УКРАИНА. РОДИЛЬНЫЙ ДОМ № 6.

Нил Шустерман

Беглецы

 

Беглецы – 1

 

 

Нил Шустерман

Беглецы

Перевод Д. Александрова

 

ПОСВЯЩАЕТСЯ ПАМЯТИ БАРБАРЫСЕРАНЕЛЛА

 

«Если бы люди становились донорами органов по своей воле, нужды в заготовительных лагерях никогда бы не возникло».

Адмирал

 

БИЛЛЬ О ЖИЗНИ

 

Вторая Гражданская война, известная также как Хартландская война, была бесконечной серией долгих и кро­вопролитных сражений, в ходе которых противоборству­ющие стороны пытались навязать друг другу свое реше­ние проблемы.

Чтобы положить конец кровопролитию, пришлось при­нять ряд поправок к Конституции, вошедших в историю под общим названием Билль о жизни.

Принятый Билль удовлетворил как сторонников абортов, так и их противников.

В законе говорится о том, что человеческая жизнь неприкосновенна с момента зачатия и до тринадцати­летнего возраста.

В период же с тринадцати до восемнадцати лет родители получают право принять решение о своего рода «ретро­спективном аборте»...

...не прерывающем в «традиционном» смысле слова жизнь ребенка.

Был разработан особый процесс, позволяющий избавить­ся от ребенка, оставив его в живых. В случае, если родите­ли решают отдать ребенка в специальный лагерь, где че­ловеческие тела разделяют на органы для последующего хранения, принято говорить, что ребенка «разобрали».

В настоящее время процесс «разборки» стал естествен­ной и общепринятой частью жизни общества.

 

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Документ, написанный под копирку

 

«Я никогда не стремился вознестись на самый верх, но теперь, если рассуждать с точки зрения статистики, шансы на то, что какая‑нибудь часть меня достигнет величия где‑нибудь на необъятных просторах земли, существенно возросли. Лучше быть великим хотя бы какой‑то своей частью, чем сохранить целостность, оставаясь бесполезным».

Самсон Сирота

 

Коннор

 

– Есть множество мест, где ты мог бы укрыть­ся, – говорит Арианна. – Ты умный парень, а значит, шансы дожить до восемнадцати есть.

Коннор настроен скептически, но одного взгляда в глаза Арианны оказывается достаточ­но, чтобы сомнения умчались прочь, пусть и ненадолго. Сегодня ее глаза по цвету в точности как фиалки – с красивыми серыми прожил­ками, расходящимися от центра к краям зрач­ков. Арианна – истинная жертва моды. Как только ей становится известно, что появился новый пигмент для глаз, она тут же отправляет­ся делать впрыскивание. Коннор никогда не был рабом модных тенденций. Его глаза оста­лись такими же, как при рождении. Карими. У него даже татуировок нет, в отличие от мил­лионов детей, украшенных всевозможными картинками с младенчества. Если кожа Коннора когда‑нибудь и меняется, то только после ле­та, когда ее покрывает загар. Но на дворе но­ябрь, и загара уже нет и в помине. Коннор пы­тается привыкнуть к мысли, что нового лета ему не видать. По крайней мере, в качестве Коннора Лэсситера. Но поверить в то, что твоя жизнь закончится в шестнадцать лет, ре­шительно невозможно.

Фиолетовые глаза Арианны наполняются слезами и блестят, как аметисты. Она моргает, и слезы капают и текут по щекам.

– Коннор, мне так жаль.

В объятиях Арианны мальчик мгновенно успокаивается, и кажется, на свете никого, кроме них, нет. В этот момент Коннор чувствует себя в безопасности: никто не может до него до­браться... но Арианна опускает руки, и наваж­дение проходит. Мир возвращается на круги своя. Коннор снова обретает способность ви­деть, слышать и чувствовать. По шоссе, находя­щемуся прямо под ними, пролетает автомобиль, и балка, на которой они стоят, вибрирует. Во­дитель не имеет ни малейшего представления о том, кто находится наверху, а если бы и имел, вряд ли бы заинтересовался. В конце концов, Коннор – всего лишь очередной мальчишка, которому осталась лишь неделя до разборки.

Слова, которыми старается утешить его Арианна, больше не помогают. Да и услышать их из‑за непрекращающегося шума проезжаю­щих автомобилей нелегко. Ребята выбрали не лучшее место, чтобы спрятаться. Сидеть на балке силовой конструкции автомобильного путепровода – занятие опасное. Увидев та­кое, взрослые обычно укоризненно качают головами, втайне надеясь, что их дети подоб­ными вещами не занимаются. Впрочем, для Коннора это не попытка продемонстриро­вать неповиновение и не бесшабашная вы­ходка глупца, не осознающего опасности. Просто мальчику отчаянно хочется почувствовать себя живым. Сидя на балке, скрытой от взглядов водителей за большим дорожным знаком, он чувствует себя в безопасности. Да, один неверный шаг, и он неминуемо свалится прямо под колеса. Но Коннору к опасности не привыкать.

