Я весь урок сидела без движенья
И получила «пять» за поведенье.
А кто сидел с движеньем – те «четыре»,
А те, кто дрались, тройки получили.
А Жене «два» поставили в дневник,
Хоть он у нас хороший ученик.
Но весь урок смеялся этот Женя
Над тем, как я сидела без движенья.
Тоже «слоёный пирог». Над чем дети смеются – понятно. А над чем мы, уважаемые коллеги?..
Учимся и культуре спора: ждать, не перебивая, пока дадут слово, внимательно выслушивать речь оппонента, отвечать доказательно и сдержанно, точно формулировать вопросы и ответы.
Такой урок – бальзам для моих бедных ушей, истерзанных совсем другими вопросами. Вспоминаю начало нашей совместной работы.
– Товарищи, сейчас мы выполним следующее задание. Прочитайте упражнение 17.
Далее подробно всё разъясняю. Повторяю для верности. Вроде всё.
– Вопросы есть?
И тут начинается!
– А какое упражнение делать?
– А его писать, да?
– А что, 17‑е упражнение писать?
– А что, 17‑е упражнение делать, да?
– А писать в тетради, да?
– А какое упражнение делать?
Скажите, пожалуйста, может ли человек ответить на эти вопросы десять раз подряд и при этом остаться в добром здравии?! Казалось бы, ничего особенного, просто дети не поняли. Но беда в том, что дети и не старались понять. И тогда мы разделили вопросы на умные и глупые. Ребята научились видеть грань между ними, сами высмеивали «задавателей» нелепых вопросов. Но предметом моей особой заботы было то, чтобы они, высмеивая отдельные негативные проявления друг у друга, никогда не переходили на личности.
Взаимоотношения в классе мы строили на уважении. Строили с большим трудом, так как жили не в вакууме окружающая среда не была инертной по отношению к нам. Много раз мы подвергались атакам, как спонтанным, так и организованным, с целью сломить, уничтожить. И мы обязаны были не просто устоять и выжить, но и бороться и побеждать.
На лестнице какой‑то старшеклассник сбил с ног Алешу Щ., тот сильно ударился головой. А этот акселерат, с восторгом безнаказанности нахамив мне на ходу, помчался дальше.
В туалете рыдает девочка: одноклассники насыпали ей за шиворот опилки.
Старшие обижают малышей – так принято в школе. Их самих тоже били, когда они были маленькими и без‑защитными, и теперь они продолжают традицию. Издевательства, унижения, воровство, дикость отношений – всё это считается в школе нормой. Но у моих малышей такие нормы, контрастные нашим, рождали вопросы.
– Скажите, а пионеры и комсомольцы это ведь самые лучшие, правда?
– Конечно.
– Почему же тогда они нас всегда бьют?! Знаете, вот просто идут мимо по коридору и обязательно стукнут или собьют с ног. Так же нельзя!
Что мне ответить?..
Пришлось ввести в обиход новое определение: ненастоящий пионер. Ребята учились узнавать ненастоящих по поступкам, вырабатывали своё к ним отношение. И через театр тоже. На репетициях перед детьми чередой проходят персонажи – носители грубости, жадности, хитрости, нахальства и прочих проявлений безнравственности. У ребят есть бесценная возможность создать как бы черновик жизни: примерить на себя чужое поведение, побывать в шкуре другого человека, умом и душой оценить его позицию, сделать свой выбор на основании наших нравственных норм. Театр – своего рода тренажёр поведения. Здесь идут ежедневные репетиции жизни, моделируются поступки, меняются установки, формируется отношение к людям, к труду, к различным явлениям жизни.
В апреле выступаем на родительском лектории. Программа уже вполне приличная, 10 номеров. Заняты в них 14 человек – крепкое надёжное ядро. Оно втягивает в свою орбиту и остальных. Сейчас все ребята знают все роли, но выступать пока по разным причинам не готовы. Дозревают.
Перед самым началом концерта примчался Антон, весь взмыленный: мама увезла его в центр, а оттуда не могли выбраться – много народу на автобусной остановке, не сесть в автобус. Антон очень переживал, что подведёт нас и ребята его осудят.
– Что ты, Антон, мы же знаем, что ты не подведёшь!
Как же, как же! Я думала, что он по своему фантастическому легкомыслию и по причинам возрастным – ему недавно только 7 лет исполнилось, он в классе самый младший – носится по улицам, а про концерт и думать забыл.
Любопытная деталь: если дети объединены общим увлекательным делом – не игрой в дело, а именно делом, которое нужно другим людям, – у них очень рано появляется хорошее, крепкое чувство ответственности и подвести товарищей становится для них внутренне невозможным.
Вечер состоял из трех частей.
