Мгновение передышки.
Челядь оттащила раненых лордов в более‑менее безопасные места. Кинней, граф Агмундрский, будучи ранен в руку, устроил выволочку своим людям, пытавшимся увести его прочь. Отрейн, граф Нумайнейри, со слезами взял старинное знамя их рода из мертвых рук сына и воздел его над головой. Принц Саубон орал, чтобы ему привели другого коня. Там, где они скакали всего несколько мгновений назад, валялись раненые и искалеченные. Но куда больше было тех, кто ликовал, кого охватило безумие битвы, сквозь чьи сердца сейчас скакал жестокий Гильгаоал.
Их враги были повсюду – впереди, сзади, с флангов. Гранды Гедеи и Шайгека, великолепные в своих шелковых халатах и позолоченных доспехах, снова атаковали железных людей.
Окруженные со всех сторон, Люди Бивня умирали. Их били копьями в спину. Стаскивали крючьями с седел и затаптывали лошадьми. Пробивали кольчуги чеканами. Закидывали стрелами великолепных боевых коней. Умирающие звали жен и богов. Из общего шума то и дело выделялись знакомые голоса. Кузен. Друг. Пронзительный вскрик брата или отца. Темно‑красное знамя Котвы, графа Гаэтунского, упало, появилось снова, а потом сгинуло навеки, вместе с Котвой и пятью сотнями тидонцев. Черный Олень Агансанора тоже был повержен и втоптан в грязь. Люди Готьелка пытались спасти своего раненого графа, но были перебиты кианскими кавалеристами. Лишь неистовая атака сыновей спасла Готьелка, но при этом старший из них, Готерас, получил серьезную рану в бедро.
Сквозь шум графы и таны Среднего Севера слышали пронзительное пение труб, командующих отход, но отходить было некуда. Вокруг тучами клубились язычники, осыпая Людей Бивня стрелами, наскакивая на них с флангов, давя попытки контратак. Куда ни глянь, повсюду вились шелковые знамена фаним, шитые золотом, с изображениями странных животных. И нескончаемый, сверхъестественный рокот барабанов, отбивающих ритм их смерти.
А затем вдруг произошло невероятное: отряды фаним, перекрывавших путь к отступлению, разметало по сторонам, и на их месте возник строй облаченных в белое шрайских рыцарей, выкрикивавших: «Бегите, братья! Бегите!»
Охваченные паникой рыцари пустились скакать, бежать или ковылять вместе со своими соотечественниками. Окровавленные отряды спускались в ложбину. Шрайские рыцари продержались еще несколько мгновений, потом развернулись и поскакали прочь, а за ними гнались язычники – лавина копий, щитов, темнокожих лиц и взмыленных лошадей, море, раскинувшееся от одного края горизонта до другого. Сотни раненых, тащившихся по Равнине Битвы, были зарублены на расстоянии броска копья от строя. Люди Бивня ничего не могли поделать и лишь в ужасе смотрели на это. Их песня была мертва. Они слышали лишь барабаны, которые грохотали, грохотали, грохотали…
Вокруг были только язычники и смерть.
– Мы их одолели! Одолели! – выкрикнул Саубон, сплевывая кровь.
Готиан схватил его за плечи.
– Никого ты не одолел, идиот! Никого! Ты знаешь правило! Рассеял их – вернись в строй!
Миновав жидкую грязь, в которую превратился ручей, и пробившись сквозь шеренги воинов, Готиан отправился искать галеотского принца – а вместо него нашел буйного умалишенного.
– Но мы же их одолели! – воскликнул Саубон. Раздался громкий крик, и Готиан рефлекторно вскинул щит.
Саубон продолжал бредить и буйствовать.
– Мы разбили их, как детей, прежде…
Послышался звук, напоминающий стук града по медной крыше. Новые крики.
– …как детей! Мы им всыпали!
Из груди галеота торчало древко языческой стрелы. На мгновение великий магистр подумал, что принц тяжело ранен, но Саубон просто взялся за стрелу и выдернул ее. Она пробила кольчугу, но увязла в акитоне.
