня я отправился провожать Марусю на станцию Уваровка к поезду, там первый раз услышал сообщение Совинформбюро из громкоговорителей по радио. Кругом стояло множество людей, которые с затаенным дыханием слушали обстановку на фронте. Домой я пришел в тот вечер поздно, ночь была теплая и темная, на западе часто вспыхивала и гасла зарница, в воздухе стояла редкая тишина, лишь слышался треск ночных кузнечиков да крик дергача.
Несколько раз ходил с ребятами на станцию, провожали мобилизованных на фронт. По железной дороге проносились эшелоны с красноармейцами, которые стояли у открытых дверей вагонов-теплушек и пели песни о том, что «броня крепка и танки наши быстры». Настроение было приподнятое и веселое, представлял как там, на фронте, наши бьют немцев.
К середине июля в деревню стали приходить наши части, которые размещались в окрестных лесах. В лесах появилось много землянок, которых устраивались красноармейцы. Мы часто посещали расположения, смотрели вместе с красноармейцами фильмы и изучали жизнь военных.
Постепенно фронт приближался, стали появляться немецкие самолеты ночью, а затем и днем. Однажды на поле у деревни Шохово упал наш подбитый самолет, при падении он загорелся, рядом косили траву рабочие совхоза, которые косами обрезали ремни-привязи у летчика и тем спасли ему жизнь. Затем все чаще стали возникать в районе д. Бараново и ближайших окрестностях воздушные бои наших истребителей с немецкими самолетами.
В середине августа месяца 1941 года в небе появился немецкий самолет, шел он со стороны Можайска, следом за ним летели два наших истребителя на почтительном расстоянии от него и строчили из пулеметов. Но вдруг со стороны Уваровки появился еще один наш истребитель, который близко подлетел к немецкому самолету с правой стороны и дал пулеметную очередь, затем зашел с верху и еще раз открыл огонь и опять безрезультатно. В третий раз он зашел в хвост немцу, но стрелок немецкого самолета дал залп, точнее, я увидел сначала вспышку огня, а затем хлопок. Наш истребитель сразу пошел вниз на дома деревни Калошино, но почти над крышами самолет взял круто вверх и так долго летел по вертикали, затем перевалился на нос и врезался в лес.
В конце августа через деревню Бараново потекли вереницы обозов с беженцами с Запада и стада коров, которых доили прямо на землю – не хватало емкостей для молока.
Первого сентября, как обычно, началась учеба в школе. Я пошел в третий класс. Ежедневно занятия срывались по случаю налетов немецкой авиации. Проучились всего две недели и занятия прекратились вовсе, немецкие самолеты стали бомбить трассу Москва – Минск и Уваровку, часто залетали над деревней. Началось массовое движение на восток наших красноармейцев, бежали днем и ночью оврагами, речкой, кустами и лесом. Население деревни провожало войска недобрым взглядом – осуждающе, но проходящим выносили молоко, хлеб и другие продукты. Некоторые солдаты забегали в дома, на скорую руку ели горячую похлебку и спешили догонять свои части.
При отступлении у красноармейцев было мало оружия, на десять человек одна винтовка. Но когда мы, мальчишки ходили по землянкам, которые остались пустыми, то там обнаружили большое количество вооружения и продовольствия. Видно было, что наши войска отступали в панике, хотя немцев у нас не было еще неделю, а то и больше.
До войны совхоз занимался разведением и откормом свиней, на отделении Бараново было четыре хороших свинарника с поголовьем свиней. В тыл было отправлено только часть поголовья, именно: породистые свиноматки и хряки, а также часть откорма. Много поголовья было брошено, местные жители ловили и резали поросят, мясо укладывали в бочки и зарывали в землю.
Последние дни сентября месяца 1941 года в воздухе над минской трассой постоянно висели самолеты, которые бомбили отступающие наши войска. В начале первых дней октября были слышны взрывы и канонада артиллерии в стороне Бородино – Можайск, а затем наступила тишина.
Через несколько дней по Баранову провели много русских военнопленных, ночевать которых согнали на поляну у речки Колочь, там, где лежит большой серый камень. Поляну окружили охраной с собаками. Пленные всю ночь лежали на сырой осенней земле. Утром колонну погнали дальше на запад.
