— Ваше доверие делает мне честь, польщен. Однако я не могу удовлетворить вашу просьбу.
— У вас нет таких денег?
— В моей кассе гораздо больше этой суммы, в банковских ассигнациях и золотом...
— О, сколько лишних слов!.. Вам нужна моя подпись? Пожалуйста, и покончим с этим...
— Если поверить, что вы действительно герцогиня де Люсене...
— Приезжайте через час в особняк герцога де Люсене. Я подпишу там все, что нужно подписать.
— Герцог тоже подпишет?
— Я не понимаю вас, сударь...
— Одной вашей подписи для меня недостаточно.
Жак Ферран с жестокой радостью наслаждался тревожным нетерпением герцогини, которая под маской хладнокровного презрения скрывала глубокую озабоченность и... страх.
К тому времени она осталась почти без денег. Еще накануне ее ювелир одолжил ей значительную сумму под залог ее драгоценностей, часть которых была у гранильщика Мореля. Эта сумма позволила оплатить векселя де Сен-Реми и успокоить его других кредиторов. Дюбрей, фермер из Арнувиля, уже выплатил за аренду земли на год вперед; а время не терпело! К тому же, к несчастью для герцогини, двое из ее друзей уехали куда-то из Парижа. Она полагала, что виконт де Сен-Реми был невиновен ни в каких подделках. Он сказал, и она поверила, что он стал жертвой двух мошенников, но его положение было ужасно. Если его обвинят, бросят в тюрьму... Даже если он скроется, убежит, его имя все равно будет опозорено.
Эти страшные мысли заставили герцогиню содрогаться от ужаса... Она слепо любила этого человека, такого ничтожного и в то же время наделенного таким очарованием. Ее любовь к нему, ее страсть были одним из тех беспорядочных увлечений, которые женщины ее характера и ее воспитания обычно испытывают, когда первые цветы их молодости облетают и они приближаются к возрасту зрелости.
Жак Ферран пристально наблюдал за малейшими движениями лица герцогини, которое казалось ему все прекраснее и привлекательнее. Он смотрел на нее с ненавистью и сдержанным восхищением и с жестокой радостью старался побольнее уязвить своими отказами эту женщину, которая могла испытывать к нему только презрение и гадливость.
Герцогиню возмущала даже мысль обратиться к нотариусу с чем-то похожим на просьбу, и в то же время она понимала, что иного способа нет и что только этот человек может спасти виконта де Сен-Реми.
— Поскольку у вас есть необходимая мне сумма и вы знаете мои гарантии, почему же вы мне отказываете?
— Потому что у мужчин есть свои капризы, как и у женщин, сударыня.
— Но что же это за каприз, который заставляет вас поступать вопреки вашим интересам? Потому что, повторяю, назовите ваши условия, любые! — и я их приму.
— Вы примете любые мои условия? — многозначительно спросил нотариус.
— Любые!.. Две, три, четыре тысячи франков, если хотите, больше! Потому что вся моя надежда только на вас, — с детской откровенностью призналась герцогиня. — Мне больше негде взять эти деньги до завтра. А они нужны сейчас, это необходимо, совершенно необходимо! Вы понимаете? Поэтому, повторяю, я готова на любые ваши условия, чего бы мне это ни стоило, на любые...
Нотариус начал задыхаться, в висках у него стучало, все лицо налилось кровью; к счастью зеленые стекла очков скрывали похотливые огоньки в его глазах. Жгучее облако замутило его разум, обычно такой холодный и ясный, он обезумел. В своем гнусном ослеплении он принял последние слова герцогини за недостойное предложение; он увидел своим помутившимся от похоти взглядом эту гордую женщину, подобную придворным дамам минувшего века, готовой на все ради чести своего любовника и, может быть, даже на еще более унизительные жертвы ради его спасения. Все это было глупо и подло, но мы уже говорили, что Жак Ферран иногда превращался в тигра или волка, и тогда все звериное в нем затмевало все человеческое.