– Мы их одолели, так их растак! – продолжал орать Саубон.
Готиан снова схватил его и хорошенько встряхнул.
– Послушай! – крикнул он. – Они хотят, чтобы ты так думал! Кианцы слишком хитры, слишком гибки и неистовы, чтобы их было так просто одолеть. Надо, атакуя, пустить им кровь, а не рассеять их!
Саубон тупо взглянул на великого магистра.
– Я погубил всех нас…
– Да возьмись же за ум! – взревел Готиан. – Мы – не такие, как язычники. Мы твердые, но ломкие. Это нас одолели! Готьелк из игры выбыл. Он ранен – возможно, смертельно! Теперь ты должен возглавить войско!
– Да… возглавить…
Внезапно глаза Саубона засияли, будто внутри его развели костер, прибавивший ему бодрости.
– «Шлюха‑Судьба будет благосклонна к тебе!» – воскликнул принц. – Именно так он и сказал!
Сбитый с толку Готиан молча глядел на него. Коифус Саубон, принц Галеота, седьмой сын Эрьеата, старого черта, снова заорал, требуя коня.
Волны фанимских копейщиков, бессчетные тысячи язычников налетели на строй айнрити – и остановились. Галеотские и тидонские пикинеры вспарывали животы их лошадям. Татуированные нангаэлы из северных болот Се Тидонна забивали дубинками тех, кто валился в грязь. Агмундрмены натягивали свои смертоносные тисовые луки и прошивали стрелами щиты и доспехи. Когда фаним начали отступать, авгулишмены из глухих лесов Туньера выскочили из строя и принялись швырять вдогонку язычникам свои топорики, жужжащие на лету, словно стрекозы.
Тогда вдоль ложбины, параллельно строю айнрити, принялись носиться отряды фаним в кожаных доспехах, осыпая противника стрелами и ядовитыми насмешками и швыряя в солдат головами их лордов, убитых в первой схватке. Северяне укрылись за щитами, пережидая обстрел, а потом принялись кидаться в язычников теми же самыми головами, чем повергли их в растерянность.
Вскоре фаним начали объезжать подальше некоторые места в строю айнрити – отважных гесиндальменов и куригальдеров из Галеота, угрюмых нумайнеришей и бородатых плайдольменов из Се Тидонна; но наибольший страх им внушали соломенноволосые туньеры, чьи огромные щиты казались каменными стенами, а двуручные секиры и палаши были способны до пояса разрубить человека в доспехах. Оставшийся без лошади великан Ялгрота Гибель Шранков стоял перед строем туньеров, выкрикивал ругательства и потрясал топором. Когда кианцы, не выдержав, налетели на него, Ялгрота со своим кланом изрубил их на кусочки.
И все же гранды Гедеи и Шайгека то и дело перебирались через ложбину и очертя голову кидались на железных людей, то на галеотов, то на тидонцев, пытаясь отыскать слабое звено. Им довольно было один‑единственный раз прорвать строй айнрити, и, понимая это, они действовали с безрассудством фанатиков. Люди со сломанными саблями, с кровоточащими ранами, даже люди, у которых кишки свисали до самых колен, рвались вперед и набрасывались на норсирайцев. Но каждый раз они безнадежно увязали в грязи и рукопашной схватке, перерастающей в бойню, и в конце концов крики кианских грандов вынуждали их отойти на равнину. Люди Бивня же, в свою очередь, падали на колени, плача от облегчения.
На северо‑востоке, там, где строй упирался в болота, сын падираджи, наследный принц Фанайял, повел койяури, элитную тяжелую кавалерию отца, на кюрвишменов из Се Тидонна. На некоторое время воцарился хаос, и видно было, как кюрвишмены десятками удирают в болота. Палаши и сабли вспыхивали на солнце. Внезапно отряды койяури начали появляться с другой стороны, хотя знамя Фанайяла с изображением белого коня по‑прежнему оставалось у ложбины. Два младших сына Готьелка ринулись на койяури, и фаним, чья тактика ориентировалась на открытую местность, были отброшены и понесли ужасающие потери.