Первая – лекция для родителей по эстетическому воспитанию. Часто этот вопрос понимают очень узко: сходили 10 раз в кино, 2 раза в театр, посетили музей, порисовали, спели «датскую» (т. е. написанную к какой‑то дате) песню – всё, можно ставить галочку, отметить выдающиеся достижения в области эстетического воспитания. Эстетика – наука не только о прекрасном, но и о безобразном тоже. Эти понятия диалектически неразделимы. А греческое aisthetikos означает «относящийся к чувственному восприятию». Воспитывать эстетически – это значит в первую очередь развивать чувства, чтобы по крайней мере было чем воспринимать это самое «прекрасное», и развивать не какие попало чувства, а только те, которые возвышают человека, а не разрушают его, как, скажем, зависть или злорадство.
Вторая часть – «резиновый» монтаж. Это такой вид педагогической работы в школе, когда выводят на сцену 10–15 нормальных, живых и неглупых ребят и представляют залу в качестве заводных игрушек, этаких усовершенствованных шарманок.
Делается это следующим образом. За неделю до выступления, а иногда и накануне учительница раздает самым звонкоголосым детям настриженные листочки «со словами». Как правило, слова смысла не имеют, чувства тоже, сляпаны наспех «к подходящему случаю» слегка зарифмованы, но тем не менее звучат громко и высокопарно. Примерно так:
1‑й. Родине наш октябрятский…
Все. Привет!!!
1‑й. Над всею землей…
Все. Пронесись!!! ‑
2‑й, Во славу былых и грядущих…
Все. Побед!!!
2‑й. Утренник, посвященный тридцатилетию организации наших дорогих шефов, стружечно‑опилочной фабрики…
Все (на пределе возможного). Начнись!!!
Главное в столь торжественном мероприятии – космический масштаб. Октябрятский привет просто обязан пронестись непременно над всей страной, а может, планетой, а ещё лучше – долететь до Луны. Потом трогательные куколки в белых фартучках и с громадными, больше головы бантами так же звонко и бездумно выкрикивают слова о том, что они в ближайшем будущем собираются полететь в космос, освоить там парочку планет, а на Земле построить с десяток новых городов, ну, на худой конец, заводов с трубами. Все реки, сколько их есть, они повернут вспять. (И ведь повернут!..) И, таким образом, станут похожими на взрослых, с которых они, октябрята, без устали берут пример.
В своем плане воспитательной работы учитель с сознанием выполненного долга ставит галочку. В графе «Эстетическое воспитание». Поразмыслив, заодно и в графе «Патриотическое воспитание». А надо бы написать совсем другое: мы делаем вредное для общества дело, приучая ребят болтать и попусту трепать высокие слова, обозначающие дорогие для нас понятия. Мы не покладая рук учим их гнать показуху, развиваем словоблудие, неразборчивость, безвкусицу. С детства и, возможно, навсегда отвращаемся от поэзии. Здесь же один из приспособленчества и карьеризма: за выступление ведь ещё и похвалят, а как же! Такой молодец: говорил громко, и с «выражением», и ни разу не сбился. А того, кто запинался (на особо бредовых строчках), поругают. Вот и готовы «ценностные ориентации».
Третья часть – выступление нашего театра «Смешинка». Держались ребята образцово: сдержанно, с достоинством и уважением к зрителям. Играли радостно и старательно, показали, что первоклассники – это не заводные глупые куклы, а интересные, остроумные люди.
Две последние части были глубоко контрастными по содержанию. Это отметили и родители. После выступления забросали вопросами. Чаще всего звучало с обидой: «А почему наши дети не выступают?» У нас в параллели 6 классов. Вопрос я предвидела и хотела предупредить. Предлагала дать от каждого класса концертные номера. Н. И., выражая общее мнение, дала… нет, не номер, а резкий отпор моим проискам:
– Вы у нас человек новый и свои порядки тут но заводите. Вам поручили отвечать за концерт, вы и готовьте! И отвечайте.
(Ответ в лучших традициях школы.)
– Мы‑то подготовим, и охотно, но что вы ответите родителям?
Так и получилось. И на вопросы родителей трудно было дать вразумительный ответ.
Неприязнь к нам, и ко мне и к детям, со стороны иных коллег усилилась (к счастью, не у всех. Нашлись и доброжелательно настроенные к нам люди).
В конце года окружающая среда пошла в наступление. Посетила нас представитель облоно. Правда, детей не застала, но отчёт потребовала. На всякий случай пригрозила закрыть эксперимент, но забыла при этом поинтересоваться, хотя бы из чисто женского любопытства, что же, собственно, она собралась закрывать. Может быть, работа у нее такая многотрудная – обходить город, узнавать, кто и где пытается работать по‑новому, чтобы потом запрещать и закрывать?
