Эмма Герц
Вензель на плече Урсулы
https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=4578491
«Герц Э. Вензель на плече Урсулы»: Эксмо; Москва; 2012
ISBN 978‑5‑699‑59869‑4
Аннотация
Любовь не всегда «нечаянно нагрянет». Очень часто она – плод взаимного привыкания людей друг к другу – воспитывается и растет, пока не станет для двоих благословенной привычкой.
Герой романа «Вензель на плече Урсулы» старше и опытнее своей юной избранницы. Он учит ее не только физической, но и психологической стороне отношений, постепенно превращая Урсулу в роковую женщину, которая знает себе цену и которую не может испугать даже смерть. Однажды Урсула решит жить нормальной «ванильной» жизнью, но очень скоро поймет, что собственной природе изменить нельзя…
Эмма Герц
Вензель на плече Урсулы
Благодарю за помощь в сборе материала Тимура Алимова и Ольгу Подольскую, позволивших мне буквально следовать за ними по пятам во время тематических сессий и прочих ритуальных мероприятий, а также огромное количество людей, пожелавших остаться неизвестными, но чьи откровенные рассказы о тематическом опыте стали бесценными.
Все истории сворачиваются в кольцо.
– Спасибо тебе большое, – говорит соседка Людочка и бережно прижимает к бархатному животу банку соленых огурцов. Банка тяжела. – Я обязательно верну тебе. Съездим в погреб, и верну.
– Оставь, – отвечаю я, – мне все равно.
Людочка близоруко щурится, ее прямые ресницы частоколом торчат в неглубоких складках век, а живот ее бархатный вовсе не потому, что Людочка бесстыдно обнажена и бархат ее кожи матово блестит в искусственном свете. Просто Людочка предпочитает носить домашние костюмы из этого материала, сейчас – черный, стильно. Карман оторочен красным плюс красное яблоко на левой стороне груди. «Черное с красным – очень прекрасно», – сказал как‑то Савин в легкой задумчивости.
На следующий день Людочка навестила нас во всем синем с желтыми редкими полосами. «Желтое с синим – очень красиво», – прокомментировал он же.
– А что, ты сказала, будешь готовить для новогоднего ужина? – спрашивает Людочка. Уходить она не торопится, усаживается на табурет, оплетает его ножки своими. С глухим стуком падает кокетливая белокурая тапочка. Банку ставит на стол. Людочка суп называет «первое», котлеты – «второе», что‑то такое, из детства.
Она живет этажом ниже, наши сыновья учатся в одном классе, и мы немного дружим на детскую тему. Людочкиного мужа зовут Николай, он держит кафе со странным названием «Иноходец Standardbred» – увлекается скачками. В одну из наших встреч на лестнице Николай горячо и коротко рассказал мне, что для выведения элитных стандартбредных пород задние и передние ноги лошадей связывались ремнями попарно. «Да, конечно», – ответила я, не выказывая удивления. «Вот так‑то!» – удовлетворенно попрощался он.
Людочка – домохозяйка. Просыпаясь утром, она надевает один из семи‑восьми бархатных костюмов, заваривает мужу чай, терпеливо вылавливает ложечкой улизнувшие чаинки, прерывает их ниспадающий танец. Любит поговорить о цвете своей сумки, экологически чистых продуктах, эпиляции зоны бикини и нетрадиционных методах лечения.
Я смотрю на Людочку. Она поправляет на шее подвеску – зодиакальный знак, усыпанный брильянтовой крошкой. Как‑то сказала, что ценит в брильянтах вариабельность их использования, я удивилась. Например, продолжила неожиданно Людочка, они прекрасно сочетаются с любым другим камнем, даже полудрагоценным. Больше всего я хочу, чтобы она, прихватив огурцы свекровиного изготовления, покинула мою кухню, и побыстрее.
Перевожу взгляд на высокий выдвижной ящик. Как правило, он занят крупными кастрюлями, сковородами и чугунным казаном. Посуда перемывает мне кости, жалуясь друг другу на недостаточную чистоту. Уже несколько часов там лежит нечто важное и отнюдь не кухонная утварь. Моя тайна? Глупо звучит, как в малобюджетной мелодраме, пусть. Моя тайна. Мне необходимо побыть с ней наедине.
Люда, иди на фиг.
– Ужин! – напоминает она, барабаня по столу короткими холеными пальцами. На среднем поблескивает массивное золотое кольцо с тремя темно‑красными рубинами. Глядя на него, все время вспоминаю знаменитый перстень Куприна с александритами, в середине которого были инкрустированы молочные зубы его дочери.
