Оружие. И Консульт в конце концов заполучил его.
«Война внутри войны. До этого все‑таки дошло».
Келлхус уже встретил нескольких своих заудуньяни. И сейчас, в этот самый момент его приказы расходились по городу. Серве и Эсменет эвакуируют из лагеря. Вскоре его Сто Столпов возьмут под охрану этот безымянный дворец. Заудуньяни, которым он поручил следить за шпионами‑оборотнями, которых опознал ранее, ушли на поиски. Если он сумеет организовать все это прежде, чем закончится хаос…
«Священное воинство необходимо очистить».
А потом над цитаделью вспыхнул свет. Над городом разнесся оглушительный грохот. Снова белое сияние озарило башни. Келлхус увидел, как рухнули целые слои каменной кладки цитадели. Обломки посыпались и покатились по склону холма.
Зависнув в воздухе, Багряные Шпили образовали огромный полукруг вокруг могучих башен цитадели. Хлынул сверкающий огонь, и даже отсюда, издалека Келлхус увидел горящих фаним, что прыгали во двор замка. С призрачных облаков сорвалась молния, равно уничтожая камень и плоть. Стаи раскаленных добела воробьев взмыли над парапетами стен.
Невзирая на разрушения, сперва один Багряный адепт, затем другой, третий застывали, потом стремительно спускались на крыши внизу, пораженные языческой хорой. Проследив взглядом за слепящей вспышкой, Келлхус увидел, как один из колдунов рухнул на склон холма и разбился, словно был сделан из камня. Адское пламя хлестало по крепостным валам. Верхушки башен взрывались. Огонь поглощал все живое.
Песнь Багряных Шпилей остановилась. Вдали пророкотал гром. На несколько мгновений весь Карасканд застыл.
Над крепостными стенами поднимался дым.
Несколько колдунов зашагали вперед. Ахкеймион как‑то объяснил Келлхусу, что колдуны на самом деле не летают, а скорее идут по поверхности, эху земли в небе. Колдуны шли через завесу дыма, пока не повисли над узкими стенами внутренних укреплений. Келлхус заметил очертания их призрачных Оберегов. Казалось, колдуны чего‑то ждут… или ищут.
Внезапно из разных мест цитадели ударили пронзительно‑голубые лучи и сошлись на колдуне, стоявшем в центре…
«Кишаурим, – понял Келлхус. – В Цитадели засели кишаурим».
Кольцо темно‑красных фигур – отсюда они казались маленькими пятнышками – ответило затаившемуся врагу. Келлхус вскинул руку, защищая глаза от ослепительного сияния. Воздух содрогнулся. Западная башня согнулась под бременем огня и медленно обрушилась. Обломки проломили внешнюю стену, потом лавиной скатились по склону, поднимая клубы пыли.
Келлхус смотрел, завороженный зрелищем и обещанием более глубокого уровня понимания. Колдовство было единственным незавоеванным знанием, последним оставшимся бастионом тайн, рожденных в миру. Он был одним из Немногих – как одновременно и надеялся, и страшился Ахкеймион. Так какой же силой он будет обладать?
А его отец, ставший кишауримом, – какой силой он обладает сейчас?
Багряные адепты наносили по цитадели удар за ударом, без жалости и передышки. Кишаурим было не видно и не слышно. Клубы дыма и пыли поднимались к небу, окутывая черные стены. На островках чистого воздуха виднелись вспышки колдовского света – либо этот свет мерцал и пульсировал сквозь черную завесу.
Жуткие гимны отдавались болью в ушах Келлхуса. Как можно произнести такое? Как эти слова могли прийти кому‑то в голову?
Еще одна башня рухнула, на этот раз на юге, – обрушилась целиком, до самого фундамента, подняв тучу пыли. Туча двинулась вниз, на окрестные дома. Наблюдая за тем, как прячутся в домах Люди Бивня, Келлхус заметил краем глаза фигуру в желтом шелковом одеянии, что парила среди пульсирующей тьмы: руки вытянуты вдоль тела, ноги в сандалиях направлены к земле. Внизу воины‑айнрити разбегались в разные стороны.
Уцелевший кишаурим.
Келлхус смотрел, как фигура в желтом скользнула над уступами крыш. На мгновение ему подумалось, что этот человек может и спастись: дым и пыль заслонили его от Багряных адептов. Но потом он понял…
Кишаурим поворачивал в его сторону.