Через день пригласили в облоно, предложили принести все материалы эксперимента. За столом – М. С. Мы с ней поиграли в настольный футбол. Это такая забавная (для начальника – хозяина поля) бюрократическая игра.
Я двигаю папку М. С. Она, не заглядывая в материалы, – мне. И при этом еще и сетует:
– Затеяли вы свой эксперимент, а нам теперь отчитываться. Почему не спросили у нас разрешения?
– А вы бы разрешили? – двигаю ей папку.
– Нет, конечно! – пылко отвечает она, ловким движением избавляясь от папки. И решительно добавляет!
– Эксперимент мы закроем!
– На каком основании? – делаю попытку двинуть папку на её половину, но безуспешно: она начеку.
– На очень простом. С нас спросят, а как мы отчитаемся?
– Ну это же совсем просто: приходите в класс, изучайте, наблюдайте, делайте выводы – вот и отчитаетесь.
Она, язвительно:
– У нас, знаете ли, есть более важные дела, чем ваш эксперимент.
– Но тогда хоть познакомьтесь с материалами, – пробую (увы, безнадежно) заинтересовать её делом.
Она самым решительным образом пресекает мою попытку:
– А что это даст? Мы же детей‑то не видели!
– Так приходите, посмотрите!
– Нам что, по‑вашему, делать нечего?
Гранитная логика.
Закончился учебный год. Я была уверена, что каторжный труд позади, что впереди светлое будущее: работа во II классе и отдых в III. Отдых – это когда создан, живёт, хорошеет и крепнет коллектив, когда любая работа выполняется слаженно и весело. Каторга I класса – это когда нет коллектива, нет общих целей, нормального человеческого общения, а вместо этого сумма капризов и прихотей, помноженная на неумение, незнание, непонимание и нежелание.
Но я ошиблась. Да, коллектив был создан, он рос и креп. Мою работу поддержали и одобрили в лаборатории театра НИИ художественного воспитания АПН СССР. С Александрой Петровной Ершовой, моим научным руководителем, мы запланировали продолжение эксперимента, насколько можно планировать шаги человека, идущего неизвестным путем к светлой цели. В меня верили, и это придавало сил. Тем не менее впереди нас ждали серьёзные испытания: крутые повороты, неожиданные удары. И если в той школе доставалось только мне, то здесь бюрократическая педагогика всей мощью обрушилась на нас – на детей тоже.
Изменился мой стратегический план. Главным в нём стало не только воспитание гармонической личности, а то направление, в котором эта личность идёт, т. е. за что, против чего и с чем борется, какими методами борьбы владеет, обладает ли необходимой гибкостью и стойкостью, умеет ли переносить поражения, собираться с силами и снова и снова идти в бой – до победы.
Главные сражения были впереди.
II класс
В начале II класса к нам прибыло пополнение, и в результате всех перестановок коллектив обновился на одну треть.
Новенькие в коллективе – это целая проблема. У них свои, не известные нам стереотипы поведения, свои представлении, своя позиция. С их приходом меняется структура коллектива, взвихряются привычные отношения, возникают напряжения. От меня требуется «привести всех к общему знаменателю» – так я называю долгую и непростую процедуру их вхождения в коллектив. И ещё выявлять и развивать индивидуальность каждого из новеньких.
С чем они к нам пришли?
Витя Ч. Растёт без отца. Данное обстоятельство я выяснила в первую очередь, так как дети из так называемых неполных семей, как правило, растут травмированными, с различными перекосами натуры. Притом сам ребенок чаще всего не осознает причин своей боли. Порой и острой боли не чувствует – она загнана внутрь и незаметно делает свое чёрное дело. Витя – мальчик флегматичный, неуклюжий, с некоторыми странностями в поведении. Чувствуется крепкий характер. С мамой они большие друзья.
Сережа О. Оставлен на второй год, наблюдается у психиатра. Тормоза отсутствуют. Схема его поведения: импульс – немедленное действие – неприятность – обдумывание – раскаяние (самое искреннее!) – и всё сначала. Как бы это мне поменять местами звенья цепи? Интеллект‑то у ребенка в норме, не в норме эмоциональная и волевая сферы.
Лена О. Тонкая и лёгкая, с синими глазищами в пол‑лица. Они смотрят на мир ангельски‑кротко, но, когда в нём что‑то происходит не так, как захотела Лена, эти глаза начинают метать молнии. Елена вошла в нашу жизнь со страшным грохотом, принесла с собой целый чемодан капризов, прихотей, дурных привычек и позицию пупа Земли. В семье она занимала место красна солнышка, вокруг которого послушно вертелись по своим орбитам остальные члены семьи. Папа полагал, что держит дочь в строгости. Вот, например, когда она в чем‑то провинится, он ей не разрешает вечером вместе со всеми смотреть телевизор, а если она настаивает – выключает его, а если Елена включит – вытаскивает предохранитель и надежно прячет.