Людочка морщит нос и чихает.
Звонит телефон. Автор статьи по сосудистой хирургии (я перевожу статью на немецкий язык). Беспокоится о сроках. «До пятого января, вы помните?» – говорит он возбужденно. Успокоительно сообщаю, что текст переведен на девяносто процентов и будет отправлен автору завтра в первой половине дня.
Людочка смотрит выжидающе и повторяет слово «Ужин», как‑то растягивая его на три слога. Кладу трубку, замечаю, что она чуть испачкана майонезом, тщательно протираю полотенцем в зеленый горох.
– Собираюсь приготовить басму, – отвечаю, тереблю правой рукой сережку в ухе, прокручиваю ее, разрывая мочку, ухо горит, представляю, как оно, маленькое и розовое, становится большим и малиновым. На моих пальцах теплая кровь, кладу пальцы в рот, с жадностью облизываю. У крови вкус крови. Стивен Кинг был прав.
Людочка в ужасе. Морщит гладкий лоб, насколько позволяет ботокс. Надеюсь, теперь она уйдет. Нет.
– А‑а‑а, и что это за басма? – сглатывает она.
Ты тоже хочешь облизать мой палец, Людочка?
– Узбекское национальное блюдо, – бормочу полным пальцев ртом. – В казан укладываются послойно мясо, баклажаны, помидоры… Айва, морковка, картошка, капуста, чеснок, причем все крупными, очень крупными кусками. Солится, перчится, зелень обязательно… Закрывается плотно крышкой, через два часа открывается.
– И что? – уточняет Людочка.
– И съедается. – Я оглядываю пальцы. Надо было посильнее укусить. Сейчас уже неудобно снова набрасываться на них и рвать зубами. Людочка, уходи, пожалуйста, я не могу.
Встает, приставными шагами направляется к двери. Огурцы при ней, прощаются со мной, помахивая в банке смородиновыми пятернями. Я почти счастлива, сердце колотится, проталкиваясь наружу, мечтает выползти из пещеры, перелезть через забор ребер, надавать мне по морде всеми своими четырьми долями, включая желудочки. Закрываю дверь. Из своей комнаты выглядывает младший сын и осведомляется, в котором часу он отправится спать в новогоднюю ночь.
– А когда бы ты сам хотел, деточка?
– Не знаю еще, – пожимает плечами сын.
– Так и сделаем, – невпопад отвечаю я. Младший сын доволен, выкрикивает радостно:
– Не лягу спать! Не лягу спать! Ура! Ура! Ура!
Разница в возрасте между моими детьми – три года, кем‑то из знаменитых педагогов она считалась оптимальной, не уверена. Когда в семье имеются два брата, невольно ожидаешь, что их будут звать как‑то символично. Петр и Павел, Борис и Глеб, Кирилл и Мефодий, Гагарин и Титов. Я настаивала на том, чтобы назвать детей самыми простыми именами, так они и сделались Ванькой и Васькой, поскольку ничего проще в голову не пришло. С недавних пор старший требует называть его Иваном Григорьевичем, что объяснить нетрудно, а младший – Дольфом – это выглядит загадочно.
Неожиданно воспротивился Савин: он кричал, некрасиво дергая горлом, что не может быть его сын такой идиот, чтобы благозвучного Василия заменить неизвестно чем, собачьей кличкой, что надо больше читать, а не играть в компьютерные игры, и вот откуда все эти немецко‑фашистские имена! Он даже схватил сына за шиворот с намерением потрясти, но Васька так покорно закрыл длинными ресницами ясные глазочки, что Савин детский шиворот выпустил и закрылся в туалете с газетой и журналами. Вообще, такое поведение не было характерно для мужа, уютной флегмы, и я даже какое‑то время пыталась проанализировать, откуда что взялось, но потом эту затею отложила, а сегодня поутру оставила ее совсем. Не скажу, почему.
– Мама, – младший сын появляется снова, – мама, а когда дедушка подарит мне мопед?
– Когда вырастешь, деточка. – Глажу его по кудрявой голове.
– А Иван Григорьевич говорит, что дедушка мопед подарит ему, а мне никогда, – слегка ябедничает из‑под руки сын, – потому что я – даун…
Возвращаюсь на кухню, какое‑то время бездумно смотрю в темное стекло, вижу только свое отражение в ореоле падающего снега. Мне кажется, что, выйди я на улицу, пенопластовая крупа откажется таять на моих волосах, плечах, длинном носу и высунутом языке. Она сможет растаять только на правом, горящем ухе.