Он впервые привел сюда девочку, хотя Ари­анна этого и не знает. Закрыв глаза и присло­нившись к вертикальной балке, Коннор чувст­вует спиной вибрацию, порожденную колеса­ми проезжающих внизу машин, и представляет себя частью конструкции. Ему кажется, что дрожь пульсирует в его венах, что он слился с колоссальной металлической опорой за спи­ной. Мальчик здесь не в первый раз – раньше он всегда прятался между балками, убежав из дому после ссоры с родителями. Тогда ему каза­лось, что нервы на пределе и дальше уже неку­да, но, лишь узнав о том, что ему предстоит, он понял, что ссоры с отцом и матерью были дет­ским лепетом. Да и ссориться, по правде гово­ря, уже не из‑за чего. Родители подписали ор­дер – дело сделано.

– Надо бежать, – говорит Арианна. – Меня тоже все достало. Школа, семья, все. Я бы с удо­вольствием ушла в самоволку и даже ни разу не оглянулась бы.

Коннору идея нравится. Но податься в бега в одиночку он бы не решился. Страшно вот так все бросить. Конечно, в школе он старается выглядеть крутым, взрослым и даже плохим парнем, но бежать, жить одному? Коннор не уверен, что у него хватит смелости. Но если с ним пойдет Арианна, тогда другое дело. Вдво­ем не так страшно.

– Ты серьезно? – спрашивает он.

Арианна снова пристально смотрит на него своими волшебными глазами.

– Серьезно. Вполне. Я могу уйти в самоволку. Если ты меня с собой позовешь.

Коннору отлично известно, чем это пахнет. Убежать вместе с ребенком, предназначенным на разборку, – преступление. Поэтому реши­мость Арианны трогает его сильнее любых при­знаний. Они целуются, и, невзирая на то что ему предстоит, Коннор вдруг чувствует себя счастливейшим человеком на земле. Он обни­мает Арианну, – может, излишне крепко, пото­му что она тихонечко стонет. От этого Коннору лишь хочется прижать ее к себе еще крепче, но он конечно же не позволяет себе этого и отпус­кает девушку. Арианна улыбается в ответ.

– Самоволка... – произносит она. – А что это значит, кстати?

– Старый военный термин, – отвечает Кон­нор. – Когда солдат «находится в самовольной отлучке».

– Ха. Значит, в нашем случае – «не посещает школу без уважительной причины».

Коннор берет ее за руку, мысленно прика­зывая себе не сжимать ее слишком крепко. Она сказала, что пойдет с ним, если он позовет. Не­ожиданно ему приходит в голову, что он пока что ее не позвал.

– Ты пойдешь со мной, Арианна?

– Конечно, – улыбается и кивает девушка. – Да, пойду.

 

***

 

Родители Арианны не любят Коннора.

«Мы всегда знали, что его отправят на раз­борку». Эти случайно услышанные слова маль­чик не забудет никогда. «Держись подальше от этого мальчишки Лэсситеров». Они никогда не называли его по имени. Всегда «этот мальчиш­ка Лэсситеров». Они считают, что раз мальчик однажды ненадолго попал в коррекционную школу, это дает им право осуждать его.

Провожая Арианну, Коннор останавливает­ся неподалеку от входа и прячется за дерево, чтобы посмотреть, как она входит в дверь. На пути к собственному дому ему приходит в голо­ву, что отныне им обоим придется привыкать к тому, что прятаться нужно постоянно.

 

***

 

Вот и дом.

Коннор удивляется тому, что продолжает называть это место домом, ведь его‑то, собст­венно, собираются отсюда выселить. И дело даже не в том, что его лишают комнаты, где он спит, – люди, которые, по идее, должны любить его больше всего на свете, изгоняют его из своих сердец.

Мальчик входит в дом и обнаруживает в гостиной отца. Он сидит в кресле и смотрит новости по телевизору.

– Привет, пап.

Отец показывает пальцем в телевизор: на экране репортаж с места какой‑то очередной трагедии.

– Опять Хлопки, черт бы их побрал.

– И что они на этот раз взорвали?

– Магазин «Олд Нэви» в северной части Ак­рона.

– Странно, – говорит Коннор, – я всегда счи­тал их людьми со вкусом.

– Тебе это кажется смешным?