Н‑да…
Света. Какая‑то оцепеневшая, рыхлая и внешне, и внутренне. Основные ее занятия – жевать и дремать. Толком ничего не умеет: ни писать, ни читать, ни считать. О решении задач, о каком‑то думании я и не говорю. И если у Елены есть на что опереться – у неё ого‑го какой характер! – то здесь даже не представляю, за что ухватиться: вместо характера какой‑то кисель. В ушах серьги (немаловажная деталь). Растёт без отца.
С Еленой они подруги: та любит повелевать, эта подчиняться.
Приходим в столовую. Елена, поковыряв ложкой манную кашу, изображает на лице крайнюю степень отвращения и во всеуслышание заявляет:
– Фу, какая гадость! Что это ещё за каша! Детей хотят отравить!
Света с радостью вторит своему кумиру:
– Да, какая гадость!
Ребята с недоумением смотрят на них. У нас принято уважительное отношение к еде. Если у кого‑то нет аппетита, может, дома хорошо позавтракал, он часть порции или даже всю отдаёт товарищу: некоторые дети охотно съедают добавку. Елена нарушила наше правило: «Не хочешь – не ешь, но портить аппетит другим людям ты не имеешь права».
Дома моя дочь ещё в пятилетием возрасте раз и навсегда избавилась от кривлянья за столом. До этого у нас не было никаких проблем с едой: пища простая и здоровая, без излишеств – у ребенка хороший аппетит. А тут она с брезгливой миной (явно кого‑то копируя) отодвинула борщ, воткнула вилку в котлету и потянулась за компотом. В ответ на моё недоумение пояснила, что борщ она есть не желает, гарнир ей противен, котлетку, так и быть, съест, а к компоту надо бы выдать ей пирожное, оставленное на ужин. Я молча сняла её со стула и отправила из кухни.
– А компот?!
– Ты сказала, что есть не хочешь.
– Почему? Я хочу… пирожное… и котлету… – дочь не оставляла попытки утвердить своё меню.
– Правда? – удивилась я. – Хорошо, но только сначала я составлю план твоего кормления. Надо будет туда включить мороженое, мармелад, зефир, конфеты, шоколад – знаешь, очень уж хочется тебе угодить! Так что ты пока так погуляй, голодная, а через недельку приходи.
– Ну и ладно! – фыркнула она. (Характер‑то надо показать, хоть и не права.)
Правда, через полчаса пришла извиняться: она умела взглянуть на себя со стороны с насмешкой, а значит, подняться над ситуацией. И потом, как известно, мама уговаривать не будет, да ещё меню собирается неделю составлять… За ужином дочь продемонстрировала отменный аппетит и образцовое поведение за столом.
И здесь я охотно отправила бы Елену из столовой и попросила бы и дома не кормить её до ужина. Но ведь меня могут обвинить в страшных грехах: ребенка решила голодом уморить! Хотя я считаю, что недоесть и даже немножко поголодать гораздо полезнее, чем регулярно объедаться или нормальную пищу заменять конфетами или жвачкой… И Елена ест очень плохо только потому, что её кормят очень хорошо.
Дима Л. Маленький, тихий, со старческим личиком. Давно, с I класса, курит. Знания на нуле. В первом диктанте среди немыслимого количества ошибок сделал и такую: «ВиСна».
– Дима, почему ты большую букву написал в середине слова?
– А что, надо маленькую, да? Сейчас исправлю!
Нам пока не до безударных гласных…
Женя М. Высокий, сильный. Мимики никакой. Все жизненные проблемы привык решать с помощью кулака, На уроках донимает разговорами соседа по парте, хотя для меня полная загадка: что же он может сказать? Не улыбается.
Гоша. Вот с кем хлопот будет! «Держать» надо несколько лет. Сколько – не знаю. Но если отпустить после III класса – пропадёт. Правильные черты лица. Вялый, лживо‑изворотливый характер. Полное отсутствие какого‑либо стержня. Мальчик сообразительный, но к учебе уже выработано небрежно‑наплевательское отношение Отчим заменил мальчику отца, уделяет ему много внимания, пытается изменить к лучшему, но, мать защищает его от любых положительных воздействий, оправдывает во всем.
Гоша без конца опаздывает, что у нас тоже не принято. Причины предъявляет – заслушаешься. Явился ко второму уроку: «Удаляли зуб». И сразу отправился с нами в столовую.
– А тебе есть‑то можно?
– Да.
– Ну‑ка, покажи, где тебе зуб удалили.