Приехали в деревню немцы на двух легковых автомашинах, согнали взрослое население на площадь, которая находилась на «маленькой сторонке», там была конюшня совхоза, «столовая», общежитие и площадка для раздачи наряда рабочим. Выбрали старосту, им стал Абанин – бывший бригадир совхоза, приказали слушаться старосту и тут же дали задание разойтись и принести по две курицы из каждого дома.
Мы, Левка и я, в это время уже занимались «практикой» - изучали свойства пороха, вынутого из разряженного снаряда. Когда пришла мать за курами, то полная изба была дыму, а мы стояли с опаленными бровями и волосами на голове: при поджигании порох взорвался, то есть произошла вспышка. Ругать нас было матери некогда, ибо нужно рубить двух кур для немцев, они сказали, что дадут документы, и больше никто брать ничего не будет. Куры были зарублены, но немцы их не получили. В это время со стороны Москвы вылетели два наших самолета ИЛ-2, которые пронеслись над деревней, дали очередь по машинам и скрылись. Когда самолеты вернулись вновь, то немцев и след простыл – уехали без кур, которых съели мы сами.
Началось настоящее нашествие немецких войск, которые ехали на машинах и мотоциклах, тащились на фургонах, запряженных по две, четыре и больше лошадей, ехали длинными вереницами, расселялись по домам, в которые набивались битком, спали на сене или соломе, а утром двигались дальше к Москве, так продолжалось до ноября месяца. Наступил период, когда движение немецких войск на восток замедлилось, а затем совсем остановилось.
Немцы заняли все помещения, которые были пригодны для жилья, нас сначала вытеснили на кухню - семь человек, а однажды ночью выкинули из дома вообще на улицу. Поселились мы на краю деревни в одном из амбаров и ютились там до тех пор, пока эта часть переместилась куда-то дальше.
В деревне немцы выставили часовых и патруль, которые дежурили день и ночь, по-видимому, боялись партизан. Жителям деревни запрещалось выходить из домов после шести часов вечера до девяти утра. Мы, мальчишки, находили способ и место собираться, обсуждать свои «дела» и по-своему вредить немцам.
Однажды Костя обнаружил в сарае через дорогу немецкий склад, по нашему предположению, там должны были быть продукты. Посоветовавшись, мы решили проверить свои предположения.
У склада ходил часовой с винтовкой, одет он был в две шинели, обут в сапоги, а сверх сапог войлочные бутсы, пилотка была вывернута на уши, у шинели поднят воротник, руки засунуты в рукава шинели, винтовка находилась под руками впереди него. Так он двигался по протоптанной тропинке от дороги до угла сарая мимо двери и обратно.
Все четверо мы стали следить за его движениями, поняли, что он так будет ходить долго и решили по одному идти за ним след в след, а когда он пройдет мимо двери сарая, то быстро входить в сарай и ждать остальных. Так было проделано. Когда все собрались в сарае, то стали открывать ящики. В ящиках мы обнаружили картонные пачки с красной полосой по диагонали, решили, что это шоколад, объяснились мимикой и начали укладывать пачки в карманы брюк, пальто и запазуху. Когда все полностью затарились, то стали по одному выходить из сарая вслед за часовым, собрались за двором нашего дома, открыли одну пачку и удивились – это были патроны, которые подходили к пистолету и автомату. Применение патронам нашли здесь же: принесли два камня, один большой, другой – поменьше, большой уложили на землю, на него стали класть патрон, а малым ударять сверху. При выстрелах немцы выбегали из домов, подымалась тревога, а мы прятались. Так повторялось несколько раз. В последний раз немцы выставили наблюдателей, и нам пришлось уходить по домам, запрятав патроны.
С каждым днем оккупации, немцы чаще приходили в поисках продуктов, все, что можно было забрать, уже забрали, теперь искали то, что было спрятано подальше. Кур в деревне поели всех, овец и свиней тоже, стали отбирать коров и выгребать последнюю картошку под полами, дошли слухи, что некоторые люди ходят, просят милостыню по другим населенным пунктам и кое-что приносят. Одел я противогазную сумку через плечо и пошел в Уваровку. Просить милостыню начал с домов по Урицкой улице, но дали кусок хлеба в одном доме, в двух других нечего было подать, а в третьем доме немцы закричали на меня, я понял, что они не довольны, повернулся на выход, но не успел выйти, как получил выспеток в зад и зарылся в снег лицом. Было не так больно как обидно на себя за то, что пошел с надеждой на фашистскую жалость. С тех пор по домам ходить перестал. Стали распределять между собой полевые кухни, которых в деревне было 4-5 штук. Каждый знал, по неписанному закону, к которой он прикреплен и направился именно туда. Брали с собой котелок или кастрюльку и ждали до тех пор, пока поедят все немцы, после этого бывали случаи, когда немец-повар наливал нам по несколько ложек супу, но за это мы должны были мыть котел и всю кухонную посуду, пилить и колоть дрова, носить воду.
