Послесловие к празднику
…Нынешнее 70-летие Великой Победы – дата рубежная.
Вступает в жизнь последнее поколение молодых людей, которые еще могут встретиться с живыми ветеранами той страшной и кровавой годины; не в пересказе, не по книжкам, а вживую услышать шелестящие голоса прадедов.
Кровную связь с ними, уходящими, ПОЧУВСТВОВАТЬ, сопереживая.
Следующим за ними останется возможность только ЗНАТЬ.
Во всей масштабной красочной парадности нынешнего юбилея самым грандиозным и торжественным, самым личным для каждого из нас, стал Всемирный Парад Бессмертного полка. В эти дни прошли по всему миру тысячи и миллионы фотографий отдавших жизни в бою, сгоревших в топках концлагерей, ушедших после Победы от ран и нечеловеческих усилий тыла, и совсем свежие снимки чуть-чуть не доживших до этого рубежа отцов и матерей наших.
Молодые несли эти снимки. И в их торопливых, взволнованных рассказах о своих фотографиях была та память ВЕЧНАЯ, которая передается через соприкосновение с добротой и любовью к родному пепелищу и отеческим гробам…
Премьера спектакля "ПРИСНИСЬ МНЕ"
в Театре на Спасской 5 мая 2005 года.
"…Вагон несется в зловещем военном пространстве, словно земля в безжизненном космосе, коробочка тепла в ледяном вихре смерти. Однако, пока люди живы, им надо есть, спать, двигаться, общаться с себе подобными, беречь детей, исполнять долг, противостоять року."
Михаил Рощин
"ЭШЕЛОН"
Трагическая повесть для театра.
ПРОГРАММКА
Начало спектакля.
(все фото у меня – с сайта Театра на Спасской – Ю.Б.)
| По мотивам пьесы М. Рощина "Эшелон" "ПРИСНИСЬ МНЕ" (рисунок карандашом) Режиссер Юлия Батурина Художник Катерина Андреева Балетмейстер Ирина Брежнева Музыка Максим Цибилев |
…Я помню постановку "Эшелона" еще в старом "Современнике", где сам Михаил Рощин участвовал в спектаклях и тихим спокойным голосом не читал, а говорил авторские ремарки:
"Я посвящаю эту повесть своей матери, потому что речь здесь пойдет о войне, но не о сражениях и бойцах, не о героях-воинах, кому и положено быть мужественными и стойкими, а о тех, кто выжил и выстоял, когда, казалось бы, нельзя было ни выжить, ни выстоять. Наши матери были простые женщины, самые простые, слабые женщины — те, кого принято называть простыми, слабыми женщинами. И даже если каждый день, словно молитву, мы будем повторять слова благодарности за то, что мы живы, за то, что мы есть — такие, как мы есть, — что мы сидим все вместе сегодня в тепле и уюте театра, то и тогда не уменьшится и не истончится перед ними наш долг..."
И был в том спектакле быт.
Скученный быт сдвинутого с места еще того, довоенного мира, оторванный от корней, едущий в неизвестность вместе с недавними встречами, заводским станками, детскими пеленками и горшками. Эта скученность на маленькой сцене, толкотня и говор, общее житьё под постоянный стук колес переселяли тебя на время спектакля в рощинскую "коробочку тепла в ледяном вихре смерти":
"…В таких вагонах испокон веку возили солдат и лошадей: 40 человек или 8 лошадей. А в нашей теплушке везут женщин, детей и еще станки. Эвакуация. С двух сторон нары из досок, посередине железная печка с трубой в потолок, фанерная загородка самодельной уборной: просто прорублена дырка в полу. Под правыми нарами укрытый рогожей груз: это и есть станки. Но там еще достаточно места, чтобы ползать и играть детям. Вагонный военный быт. Кастрюли, узлы, горшки, корыта, дрова, наломанные из снегозадерживающих щитов, ведра с углем, белье на короткой веревке. Уже взялись за свое холод, голод, грязь и тоска. Но и привычка…"
***
В постановке Юлии Батуриной быта нет.
Другой жанр – "рисунок карандашом".
Есть остов вагона, как привычный знак наших бескрайних дорог, по которым вечно и ссыльных, и репрессированных, и эвакуированных баб гоняет власть. Рощинская "трагическая повесть для театра" переписана режиссером по-своему, чтобы вытащить из контекста свои мотивы. Пусть этих мотивов и нет у автора (как было при постановке "Дракона" с урезанным Шварцем) – неважно. Режиссер смело переписывает для своей выразительности, своего "рисунка карандашом" сюжет. Появляется сентиментальный мальчик с альбомом. Функция – "дитя-летописец". Он заменяет философию авторских ремарок постоянным напоминанием, что все обязательно зарисует. Это Оська (арт. Сергей Трёкин), у Рощина – это сын Лавры, но у Батуриной он вроде как сын Кати… Но это тоже неважно.