Он открыл рот и продемонстрировал совершенно гладкую десну. Зуб там если и был, то давно.
Назавтра снова опоздание, но причина уже другая:
– Я пришёл вовремя, а ворота были закрыты…
И опять одаривает ясным детским взглядом. (Дежурные закрывают ворота, когда все звонки прозвенели, все опоздавшие опоздали и некого больше ждать.)
Все «уважительные» причины излагает достойно и серьёзно, честно глядя прямо в глаза. Натренировался.
Надо добавить, что большинство новеньких – из расформированного класса: учительница пила. Говорят, что когда‑то она учила ребят очень хорошо.
Это ещё не все новенькие…
Здесь, мне кажется, многие ахнут: «Пишет о детях, но она же не любит детей!» Правильно. Нет у меня любви. Более того, не верю людям, которые заявляют, что любят, например, классическую музыку – всю! – или детей – всех! Любить детей и любить с ними сюсюкать – это совсем разные вещи. Мне этих детей просто жалко. Сижу и злюсь на наш взрослый мир: до какого состояния довели человеческих детёнышей! До безобразного! А смириться с безобразиями я не могу. Злюсь и работаю. И всё. И когда трудно, с болью сходит короста и под ней показывается симпатичная личность – маленький человечек во всей красе – ох, как я люблю всё красивое, особенно человека!
Принесли с собой новенькие новые проблемы. Нам бы со старыми разобраться! Одна из таких проблем – Таня Г. Та самая, от которой мы ждём качественного диалектического скачка. Но она никуда не собирается скакать, напрочь опровергая всякую там диалектику своим вызывающим поведением. На уроках куролесит и вроде вообще не слушает, но иногда поднимает руку и правильно отвечает. Значит, на уроке всё же присутствует. Но стоит сказать ей, что плохо написано в тетради, – начинает писать ещё хуже, хотя, казалось бы хуже некуда. В каждой букве ясно читается отношение: «Вот вам, получайте!» Всё делает наоборот, да не просто так, а старательно. Мне кажется, что она ждёт взрыва, скандала, шума‑гама. Но скандала нет, и Татьяна крайне недовольна моим поведением, хотя я, как самая прилежная ученица, крепко усвоила урок, который она мне дала. И теперь я никогда не хвалю за просто так, для поддержки духа бедных малюток. Только за дело, за действительный, хоть и маленький, успех. Иначе получается игра в поддавашки, она унижает и ребенка, и взрослого. (Как уничтожающе посмотрела на меня Таня год назад, когда я пыталась похвалить ее за одну букву, написанную менее кошмарно, чем все остальные, как презрительно проволокла тетрадь по моему столу и дальше – чуть ли не по полу – к своей парте! Как она потом калякала!) Кто кого в школе учит – это ещё вопрос. Порой долго приходится ждать успеха, но заслуженная похвала дороже, – чем свалившаяся ни за что.
На уроках изо Таня малюет что‑то немыслимое, причём крайне небрежно: «Получите и отвяжитесь!» И только в середине октября я впервые увидела две приличные работы. Хорош эскиз спортивной сумки: желто‑сиреневая, красивой формы. Но наляпано много, и я предложила переделать. Таня сразу согласилась – впервые! Другая работа – обои для спальни. Вижу, что старалась. Но, наверное, в подборе цветов, как и в почерке, в походке, проявляются черты характера? По зелено‑лазурному полю – кроваво‑красные цветы и зигзаги. Каким‑то непостижимым образом всё это умудряется гармонировать, но в такой спальне не спать, а только вешаться, поглядев на обои.
– Таня, я бы не решилась ночевать в такой спальне: всю ночь будут сниться кошмары! Но тем не менее видно, что ты старалась. Думаю, что скоро начнёт получаться.
Она выслушала молча и непроницаемо, как всегда, и отошла. Но после уроков в школу прибегает папа и Сообщает:
– Пришла дочь из школы и велела срочно идти в класс прибивать на окно уличный термометр.
–???.
А рядом стоит Татьяна и довольно скалится (улыбаться она пока не умеет). Вспоминаю, что неделю назад она подошла и спросила, нужен ли нам термометр. Я ответила; что не нужен, и забыла об этом разговоре. И вот сегодня вдруг такой реверанс. (Произошел, наконец, сдвиг «коросты»?) Но самое интересное было в театре, на репетиции.
Занимаемся мы в этом году в «подвесную» смену: с 12 до 15.30, существуем в подвешенном состоянии. День разбит так, что посещать кружки невозможно ни до уроков, ни после. Время – самое непродуктивное для занятий: когда все нормальные дети обедают, нас кормят завтраком. Перемены наши по 5 минут. Кабинет занят и до нас, и после нас, а уборка – во время урока. Поместить класс, в котором идёт театральный эксперимент, в такие невыносимые условия – это «перекрыть кислород». Наш «кислород» – свободное место и время. Теперь у нас нет ни того, ни другого: администрация знает, что делает, видимо, ставит свой «эксперимент». На нас. Выживет ли театр в таких условиях?