В первой декаде января месяца 1942г немцы забрали у нас последнюю корову, собрали всех оставшихся мужчин и вместе с коровами погнали на запад. Стала опять слышна канонада артиллерийская, кругом виден был черный дым, распространился слух о том, что немцы отступают и жгут все деревни. Помню день, когда фашисты запалили деревню Калошино, мы сели обедать, мать говорит: «Давайте последний раз поедим в тепле». Не успели мы отобедать, как загорелась деревня Бараново. К нам в дом пришли два немца, вели за собой они корову, которую привязали к дереву. Один из них стал объяснять, чтобы мы уходили, что они будут поджигать дом. Мама стала просить: «Не жгите, видите пять человек малых ребят, куда я с ними пойду, ведь замерзнем на морозе». Но немцы повторили приказ: «Вэк, вэк!» и стали в доме на полу поджигать солому и сено. Все мы вышли за двор в снег и стали ждать своей участи. Немцы зажгли солому в доме, и ушли поджигать соседний дом, мать забежала в дом и погасила костер. Но немцы вернулись снова, выбили прикладом винтовок стекла в окнах, наносили с завалинки соломы, облили все бензином и зажгли, стояли до тех пор, пока огонь схватил крышу.
Всю ночь горела деревня, в домах рвались спрятанные жителями гранаты, патроны, ощущение было такое, как будто где-то идет бой.
К утру от деревни остались одни головешки, кое-где шел дым, пахло печеной картошкой, стояли, как памятники, печки с трубами над пепелищами, а мороз все крепчал и крепчал.
Тетрадь №2 Деревня насторожилась, не слышно было человеческого голоса, боялись люди: как бы не вернулись немцы. Утром услышали крик, похожий на человеческий плач, думали, вернулись немцы и опять устраивают казнь. По деревне прошел слух о том, что пришли наши.
Они были в белых халатах, на лыжах, с автоматами, везли на лыжах пулемет «максим». Этот пулемет был установлен около Изотова Тихона дома, ствол направили в лес на запад. Сначала наши красноармейцы сделали очередь из пулемета в ту сторону, а затем мы, мальчишки, «строчили» по очереди.
К вечеру наши красноармейцы вернулись к нам. У одного разведчика был пробит халат пулями в нескольких местах. По разговорам бойцов, в Хвощевке был бой, и нашим крепко досталось.
Спали все в трех-четырех домах, которые уцелели от немцев. Ночью невозможно было выйти на улицу даже по нужде.
Утром разведчики ушли на запад, часам к десяти утра пошли наши войска. Лошади и тракторы тянули пушки. Снег был глубокий, и жители делали все для того, чтобы убрать снег с проезжей части. К вечеру на западе, в стороне д. Хвощевка, стал слышен бой. Над лесом поднялось зарево и так продолжалось до 1943 года. Немцы закрепились на рубеже Гжатск (Гагарин) – Семеновское – Ивакино. Наши бросали в бой все новые силы, но тщетно – враг закрепился и отступать дальше не желал. (Впоследствии это место будет называться «долиной смерти». Теперь переименовано в «Долину Славы»).
Жить было невыносимо: теснота, грязь, холод, голод делали свое дело. Сначала говорили: «В тесноте – не в обиде», затем стали замечать, что в тесноте жить невозможно. Каждая семья обособилась, питались - кто что найдет. Стали приносить дохлую конину и варить, в печке стало не хватать места для чугунов. В доме и в одежде людей завелись паразиты, которые беспокоили днем и ночью. Помыться было негде, переодеть - нечего. Паразиты разъедали тело до болячек.