Он вскочил и подбежал к герцогине.
Она также быстро встала и с удивлением взглянула на него.
Поистине необъяснимы противоречия в человеческом характере! При виде уродливо возбужденного лица Феррана и разгадав его странные, страшные и смешные вожделения, герцогиня, несмотря на все свои страхи и тревоги, разразилась таким откровенным, звонким и безудержным смехом, что ошеломленный нотариус отшатнулся.
Не давая ему и слова промолвить, герцогиня продолжала хохотать, безумно забавляясь нелепостью этой сцены. Она опустила вуаль на лицо и между двумя взрывами смеха едва смогла объяснить нотариусу, ошеломленному от ярости и злобы:
— Господи, такую услугу, говоря откровенно, я могла бы попросить у герцога де Люсене!
Она вышла, продолжая смеяться так громко, что раскаты ее хохота нотариус слышал даже за закрытой дверью своего, кабинета.
Жак Ферран постепенно пришел в себя и проклял свою неосторожность. Однако он понемногу успокоился, пораздумав о том, что в конечном счете герцогиня наговорила много такого, что могло бы ее очень скомпрометировать.
И все же это был для него неудачный день. Он погрузился в самые мрачные мысли, когда потайная дверца его кабинета вдруг открылась и вбежала взволнованная Серафен.
— Ах, Ферран! — воскликнула она, заламывая руки. — Вы были тысячу раз правы, когда говорили, что когда-нибудь мы погибнем из-за того, что оставили ее в живых!
— Кого?
— Эту проклятую девчонку!
— Что случилось?
— Пришла одноглазая старуха, я ее не знаю, но Турнемин отдал ей малышку, чтобы избавить нас от нее, четырнадцать лет назад, когда мы сказали, будто она умерла... О господи, кто бы мог подумать!..
— Говорите же, что было дальше?
— Эта кривая старуха сейчас приходила... Она была здесь... Она сказала, что знает меня, что это я отдала ей ребенка.
— Проклятье! Кто мог это сказать ей? Турнемин сейчас на каторге...
— Я все отрицала, обзывала эту одноглазую лгуньей, но поди же ты! Она твердит, что разыскала эту маленькую девочку, которая теперь выросла, знает, где она, и может все рассказать, всех нас выдать...
— Что за день сегодня, весь ад раскрылся, чтобы поглотить меня? — воскликнул нотариус в припадке ярости, исказившем до безобразия его лицо.
— Господи, что сказать этой женщине? Что обещать ей, чтобы она молчала?
— Как она выглядела? Состоятельной?
— Я обозвала ее побирушкой, но она потрясла передо мной своим грязным кошельком: там звенело серебро.
— Она знает, где сейчас эта девушка?
— Говорит, что знает.
«И это дочь графини Сары Мак-Грегор, — сказал себе ошеломленный Ферран. — Подумать только, вот сейчас она предлагала мне сколько угодно, чтобы я подтвердил, что ее дочь не умерла... А она жива! Я могу вернуть ее матери!.. Но что же делать с фальшивым свидетельством о смерти? Если начнется расследование, я пропал! Одно преступление наведет на след остальных».
Минуту помолчав, он сказал госпоже Серафен:
— Значит, эта кривая знает, где сейчас девушка?
— Да.
— И она обещала вернуться?
— Завтра.
— Напиши Полидори, чтобы он был у меня сегодня вечером к девяти.
— Вы хотите отделаться от этой девушки, а заодно от кривой старухи?.. Не много ли за один раз, Ферран?
— Я сказал: напиши Полидори, чтобы он был у меня к девяти часам!.
Вечером того же дня Родольф сказал Мэрфу, которому так и не удалось проникнуть в кабинет нотариуса:
— Прикажите барону Грауну немедленно отправить курьера... Необходимо, чтобы Сесили была в Париже через неделю, и не позднее.
— Опять эта чертовка? Неверная жена этого несчастного Давида, столь же подлая, сколь соблазнительная! Зачем это вам?