Воодушевленный успехом, принц Саубон собрал тех рыцарей, которые еще сохранили коней, и айнрити начали, все более и более уверенно, отвечать на нападения фаним контратаками.
Они врезались друг в друга, образуя бесформенную кучу, айнрити колошматили фаним, а потом изо всех сил мчались обратно, потому что их пытались обойти с флангов. Запыхавшись, они в беспорядке вваливались в общий строй: копья поломаны, мечи иззубрены, ряды поредели. Под Саубоном убили трех лошадей. Ортайна, графа Нумайнейри, привезли обратно его слуги; граф был смертельно ранен. Вскоре он ушел вслед за сыном.
Солнце взобралось на самый верх и оттуда опаляло Равнину Битвы.
Графы и таны Среднего Севера и костерили кианцев, и поражались их гибкой тактике. Они с завистью глядели на великолепных лошадей, которыми их всадники‑язычники управляли, казалось, одной лишь силой мысли. Они больше не насмехались над языческими грандами за то, что те искусны в обращении с луком. Многие щиты айнрити словно обросли перьями. Из кольчуг торчали сломанные древки. В лагере набралось уже несколько тысяч раненых и мертвых, пострадавших именно от стрел.
Когда фаним отступили и перестроились, Люди Бивня разразились нестройными, но радостными возгласами. Многие пехотинцы, задыхавшиеся от жары, кинулись в заваленную трупами ложбину и погрузили головы в грязную, смешанную с кровью воду. Некоторые попадали на колени и затряслись от беззвучных рыданий. Рабы, жрецы, жены и проститутки сновали среди воинов, перевязывали раны, предлагали воду или пиво простым солдатам и вино знати. То тут, то там группки измученных воинов затягивали гимн. Офицеры выкрикивали приказы; сотни людей были отправлены вбивать сломанные копья, пики и просто острые обломки в склон перед строем войска.
Пролетел слух, будто язычники отправили несколько крупных отрядов на север, в холмы, чтобы обойти айнрити с фланга, и там, поскольку принц Саубон это предвидел, они были полностью разгромлены благодаря доблести и искусству графа Атьеаури и его галеотских рыцарей. Войско снова разразилось радостными возгласами, и на некоторое время они даже заглушили непрекращающийся рокот барабанов фаним.
Но ликование длилось недолго. Язычники собрались под свои треугольные знамена и выстроились длинными рядами. Барабаны смолкли. На мгновение Люди Бивня услышали шорох ветра в траве и даже жужжание пчел, бесцельно летавших над мертвыми телами. У них на глазах небольшой отряд всадников проехал вдоль рядов застывших фаним, и над этим отрядом реяло знамя с черным шакалом, гербом сапатишаха Скаура, правителя Шайгека. До айнрити донеслись отголоски речи, обращенной к войскам; в ответ раздались дружные вопли на неизвестном языке.
Принц Саубон заорал дурным голосом, обещая пятьдесят золотых талантов лучнику, который сумеет убить сапатишаха, и десять – тому, кто сумеет его ранить. Оценив ветер, кое‑кто из агмундрменов натянул луки и сделал несколько выстрелов наугад. Большинство стрел не долетело до противника, но некоторые все же преодолели расстояние, разделявшее два войска. Всадники делали вид, будто ничего не замечают, пока один из них вдруг не схватился за горло и не рухнул на землю.
Люди Бивня разразились смехом и улюлюканьем. Они принялись колотить по щитам, свистя и вопя. Свита сапатишаха рассыпалась в разные стороны. На месте остался лишь один: знатный человек в великолепном белом одеянии, расшитом черно‑золотыми узорами. Видимо, он не испугался, поскольку остался недвижен под градом насмешек. И айнрити, все до единого, поняли, что видят великого Скаура аб Налайяна, которого нансурцы называют Сутис Сутадра, Южный Шакал.
Стрелы, выпущенные галеотами, усеяли землю вокруг него, но сапатишах не шелохнулся. Все больше и больше стрел вонзались в землю – агмундрмены оценили расстояние и силу ветра. Глядя на айнрити, сапатишах достал из‑за темно‑красного кушака нож и невозмутимо принялся чистить ногти.