Отец, Ефим Гаврилович, выхлопотал потом разрешение на переселение нашей семьи в свинарник, который, к счастью, остался цел. Своими силами была отгорожена комната, поставлена печь и мы переселились в новый «дом». С нами переехали туда семьи Пушкиной А.П. и Шкаревых. Через некоторое время все свинарники заселили наши бойцы (строительный батальон).
Нам выдали карточки продовольственные, по которым получали бесплатно хлеб или муку на каждого едока.
В январе месяце приехала тетя Маруся и забрала в Москву Володю. С тех пор он не появлялся в деревне ни разу. Говорят, теперь отслужил в армии, женился и живет в Москве. Вот на тебе, забыл тех, кто спас его от смерти.
Ежедневно немцы вели обстрел станции Уваровка из дальнобойных пушек снарядами и бомбили самолетами: станция Уваровка была последним пунктом железной дороги, где выгружались все боеприпасы и другие товары. Иногда снаряды залетали к нам в Бараново и рвались. Мы мальчишки считали: сколько снарядов взрывалось, сколько не взрывалось и радовались, если взрывалось меньше, чем было их выпущено.
К лету мы отделали свой погреб, который уцелел от пожара и перешли в него жить. Посадили в огороде картошку и другие овощи (копали все лопатами) и ждали урожая. В сентябре месяце немцы активизировались, прорвались в одном месте. Правительство, главное командование приняло решение эвакуировать все население (прифронтовое) на восток.
В деревне появились военные на машинах и подводах, приказывали грузиться и увозили всех к месту погрузки. Нас привезли в деревню Сады (сюда переехало руководство района). Поселили в дом к Хватовым, домишко стоит на краю деревни. Здесь мы прожили всю зиму. Я начал ходить в школу в третий класс, но почему-то в апреле месяце меня сняли с учебы родители и отправили в Бараново.
В Баранове я жил один более полумесяца, деревня была пуста, жутко было выходить на улицу. В это время немца отогнали далеко на запад, даже артиллерийской канонады слышно не было. К середине мая месяца стали приезжать из эвакуации жители деревни, сразу по приезду набросились на огороды. За семенами картофеля ходили пешком в Гжатский район.
В мае месяце я заболел – простудился. Положили меня в районную больницу, которая находилась в деревне Головино. Однажды днем больница загорелась, нас спасли через окно. Меня выписали, дали больничную одежду и отправили пешком домой.
Заболел отец, его отправили в больницу города Москвы, а в конце августа месяца мы похоронили его. Семья из пяти человек осталась без отца: самому старшему - Левке было – 13 лет, младшему Лешке - 8 лет. Мать наша Прасковья Павловна поехала в Москву добывать нам пропитание и обратно не вернулась, заболела тифом. Вся наша четверка осталась жить самостоятельно на пустом месте. Зимой нужно было на салазках возить из леса дрова, где-то добывать пищу.
Деревенские ребята в это время начали ездить на запад в освобожденные районы за хлебом в обмен на «тряпки». Поехал с ними первый раз брат Левка, поездка удалась: он привез около пуда (16 кг) ржи, насбирал кусков хлеба и сырой картошки. Его приезд означал для нас праздник, мы впервые за многие месяцы поели картошки с хлебом.
В следующую поездку брат взял меня с собой за хлебом. Сразу обязанности свои разделили дома. Он взял в свою котомку вещи, которые будет менять на хлеб, а мне поручил везти пустые мешки для хлеба и зерна. Должен сказать, что в такую поездку отправлялся я в первый раз в жизни, даже на поездах до этого ездить не приходилось.
На вокзале станции Уваровка наших ребят и девчат собралось человек 6 -8. Все они ехали уже не первый раз, среди них были шутки и смех, это настроение постепенно передалось и мне, а вначале было жутко и страшно – первый раз покидал родное место.
На вокзале горели фонари со стеариновыми свечами, посреди залы топилась железная печь, вокруг которой сидели и лежали люди. Здесь были инвалиды войны, женщины с детьми, ребята, как мы, всякие темные личности и открытые жулики, которые не скрывали этого: нужно было следить, чтобы не забрались в карманы и не отрезали мешок.
Все эти люди курили, ругались самой отборной матерщиной, играли в карты и жигали нас, мальчишек, как неодушевленные предметы. В этой обстановке необходимо было лавировать из-под толчков и пинков, но пробираться к печке для того, чтобы немного погреть ноги и руки. Обувь была рваная и мокрая, пальто кое-как держалось на худых плечах.