— Зачем? Об этом вы спросите через месяц у нотариуса Жака Феррана.
Глава XX.
ДОНОС
В день, когда Лилия-Мария была похищена Сычихой и Грамотеем, часам к десяти вечера на ферму Букеваль прискакал всадник, сказал, что он от г-на Родольфа, и утешил г-жу Жорж, чтобы она не беспокоилась о своей юной подопечной, которая вернется к ней не сегодня, так завтра. По многим и очень важным соображениям, добавил этот человек, г-н Родольф просит г-жу Жорж, если у нее есть какие-либо пожелания, не писать ему в Париж, а передать это срочное письмо ему, он вручит его сам.
Это был тайный посланец Сары.
Благодаря такой хитрости она успокаивала г-жу Жорж и могла на несколько дней отдалить тот момент, когда Родольф узнает о похищении Певуньи.
За это время Сара надеялась заставить Жака Феррана помочь ей в подлой махинации — подмене ребенка, о чем мы уже говорили.
Но это было еще не все...
Сара хотела избавиться от г-жи д'Арвиль, которая внушала ей серьезные опасения и которую она чуть не погубила, если бы не проницательность Родольфа.
На следующий день, когда маркиз проследил свою жену до дома на улице Тампль, Том пришел туда, без особых трудностей заставил разговориться г-жу Пипле и узнал, что молодая женщина, которую едва не застиг ее муж, была спасена благодаря ловкости одного из жильцов, некоего Родольфа.
Зная об этих обстоятельствах, но не имея никаких существенных доказательств свидания, которое Клеманс якобы назначила Шарлю Роберу, Сара замыслила другой коварный план. Он сводился к тому, чтобы послать маркизу д'Арвиль анонимное письмо, которое должно было их окончательно поссорить или, во всяком случае, заронить в душу маркиза такие страшные сомнения, чтобы он решительно запретил своей жене встречаться с принцем. Вот текст этого письма:
«Вас недостойно обманули. Вашу жену предупредили, что вы за нею следите и она придумала, будто занимается благотворительностью, а на самом деле она шла на свидание с очень высокой особой, которая сняла комнату на пятом этаже, в доме по улице Тампль, под именем Родольфа. Если вы сомневаетесь в этих обстоятельствах и они кажутся вам странными, сходите на улицу Тампль в дом семнадцать, порасспрашивайте, опишите внешность сиятельного жильца, о котором идет речь, и убедитесь, что вы самый доверчивый и добродушный муж, которого гнусно обманывают. Не пренебрегайте этим предупреждением, иначе многие подумают, что вы еще и слишком близкий друг принца».
Это письмо было отправлено по почте самой Сарой около пяти часов в тот день, когда она побывала у нотариуса.
В тот же день, приказав Грауну как можно скорее вызвать в Париж Сесили, Родольф вечером отправился на прием к супруге посла, г-же***. После этого он должен был зайти к маркизе д'Арвиль, чтобы сообщить, что нашел ей дело, заслуживающее ее внимания и милосердия.
Последуем за ним сразу к маркизе д'Арвиль. Мы узнаем из их беседы, что эта юная женщина, которая до сих пор относилась к своему супругу с предельной холодностью, последовала благородным советам Родольфа и проявила великодушие и понимание.
Маркиз и его супруга только что отобедали. Сцена происходила в маленькой гостиной, которую мы уже описывали. Лицо Клеманс было нежным и сочувственным, сам маркиз выглядел менее печальным, чем обычно.
Заметим, что он еще не получил новое и гнусное анонимное письмо Сары.
— Что вы делаете сегодня вечером? — спросил он машинально свою жену.
— Я не стану выходить... А вы?
— Право, не знаю, — ответил он со вздохом. — Эти светские сборища невыносимы... Наверное, проведу этот вечер, как всегда... в одиночестве.
— Почему же в одиночестве? Ведь я никуда не поеду! Маркиз д'Арвиль посмотрел на жену с удивлением.