Теперь уже фаним разразились хохотом и принялись колотить по круглым щитам сверкающими на солнце саблями. Казалось, будто сама земля содрогнулась – такой поднялся шум. Два народа, две религии, готовые ненавидеть и убивать, стояли друг против друга на Равнине Битвы.
Затем Скаур поднял руку, и барабаны зарокотали снова. Строй фаним двинулся вперед. Люди Бивня замолчали, опустили пики и сомкнули щиты. Все начиналось заново.
Кианцы постепенно набирали скорость, поднимая клубы пыли. Словно повинуясь ритму барабанного боя, передние ряды слаженно, единым движением опустили копья и пустили коней в галоп. С пронзительным криком они ринулись на айнрити, а конные лучники разлетелись по сторонам, осыпая северян стрелами. Язычники шли волна за волной, и их было куда больше, чем утром. Они жертвовали целыми отрядами за пядь земли. Там, где стояли юсгальдеры из Галеота, потрепанные кюрвишмены, нангаэлы и варнуты из Се Тидонна, кианцы выбирались из ложбины и стали теснить железных людей. Сломанные копья, изувеченные лица, порванная сбруя. Изогнутые сабли раскалывали шлемы, ломали ключицы через кольчуги. Обезумевшие кони врезались в ряды щитов. И в тот самый момент, когда казалось, что напор язычников стал ослабевать, из пыли вынырнули новые воины; они скакали прямо по трупам, шли в атаку на выстроившихся ступенями пехотинцев. Было уже не до тактики и не до молитв; осталась лишь ожесточенная схватка, в которой каждый стремился убить врага и уцелеть.
В нескольких местах строй айнрити дрогнул, возникли бреши… И тут, словно из слепящего солнца, появились кишаурим.
Саубон плашмя ударил нескольких убегавших юсгальеров, но это не дало никакого результата. Обезумев от ужаса, они спасались от кианских всадников в позолоченных доспехах.
– Бог! – взревел Саубон, кидаясь навстречу койяури. – Так хочет Бог!
Его вороной врезался в скакуна язычника, оказавшегося на пути у принца. Кианский конь, уступавший размерами северному, пошатнулся, и Саубон вонзил меч точно в шею ошеломленного всадника. Он развернулся и отразил мощный удар кианца в развевающемся темно‑красном одеянии. Вороной пронзительно заржал и отпрыгнул вбок, так что галеот оказался бок о бок с язычником – но Саубон был выше. Он врезал кианцу рукоятью меча, и тот свалился с лошади; лицо его было разбито в кровь. Тут чей‑то клинок скользнул по шлему Саубона. Принц полоснул оставшегося без всадника коня по заду, и тот пошел метаться среди собак‑язычников; затем с размаху рубанул по морде лошадь нападавшего. Та встала на дыбы и скинула всадника. Саубон развернул вороного и затоптал визжащего нечестивца.
– Так! – выкрикнул он, атаковав другого язычника и разрубив ему щит.
– Хочет! – Его второй удар раздробил руку, сжимавшую щит.
– Бог! – Третий удар расколол серебристый шлем и рассек смуглое лицо на две части.
Койяури, стоявший за оседающим наземь покойником, заколебался. А вот те, кто был за спиной у Саубона, – нет. Копье скользнуло по спине, зацепилось за кольчугу и едва не выкинуло принца из седла. Саубон привстал на стременах, снова ударил и выбил копье. Когда противник потянулся за изогнутым мечом, Саубон всадил клинок в сочленение его доспеха. Еще один. Язычники кружили вокруг принца, но приблизиться не решались.