Вместо того чтобы продолжать двигаться на юг, фигура в желтом свернула на запад, старательно прячась за домами, чтобы скрыться от наблюдательных Багряных Шпилей. Келлхус следил, как кишаурим зигзагами продвигается по улицам, изучая общее направление его внезапных поворотов, чтобы оценить траекторию. Каким бы невероятным – и каким бы невозможным – это ни казалось, сомнений быть не могло: кишаурим направлялся к нему. Но как такое могло случиться?
«Отец?»
Келлхус отступил от балюстрады и наклонился, чтобы понадежнее завернуть голову шпиона‑оборотня в загубленную одежду. Потом он зажал в кулаке одну из двух хор, которые ему дали заудуньяни… По словам Ахкеймиона, хора с равным Успехом защищала и от Псухе, и от колдовства.
Кишаурим поднимался по склону к террасе, скользя над верхушками деревьев и сбивая непрочно держащиеся листья. Там, где он пролетал, птицы прыскали в разные стороны. Келлхус видел черные провалы его глаз, две раздувшиеся змеи у него на шее: одна смотрит вперед, вторая наблюдает за продолжающимся уничтожением цитадели.
Вслед за очередным раскатом грома издалека долетел драконий вой. Мраморный пол под ногами Келлхуса вздрогнул. Над цитаделью поднялись новые черные тучи…
«Отец? Не может быть!»
Кишаурим описал круг над усадьбой, где Келлхус недавно видел тидонцев, потом ринулся наверх. Келлхус буквально услышал, как бьется на ветру его шелковое одеяние.
Он отскочил, выхватывая меч. Колдун‑жрец проплыл над балюстрадой, сложив руки и соединив кончики пальцев.
– Анасуримбор Келлхус! – позвал он.
Столкнувшись со своим отражением, кишаурим резко остановился. По полированному мрамору со звоном разлетелись осколки.
Келлхус стоял неподвижно, крепко сжимая в руке хору. «Он так молод…»
– Я – Хифанат аб Тунукри, – задыхаясь, произнес безглазый человек, – дионорат племени индара‑кишаури… Я несу послание от твоего отца. Он сказал: «Ты идешь Кратчайшим Путем. Вскоре ты постигнешь Тысячекратную Мысль».
«Отец?»
Убрав меч в ножны, Келлхус открылся всем внешним знакам, какие предлагал этот человек. Он увидел безрассудство и целеустремленность. «Цель превыше всего…»
– Как ты меня нашел?
– Мы видим тебя. Все мы.
За спиной у кишаурима дым, поднимающийся над цитаделью, раскрылся, словно огромная бархатная роза. – Мы?
– Все, кто служит ему, – Обладатели Третьего Зрения.
«Ему… Отцу». Он контролирует одну из фракций кишаурим…
– Я должен знать, что он задумал, – с силой произнес Келлхус.
– Он ничего мне не сказал. А если бы и сказал – сейчас не время.
Хотя стресс боя и отсутствие глаз затрудняло чтение, Келлхус видел, что кишаурим говорит искренне. Но почему, вызвав его из такой дали, отец теперь оставляет его во тьме?
«Он знает, что прагма прислал меня как убийцу… Ему необходимо сперва проверить меня».
– Я должен предупредить тебя, – продолжал тем временем Хифанат. – С юга сюда идет сам падираджа. Уже сейчас его передовые разъезды видят дым на горизонте.
Да, слухи о войске падираджи доходили… Неужто он и вправду настолько близко? Вероятности, возможности и альтернативы стрелой пронеслись в сознании Келлхуса – но без всякой пользы. Падираджа приближается. Консульт атакует. Великие Имена плетут заговор…
– Столько всего произошло… Ты должен рассказать об этом моему отцу!
– Я не…
Змея, наблюдавшая за цитаделью, внезапно зашипела. Келлхус заметил троих Багряных адептов, шагающих по воздуху. Их темно‑красные одеяния, хоть и поношенные, горели в лучах солнца.
– Идут Шлюхи, – сказал безглазый человек. – Ты должен убить меня.
Одним движением Келлхус извлек клинок. Кишаурим словно бы ничего и не заметил, а вот ближняя змея поднялась, как будто ее дернули за веревочку.