— Да, конечно... однако...
— Так в чем же дело?
— Я знаю, что вы предпочитаете оставаться у себя, когда не выезжаете в свет...
— Это так, но у меня свои капризы, — с улыбкой ответила Клеманс. — Сегодня я очень хотела бы разделить свое одиночество с вами... если вы не возражаете.
— Это правда? — взволнованно воскликнул маркиз. — Как вы добры, что угадали мое желание, которое я не смел даже высказать!
— Знаете, друг мой, ваше удивление похоже на упрек.
— Упрек? О нет, нет, но после моих жестоких и несправедливых подозрений я не мог и надеяться, что вы проявите такую доброту, поэтому, признаюсь, она меня удивила, но такая неожиданность — бесценный подарок.
— Забудем прошлое, — сказала маркиза с доброй улыбкой.
— Клеманс, как могу я все позабыть? — печально ответил маркиз. — Я осмелился вас заподозрить. Сказать вам, до какой низости довела меня слепая ревность?.. Но что все это по сравнению с моей виной перед вами, куда более страшной и непоправимой?
— Забудем прошлое, говорю вам, — сказала Клеманс, гоня от себя горестные воспоминания.
— Я не ослышался? Вы сможете тоже забыть это?
— Я надеюсь.
— И это правда? О Клеманс... такое великодушие... Однако нет, нет, я не верю в подобное счастье! Я от него отказался навсегда.
— И вы были неправы, теперь вы это видите.
— Господи, как все переменилось! Уж не сон ли это? О, скажите мне, что я не ослышался!
— Нет, вы не ослышались.
— В самом деле, вы смотрите на меня не так холодно. И голос ваш теплее... Скажите, неужели это правда? Может быть, это все мне только кажется?
— Нет, ибо я тоже перед вами виновата.
— Вы?
— И во многом. Разве я не была по отношению к вам несправедлива и даже жестока? Разве я подумала, что вам пришлось проявить редкое мужество, почти сверхчеловеческое самообладание, чтобы жить, как вы жили? Одинокий, несчастный... Как могли вы противиться единственной возможности найти утешение в браке с той, кого вы полюбили. Увы, когда человек страдает, он ищет утешения в великодушии своих близких... До сих пор вы рассчитывали только на мое великодушие... Так вот, я постараюсь вам доказать, что вы не были неправы.
— О, говорите, говорите! — воскликнул маркиз д'Арвиль, восторженно сжимая руки.
— Наши судьбы связаны навсегда, и я сделаю все, чтобы жизнь ваша не была так печальна...
— Господи! Боже мой! Клеманс, неужели вы мне это говорите?
— Прошу вас, не удивляйтесь так... Мне это тяжело... Я слышу в этом упрек, горький упрек моему поведению в прошлом... Кто же пожалеет вас, кто протянет вам дружескую руку помощи, если не я? Меня осенила добрая мысль... Я подумала, хорошенько подумала о прошлом и будущем. Я признала свои ошибки и, мне кажется, нашла способ их исправить...
— Ваши ошибки? Бедная женщина!
— Да, на другой же день после нашей свадьбы я должна была обратиться к вашей совести и потребовать расторжения брака...
— Клеманс, умоляю!.. Сжальтесь!
— Но, раз уж смирилась со своим положением, я должна была оправдать его добротой и преданностью, а не быть вам постоянным молчаливым упреком, проявляя холодное высокомерие. Я должна была утешить вас в этом страшном несчастье и помнить только, что это ваша горькая беда. Постепенно я бы привыкла к роли сестры милосердия, к заботам о вас, может быть, даже к жертвам, а ваша признательность возместила бы мне все, и тогда... Но что с вами, господи? Вы плачете!..
— Да, плачу... И это благостные слезы... Вы не знаете, какие новые чувства пробуждают во мне ваши слова! О Клеманс, позвольте мне поплакать!.. Только сейчас я понял, какое преступление совершил, связав вашу судьбу с моей, печальной судьбой!