– Трусы! – выкрикнул Саубон, пришпорил коня и с безумным смехом ринулся на врагов. Те в ужасе попятились – и это стоило жизни еще двоим из них. Но вороной Саубона вдруг поднялся на дыбы и споткнулся… Опять лошадь, так ее перетак! Принц тяжело рухнул на землю. Мысли спутались. Движущийся лес ног и копыт. Недвижные тела. Истоптанная трава. Встать… встать… скорее встать! Бьющийся в агонии вороной лягнул Саубона. Огромная тень нависла над ним. Копыта с железными подковами ударили о землю рядом с его головой. Саубон ткнул мечом вверх, почувствовал, как острие скользнуло по броне лошади, а потом вонзилось в мягкий коричневый живот. Брызнувший на миг солнечный свет. Саубон, пошатываясь, поднялся на ноги. Но что‑то обрушилось на его шлем и вновь швырнуло принца на колени. От следующего удара он полетел лицом в траву.
О господи! По сравнению с землей его ярость казалась такой пустой, такой бренной! Саубон потянулся вперед и ухватил чужую руку – холодную, мозолистую, с гладкими ногтями. Мертвую руку. Принц взглянул поверх спутанной травы и увидел мертвеца. Айнрити. Лицо было сплющено об землю и залито кровью. Покойник потерял шлем, и светло‑русые волосы выбились из‑под кольчужного капюшона. Мертвец казался таким тяжелым, таким неподвижным – как сама земля…
Кошмарный момент узнавания, слишком нереальный, чтобы испугаться.
Это его лицо! Он сжимает свою собственную руку!
Саубон попытался закричать.
Не получилось.
Но потом послышался топот тяжелых копыт, крики на знакомых языках. Саубон выпустил холодные пальцы, с трудом поднялся на четвереньки. Обеспокоенные голоса. Кто‑то невидимый поставил его на ноги. Саубон очумело уставился на землю, на пустое место, где мгновение назад лежал его собственный труп…
«Эта земля… Эта земля проклята!»
– Вот, держитесь за меня.
Голос звучал отечески, словно его обладатель обращался к сыну, получившему жестокий урок.
– Вы спасены, мой принц. Куссалт.
«Спасен?»
– Вы не ранены?
Саубон перевел дух, сплюнул кровь и выдохнул:
– Только помят…
Буквально в нескольких ярдах от них рубились шрайские рыцари и койяури. Звон оружия, блеск стальных клинков на фоне солнца и неба. Так красиво. Так невероятно далеко, словно картина, вытканная на гобелене…
Саубон молча повернулся к конюху. Старый воин выглядел измученным и обессилевшим.
– Вы удержали брешь, – сказал Куссалт, и в глазах его было странное выражение: изумление, если не гордость.
Саубон сморгнул кровь, стекавшую на левый глаз. Его охватила необъяснимая жестокость.
– Ты старый и неповоротливый… Отдай мне коня! Куссалт помрачнел и поджал губы.
– Здесь не место обижаться, старый дурак! Сейчас же отдай мне этого гребаного коня!
Куссалт дернулся, как будто в нем что‑то оборвалось, а потом всем весом рухнул вперед, на Саубона. Принц упал вместе с конюхом.
– Куссалт!
Он втащил старика к себе на колени. Из его спины торчала стрела, ушедшая почти по самое оперение.
У конюха в груди что‑то забулькало. Он закашлялся; на губах выступила темная, стариковская кровь.
Выпученные глаза отыскали Саубона, и старый воин рассмеялся, снова закашлявшись кровью. У Саубона от страха по спине побежали мурашки. Сколько раз он слышал, чтобы Куссалт смеялся? Не то три, не то четыре раза за всю жизнь?
«Нет‑нет‑нет‑нет…»
– Куссалт!
– Я хочу, чтобы ты знал… – прохрипел старик, – как я тебя ненавижу…
По его телу прошла судорога, он сплюнул кровь. Судорожно вздохнул и застыл неподвижно.
Как земля.
Саубон оглядел странный пятачок спокойствия, что окружал его сейчас. Отовсюду сквозь истоптанную траву на него смотрели глаза мертвецов. И он понял.
«Это проклятие».
Койяури развернулись и кинулись прочь, через ложбину, края которой уже осыпались. Но вместо радостных криков раздались вопли ужаса. Где‑то вспыхнули огни, настолько яркие, что отбрасывали тени при полуденном солнце.