Родители Коннора считают, что мальчик не знает, на что его обрекли. Он и не должен был знать, но Коннор достиг совершенства в деле раскрытия секретов. Три недели назад, разыс­кивая степлер в кабинете отца, он случайно на­шел авиабилеты. В графе «место назначения» значились Багамские острова. Родители соби­рались в отпуск после Дня Благодарения. Про­блема в том, что бланка было три, а не четыре: для отца, матери и младшего брата. Билета с именем Коннора не было. Поначалу мальчик решил, что он лежит в другом месте, но чем больше он думал об этом, тем больше эта вер­сия казалась ему странной. Пока родителей не было дома, он тщательно обыскал кабинет, но билета не нашел. Зато обнаружил другой доку­мент. Подписанное разрешение на разборку. Составленное в трех экземплярах под копир­ку – в старомодном стиле. Первого листа не было – он должен храниться в государствен­ном архиве. Второй лист будет служить сопро­водительной бумагой для самого Коннора – вплоть до самого конца. Третья копия останет­ся у родителей – немым напоминанием о соде­янном. Может, они поместят документ в рамку и повесят рядом с фотографией, сделанной в первом классе.

Дата исполнения в документе практически совпадала с датой, проставленной в авиабиле­тах, – Коннор должен был отправиться на раз­борку за день до вылета родителей на Багамы. От такой несправедливости ему захотелось что‑нибудь разбить, да не одну вещь, а все, что было в кабинете. Но Коннор сдержался. В по­следнее время он более‑менее научился управ­лять собой, и, если не принимать во внимание драки в школе, происходившие, впрочем, до­статочно редко и не по вине Коннора, мальчик умеет скрывать чувства. Если Коннору случает­ся что‑то узнать, он предпочитает держать ин­формацию при себе. Всем известно, что разре­шение на разборку обратного хода не имеет, поэтому толку от протестов и истерик не было бы никакого. Кроме того, Коннор обнаружил, что знание родительского секрета дает ему не­которую власть над отцом и матерью. Теперь, что бы он ни сделал, если поступок каким‑то образом касался родителей, эффект от него возрастал стократно. К примеру, однажды мальчик купил цветы и подарил матери, и та плакала несколько часов. Потом получил за контрольную по математике четыре с плю­сом – лучшую оценку, которую ему когда‑либо приходилось получать по этому предмету. Он подал тетрадь отцу, и тот побледнел, как смерть.

– Видишь, пап, у меня появились хорошие оценки, – сказал Коннор. – Может, к концу по­лугодия и пятерки получать начну.

Спустя час отец все еще сидел в кресле, сжимая в руках тетрадь, и смотрел в одному ему известную точку на стене.

Коннор мучает родителей по одной про­стой причине: они должны страдать. Пусть зна­ют, что ужасная ошибка, которую они соверши­ли, не даст им покоя всю жизнь.

Но в мести, как известно, утешения нет, и, промучив родителей три недели кряду, Коннор не испытал облегчения. Мальчик обнаружил, что ему жаль родителей, и возненавидел себя за это.

– Я опоздал к обеду?

– Мать отложила для тебя еду, – отвечает отец, не отрываясь от экрана. Мальчик направ­ляется в кухню, но на полпути отец окликает его: – Коннор?

Он оборачивается и видит, что отец выклю­чил телевизор и смотрит на него. И не просто смотрит, а внимательно изучает. Сейчас ска­жет, думает Коннор. Собирается рассказать, что они решили отдать меня на разборку. Ска­жет и разрыдается, будет без конца повторять, что ему очень, очень жаль. Если он расплачет­ся, думает Коннор, я, пожалуй, приму извине­ния. Может, даже прощу, а потом скажу, что не собираюсь ждать, пока придет офицер по рабо­те с несовершеннолетними, чтобы забрать ме­ня. Но нет, ничего подобного не происходит.

– Ты закрыл входную дверь? – наконец спра­шивает отец.

– Сейчас закрою.

Коннор возвращается в прихожую, запира­ет дверь на замок и отправляется в свою комна­ту, понимая, что уже не голоден, какой бы вкус­ный обед ни оставила мать.

 

***

 

В два часа ночи Коннор одевается в черное и укладывает в рюкзак вещи, которые ему доро­ги. Закончив, он обнаруживает, что в рюкзаке поместится еще три комплекта одежды. Удиви­тельно, как мало вещей, если разобраться, ду­мает он, действительно хочется взять с собой. В основном это вещи, напоминающие о каких‑то важных событиях, которых было немало до того, как между ним и родителями пролегла пропасть. Да и не только между ним и родите­лями, а между ним и всем остальным миром.

Заглянув в комнату младшего брата, Кон­нор раздумывает, не разбудить ли его, чтобы попрощаться, но потом решает, что это не слишком удачная мысль. Дверь открывается бесшумно, и мальчик выскальзывает на улицу. Велосипед взять не получается, потому что он установил на него систему спутникового слеже­ния, естественно не думая о том, что однажды придется красть его самому. Впрочем, у Ариан­ны два велосипеда, им хватит.