— А я только сейчас почувствовала, что могу все забыть и простить. Ваши покаянные слезы принесли мне счастье, о котором я даже не знала. Поэтому мужайтесь, мой друг, мужайтесь! Не суждена нам райская и беспечная жизнь, но утешимся в исполнении долга, предназначенного нам судьбой. Будем терпимы друг к другу, а если станем слабеть, то поглядим на колыбель нашей дочки, отдадим ей все наши добрые чувства, и у нас еще останутся печальные и святые радости...
— Ангел, вы просто ангел!.. — воскликнул маркиз д'Арвиль, сжимая руки и глядя на жену со страстью и восхищением, — О Клеманс, вы сами не знаете, какое счастье и горе принесли мне! Вы не знаете, что самые жестокие ваши слова и самые горькие упреки в прошлом, быть может мною заслуженные, не ранят меня столь глубоко, как сейчас ваше нежное снисхождение, ваша великодушная терпимость... И все же, несмотря ни на что, вы пробуждаете во мне надежду. Вы даже не представляете, о каком будущем я смею мечтать!
— И вы можете полностью и слепо верить во все, о чем я говорю, Альбер. Моя решимость тверда, клянусь вам, и я от своего решения не отступлюсь. Позднее я смогу представить вам новые доказательства...
— Доказательства? — воскликнул маркиз, ошеломленный столь неожиданной радостью. — Какие доказательства? Разве я в них нуждаюсь? Ваш взгляд, ваш тон, божественное выражение лица, которое делает вас еще прекраснее, мое сердце, которое бьется и трепещет, — разве все это не доказывает мне; что вы говорите святую правду? Вы знаете, Клеманс, мужчины ненасытны в своих желаниях, — добавил маркиз, приближаясь к креслу своей жены. — Однако ваши благородные и трогательные слова внушают мне надежду, даже смелость надеяться на счастье... которое еще вчера казалось мне безумной и недостижимой мечтой!
— О чем вы? — спросила Клеманс, немного встревоженная страстными словами мужа. — Я не совсем понимаю...
— Да, да! — воскликнул он, сжимая руку жены. — Ваша нежность, ваши заботы, ваша любовь... Вы слышите, Клеманс?.. Любовь! Я надеюсь на вашу любовь, не на бледную, чуть теплую симпатию, а на пылкую страсть, подобную моей... О, вы не знаете глубины этой страсти! Я не смел даже говорить о ней... Вы всегда были ко мне так холодны... Никогда ни единого доброго слова... Никогда ни одного из тех слов, которые сейчас заставили меня плакать... и сейчас внушают надежду на счастье... Да, на счастье, которое я заслуживаю! Ибо я всегда так любил вас... и так страдал, не смея об этом сказать... Сердце мое разрывалось от боли, и я страдал. Я страшился людей, у меня был замкнутый, угрюмый характер, и все от этого. И представьте, каково было мне, ведь в моем доме жила очаровательная и обожаемая женщина, моя жена, которую я жаждал с пылкой любовью, сгорал от страсти, но был обречен на одинокие, горячечные бессонные ночи... О нет, вы не знаете моих слез отчаяния, моей бессильной ярости! Уверяю вас, если бы знали, вы бы сжалились надо мной. Но что я говорю? Разве вы об этом не знаете? Не догадывались о моих мучениях? Вы все поняли, обо всем догадались и понимали меня... Ваша несравненная красота, ваша грация, обаяние перестанут быть для меня повседневной сладостной пыткой, не так ли? Это самое драгоценное из всех сокровищ, которые принадлежат мне и которым я не обладаю... оно будет скоро моим... Да, мое сердце, мое опьянение, моя невыразимая радость говорят мне, что так оно и будет! Не правда ли, моя любимая, моя нежная подруга?
С этими словами маркиз д'Арвиль припал к руке своей жены со страстными поцелуями.