Катя в спектакле (арт. Дарья Сосновская) заявляется вначале как главное действующее лицо. Это ее лейтмотив - песня, давшая название постановке:
Приснись мне, а то я уже забываю,
Что нужно тебя мне любить и беречь.
Приснись! Не сердись, я ведь тоже живая.
Приснись, прикоснись, можешь рядом прилечь.
Приснись мне усталым, покорным, тяжелым,
Приснись, как горячечным грезится лед.
Приснись мне, как снятся мужья своим женам,
Как матери - сын, как ребенку - полет.
Ну, вот я ложусь, опускаю ресницу,
Считаю до сотни и падаю вниз.
Скажи: почему ты не можешь присниться?
А, может, я сны забываю? Приснись!
Приснись мне сегодня, пожалуйста,
Я очень сильно скучаю.
Но только приснись не из жалости,
А так, как бы случайно.
Приснись мне родным и внимательным,
Каким наяву не бываешь.
И любящим обязательно.
Хотя бы во сне. Понимаешь?
Цитирую анонс на сайте театра
"Виктория Столярова "Приснись мне" (О. Ишмухаметов)"
Артистка сочного актерского обаяния, с хорошей энергетикой, Дарья Сосновская резко и активно ведет первую сцену. Только внутренний монолог, который у Рощина:" …происходит лишь в ее воображении, и поэтому она никого не задевает и на нее никто не обращает внимания" волею режиссера выплескивается как основное событие сцены. Катя кричит на всех, заводит всех, мешает всем жить. Ее нервно и агрессивно успокаивают. Вагон превращается в склочную коммунальную квартиру. Эта нервная агрессивность – главный камертон всей постановки, главный штрих всего "рисунка карандашом" Юлии Батуриной.
Озлобленность на власть, в лице коменданта поезда Павла Есенюка (арт. Константин Бояринцев), на судьбу, на войну и постоянный скандал, – ось всех взаимоотношений героев. Это, по мнению режиссера, нравственный камертон военного лихолетья. Даже воспоминания героинь о своих мужьях построены как спор с Катей и требование своего куска счастья.
В драматургическом опыте Юлии Батуриной все персонажи лишаются индивидуальности, сюжетных связок, биографичности. Вместо образов – клише, схемы, знаки, штампы – "просто штрихи".
Старуха у Рощина – это ворчунья Айседора – мудрая еврейка, со всей философией миропонимания Ветхим заветом. Рядом с ней еще один персонаж – Саввишна, русская, кормилица, мать беременной Тамары. Она умирает в момент рождения своего внука Василька. Вечная ворчунья на всех и вся, а последние слова ее: "…Милые мои"! Смерть и продолжение жизни – христианский мотив Воскресения. Конкретно и сочно выписанные драматургом, эти две родоначальницы несут эпическую символику, переплетая авторское личностное начало с вечными и глобальными темами.
В"рисунках" Батуриной Старуха (засл. арт. РФ Татьяна Махнева) – просто знак. Ей отданы реплики и Савишны и Айседоры. Актриса закутана платком, закрыта очками, руки спеленаты уже родившимся внуком (кто мама и есть ли она в вагоне – неважно!) Актриса лишена всех выразительных средств и задвинута на задний план, она не персона – знак. Она просто Старуха. Порой кажется, что плачет она на сцене не по роли (ее нет!) а от бессилия как-то оправдать и хоть чем-то наполнить время своего существования на сцене.
В такое же беспомощное состояние поставлен и засл. арт. РФ Анатолий Свинцов – Федор Карлыч. В пьесе Карлыч – немец, "русский с ХVIII века немец", детский доктор, из поколения земских врачей принимающих жизнь и оберегающих жизнь на всей ее протяженности. Как антипод ему – немецкий летчик, сбитый при бомбежке эшелона. Ариец – не воин, он – палач, расстреливающий беспомощных женщин и детей.
"Великое противостояние …" – основная тема рощинского Карлыча:
Я думаю о силе жизни, об инстинкте самосохранения, которым наделила нас природа, о силе простых вещей. Есть арифметика борьбы за существование: голод, холод, опасность, страх, но человек все равно живет, выживает.
Это арифметика. Но есть алгебра.
Сила простого инстинкта — одно, а мощь сознания — другое. Есть жизнь человеческого духа, к которому неприложима арифметика, сила духа, дающая силу сопротивления. Голод плюс холод и даже плюс смерть вдруг дают положительный результат. Слабый человек встает из праха и делает шаг вперед. Мы сами не знаем запаса своей прочности. Начинает действовать закон непотопляемости подводной лодки: разбит один отсек, затоплен другой, но мы — сражаемся, мы не тонем, хоть и ложимся на дно.