Но работу мы всё‑таки продолжали – по требованию народа Эти жёсткие условия учили нас ценить каждую минуту, использовать её с толком, находить выход из безвыходного, казалось бы, положения. Они, как потом Показалось, нас укрепили, сделали более жизнеспособными.
Искала я что‑нибудь подходящее для моей Татьяны и наконец нашла. Мы соединили стихотворения А. Шибаева и А. Барто и добавили отсебятинки. Получилось тo, что нужно для Тани.
На сцене столик и два стула. Мальчики зубрят уроки.
– Дуд‑ду, ду‑ду, ду‑ду, ду, – глядя в учебник.
– Дуд‑ду, ду‑ду, ду‑ду, ду, – повторяют, уперев взгляд в потолок.
Продолжают в том же духе.
Младшая сестра одного из них, Лида (Таня Г.), выходит и, маясь от безделья, начинает приставать к труженикам. Ерошит волосы гостя (Алеша П.).
– Отстань!
– Не! – вредным голосом.
Толкает в бок брата (Витя Ч.).
– Отойди!
– Не!
Поразмыслив, идёт к гостю и дергает его за уши.
– Да уйди же ты!!
Брат, резко захлопнув учебник, встаёт.
– Из‑за маленькой сестрицы
я не выучил частицы.
Мне запомнилась вполне
лишь одна частица «не».
В это время за спиной брата Лида, развернув стул, влезает на него и, кривляясь, строит брату рожки. Тот, не заметив её проделки, садится мимо стула. Лида в восторге. Она приплясывает на стуле, тычет в брата пальцем и злорадно приговаривает:
– Так тебе и надо! Так тебе и надо!
Брат (сердито). Замолчи!
Лида (кривляясь). Не замолчу!
Брат (приказывая). Слезь со стула!
Лида (упрямо). Не хочу!
Брат (заботливо). Упадёшь…
Лида (перебивает). Не упаду!
Но со стула слезает, подбегает к гостю и пытается закрыть его учебник.
Гость (выходит из себя). Отойди!!
Лида (отбегает к брату). Не отойду!
Брат (приобняв ее за плечи, другу).
Я свою сестренку Лиду
Никому не дам в обиду.
Мы живём с ней очёнь дружно,
Очень я её люблю.
Лида, чувствуя рядом защитника, продолжает куролесить: корчит рожи, показывает гостю язык. Тот ей – кулак. Брат, видя это, продолжает с насмешливой угрозой:
Ну а если будет нужно,
Я и сам её побью.
Лида, охнув, убегает.
Таня моментально выучила текст роли и вошла в предлагаемые обстоятельства так быстро и ловко, как будто находилась в них испокон веку. Она сразу поняла, что от неё требуется, и сыграла свободно и раскованно, добавляя свои весьма удачные импровизации – благо есть откуда черпать материал для них,
Обсудили ситуацию, осудили Лиду и расхвалили Таню: она прекрасно сыграла роль, замечательно импровизировала и прямо‑таки здорово высмеяла эту ужасно вредную девчонку с её фокусами! Такая у нас Таня молодец! И тут мы впервые увидели, как Таня засмеялась – открыто и весело.
Потом было всякое. Одним пинком она разрушала всё, что мы с ней строили долго и мучительно. Плакала на мамином плече, тихо жалуясь:
– У меня несчастливое детство: со мной никто не хочет играть.
Строили отношения снова и снова. И через год Таня порадовала нас чудной фразой, выразившей прелестное состояние души. Во время урока в класс заглянули мальчишки‑подростки (они часто шатались по школе во время уроков, курили в туалетах, маялись бездельем), покривлялись, прокричали что‑то невнятное и захлопнули дверь. В классе повисло тяжёлое молчание: нас выбили из работы, а насильственное прерывание интересной работы нас очень расстраивало. И тут Таня возмущенно и искренне сказала:
– Какие неинтеллигентные!
Мы дружно засмеялись. На душе вдруг стало легко: это сказала не та Таня, которая… Так подумать и сказать могла только НАША Таня!
Занимались мы в библиотечной кладовке, где лётом хранятся все учебники, в двух её углах. В одном учили частицу не, а в другом Инна М., Наташа Л., Слава Б. и Антон Г. сами ставили стихотворение Э. Успенского «Разноцветная семейка». К них присоединился и Дима Л., новенький. Он очень старался, но потом подошёл и признался мне, что «не тянет». (Курение даром не проходит. Этот ребенок к 8 годам потерял половину здоровья, данного природой.)