Клеманс, ошеломленная тем, как неправильно понял ее маркиз, испытала ужас и почти отвращение и чуть было не отдернула свою руку.
Лицо ее слишком откровенно выражало ее чувства, чтобы маркиз мог в них ошибаться.
Это было для него ужасным ударом. Лицо его исказилось гримасой отчаяния. Г-жа д'Арвиль живо протянула ему руку и воскликнула:
— Альбер! Клянусь вам, я буду вам самой верной подругой, самой нежной сестрой... но не более... Простите, простите меня, если мои слова подали вам надежду, которой никогда не сбыться... Я не смогу!
— Никогда?.. — воскликнул маркиз д'Арвиль, устремив на свою жену умоляющий и отчаянный взгляд.
— Никогда, — ответила Клеманс.
Это единственное слово, и как оно было произнесено, дало понять, что решение ее окончательное.
Родольф своими уговорами убедил Клеманс, что она должна нежно заботиться о своем муже, и она на это решилась, но испытывать к нему любовь не могла.
И еще одно чувство, более властное, чем ужас, презрение или ненависть, навсегда отталкивало ее от мужа.
Это было непреодолимое отвращение.
После минуты тягостного молчания маркиз д'Арвиль смахнул рукой слезы и сказал своей жене с печалью и горечью:
— Простите, что я так ошибся. Простите, что я понадеялся так безумно...
И, помолчав, он воскликнул:
— Боже, как я несчастен!
— Друг мой, — тихонько сказала ему Клеманс, — я не хотела бы вас упрекать, и все же. Неужели для вас ничего не значит мое обещание, что я буду вам самой нежной сестрой?.. Моя дружба и преданность — не заменят ли они вам то, что не может вам дать любовь? Надейтесь! Надейтесь на лучшие дни... До сих пор вы находили, что я безразлична к вашим горестям. Теперь вы увидите, как я вас жалею и какое утешение вы найдете в моем сочувствии.
Постучав, вошел лакей и сказал Клеманс:
— Его высочество великий герцог Герольштейна спрашивает маркизу, может ли она его принять.
Клеманс взглядом спросила мужа. Д'Арвиль, овладев собой, ответил жене:
— Разумеется! Лакей вышел.
— Простите меня, друг мой, — продолжала Клеманс. — Я не отказываюсь принимать... И к тому же вы так давно не видели принца; он будет рад увидеть вас здесь.
— Я тоже с удовольствием, — ответил маркиз д'Арвиль. — Однако, признаюсь, я сейчас так взволнован, что предпочел бы принять его в другой день...
— Я вас понимаю... Но что делать? Вот и он.
В тот же момент лакей объявил о госте, и Родольф вошел.
— Бесконечно счастлив, что имею честь видеть вас, сударыня, — сказал Родольф. — И дважды счастлив, что мне довелось встретиться с вами, дорогой мой Альбер, — добавил он, обращаясь к маркизу и дружески пожимая ему руку.
— В самом деле, монсеньор, я уже давно не имел чести выказать вам мои самые...
— Полно, полно! А кто виноват, господин невидимка? Последний раз, когда я пришел поухаживать за госпожой д'Арвиль, я вас спрашивал, но вы куда-то исчезли! Вот уже три недели, как вы обо мне забываете; это непростительно...
— Не жалейте его, монсеньор! — с улыбкой сказала Клеманс. — Маркиз д'Арвиль столь же виноват перед вами, сколь глубока его преданность вашему величеству, и лишь из этого можно судить о тяжести его вины.
— Простите мое тщеславие, но, понимаете, что бы ни сделал д'Арвиль, я никогда не усомнюсь в его преданности. О, я не должен был этого говорить!.. Иначе он примет мои слова как поощрение своему невниманию ко мне.
— Поверьте, монсеньор, лишь крайние и непредвиденные обстоятельства не позволяли мне пользоваться вашей добротой...