Юлия Батурина сводит функцию Федора Карлыча к простому: "никак я вас баб понять не могу"! Главным становится эпизод с непонятным праздником и топтанием под патефон, где молодящийся селадон, не умея танцевать, топчет ноги партнерше!
Рядом с врачом – второй хранитель в "Эшелоне", комендант поезда Павел Есенюк. Не власть, не начальник, простой вохровец, он добровольно взвалил на себя всю заботу довезти куда-то завод, а вместе со станками спасти еще и кучу баб, ребятишек и увечных. Не жалея себя, "не емши не спамши", он тащит на себе воз войны, как на фронте тащат это кровавое бремя сотни и миллионы простых мужиков. Где-то в дороге, по пути родит ему Тамарка первенца Василька. Повезло – увидел наследника. А многим не привелось, гибли, не узнав, кем продолжится их род, но гибли за то, чтобы жизнь продолжалась…
На сцене Павел Есенюк – штамп трусливой власти. Комиссарская кожанка и фуражка чекиста – гебист, косящий от фронта. Эвакуация завода, спешащего на восток, чтобы скорее слабыми руками этих баб и детей начать ковать оружие, помогать мужьям на фронте, заменяется высылкой. Вместо "эшелона особого назначения" рисуется "столыпинский вагон" репрессированных переселенцев…
К финалу драматургом Ю. Батуриной все "мотивы" отбрасываются совсем.
Произвольно вводятся другие первоисточники. Девочка Нина (арт. Наталья Шульга) встает на стульчик, чтобы прочесть стихи ("Баллада о верности" С. Гудзенко). Еще один стереотип военной тематики – дети не только рисовали войну, но и выступали перед ранеными.
Возникают свои сюжетные ходы. Эти же озорники дети, вместо того, чтобы искать нужные дрова, притаскивают откуда-то ненужный чемодан с письмами. Взрослые возмущены, требуют чужие солдатские письма не читать, а идти за хворостом и положить чемодан, где взяли. Это – для включения в композицию подлинных писем с фронта.
Наконец просто вставляются концертные номера. Моряк (?) (в программке "Солдат" – арт. Александр Карпов) под гитару поет "На безымянной высоте" из послевоенного (1963 г.) фильма "Тишина" [...]
Заканчивается дивертисмент кинороликом – атрибутом, ставшим уже обязательным для всех постановок Юлии Батуриной. Крутятся знакомые кадры кинохроники возвращения мужей с фронта. Долго-долго камера следит, как звенят рельсы под эшелоном победителей, едущих той же дорогой на восток…
Поставленный на сцене вагончик оказался вдруг поперек общей Победной магистрали!
Новый жанр "рисунок карандашом" – это знакомый по школьной самодеятельности сценарий праздничного мероприятия!
От полного провала спасают актеры.
Схему штампов они наполняют правдой жизни спектаклей игранных когда-то и еще идущих в репертуаре – "Король Матиуш I" (Александр Клоков) "А зори здесь тихие" (Вячеслав Ишин), "Камень" (Борис Павлович)… Их человеческая энергетика спасает постановку, заставляя замирать в тишине зал. Честность их личной гражданской позиции – мощный противовес неряшливости "датного рисования". Они живут вместе со всеми, опаленные той далекой по времени, но близкой по судьбам наших семей вселенской бедой, для всех нас Победа – "праздник со слезами на глазах"…
…Один из постоянных театралов очень точно определил новую постановку Театра на Спасской – НЕБРЕЖНОСТЬ.
Небережение актеров, пренебрежение к зрителю.
Это начинает вырисовываться фирменным знаком нового главного режиссера, и новшеством в прокатной политике театра. Тиражируются уже поставленные где-то "датные" спектакли. Произвольно ломается и дописывается текст, компонуя стереотипные клише и штампы. Так было в новогодние каникулы: собрана в кучу под кассовым названием "Морозко" вся атрибутика заезженных новогодних телешоу (вплоть до Верки Сердючки!) и устроен "чес" – по два-три спектакля одного названия на все время школьных каникул. То же самое и под нынешнюю юбилейную дату – тот же "чес" – "по мотивам пьесы М. Рощина "Эшелон" гоняли по два раза в день...
Слышал отзывы: "Ну и что? Нареканий нет, это еще не самый худший вариант, у других есть спектакли и хуже". Да, наверняка есть! Но горько, что один из лучших когда-то театров страны готов ныне уподобиться торгашам, которые, дабы сбыть залежалый товар и пользуясь юбилеем, готовы обмотать георгиевской ленточкой даже пипифакс.
Горько и стыдно!
Юрий Бабин, театровед.
11 мая 2015 г.