В начале года все новенькие «не тянули» на уроках, не успевали за «старичками», хотя и среди «старичков» были любители подремать, да и темп уроков я задавала средний, неторопливый. Но постепенно они втянулись, перестали зевать и тратить время попусту.
Дима ушёл с репетиции, почувствовав, что не справляется. Моё поражение. Не в том, что ущёл Дима, а в том, что мы загнаны в эту кладовку. Ещё спасибо библиотекарше, что она нас сюда пускала! Ведь главное в нашем театре – это то, что учат все вместе. Каждый в меру своей активности, способностей, желания, хотя желания и у ребят – хоть отбавляй! А тут мы учим в закутке двумя маленькими группками. Такая работа, можно сказать, не имеет смысла. Смысл‑то в том, что создаётся этакий театральный бульон, в котором варятся все ребята. Одни впитывают, перерабатывают и усваивают в кратчайший срок (более подготовленные), другим требуется больше времени (кто пока еще не созрел). Но в конце концов до нужной кондиции дойдёт каждый – это проверено. Я никого не тороплю, не подгоняю, не форсирую события: рост и созревание требуют бережного отношения.
Театр продолжал жить и работать, хотя заботливая администрация создала нам полное отсутствие всяких условий. Но, как известно, голь на выдумки хитра.
Сначала я читала новую сценку, а дети брали мою интонацию, потом же, когда голос у детей стал достаточно модулированным, когда появилась база, запас разных интонаций и было из чего выбирать, я читала крайне монотонно. И предлагала детям самим интонировать текст по смыслу. На таких занятиях мы и учились вникать в тончайшие оттенки, слушать интонацию и переводить её, расшифровывать.
Вот простое «да». А какое разнообразие эмоций и чувств! «Да» грустное, «да» нерешительное, «да» ехидное, «да» – вопль души, и так далее. Или обыкновенная запятая, та самая, которую так часто пропускают и в тетради, и при чтении, – подумаешь, важность какая! Может, забыл или не заметил!
Понять подобные тонкости помогла очень интересная книга X. Мякеля «Господин Ау» (сокращенный пересказ Э. Успенского).
Господин Ау нашёл в чулане какие‑то семена. В мешочке лежала записка: «Поливать супом нельзя поливать водой. Будит беда». Дядюшка Ау все понял неправильно. Он посадил семечко и стал регулярно поливать его супом. Выросло супное растение, весьма нахальное, которое сначала питалось дефицитными продуктами, а потом чуть было не съело своего кормильца дядюшку Ау. И всё потому, что дедушка, написавший записку, забыл поставить запятую, поскольку «не был маяком разума. И лучом света в лесном царстве он не являлся».
Привыкали ребята слушать речь вдумчиво, вариативно, т. е. творчески перерабатывать информацию, заключённую и в лексике, и в интонации. А они ведь могут друг другу противоречить. И тогда появляется интонационный подтекст.
Жить нам стало намного легче: иметь дело с мыслящими людьми чрезвычайно приятно! Высвободилось время, которое я раньше тратила на так называемые оргмоменты. Для того чтобы призвать к порядку Пашу, достаточно взгляда – иронично‑удивленного. Он умеет читать и переводить такие вещи. И делать выводы – тоже. Чтобы вернуть из заоблачный высот воспарившую Эльмиру, достаточно сделать паузу – не простую, многозначительную.
С новенькими гораздо сложнее. «Старички» ведь тренируются (ежедневно!) в понимании всяких нюансов уже второй год, а новички привыкли к сильным раздражителям, да не каким‑то там‑ заковыристым, а прямым и крепким. Как палка.
Скачет за партой Серёжа О. Он бы и рад сидеть нормально, да водит ребенка непонятная сила: то вертит во все стороны, то под парту запихнёт, то голову ему развернет на немыслимое количество градусов. Он знает, как надо вести себя на уроках. Теоретически подкован. Но пока ещё не дорос до понимания того, что есть настоящий учебный труд. Серёжа со страхом – хроническим, застарелым – ждёт моего прямого педагогического воздействия, точнее, возмездия, которое, по его понятиям, выглядит примерно так: «А ну встань! Я кому сказала?! Давай дневник!» И так далее. Но я почему‑то молчу (наверное, ничего не замечаю), значит, можно вертеться. Глядя на него, выпадают из работы ещё несколько человек: выпасть легче, чем преодолевать сопротивление задачи, а мои гражданята пока ещё предпочитают путь наименьшего сопротивления.
Рявкнула. Сережа моментально преобразился: вместо нарушителя порядка мы видим образцово‑показательного мальчика!