Выдвигаю высокий ящик для кастрюль. Большая корзинка простой геометрической формы. Утром мне ее вручил посыльный, мальчик‑курьер, хороший парень с открытой улыбкой и чистыми ладонями бабушкиного любимца. Я удивленно расписалась в фиолетовой квитанции. Пришла в голову неоправданная мысль, что это новогодний подарок от мужа, но муж принципиально не дарит цветов, – у него принципы, не помню, какие.
Среди белых лилий с зелеными хищными стеблями и глянцевыми листьями что‑то темнеет. Сильно зажмуриваю глаза, чтобы как можно крепче. Закрываю рот руками, чтобы как можно плотнее. Заставляю себя глубоко вдохнуть… и еще раз – не получается… и еще раз – не получается. Понемногу проталкиваю в ленивую трахею порциями воздух. Долго не могу взять в руки классическую «Cat‑O‑Nine» – «кошку», плеть‑девятихвостку с хвостами из черной кожи и маленькими узелками на концах. Ею можно оставить кудрявый иероглиф на гладком бедре, можно – рваную рану, а можно снять мясо до кости.
Как Урсулу назвали Урсулой, и что произошло потом
Нефрит
Урсулина мама в детстве часто болела ангинами. В ту пору ангины было принято лечить радикально, ликвидируя миндалины. Так поступили и с Урсулиной мамой в младшем школьном возрасте. То ли этот метод действительно нехорош, то ли применили его с опозданием, но помог он мало – ангины дали неприятные осложнения. Следующий учебный год Урсулина мама, отличница и командир звездочки, пропустила – лечила пиелонефрит в трех разных городских больницах по очереди и в двух санаториях.
Проходили годы, мама Урсулы сделалась средней школьницей, потом старшей школьницей, потом студенткой, познакомилась с папой Урсулы – очень смешно познакомилась – в библиотеке. В читальном зале они в четыре руки вцепились в редкий номер «толстого» литературного журнала.
Урсулина мама совсем и забыла о своем нефрите, он ей напомнил о себе сам, когда внутриутробная Урсула впиявилась в сочную маточную стенку.
Папа Урсулы был врач, он несколько раз серьезно предлагал маме Урсулы сделать аборт, возможностей было много, да и показания налицо. Но все как‑то шло, отекали ноги, сбивалось дыхание, моча содержала белок, давление росло.
Урсулина мама стоически терпела, отказалась от соли и от многого другого.
Девочка
Сначала неродившегося младенца в круглом трюме живота называли Ванькой – мальчишку хотели Урсулины родители, футболиста, хулигана, отъявленного двоечника. Ух, задаст он им жару! Урсулина мама отговорила Урсулиного папу от немедленной покупки складного велосипеда «Кама» и кожаного футбольного мяча, но аккуратную клюшку с набором шайб он все же приобрел в спортивном магазине. Тяжелые резиновые диски неустойчивой пирамидой громоздились сначала в серванте, среди парадных чашек, потом переместились на антресоль, к толстым книгам про вкусную и здоровую пищу, потом и вовсе пропали куда‑то. Никто не помнил, куда.
Урсулина мама чувствовала себя все хуже, ко всему прочему прибавилась изматывающая рвота, трудно было даже дойти до женской консультации, не использовав пару урн по пути. Урсулин папа проводил свою жену в роддом, вышел на темное крыльцо и тут же сел. На ступеньку, на камень, прямо на землю, в чуть желтеющую сентябрьскую траву и сухие листья, поспешившие опасть.
Жене предстояло кесарево сечение, давление высоченное, и было неизвестно… «Побудьте рядом», – сухо прокомментировал оперирующий врач. От него слегка пахло вермишелью и сильнее – табаком. Урсулин папа испугался до икоты. «Выпейте воды», – брезгливо сказала медсестра с крутыми кудрями оранжевого цвета.
Никаких сыновей он уже не хотел. Хотел, может быть, водки и чтобы не начался дождь.
Поэтому Урсулин папа совсем не разочаровался рождению малышки, он просто как‑то удивился, что все, оказывается, закончилось. Просыпался удивленным, удивлялся весь восьмичасовой день труда, приходил домой, удивленно рассматривал свою семью. Наверное, от этого удивления он и дал дочери имя Урсула.