Дом Арианны в двадцати минутах ходьбы, если идти обычным путем. Спальные районы в Огайо никогда не отличались простотой и по­нятностью застройки; улицы изгибаются под самыми невероятными углами. Петлять и кру­жить по ним смысла нет, и Коннор, решив вос­пользоваться кратчайшим путем, идет прями­ком через рощу и оказывается на месте через десять минут.

Свет в доме не горит, но мальчик этого и не ожидал. Было бы подозрительно, если бы Ари­анна бодрствовала всю ночь. Лучше прикинуть­ся спящей, тогда родители беспокоиться не бу­дут. Двор перед домом и крыльцо оборудованы датчиками движения, и, если какой‑то объект попадает в зону их действия, зажигается свет. Родители Арианны установили их, чтобы отпу­гивать диких животных и преступников. А за­одно и Коннора – ведь они считают, что он од­новременно и то, и другое.

Мальчик достает телефон и набирает зна­комый номер. Стоя в темноте на краю заднего двора, он слышит, как в ее спальне раздается звонок. Коннор немедленно обрывает вызов и, пригнувшись, прячется поглубже в тень, опасаясь, как бы родители не увидели его в ок­но. Да о чем же она думала? Нужно было пере­ключить телефон в режим вибрации, таков был уговор.

Коннор обходит двор по широкой дуге, ста­раясь не пересекать воображаемую черту, за ко­торой могут сработать датчики. Оказавшись почти напротив крыльца, он подходит ближе. Свет, естественно, зажигается, но на эту сторо­ну дома, мальчик знает, выходят только окна спальни Арианны. Через несколько секунд она спускается и приоткрывает дверь – ровно на­столько, чтобы видеть его, но недостаточно для того, чтобы выйти или войти.

– Привет, ты готова? – спрашивает Коннор, видя, конечно, что о готовности нет и речи: Арианна в халате, надетом поверх атласной пи­жамы. – Ты не забыла, надеюсь?

– Нет, что ты, не забыла...

– Тогда поторопись! Чем раньше мы выйдем, тем больше времени в запасе, пока они поймут, что нас нет, и пустятся вдогонку.

– Коннор, – говорит Арианна, – понимаешь, такое дело...

До него тут же доходит, о чем она. По всему: по голосу, по тому, как трудно ей произносить его имя, по тщательно скрываемому, но все рав­но заметному желанию извиниться, как‑то сгла­дить вину – Коннору тут же становится ясно, что она собирается сказать. Собственно, гово­рить ей ничего и не нужно, но мальчик хочет, чтобы она произнесла вслух то, что хотела ска­зать. Он понимает, что выговорить эти слова будет трудно, но хочет, чтобы она взяла на себя этот труд. Обстоятельства требуют, чтобы по­ступок, который она собирается совершить, был таким болезненным, чтобы она запомнила его на всю жизнь.

– Коннор, я правда хочу пойти с тобой, чест­но... но время такое неподходящее. Сестра вы­ходит замуж и хочет, чтобы я была свидетель­ницей на свадьбе. Потом школа еще...

– Ты же ненавидишь школу. Сама сказала, что бросишь, как только исполнится шестнад­цать.

– Нет, ну после экзаменов же. Это совсем дру­гое.

– Значит, не пойдешь?

– Я очень хочу. Ты даже не представляешь как... но не могу.

– Значит, все, о чем мы говорили, было ло­жью.

– Нет, – говорит Арианна. – Это была мечта. Но вмешалась реальность. Кроме того, побег ничего не решит.

– Для меня побег – единственный способ спа­сти свою жизнь, – шипит Коннор. – Меня со­бираются отдать на разборку, на случай, если ты забыла.

Арианна нежно гладит его по лицу.

– Я помню, – говорит она, – но меня же не отдают.

На верхней площадке вспыхивает свет, и Арианна рефлекторно прикрывает дверь.

– Эн? – зовет девушку мать. – Что случилось? Что ты делаешь у двери?

Коннор отскакивает в сторону, чтобы не быть замеченным. Арианна оборачивается и смотрит вверх:

– Да ничего, мам. Мне показалось, под окна­ми койот ходит. Решила проверить, где кошки.

– Кошки все наверху, солнышко. Закрывай дверь и ложись спать.

– Значит, я койот, – говорит Коннор.

– Тсс, – предостерегающе шипит Арианна, закрывая дверь практически полностью.

Сквозь оставшуюся узкую щель видно лишь часть лица и один фиолетовый глаз.