– О, какой эффект! Наш Сережа, оказывается, хорошо реагирует на рявканье! Как видишь, я могу, но никогда этого не делаю. С людьми я разговариваю по‑человечески, уважительно. И меня понимают. Правда? – обращаюсь за поддержкой к «старичкам».
В ответ дружное «да!».
– Вот видите, теперь к нам пришёл Серёжа и решил меня перевоспитать. Подумал: «почему это С.Л. всегда говорит тихо да спокойно, вежливо да деликатно? Аж слушать противно! Нет чтобы прикрикнуть на меня, Серёжу, да погромче. А потом ногой топнуть, да кулаком об стол, нет, лучше сразу по спине! Вот это урок, я понимаю! Тогда и учиться приятно».
В классе хохот, а я продолжаю атаковать безделье. Подхожу к Жене М., забираю машинку, которую он увлеченно катал по сиденью в то время, когда весь класс увлечённо решал задачи. Он сжался, ожидая неминуемой кары за такое потрясение основ школьного Устава (Женя уверен, что нарушать‑то его, конечно, можно и даже нужно, но так, чтобы учительница не видела. Вкуса к настоящей работе у него ещё нет).
Молча иду с машинкой к своему столу, молча ставлю её на стол и тоскливо начинаю катать её и занудливо бибикать. Позволяю себе эксцентрику, потому что задача решена, ребята заканчивают её оформление. Им можно передохнуть, отключиться, пока я делаю прививку. Мои труженики вовсю резвятся. Робко улыбаются даже выдавшие из работы товарищи, хотя и ожидают ещё грома и молнии на свои провинившиеся головы. А я смотрю серьёзно и удивлённо.
– Ну и что тут смешного? Надоели мне ваши уроки – работай да работай! Тоска! Вы учитесь там… как‑нибудь… сами. А я машинкой поиграю… в‑ж‑ж‑ж… би‑би‑и‑и‑и…
Ребята весело протестуют:
– Нет уж, С. Л., давайте лучше займёмся делом!
– Да ну, вот ещё – дело какое‑то придумали. С вами неинтересно. Вот с Женей – другое дело: он девять лет будет под партой машинку катать. И вырастет такой… такой… ну прямо не знаю какой: у‑умненький, образо‑ованненький…
В классе смех, идёт оживлённое комментирование идеи ничегонеделанья. Женя смущён, чувствует себя крайне неуютно: вроде и не ругают, наоборот, как бы хвалят, но до чего глупое положение!
Не раз и не два ещё повторю подобные прививки в разных формах, пока новенькие не почувствуют, что умственный труд – самый тяжёлый, но зато и самый радостный, пока не поймут, что он требует к себе огромного уважения и полной тишины.
Если бы это еще понимала администрация! Но – увы… Во время урока в класс может войти кто угодно и а) проверить, промаркированы ли парты (директриса почему‑то убеждена, что промаркировать парты – это значит поставить на них номер кабинета, в котором они стоят);
б) выяснить, сколько учащихся отсутствует;
в) сообщить, что после третьего урока совещание в учительской;
г) велеть всем срочно идти на прививку;
…….
я) выявить тех учащихся, у которых не обёрнуты учебники.
Много раз я закрывала дверь перед уважаемыми комиссиями, заработала печальную славу человека с несносным характером, но отрывать нас от работы – не скажу прекратили – стали намного реже. Самое печальное – они никак не могли взять в толк: из‑за чего это я, собственно?..
На уроках не устаю расхваливать тех, кто думает, ищет, задаёт умные вопросы, храбро преодолевает и внешние трудности, и своё неумение, свою лень. Эстетическая оценка тесно переплетена с нравственной, неотделима от неё.
– Какое красивое лицо у думающего человека! Как прекрасны умные глаза! Всякий труженик, мастер своего дела, вызывает у меня глубокое чувство уважения, даже почтения.
Эти слова уже можно отнести к доброй трети класса. «Силачей» я посадила на 3‑й ряд, «серединка» занимает середину, а на 1‑м ряду самые рыхлые детки, за которыми нужен глаз да глаз. Между 1‑м и 3‑м рядом громадная дистанция: «силачи» уже самостоятельно изучают новую тему, к которой мы, правда, давно готовимся, решают заковыристые задачки и горы примеров. Они трудятся увлечённо, они цепкие и активные, да ещё и индуцируют друг друга. Эти же шагу без меня ступить не могут: стоит мне переключить внимание на другой ряд, они сразу «разбредаются» кто куда и – под кусток, на бочок. Для них пока умственный труд принудителен.
Такое деление на данном этапе совершенно необходимо: выучить всех, т. е. 37 человек, в наших условиях я не могу. После уроков мы никогда уроками не занимаемся – из