Вся эта публика ждала поезда на запад, чтобы уехать. Билетов не выдавали, да все равно у нас и денег не было, поезда шли переполненные, в вагон пробраться было нельзя, ориентация была на то, чтобы вскочить на подножку вагона, а если удастся, то перейти на площадку между вагонов и сидеть там до тех пор, пока тебя не выпихнут.
Подошел поезд, который стоит на станции две минуты, вся толпа хлынула на перрон. Я бежал за своими, стараясь не отстать; сесть было негде, все подножки заняты людьми, но вот нашли в одном вагоне отдушину и как мухи облепили ее – теперь нас снять могли, только лишь оторвав руки.
Поезд тронулся и мы поехали. Первые минуты было сносно, но вот скорость поезда возросла, поднялся ветер, который вместе с тридцатиградусным морозом и снегом начал сжигать лицо, стали мерзнуть уши, руки и ноги, были такие минуты, когда думал, что все – я сейчас упаду под поезд. Но вот скорость движения поезда уменьшилась, показался семафор, а затем и станция. Поезд остановился, я хотел спрыгнуть на перрон и погреться, но начался «штурм» нашей подножки. Люди этой станции тоже хотели уехать, каждый старался как-то втиснуться между нами, а при возможности – кого-то спихнуть вообще. Пришлось применить всю свою силу и сноровку, но сохранить позицию. Когда поезд вновь тронулся, у меня горело лицо, руки, ноги и даже был пот на спине. Так продолжалось на каждой остановке поезда и, в какой-то мере, способствовало тому, что мы не могли замерзнуть или уснуть на ходу.
Выехали из Уваровки часов в пять утра, к двум часам дня были уже за Вязьмой. Проехали Ярцево, на станции Красино поезд остановился и брат позвал меня на толкучку, где торговали с рук пирогами. Купили мы по пирогу с картошкой, которые стоили 10 рублей каждый, начали есть - в это время наш поезд тронулся. Все побежали по вагонам, я бросился к своей подножке, но она была уже полна, побежал к следующей – там так же, на последнюю хотел взобраться, но проводник оттолкнул меня ногой. Поднявшись, я увидел, как мимо меня пронесся последний вагон поезда.
В состоянии близком к шоковому я помчался за поездом по шпалам. Вскоре поезд скрылся из вида, а я все бежал, бежал. У меня затаилась надежда на то, что на следующей станции будет ждать Левка, и я бежал до следующей станции.
На станцию пришел усталый и голодный, был вечер. Разыскал вокзал или что-то подобное ему, обошел вокзал и станцию вдоль и поперек, но Левки нигде не было. Прошел на вокзал, там у большой круглой железной печи было множество люду – картина повторялась. Кое-как я дождался утра, в 6-00 стали в домах зажигаться огни, и я решил пойти побираться. В первом же доме меня накормили и дали с собой хлеба, во втором опять посадили за стол. Хоть я и был сыт, но от еды не отказался. Затем стал отказываться садиться за стол, просил только с собой. К обеду у меня было достаточно хлеба и картошки, и я решил ехать домой.
Сел я на подножку пассажирского поезда, который шел с западной границы (с фронта) на Москву. На подножке вагона проехал недолго, вышедшие солдаты и офицеры увидели меня и втащили в тамбур. Стали расспрашивать: куда еду, откуда и зачем. Я все рассказал, как случилось, о том поведал, что дома остались одни и вот - везу своих накормить. Пригласили меня в купе, накормили досыта, дали с собой консервы мясные и две буханки хлеба (в то время это считалось дороже золота).
До Уваровки доехал я как человек, в вагоне, в тепле и сытый. Домой принес свои припасы, которые доставили много радости Мусе и Алексею, они перебивались кое-чем. Дождались Левку, который привез зерна и печеного хлеба, в основном куски. Левка поругал меня за то, что я отстал от поезда и сделал наставление на будущие поездки, но я и сам уже понял, как нужно действовать, и, надо сказать, впредь я много раз ездил в разные концы за хлебом, и такой оплошности не случалось.
К весне мать выписалась из больницы и приехала домой, но была очень плохая, волосы на голове - острижены наголо, училась вновь ходить.