«Он никогда не испытывал ко мне ненависти…»
Да и как он мог? Куссалт был единственным, кто…
«Смешная шутка. Ха‑ха, старый ты дурак…»
Кто‑то стоял над ним и кричал.
Усталость. Случалось ли ему раньше так уставать?
– Кишаурим! – вопил этот кто‑то. – Кишаурим! А, это те огни…
Сильный удар. Лопнувшие звенья оцарапали щеку. Куда подевался шлем?
– Саубон! Саубон! – кричал Инхейри Готиан. – Кишаурим!
Саубон провел рукой по щеке. Увидел кровь. Неблагодарная скотина. Гребаный чурка. «Позаботься, чтобы они были наказаны! Накажи их! Накажи!» Чурки гребаные.
– Атакуй их, – ровным тоном произнес галеотский принц. Он сидел, прижимая к себе мертвого конюха.
– Ты должен атаковать кишаурим.
Они шли, стараясь не попадаться на глаза арбалетчикам, снабженным Слезами Бога, которых, как они знали, айнрити держат в задних рядах. Нельзя было рисковать ни одним из них, особенно теперь, когда Багряные Шпили подключились к войне. Они были кишаурим, Водоносами Индары, и их дыхание было драгоценнее дыхания тысяч. Они были оазисами среди людей.
Проводя ладонями над травами, над золотарником и белым ковылем, они шли к строю айнрити; их было четырнадцать. Ветер и восходящие потоки воздуха трепали желтые шелковые рясы; змеи – у каждого на горле их было пять – вытянулись, словно свечи на канделябре, и внимательно следили за всем, что происходит вокруг. Охваченные отчаянием айнрити раз за разом выпускали тучу стрел, но древки сгорали в магическом пламени. Кишаурим продолжали идти, обводя слепым взглядом выдавленных глаз ощетинившийся строй айнрити. Там, куда они поворачивались, вспыхивал слепящий голубой свет, от которого кожа покрывалась волдырями, железо прикипало к телу, а сердца обугливались…
Немало северян остались на местах, падая и прикрываясь щитами, как их учили. Но многие другие обратились в бегство – юсгальдеры и агмундрмены, гаэриши, нумайнериши и плайдольмены – глухие к крикам офицеров и лордов, пытавшихся навести порядок. Ряды айнрити смешались. Битва превратилась в бойню.
Посреди всего этого беспорядка принц Фанайял со своими койяури бежал прочь от ложбины, а шрайские рыцари гнались за ними сквозь тучи пыли и дыма – по крайней мере, так показалось бы тому, кто взглянул бы на это со стороны. Сперва фаним просто не верили своим глазам. Многие кричали, но не от страха или тревоги, а от изумления при виде свирепости этих чокнутых идолопоклонников. Когда же Фанайял свернул в сторону, Инхейри Готиан, а с ним около четырех тысяч шрайских рыцарей по‑прежнему продолжили скакать вперед, с криками – с рыданиями – «Так хочет Бог!».
Они рассыпались по Равнине Битвы. Они неслись над травами, в страхе прижимаясь к гривам коней, и яростно кричали, бросая вызов врагу. Они атаковали четырнадцать кишаурим, погнав коней в тот адский свет, что исходил от лиц жрецов. И умерли, сгорели, словно мотыльки, полетевшие на угли в самой глубине камина.
Голубые нити раскалились добела; они ветвились, сверкали сверхъестественной красотой, сжигали руки и ноги в пепел, взрывали туловища, уничтожали людей прямо в седлах. Среди пронзительных воплей и воя, среди грохота копыт и громового клича «Так хочет Бог!» Готиан кубарем полетел с обугленных останков лошади. Сверху рухнул Биакси Сковлас – от его ноги осталась лишь обгорелая культя, – и его растоптали те, кто скакал следом. Рыцарь, мчавшийся прямо перед Кутием Сарцеллом, взорвался, и его нож со свистом вонзился Сарцеллу в горло. Первый рыцарь‑командор ничком рухнул на землю. Вокруг бушевала смерть.