– Ты спра­вишься, я знаю. Позвони, когда будешь в безо­пасности, пожалуйста, – говорит Арианна и за­крывает дверь.

Коннор еще долго стоит на крыльце, дожи­даясь, пока выключится свет. Он не думал, что придется бежать одному, но, возможно, он про­сто был слишком наивен. Мальчик оказался в одиночестве в тот момент, когда родители под­писали документы.

 

***

 

На поезде он уехать не может и автобусом воспользоваться – тоже. Денег у него доста­точно, но ночью ни поезда, ни автобусы не хо­дят, а утром его уже хватятся, и находиться в транспорте будет небезопасно. Там его станут искать в первую очередь – это очевидно. Дети, обреченные на разборку, убегают так часто, что для их поимки созданы специальные отря­ды, состоящие из инспекторов по работе с не­совершеннолетними. Отлов беглецов стал сво­его рода искусством, которым должен в совер­шенстве владеть каждый полицейский.

Можно исчезнуть, раствориться в большом городе. Там так много людей, что встретить одного и того же человека дважды невозможно. Можно спрятаться за городом. Там людей не­много, и живут они на значительном расстоя­нии друг от друга. Если устроить жилище в за­брошенном амбаре, никому и в голову не при­дет там искать. Хотя как знать. Если это пришло в голову ему, наверняка в полиции обо всем уже подумали и амбары превращены в ло­вушки. Все только и ждут, пока какой‑нибудь несчастный вроде него окажется внутри. Ло­вушка тут же захлопнется. Впрочем, может, все это лишь игра распаленного воображения. Нет, думает Коннор, в таком настроении дале­ко не убежишь. Ситуация требует осторожных и взвешенных решений – и не только сегодня, а в течение последующих двух лет. Как только ему исполнится восемнадцать, можно спокой­но возвращаться домой. Естественно, по воз­вращении его тут же отправят под суд и поса­дят в тюрьму – но на разборку отдать уже не смогут. Главное, дожить до этого чудесного мо­мента.

Возле федеральной трассы есть стоянка. Там останавливаются переночевать дально­бойщики. Туда он и пойдет, решает Коннор. В кузове фуры, как ему кажется, спрятаться нетрудно, но, добравшись до места, мальчик немедленно убеждается в том, что водители держат двери закрытыми и опечатанными. Он молча ругает себя за то, что не подумал об этом заранее. К сожалению, перспективное мышление никогда не было его сильной сторо­ной. Если бы он умел думать на пару шагов впе­ред, многих неприятных ситуаций, которых за последние несколько лет было предостаточ­но, удалось бы избежать. Все как будто шло по нарастающей: он попадал в ситуации, которые сначала можно было бы классифицировать как «трудные», потом как «рискованные» и так далее, вплоть до кульминации – когда он оказался под угрозой быть разобранным на органы.

Возле ярко освещенной закусочной при­паркованы двадцать или чуть больше грузови­ков. Внутри полтора десятка водителей, ужи­нают. Время – половина четвертого утра; ве­роятно, у водителей биологические часы настроены по‑своему Коннор ждет и наблюда­ет. Минут через пятнадцать на стоянке появ­ляется полицейская машина. Вползает на ма­лой скорости с выключенной мигалкой и на­чинает медленно, как акула, кружить по стоянке. Мальчик думает спрятаться, но в этот момент появляется вторая машина. Сто­янка слишком хорошо освещена, чтобы мож­но было надежно укрыться. Луна светит че­ресчур ярко, не убежишь. Одна из машин на­правляется в дальний конец стоянки. Через секунду свет фар выхватит из темноты его ма­ленькую фигурку. Мальчик забивается под ко­леса грузовика и молится, чтобы полицейские его не заметили.

Машина медленно проезжает мимо. Вторая в это время так же беззвучно проплывает по другую сторону прицепа, под которым спрятал­ся Коннор. Может, это просто рутинная про­верка, думает мальчик. Может, они не меня ищут. Чем больше он думает об этом, тем более вероятной ему представляется эта версия. Им не может быть известно, что он сбежал. Отец спит, как бревно, а мать давно уже не заходит в его комнату ночью.

Но полицейские не уезжают.

Коннор замечает, что дверь одного из гру­зовиков открыта. Не водительская дверь – от­дельная маленькая дверца, через которую мож­но проникнуть в отделение за кабиной, где на­ходится походная кровать. Из него выбирается водитель, потягивается и направляется к туале­там, оставив дверь открытой.

Коннор молниеносно принимает реше­ние и бросается к грузовику. Из‑под ног летит гравий, но мальчик продолжает бежать что есть сил. Он не знает, где полицейские маши­ны, но это уже не важно. Решение принято, и сейчас время действовать вне зависимости от результата. Подбегая к двери, он краем глаза видит луч света: одна из полицейских машин вот‑вот повернет в его сторону. Он пулей заскакивает в кабину и закрывает за собой дверь.