– Логос, – дрогнувшим голосом произнес Хифанат, – не имеет ни начала, ни конца.
Келлхус снес кишауриму голову. Тело тяжело упало набок, а голова покатилась назад. Одна из змей, располовиненная, билась на полу. Вторая, целая и невредимая, быстро уползла в сад.
На том месте, где была Цитадель Пса, поднимался огромный черный столп дыма. Он нависал над разграбленным городом и тянулся, казалось, до самых небес.
Теперь все районы Карасканда горели, от Чаши – его прозвали так за то, что он располагался между пятью из девяти холмов, – до Старого города, обнесенного осыпающимися киранейскими стенами, что когда‑то окружали древний Карасканд. Повсюду, куда ни глянь, поднимались столбы дыма – но ни один из них не мог сравниться с той башней из пепла, что высилась на юго‑востоке.
Далеко на юге, стоя на вершине холма, Каскамандри аб Теферокар, Верховный падираджа Киана и всех Чистых земель, смотрел на дым со слезами на глазах. Когда первые разведчики принесли ему весть о бедствии, Каскамандри отказался в это верить. Он твердил, что Имбейян, его находчивый и свирепый зять, просто подает им сигнал. Но теперь он не мог отрицать то, что видел своими глазами. Карасканд – город, соперничавший с белостенной Селевкарой, – пал под натиском проклятых идолопоклонников.
Он прибыл слишком поздно.
– Что мы не можем предотвратить, – сказал падираджа своим блистательным грандам, – за то мы должны отомстить.
В тот самый момент, когда Каскамандри размышлял, что же он скажет дочери, отряд шрайских рыцарей перехватил Имбейяна и его свиту, когда те пытались бежать из города. Вечером по настоянию Готиана каждый из Великих Имен поставил ногу на грудь Имбейяну, говоря при этом: «Славьте силу Господню, что предала наших врагов в наши руки». Это был древний ритуал, появившийся в дни Бивня.
Потом они повесили сапатишаха на дереве.
– Келлхус! – крикнула Эсменет, мчась по галерее между колоннами черного мрамора.
Никогда еще ей не случалось бывать в столь огромном и роскошном здании.
– Келлхус!
Келлхус отвернулся от собравшихся вокруг него воинов и улыбнулся той ироничной, трогательной, товарищеской улыбкой, от которой у Эсменет всегда вставал комок в горле и сжималось сердце. Какая дерзкая, безрассудная любовь!
Она подлетела к нему. Его руки легли ей на плечи, окутали ее почти наркотическим ощущением безопасности. Он казался таким сильным, таким незыблемым…
Нынешний день был полон сомнений и ужаса – и для нее, и для Серве. Радость, охватившая их при падении Карасканда, быстро развеялась. Сперва они услышали известие о покушении. Как твердили несколько заудуньяни с безумными глазами, в городе на Келлхуса напали демоны. Вскоре после этого пришли люди из Сотни Столпов, чтобы эвакуировать их лагерь. И никто, даже Верджау и Гайямакри, не знал, жив ли Келлхус. Потом, мчась по разоряемому городу, они оказались свидетельницами множества ужасов. Такого, что и сказать нельзя. Женщины. Дети… Эсменет пришлось оставить Серве во внутреннем дворике. Девушку невозможно было успокоить.
– Они сказали, что на тебя напали демоны! – воскликнула Эсменет, прижавшись к его груди.
– Нет, – хмыкнул Келлхус. – Не демоны.
– Что случилось?
Келлхус мягко отстранил ее.
– Мы многое перенесли, – сказал он, погладив Эсменет по щеке.
Казалось, будто он скорее наблюдает, чем смотрит. Она поняла его невысказанный вопрос: «Насколько ты сильна?»
– Келлхус?
– Испытание вот‑вот начнется, Эсми. Истинное испытание. Эсменет содрогнулась от ни с чем не сравнимого ужаса.
«Нет! – мысленно крикнула она. – Только не ты! Только не ты!»
В голосе его звучал страх.
4111 год Бивня, зима, залив Трантис
Хотя ветер продолжал неравномерно, порывами наполнять паруса, сам залив был необыкновенно спокоен. Можно было положить хору на перевернутый щит, и она бы не скатилась – настолько ровно шла «Амортанея».
– Что это? – спросил Ксинем, поворачивая лицо из стороны в сторону. – На что все смотрят?