Мозги кипели в черепах. Лязгали зубы. Сотни погибли в первые тридцать секунд. Испепеляющий свет был повсюду, его лучи ветвились, словно трещины по стеклу. И все же шрайские рыцари продолжали гнать коней вперед, скача по тлеющим останкам своих братьев, мчась навстречу гибели – тысячами! – и крича во всю глотку. Кусты и трава вспыхивали. Жирный дым поднимался к небу, и ветер нес его в сторону кишаурим.
Затем одинокий всадник, молодой посвященный, налетел на одного из жрецов‑колдунов и смахнул ему голову с плеч. Когда ближайший из кишаурим посмотрел на него пустыми глазницами, во вспышке пламени исчез лишь скакун юноши. Сам молодой рыцарь очутился на земле и с пронзительным воплем ринулся вперед. К его руке была привязана хора покойного отца.
Лишь теперь кишаурим осознали свою ошибку – высокомерие. Несколько кратких мгновений они колебались…
И тут из клубов дыма на них обрушилась волна опаленных, окровавленных рыцарей, среди которых был великий магистр Готиан, несущий белое полотнище с изображением золотого Бивня, священное знамя ордена. Во время этого решающего рывка сгорели еще сотни рыцарей. Но некоторые уцелели, и кишаурим разверзли землю, в отчаянии пытаясь избавиться от владельцев хор. Но поздно – впавшие в безумие рыцари были уже рядом. Один из кишаурим попытался бежать, шагнув в небо, но его снял болтом арбалетчик со Слезой Бога. Прочих просто зарубили на месте.
Они были кишаурим, Водоносами Индары, и их смерть была драгоценнее смерти тысяч.
На один невероятный миг все стихло. Шрайские рыцари – несколько сотен уцелевших – принялись, хромая и пошатываясь, отступать к потрепанным рядам своих братьев‑айнрити. Одним из последних вернулся Инхейри Готиан, неся на плече обожженного юношу.
Скаур, понимая, что кишаурим, невзирая на гибель, выполнили свою задачу, заорал на грандов, веля начинать атаку – но потрясение от зрелища, представшего их глазам, оказалось слишком сильным. Фаним отступили, смешав ряды, а тем временем напротив, среди пятен обожженной земли и дымящихся трупов, графы и таны Среднего Севера бились, восстанавливая порядок. К тому моменту, как гранды Шайгека и Гедеи пошли в атаку, железные люди снова сомкнули ряды, и хотя их строй поредел, сердца окрепли еще больше.
И они снова запели древнюю песнь, которая теперь казалась им скорее пророчеством:
Война из наших смотрит глаз,
Нам тяжек ратный труд,
Но если битвы день угас,
Наш отдых боги чтут!
День заканчивался, и все больше достойных людей уходило в лучший из миров. Графа Ванхайла Куригалдского сбросили с коня во время контратаки, и при падении он сломал спину. Младший брат Скайельта, принц Наррадха, получил стрелу в глаз. Из тех, кто еще был жив, некоторые свалились от теплового удара. Некоторые сошли с ума от горя, и их, беснующихся, пришлось оттащить к жрецам, в лагерь. Но тех, кто остался стоять, уже невозможно было сломить. Железные люди вновь запели песню, а песня вновь разожгла в них неистовый пыл. Грохот барабанов фаним ослабел, а потом и вовсе стих. Тысячи голосов и одна песня. Тысячи лет и одна песня.
Но если битвы день угас,
Наш отдых боги чтут!
По мере того как солнце клонилось к западу, фаним все неохотнее приближались к строю айнрити и все с большим беспокойством ходили в атаку. Они видели демонов в глазах своих врагов‑идолопоклонников.