Сидя на койке, которая оказывается не больше банкетки, стоящей в школьном вести­бюле, Коннор пытается отдышаться. Что де­лать дальше? Скоро вернется водитель. Если повезет, у него в запасе минут пять, в худшем случае – не более минуты. Он заглядывает под койку. Там достаточно места, чтобы спрятать­ся, но оно занято двумя рюкзаками с одеждой. Можно вытащить их, забраться под койку, прижаться к стене и втащить мешки обратно. Тогда водитель не будет знать, что он здесь. Но прежде чем Коннор успевает вытащить первый рюкзак, дверь спального отделения распахивается. Мальчик остается стоять на месте, а водитель тем временем хватает его за куртку и подтягивает ближе к выходу, чтобы рассмотреть.

– Ух ты! А ты кто такой? Какого черта ты за­брался в мой грузовик?

Мимо беззвучно проплывает полицейская машина.

– Прошу вас, – шепчет Коннор, чувствуя, что его голос стал тонким, как раньше, когда он еще не успел сломаться, – пожалуйста, не гово­рите никому. Мне нужно убраться отсюда как можно скорее.

Он поспешно засовывает руку в рюкзак, ви­сящий за спиной, достает бумажник и вытаски­вает из него стопку банкнот.

– Вам нужны деньги? У меня есть. Я отдам все, что есть.

– Мне не нужны твои деньги, – отвечает во­дитель.

– Что же мне делать?

Даже в темной кабине водитель наверняка заметил панику на лице мальчика. Но он ниче­го не говорит, продолжает молчать.

– Пожалуйста, – снова умоляет Коннор. – Я сделаю все, что вы захотите...

Водитель продолжает молча смотреть на мальчика в течение еще нескольких томитель­ных секунд.

– Сделаешь, что я захочу? – наконец пере­спрашивает он, забирается в кабинку и закры­вает за собой дверь.

Коннор закрывает глаза, боясь даже пред­ставить, на что он только что подписался.

– Как тебя зовут? – спрашивает водитель, присаживаясь на койку.

– Коннор, – отвечает мальчик раньше, чем успевает сообразить, что, возможно, настоя­щее имя следовало скрыть.

Водитель почесывает подбородок, покры­тый жесткой, давно не видавшей бритвы щети­ной, и о чем‑то думает.

– Давай‑ка я тебе кое‑что покажу, Коннор, – говорит он наконец. Протянув руку, он нео­жиданно для мальчика достает из небольшо­го мешочка, висящего над койкой, колоду карт.

– Ты когда‑нибудь видел такое? – спрашивает он, ловко разбрасывая карты на несколько сто­пок одной рукой. – Здорово, правда?

Коннор, не зная, что сказать, одобрительно кивает.

– А как насчет этого? – снова спрашивает во­дитель, взяв в руку карту и помахав ею. Карта исчезает. Водитель тянется к карману рубашки Коннора и достает из него исчезнувшую карту. Мальчик издает короткий нервный смешок.

– Такие вот фокусы, – говорит водитель. – Но делаю их не я.

– В каком смысле? – удивляется Коннор.

Водитель, закатав рукав, обнажает правую руку, которой только что показывал фокусы, и мальчик видит широкий шрам – рука была пе­ресажена в районе локтя.

– Десять лет назад я уснул за рулем, – говорит водитель, – и попал в серьезную аварию. Поте­рял руку, почку, еще кое‑что. Органы пересади­ли, и я выжил.

Водитель смотрит на руки, и Коннор заме­чает, что правая, которой он показывал фоку­сы, отличается от левой. На левой пальцы тол­ще и кожа более смуглая.

– Значит, – говорит мальчик, – вам на сдачу выпала новая рука.

Водитель смеется, потом умолкает и снова смотрит на пересаженную руку.

– Пальцы умеют то, чему я никогда не учился. Вроде бы это называется мышечной памятью.

И не было такого дня, чтобы я не вспоминал того парня и не пытался представить, какие еще замечательные штуки он мог делать, преж­де чем его разобрали... Знаешь, хорошо, что ты ко мне залез, парень, – говорит он. – Тут не все люди такие, как я. Могли бы все у тебя забрать, а потом все равно копам сдали бы.

– А вы не такой?

– Нет, не такой, – говорит водитель, протя­гивая для пожатия свою, левую, руку. – Иосая Элдридж меня зовут. Я на север еду. До утра мо­жешь со мной.

Коннор чувствует такое невероятное облег­чение, что в течение какого‑то времени не мо­жет даже вздохнуть, не говоря уже о том, что­бы поблагодарить водителя.