Ахкеймион оглянулся на друга, потом снова перевел взгляд на берег, усыпанный обломками.
Раздался крик чайки – как всегда у чаек, полный притворной боли.
На протяжении жизни у Ахкеймиона случались такие мгновения – мгновения безмолвного изумления. Он мысленно называл их «визитами», потому что они всегда приходили по собственному желанию. Возникала некая передышка, ощущение отрешенности, иногда теплое, иногда холодное, и Ахкеймион думал: «Как я живу эту жизнь?» На протяжении нескольких мгновений вещи, находящиеся совсем рядом, – ветерок, трогающий волоски на руке, плечи Эсменет, хлопочущей над их скудными пожитками, – казались очень далекими. А мир, от привкуса во рту до невидимого горизонта, казался едва возможным. «Как? – безмолвно твердил он. – Как это может быть?»
Но никакого иного ответа, кроме изумленного трепета, он никогда не получал.
Айенсис называл подобные переживания «амрестеи ом аумретон», «обладание в утрате». В самой знаменитой своей работе, «Третьей аналитике рода людского» он утверждал, что это – пребывание в сердце мудрости, самый достоверный признак просветления души. Точно так же, как истинное обладание нуждается в утрате и обретении, так и истинное существование, настаивал Айенсис, нуждается в амрестеи ом аумретон. В противном случае человек просто бредет, спотыкаясь, сквозь сон…
– Корабли, – сказал Ахкеймион Ксинему. – Сожженные корабли.
Правда, немалая ирония крылась в том, что амрестеи ом аумретон придавала всему вид сна – или кошмара, в зависимости от ситуации.
Безжизненные прибрежные холмы Кхемемы стеной окружали залив. Между линией прибоя и пологими склонами тянулась узкая полоса пляжа. Песок напоминал по цвету беленый холст, но повсюду, насколько хватало глаз, на нем виднелись черные пятна. Повсюду лежали корабли и обломки кораблей, и всех их поглотил огонь. Их были сотни, и на их осколках восседали легионы красношеих чаек.
Над палубой «Амортанеи» зазвучали крики. Капитан корабля, нансурец по имени Меумарас, приказал отдать якорь.
На некотором расстоянии от берега, на отмели чернело несколько полусгоревших остовов – судя по виду, трирем. За ними из воды торчало примерно с дюжину корабельных носов; их железные тараны порыжели от ржавчины, а яркие краски, которыми были нарисованы глаза, растрескались и облезли. Но большинство кораблей сгрудилось на берегу; очевидно их выбросило туда каким‑то давним штормом, словно больных китов. От некоторых остались лишь черные ребра шпангоутов. От других – корпуса, лежащие на боку или вовсе перевернутые. Из портов торчали ряды сломанных весел. И повсюду, куда ни падал взгляд Ахкеймиона, он видел чаек: они кружили в небе, ссорились из‑за мелких обломков и стаями сидели на изувеченных корпусах судов.
– Здесь кианцы уничтожили имперский флот, – объяснил Ахкеймион. – И едва не погубили Священное воинство…
Ему вспомнилось, как Ийок описывал это бедствие, когда он висел, беспомощный, в подвале резиденции Багряных Шпилей. С того момента он перестал бояться за себя и начал бояться за Эсменет.
«Келлхус. Келлхус должен был уберечь ее».
– Залив Трантис, – хмуро произнес Ксинем.
Теперь это название сделалось известно всему свету. Битва при Трантисе стала величайшим поражением на море за всю историю Нансурской империи. Заманив Людей Бивня поглубже в пустыню, падираджа атаковал их единственный источник воды, имперский флот. Хотя никто точно не знал, что именно произошло, в целом считалось, что Каскамандри как‑то удалось спрятать на своих кораблях большое количество кишаурим. По слухам, кианцы потеряли всего две галеры, да и то из‑за внезапного шквала.
– Что ты видишь? – не унимался Ксинем. – Как это выглядит?
– Кишаурим сожгли все, – ответил Ахкеймион.
Он умолк, почти поддавшись идущему из глубины души нежеланию говорить что бы то ни было еще. Это казалось богохульством – передавать подобную картину словами. Кощунством. Но так происходит всегда, когда один пытается описать потери другого. Но иного способа, помимо слов, не было.