Осенью 1944 года заболел тифом Левка, его мать увезла на лошади в Поречье (только там была больница), а через неделю тиф скосил меня – свезли туда же.
После выздоровления работал с Левкой в Райкомхозе – стеклили окна, красили и клеили – короче малярили, приходилось крыть крыши щепой и класть печи. Получали рабочие карточки и зарплату, но мне не очень нравилась эта работа. На лето 1946 года меня взял подпаском Виноградов дядя Саша. Мы нанялись пасти скот в колхозе Золотилово. Проработали мы с ним до середины лета, потом дядя Саша заболел и умер, а я стал старшим пастухом. За время пастьбы чего только не пришлось увидеть и узнать: воровали у меня овец и коз, были потравы посевов и травмы коров, однажды чудом спасся от быка в стаде, приходилось отбиваться от волков. В общем итоге осенью получил расчет хлебом, который привез домой, а уж там-то были рады!
Осенью 1947 года поступил на работу в совхоз «Уваровский №2», тогда он назывался «подсобное хозяйство ГУВС МВД». На работе познакомился с Антиповым Сергеем, который уже работал прицепщиком на тракторе. работал я в обозе и на конюшне, в полеводстве и сторожем, но очень хотелось шофером или хотя бы на тракторе поработать.
Однажды узнали, что в Можайске открыты курсы по подготовке шоферов и решили поступить учиться. Утром отправились пешком в Можайск, но нас не приняли – были еще несовершеннолетние, домой пришли усталые, понурые часам к 10 вечера.
Осенью 1948 года ушли из совхоза и устроились на курсы трактористов МТС, а весной 1949 года я уехал сменщиком на тракторе в деревню Глуховка Преснецовского сельсовета на целое лето работать в колхозе. В этом же году получил трактор самостоятельно и на следующий год работал в колхозах Бурцево, Панино, Вишенки, Бедняково и т. д. Осенью 1950 года нас с Антиповым Сергеем направили на учебу в город Хотьково. Учились мы на базе сельскохозяйственного техникума и получили свидетельства механиков-комбайнеров. учебу мы закончили к уборке зерновых, по приезде получили комбайны и включились в уборку. За хорошую работу отмечались грамотами ГК ВЛКСМ и премиями.
В октябре 1951 года нас проводили в Армию. В поезде до Ленинграда ехали трое: я, Сергей и Василий Конанков, но с Ленинградского экипажа всех разделили. Я попал в плавсостав, Сергей в радиошколу, Василий на аэродром в обслугу.
В экипаже Ленинграда построили нас по командам, повели в баню, помылись, а одеваться вышли на другую сторону бани, где выдавали новое белье и форму матросов. Построили во дворе, и повели по городу к пристани, погрузились на пароход и взяли курс на Кронштадт. И так, Кронштадт встретил меня серым камнем, которым облицована пристань, а улицы булыжной мостовой и знаменитыми каналами.
Прибыл в школу ЭМШ (электромеханическая школа) и началось выделывание из нас настоящих людей. Октябрь, ноябрь и декабрь проходили курс молодого матроса. Что это значит? А то, что за короткое время заставляет научиться стать самостоятельным от подъема до отбоя, здесь я научился только ценить время, и пригодилась закалка в лишениях. Работая последнее время трактористом и комбайнером не испытывал нужду в еде, привык есть до отвала. С первых дней службы установили норму в еде и строгий режим, а физическая нагрузка выросла до предела. После еды выходил из камбуза (столовой) голодный, вечером, засыпая, думал о еде. Так продолжалось до января-февраля месяца, а потом как-то вошел в норму, незаметно для себя привык, в армии об этом говорят - подтянул живот.
В январе 1952 года я принял воинскую присягу, разрешили одеть на бескозырку ленточки и стали разрешать уходить в увольнение. В увольнение ходил только лишь с целью изучения города Кронштадта, ибо во время увольнения отдыхать не приходилось, наоборот возрастало напряжение, так как город небольшой, военных много и каждую секунду можно получить замечание или еще хуже – схватить наряд за не отдание чести высшим чинам.
В Кронштадте я учился военному мастерству и по специальности, учился практической жизни и добровольно стал заниматься в водолазной школе. В августе 1952 года успешно сдал экзамены и получил назначение на боевой корабль – мотористом большого охотника.
Первый год службы