— Между нами, дорогой Альбер, мне кажется, вы относитесь к истинной мужской дружбе слишком платонически: зная, что вас любят, вы не слишком заботитесь о том, что друзьям нужно что-то давать, получая нечто реальное.
Маркизу слегка покоробило это легкое отступление от придворного этикета, но в этот момент появился лакей с письмом для г-на д'Арвиля.
Это было анонимное письмо Сары Мак-Грегор, в котором она утверждала, что принц — любовник маркизы.
Из уважения к принцу маркиз отстранил рукой маленький серебряный поднос с письмом и сказал слуге:
— Потом... Позднее...
— Дорогой Альбер, — сказал Родольф самым любезным тоном. — Неужели я вас стесняю?
— Монсеньор...
— С разрешения маркизы... прошу вас, прочтите это письмо.
— Уверяю вас, монсеньор, тут нет никакой срочности...
— Еще раз, Альбер, прочтите это письмо!
— Но, монсеньор...
— Я прошу вас... Я велю вам!
— Если ваше высочество желает, — растерянно сказал маркиз и взял письмо с подноса.
— Да, я желаю, и желаю, чтобы вы относились ко мне как к другу.
Затем он обратился к маркизе, пока д'Арвиль распечатывал роковое письмо, о содержании которого Родольф не мог даже подозревать, и добавил с улыбкой:
— Вы одержали победу! Вам снова удалось переубедить этого неисправимого упрямца!
Маркиз д'Арвиль подошел к одному из канделябров у камина и открыл письмо Сары Мак-Грегор.
Часть V
Глава I.
СОВЕТ
Родольф и Клеманс мирно беседовали, пока д'Арвиль во второй раз перечитывал письмо Сары.
Лицо маркиза оставалось спокойным, лишь рука его заметно подрагивала, когда он, чуть помедлив, спрятал письмо в карман жилета.
— Я рискую еще раз показаться дикарем, — сказал он с улыбкой Родольфу, — но прошу у вас позволения, монсеньор, пойти ответить на это письмо, которое оказалось важнее, чем я думал.
— Я вас еще увижу сегодня?
— Боюсь, не смогу удостоиться этой чести, монсеньор. Надеюсь, ваше высочество извинит меня.
— Какой непредсказуемый человек! — весело сказал Родольф. — Может быть, вы, сударыня, сумеете его удержать?
— Я не осмелюсь и пытаться, если вы потерпели в этом неудачу, ваше высочество.
— Серьезно, дорогой Альбер, прошу вас, постарайтесь вернуться к нам, когда покончите с этим письмом... Если же не сумеете, обещайте уделить мне несколько минут утром... Мне так нужно вам многое рассказать.
— Для меня это большая честь, ваше высочество, — ответил маркиз с глубоким поклоном.
Он удалился, оставив Клеманс наедине с принцем.
— Ваш муж чем-то озабочен, — сказал Родольф маркизе. — Улыбка у него показалась мне вымученной.
— Когда ваше высочество приехали, д'Арвиль был глубоко взволнован и с трудом сумел это скрыть от вас.
— Может быть, я приехал некстати?
— Наоборот, монсеньор. Вы меня избавили от продолжения трудного разговора.
— Каким образом?
— Я сказала мужу о своем решении установить между нами иные отношения, обещая ему поддержку и утешение во всем остальном.
— Наверное, он был счастлив!
— Сначала так же счастлив, как я; ибо слезы его, его радость вызвали у меня такое чувство, какого я еще никогда не испытывала... В прошлом я думала, что мщу ему своими упреками, своей горькой иронией... Грустное отмщение! Моя печаль становилась потом еще горше. И вот сейчас... все переменилось! Я спросила мужа, собирается ли он сегодня выезжать. Он печально ответил, что останется дома, как это уже частенько бывало. Когда я предложила посидеть вместе с ним... если бы видели, как он изумился, монсеньор! Его лицо, всегда такое мрачное, вдруг озарилось! Ах, вы были тысячу раз правы, нет ничего прекраснее, чем дарить нежданное счастье!