– Здесь повсюду лежат обугленные корабли… Они напоминают тюленей, которые выбрались на берег погреться на солнце. И чайки – тысячи чаек… У нас в Нроне таких чаек называют гопас. Ну, ты их знаешь – у них такой вид, будто у них горло перерезано. Гнусные твари, всегда отвратительно себя ведут.
Капитан «Амортанеи», Меумарас, покинул своих людей и подошел к стоящим у поручней Ахкеймиону с Ксинемом. Ахкеймиону нравился этот человек, с самой их первой встречи, еще в Иотии. Он принадлежал к числу тесперариев: так нансурцы называли командиров военных галер, ушедших в отставку и занявшихся коммерческими перевозками. Коротко подстриженные волосы Меумараса серебрились благородной сединой, а лицо, хоть и было выдублено морем, отличалось задумчивым изяществом. Конечно, капитан был чисто выбрит, и это придавало ему мальчишеский вид. Впрочем, то же можно сказать обо всех нансурцах.
– Я сделал крюк, вместо того чтобы идти по кратчайшему пути, – объяснил капитан. – Но мне нужно было самому взглянуть на это.
– Вы кого‑то потеряли здесь, – сказал Ахкеймион, заметив припухшие веки Меумараса.
Капитан кивнул и нервно взглянул на обугленные корпуса, что валялись вдоль берега.
– Брата.
– Вы точно уверены, что он Мертв?
Над головами у них с визгливыми криками пронеслась стая чаек.
– Мои знакомые, сходившие на берег, рассказывали, что кости и иссохшие трупы усеивают пустыню на несколько миль окрест, к северу и к югу. Какой бы катастрофой ни стало нападение кианцев, тысячи человек – если не десятки тысяч – выжили благодаря тому, что генерал Сассотиан тогда поставил флот на якорь рядом с берегом… Вы не чувствуете запаха? – спросил он, взглянув на Ксинема. – Пыль… похоже на сильный запах мела. Мы стоим у границы Великого Каратая.
Капитан повернулся к Ахкеймиону, и твердый взгляд его карих глаз встретился со взглядом колдуна.
– Там погибло слишком много людей.
Ахкеймион напрягся; его душу вновь охватил страх, уже успевший сделаться привычным.
– Священное воинство выжило, – возразил он.
Капитан нахмурился, как будто тон Ахкеймиона чем‑то задел его. Он уже открыл было рот для ответной реплики, но передумал; в глазах промелькнуло понимание.
– Вы боитесь, что тоже кого‑то потеряли.
Он снова взглянул на Ксинема……
– Нет, – отозвался Ахкеймион.
«Она жива! Келлхус должен был спасти ее!»
Меумарас вздохнул и отвел глаза, с жалостью и смущением.
– Желаю удачи, – сказал он, глядя на волны, тихо плескавшиеся о борт корабля. – От всего сердца. Но это Священное воинство…
И он погрузился в загадочное молчание.
– А что – Священное воинство? – спросил Ахкеймион.
– Я старый моряк. Я видел достаточно кораблей, сбившихся с курса и даже пошедших ко дну. Поэтому я знаю – Бог не дает никаких гарантий, невзирая на то, кто капитан и какой груз он везет.
Он снова взглянул на Ахкеймиона.
– А насчет Священного воинства точно можно сказать лишь одно: свет еще не видел большего кровопролития.
Ахкеймион знал, что это не так, но предпочел воздержаться. Он вновь принялся разглядывать уничтоженный флот; присутствие капитана внезапно стало напрягать его.
– Почему вы так говорите? – спросил Ксинем.
Как всегда, говоря, он вертел головой, поворачивая лицо из стороны в сторону. Отчего‑то Ахкеймиону становилось все труднее выносить это зрелище.
– Что вы слышали?
Меумарас пожал плечами.
– По большей части, всякие ужасы. Все эти разговоры про гемофлексию, про чудовищные поражения, про то, что падираджа собирает все оставшиеся у него силы.
Ксинем фыркнул с несвойственной ему горечью.
– Ха! Это всем известно.