– Тут койка, конечно, не самая удобная в ми­ре, но спать можно, – говорит Иосая. – Вот и поспи пока. Я только еще раз в сортир зайду, и поедем.

Он выбирается из кабинки и закрывает за собой дверь. Коннор прислушивается к удаля­ющимся шагам – водитель действительно на­правился в сторону туалета, как и сказал. Нако­нец мальчик решает, что сделал для своего спа­сения все, что можно. Нервное напряжение с падает, и сразу наваливается чудовищная уста­лость. Водитель не сказал точно, куда едет, просто назвал направление, но Коннору и это­го более чем достаточно. На север, на восток, на юг, на запад – какая разница, лишь бы по­дальше отсюда. Мальчик решает подумать о том, что делать дальше, позже. Нужно пережи­вать неприятности по мере их поступления, думает он.

Спустя минуту Коннор чувствует, что засы­пает, но моментально просыпается, услышав на улице крики полицейских: «Мы знаем, что ты здесь! Выходи с поднятыми руками, или бу­дем стрелять!»

Силы оставляют Коннора. Похоже, Иосая играл краплеными картами. Нужно выходить, копы ждать не будут. Вот черт. Путешествие окончилось, так и не начавшись. Коннор рас­пахивает дверь, готовясь увидеть инспекторов по работе с несовершеннолетними с пушками в руках.

Полицейские на стоянке есть. Оружие на­готове, но целятся они отнюдь не в Коннора.

Мало того, они стоят к нему спиной.

Дверь кабины грузовика, под которым не­сколько минут назад скрывался Коннор, распа­хивается, и появляется мальчик, прятавшийся за водительским сиденьем. Коннор немедлен­но узнает его – они ходят в одну и ту же школу. Парня зовут Энди Джеймсон. Господи, неуже­ли и его отдали на разборку?

Энди напуган, но на его лице не только страх перед полицейскими. Он побежден, раз­давлен. В этот момент Коннор осознает, что все еще стоит как вкопанный на пороге кабины и полицейские в любую секунду могут его заме­тить. Слава богу, пока еще не засекли. Зато Эн­ди заметил, встретился с Коннором взглядом всего на секунду...

После этого произошло нечто замечатель­ное. Выражение отчаяния и горя исчезло с ли­ца Энди, сменившись железной решимостью и чуть ли не триумфом. Заметив Коннора, он бы­стро отвел глаза и успел сделать несколько ша­гов в сторону, уводя полицейских прочь и не давая им смотреть по сторонам, прежде чем они схватили его.

Энди видел его и не выдал! День не принес ему удачи, но одну маленькую победу удержать все‑таки удалось.

Спрятавшись в тени за боковой стенкой ка­бины, Коннор осторожно закрывает дверь.

Снаружи, на стоянке, полицейские увозят Эн­ди. Коннор ложится на койку и начинает пла­кать. Слезы льются ручьями, лицо тут же стано­вится мокрым. Он и сам не знает, по кому пла­чет – по себе ли, по Арианне или по Энди, – и от этого незнания становится еще больнее и горше. Коннор не вытирает слезы, дает им вы­сохнуть прямо на лице. Он так всегда делал, когда был маленьким. А ведь тогда он, бывало, плакал по такому незначительному поводу, что утром и вспомнить не мог, в чем было дело.

Водитель не заглядывает в спальное отделе­ние. Но вскоре он заводит двигатель, и грузо­вик медленно трогается. Под убаюкивающий шорох шин мальчик вскоре засыпает.

 

***

 

Из глубокого забытья его вырывает звонок мобильного телефона. Он вскакивает и силит­ся понять, где находится и как туда попал. Хо­чется лечь снова и досмотреть сон. Ему сни­лось какое‑то очень знакомое место, где он точ­но не раз бывал, но вспомнить, что это за место и когда он там был, Коннор не может. Во сне он с родителями живет в бунгало на пляже. Младший брат еще не родился. Коннор упал с крыльца – нога провалилась в щель между верхней ступенькой и краем дома. В щели ока­залось полным‑полно паутины, плотной и мяг­кой на ощупь, как хлопок. Ему больно и страш­но. Коннор кричит как резаный, чувствуя, что ногу вот‑вот отхватит гигантский паук. И все же было в этом сне и нечто хорошее – отец бросился к нему, чтобы спасти. Он внес его в хижину на руках, перевязал ногу, усадил у ками­на, а мать подала чашку с каким‑то вкусно пах­нущим напитком, напоминающим сидр. Аро­мат был таким приятным, что, даже проснув­шись, Коннор все еще помнит его. Отец рассказал ему сказку, но ее мальчик уже забыл. Но голос отца, нежный баритон, рокочущий, как шум волн, накатывающих на берег, все еще стоит в ушах. Маленький Коннор выпил сидр, прислонился к маме и прикинулся спящим. На самом деле он не спал, а просто старался про­длить прекрасные мгновения. Ему хотелось си­деть рядом с родителями вечно. Потом ему приснилось, будто он растворился в чашке с сидром и родители осторожно поставили ее на стол, неподалеку от огня, чтобы напиток ни­когда не остывал.