Урсула собственным именем была удовлетворена. Некоторые приятели пробовали было ее называть Улей или даже Юлей, но Урсула обеими маленькими ручками стряхивала эти нищенские вариации с себя. Что это такое? Никаких Уль.
Подросток
Росла Урсула, росла, хорошела, училась в школе обыкновенной, училась в школе музыкальной. Сочла своим детским умом, что носителю красивого имени надо уметь играть на пианино. А также завивать длинные волосы на термобигуди, красить синим ресницы. Разговаривать на разных языках.
Разные языки давались ей хорошо, в десятом классе учительница немецкого Алевтина Михайловна приходила в дом, разговаривать с родителями, чтобы девочке дополнительно заниматься – два раза в неделю, лучше – три. На коммерческой основе. Урсула занималась дополнительно, экзамены сдала с легкостью – и выпускные, и вступительные, на филологический факультет, романо‑германское отделение. Проще говоря, филфак.
Протестовал против филфака Урсулин мальчик, первая любовь, у всех бывает, вот и у Урсулы тоже случилась с синеглазым одноклассником Андрюшей. Ходили в кино, потом в кафе‑мороженое, бряцали ложечками по мокрым креманкам, целовались в Урсулином подъезде, смешно тыркаясь сомкнутыми губами. Освоили постепенно, что губы надо размыкать, а языком можно прогуливаться по деснам.
Все остальное тоже освоили, прямо в выпускном классе, прямо на Урсулиной кровати‑полуторке. Все получилось. Горячо целуя Андрюшу, Урсула легла на спину и широко раздвинула покрытые мурашками ноги, волновалась. Горячо целуя Урсулу, Андрюша лег сверху и дрожащей рукой – волновался – направил свой изнывающий от девственности член приблизительно туда, где его ждали. Урсула подвигала бедрами, корректируя цель, подалась немного вперед, так все и произошло. А крови вытекло совсем мало, с пятикопеечную монету алое пятно в форме цифры «шесть». Урсула с Андрюшей смеялись, что такую простыню и вывешивать было бы стыдно в благородном семействе.
Женщина?
Сам секс Урсуле не понравился. Просто движения – раз‑два, и ничего больше – три‑четыре… Ожидала она немного другого от секса – пять‑шесть, совсем даже другого. Эротические фантазии Урсулы были ярки.
К примеру, Урсула – древняя римлянка знатного рода, ее пленяет во время нашествия варвар, наматывает ее русые волосы на руку, грубо овладевает ею на каменных плитах городской мостовой. Или так. Урсула – девственница‑весталка, она теряет голову от красавчика – сына владельца булочной. Грехопадение раскрыто. Весталку, нарушившую обет, ждет страшная кара. Ее зарывают живьем в землю – в яму у Коллинских Ворот. Здесь, в черте города, с запада на восток тянется длинный земляной вал. Под землей – маленькое помещение с узеньким входом, сверху туда ставят постель, лампу с огнем, небольшое количество съестных припасов – кусок хлеба, кувшин молока или воды. Урсулу сажают в наглухо закрытые и перевязанные ремнями носилки так, что не слышно даже ее голоса, и несут через весь город. Когда носилки приносят на назначенное место, рабы развязывают ремни. Верховный жрец читает таинственную молитву, быстро бормоча непонятные слова и воздевая руки к небу. Потом он приказывает подвести Урсулу и ставит ее лицом к лестнице. Молча удаляется. Когда весталка спустится вниз, лестница убирается, отверстие засыпают землей. Через двадцать минут место казни сровняется с остальной площадью…
Или. Урсула – русская партизанка, варит в тесной печурке партизанскую еду, землянка содрогается от топота фашистских добротных сапог, врывается Клаус (или Курт), весь в черном и непременно в каске. Наматывает на руку ее длинные русые волосы, бросает в свой немецкий мотоцикл с коляской, лают собаки.
Андрюша не был похож ни на варвара, ни на красавца‑булочника, да и на Курта с автоматом и губной гармоникой тоже, но он влюбленно глядел синими глазами, интересно рассказывал про музыку и аккуратно ел ножом и вилкой. Это было важно.
Так вот, Андрюша был против филфака, грубовато утверждал, что там учатся одни проститутки – об этом ему поведал старший брат, дипломник‑юрист. «Ему, конечно, виднее», – ехидничала Урсула, к тому времени полноправная студентка: куплены необходимые джинсы и модные туфли, распущены по спине светлые волосы, серые глаза накрашены изобретательно.
* * *