Скаур уже дал приказ к отступлению, когда над западными холмами показались знамена Нерсея Пройаса. Галеоты, тидонцы и туньеры в едином порыве, без всякого приказа ринулись вперед и помчались через Равнину Битвы. Уставшие, ослабевшие фаним запаниковали, и отступление превратилось в беспорядочное бегство. Рыцари Конрии врезались в их ряды, и великое кианское воинство сапатишаха Скаура аб Налайяна, правителя Шайгека, было разгромлено вчистую. Тем временем графы и таны Среднего Севера на оставшихся лошадях налетели на огромный лагерь фаним. Поддавшись буйной ярости, истерзанные северяне насиловали женщин, убивали рабов и грабили роскошные шатры бесчисленных грандов.
К закату Священное воинство простецов было отомщено.
В течение следующих недель Людям Бивня предстояло наткнуться на тысячи раздувшихся лошадиных туш, валяющихся вдоль дороги на Хиннерет. Их загнали до смерти – так отчаянно язычники удирали от железных людей из Священного воинства.
Сгорбившись в седле, Саубон наблюдал, как колонны усталых людей тащатся по залитым лунным светом травам, стремясь наконец‑то нагнать Пройаса и его рыцарей. Саубон понял, что конрийский принц действительно спешил изо всех сил, раз настолько обогнал обоз и прислугу, следующую за войском. Саубону не нужно было зеркало, чтобы понять, как он выглядит: хватало перепуганных взглядов тех, кто проходил мимо. Изорванная котта пропитана кровью. Кровь засохла на звеньях кольчуги…
Он подождал до тех пор, пока человек не окажется прямо перед ним, прежде чем окликнуть его.
– Твой друг. Где он?
Этот колдун, Ахкеймион, съежился при виде восседающей на коне фигуры и вцепился в свою бабу. Неудивительно. Съежишься тут, когда над тобою во тьме нависнет нечто, смахивающее на окровавленный призрак.
– Вы имеете в виду Келлхуса? – спросил бородатый колдун.
Саубон сердито посмотрел на него.
– Не забывайся, пес! Он князь.
– Значит, вы имеете в виду князя Келлхуса?
Неведомо как сдержавшись, Саубон помолчал, облизнул распухшие губы.
Колдун пожал плечами.
– Я не знаю. Пройас гнал нас, словно скот, чтобы настичь вас. Все перемешалось… А кроме того, накануне битвы князья особо не околачиваются среди таких, как мы.
Саубон сердито взглянул на велеречивого дурака, размышляя, не врезать ли ему за наглость. Но воспоминание о том, как он увидел на поле битвы свой собственный труп, удержало его. Он содрогнулся, обхватил себя руками. «Это был не я!»
– Возможно… возможно, ты сумеешь мне помочь. Колдун озадаченно уставился на него, с видом, который Саубон счел оскорбительным.
– Я к вашим услугам, мой принц. –
– Эта земля… Что о ней известно? Колдун снова пожал плечами.
– Это Равнина Битвы… Место, где умер Не‑бог.
– Я знаю легенды.
– Я в этом не сомневаюсь… Вам известно, что такое топои?
Саубон скривился.
– Нет.
Привлекательная бабенка рядом с колдуном зевнула и потерла глаза. На галеотского принца внезапно обрушилась усталость. Он пошатнулся в седле.
– Вы знаете, что с возвышения – например, с башни или с вершины горы – видно дальше? – спросил колдун.
– Я не дурак. И нечего обращаться со мной, как с дураком. Страдальческая улыбка.
– Топои – тоже своего рода возвышения, места, откуда можно дальше видеть… Но если обычные возвышения созданы из камня и земли, топои состоят из страданий и эмоциональных травм. Такие высоты позволяют нам заглянуть за пределы этого мира… некоторые даже говорят – заглянуть во Внешний Мир. Вот почему эта земля беспокоит вас – вы стоите опасно высоко… Это Равнина Битвы. Ваши ощущения сродни головокружению.
Саубон кивнул, чувствуя, как что‑то сдавило ему горло. Он понял, и это понимание почему‑то, без всяких причин, принесло ему неизмеримое облегчение. Два судорожных всхлипа сокрушили его.
– Устал, – хрипло буркнул принц, сердито вытирая глаза. Колдун смотрел на него скорее с сожалением, чем с осуждением. Женщина упорно таращилась себе под ноги.