Глупая штука – сны. Даже если сон хоро­ший, он все равно плохой, потому что по сравнению с ним реальность кажется еще более от­вратительной.

Снова раздается звонок телефона, и остат­ки сна окончательно улетучиваются. Коннор тянется к аппарату, чтобы ответить, но, вовре­мя спохватившись, удерживается от этого оп­рометчивого поступка. В спальном отделении так темно, что он не сразу сообразил, где нахо­дится, и с самого пробуждения был уверен, что лежит у себя в спальне. Темнота его и спасает. Мальчик хочет зажечь свет, потому что телефон никак не находится, и тянется к тому мес­ту, где, как ему кажется, стоит тумбочка, а на ней ночник. Рука натыкается на стену кабины, и только в этот момент мальчик понимает, что он вовсе не в спальне. Телефон снова звонит, и Коннор вспоминает все разом. Наконец ему удается найти мобильный в рюкзаке. Мальчик нащупывает его, подносит к глазам и смотрит на экран: звонит отец.

Значит, родители уже спохватились. Не­ужели они всерьез думают, что он ответит? Дождавшись переадресации на голосовую почту, Коннор выключает питание аппарата и смотрит на часы. Половина восьмого утра. Он протирает глаза, чтобы прогнать остатки сна, и старается вычислить, как далеко они успели заехать. Грузовик стоит на месте, но за остаток ночи, пока он спал, они проехали, на­верное, километров триста. Неплохо для на­чала.

Кто‑то стучит в дверь.

– Выходи, парень. Поездка окончена.

Коннор не жалуется: то, что сделал для не­го водитель, не сделал бы никто другой. Про­сить о большем этого доброго человека просто грешно. Он распахивает дверцу и выходит на­ружу, чтобы поблагодарить старика, но оказы­вается, у двери стоит вовсе не он. В нескольких метрах от кабины полицейские заковывают в наручники Иосаю, а перед Коннором стоит ин­спектор по работе с несовершеннолетними и довольно улыбается, как людоед, заполучив­ший желанную добычу. В паре метров от него стоит отец Коннора, сжимая в руке телефон, с которого он только что звонил.

– Все кончено, сынок, – говорит отец.

Эта фраза приводит Коннора в бешенство. «Я не твой сын! – вот что он хочет крикнуть. – Я перестал быть твоим сыном, когда ты подпи­сал это чертово разрешение!» Но он в таком глу­боком шоке, что не может и слова вымолвить.

Какая глупость – не выключить сотовый те­лефон, ведь именно по нему они его и выследили. Интересно, сколько ребят уже попались на эту удочку, забыв о простейшем трюке в своей слепой вере в надежность современных техно­логий. Ладно, что уж теперь. Но Коннор не со­бирается сдаваться, как Энди Джеймсон. Он быстро оценивает ситуацию. Грузовик прижат к обочине федерального шоссе двумя полицей­скими машинами. В третьей машине прибыл отряд инспекторов по работе с несовершенно­летними. Мимо на скорости свыше ста киломе­тров в час пролетают автомобили; едущие в них люди не подозревают о том, что стали не­вольными свидетелями маленькой трагедии, разворачивающейся у обочины. Коннор снова принимает молниеносное решение и срывает­ся с места, оттолкнув в сторону полицейского. Мальчик устремляется на другую сторону доро­ги, не обращая внимания на проносящиеся ми­мо автомобили. Не будут же они стрелять пря­мо в спину невооруженному мальчишке, думает он на бегу. Может, будут целиться в ноги, чтобы не задеть драгоценные внутренние органы? Он пересекает полосу за полосой, не глядя по сто­ронам, и водители пролетающих мимо автомо­билей вынуждены совершать головокружи­тельные маневры, чтобы не сбить его.

– Коннор, стой! – кричит отец, и начинается стрельба.

Мальчик чувствует удар в спину – пуля по­пала в него, но ее, видимо, задержал рюкзак. Коннор решает не оглядываться. Добежав до разделительного ограждения, он видит, как на металлическом заборе появляется и расплыва­ется небольшое синеватое пятно, как будто кто‑то разбил ампулу с жидкостью. Полицей­ские стреляют пулями с транквилизирующим средством. Значит, хотят не убить его, а только сбить с ног и усыпить. Естественно, думает он, использовать на оживленном шоссе боевые па­троны им вряд ли кто разрешит.