— Но каким образом эти доказательства доброты с вашей стороны привели к столь печальному окончанию вашего разговора?
— Увы, монсеньор, — ответила Клеманс краснея. — Я подала ему надежду на тихое счастье, которое могла подарить, однако мои слова пробудили в нем гораздо более пылкие надежды, о которых я даже не думала... потому что удовлетворить их я не в силах.
— Понимаю... Он вас так нежно любит...
— Вначале я была бесконечно тронута его признательностью, но затем была столь же испугана и ошеломлена его страстными речами... И наконец, когда в порыве чувств он припал губами к моей руке, смертельный холод охватил меня и я не сумела скрыть свой ужас... Я нанесла ему тяжкий удар, выразив таким образом, насколько невозможна для меня его любовь... Мне очень жаль... Однако маркиз, по крайней мере сейчас, убедился, что, несмотря на мое возвращение, может ожидать от меня только самой преданной дружбы, но не более...
— Мне жаль его, но я не могу вас порицать. Есть чувства слишком глубокие, священные. Бедный Альбер! Такой добрый, такой справедливый и при этом с таким храбрым сердцем и такой пылкой душой! Если бы вы знали, как давно меня беспокоила его невыразимая печаль, хотя мне и не была известна ее причина... Что ж, подождем, время все рассудит. Постепенно он оценит по достоинству дружбу, которую вы ему предлагаете, и смирится, как мирился до сих пор со своим положеньем, не слыша от вас добрых слов утешения.
— Но теперь он будет слышать их все время, клянусь вам, монсеньор!
— А теперь подумаем о других несчастьях. Я пообещал вам благотворительное дело, похожее на захватывающий роман... Только что мне удалось выполнить мое обещание.
— Так скоро, монсеньор? О, я счастлива!
— Да, мне просто необычайно повезло, когда я снял ту бедную комнатку на улице Тампль, о которой я вам говорил... Вы не можете представить, сколько интересного и странного я нашел в этом доме!.. Прежде всего, ваши подопечные из мансарды пользуются всеми благами, которые обещало им ваше посещение, хотя им еще предстоят жестокие испытания... Но не буду вас огорчать... Когда-нибудь вы узнаете, какие ужасные беды могут разом обрушиться на одну семью...
— Как же они, должно быть, благодарят вас!
— Они благословляют ваше имя.
— Вы помогли им от моего имени, монсеньор?
— Чтобы добрая помощь показалась им слаще... Кроме того, я всего лишь исполнил ваши обещания.
— О, я пойду к ним и расскажу всю правду, чтобы они знали, кто их истинный благодетель.
— Не делайте этого! Вы знаете, у меня в этом доме комната, и нам следует опасаться новых трусливых козней ваших и моих врагов... К тому же Морели сейчас ни в чем не нуждаются... Подумаем лучше о нашем деле. Речь идет о бедной матери и ее дочери, которые жили раньше в полном достатке, а теперь, в результате подлых интриг, доведены до последней крайности.
— Несчастные женщины! Где они живут?
— Я этого не знаю.
— Но как же вы узнали об их беде?
— Вчера я побывал в Тампле... Вы знаете, что такое Тампль, маркиза?
— Нет, монсеньор.
— Это очень забавный с виду базар; я отправился туда купить кое-что с моей соседкой с пятого этажа...
— Вашей соседкой?
— Я же говорил, что снимаю комнату на улице Тампль.
— О, я забыла, монсеньор.
— Эта соседка, прелестная маленькая гризетка, зовут ее Хохотушка, и она в самом деле все время смеется, и у ней никогда не было любовника.
— У гризетки — и такая добродетель?
— Тут дело не только в добродетели; она ведет себя так скромно, потому что на любовные интрижки, как она сама говорит, у нее просто не хватает времени, потому что ей приходится шить по двенадцать — пятнадцать часов, чтобы заработать двадцать пять су, на которые она живет.