Теперь в каждом слове Ксинема Ахкеймиону слышатся страх. Казалось, будто в темноте таится нечто ужасное, и Ксинем боится, что это нечто может узнать его по голосу. За прошедшие недели это становилось все более явным: Багряные Шпили отняли у него не только глаза. Они отняли свет, напористость, боевой дух, что некогда наполняли Ксинема до краев. Своими Напевами Принуждения Ийок загнал его душу на извращенные пути, вынудил его предать и достоинство, и любовь. Ахкеймион пытался объяснить Ксинему, что не он думал эти мысли, не он произносил эти слова, – но ничего не помогало. Как сказал Келлхус, люди не способны разглядеть, что ими движет. Слабости, которые Ксинем засвидетельствовал, были его слабостями. Столкнувшись с истинным размахом злобы, Ксинем решил, что всему виной его собственная нестойкость.
– А кроме того, – продолжал капитан, которого, по всей видимости, не задела вспышка Ксинема, – еще и эти истории о новом пророке.
Ахкеймион резко вскинул голову.
– А что за истории? – осторожно спросил он. – Кто вам рассказывал их?
Это мог быть только Келлхус. А если Келлхус выжил… «Пожалуйста, Эсми! Пожалуйста, уцелей!»
– Каракка, рядом с которой мы стояли в Иотии, – сказал Меумарас. – Ее капитан как раз вернулся из Джокты. Он сказал, что у Людей Бивня сейчас только и разговоров, что о каком‑то Келахе, чудотворце, способном выжать воду из песков пустыни.
Ахкеймион сам не заметил, когда прижал руку к груди. Сердце его бешено колотилось.
– Акка? – пробормотал Ксинем.
– Это он, Ксин… Это должен быть он.
– Вы его знаете? – со скептической улыбкой поинтересовался Меумарас.
Среди моряков слухи ценились на вес золота.
Но Ахкеймион не мог говорить. Он лишь вцепился в поручни: от радости у него закружилась голова.
Эсменет, наверное, жива. «Она жива!»
Но облегчение было даже более глубоким… При мысли о том, что с Келлхусом все в порядке, его сердце забилось быстрее.
– Спокойнее, спокойнее! – пробормотал капитан, обхватив Ахкеймиона за плечи.
Ахкеймион смотрел на него, ничего не соображая. Он едва не потерял сознание…
Келлхус. Чем он так взволновал его? Тем, что при нем он становился больше, чем есть на самом деле? Но кому, как не колдуну, знать вкус тех вещей, что выходят за пределы человеческих возможностей? Если колдуны и насмехались над людьми религиозными, то потому, что верующие относились к ним как к изгоям, потому что они, как казалось колдунам, ничего не понимали в той самой трансцендентности, которая якобы принадлежала исключительно им. А зачем повиноваться, когда можешь запрячь другого в ярмо?
– Да вы присядьте! – продолжал говорить Меумарас. Ахкеймион отстранил отечески заботливые руки капитана.
– Все нормально, – выдохнул он.
Эсменет и Келлхус. Они живы! Женщина, которая может спасти его сердце, и мужчина, который может спасти мир…
Он почувствовал на своем плече другую, более сильную руку. Ксинем.
– Оставьте его, – услышал он голос маршала. – Это плавание – лишь малая часть нашего путешествия.
– Ксин! – воскликнул Ахкеймион.
Ему хотелось рассмеяться, но помешала боль в горле. Капитан отошел; Ахкеймион так и не понял – то ли он сделал это из сострадания, то ли от смущения.
– Она жива, – сказал Ксинем. – Подумай только, как она обрадуется!
Отчего‑то от его слов у Ахкеймиона перехватило дыхание. Ксинем, страдавший больше, чем он в состоянии был вообразить, позабыл о своей боли, чтобы…
О своей боли. Ахкеймион сглотнул, пытаясь изгнать возникшую в памяти картину: Ийок, стоящий перед ним, и в глазах с красными радужками – вялое сожаление.
Ахкеймион ухватился за друга. Их руки крепко сжались – в меру их безумия.
– Когда я вернусь, Ксин, там будет огонь.
Он окинул взглядом разбитые корабли имперского флота. Внезапно они показались ему скорее переходным периодом, чем концом, – словно надкрылья исполинских жуков.
Красногорлые чайки продолжали нести свою стражу.
– Огонь, – произнес Ахкеймион.
ГЛАВА 22
КАРАСКАНД
«Ибо все здесь – дань. Мы платим каждым вздохом, и вскоре кошелек наш опустеет».
Хроники Бивня, Книга Песней, глава 57, стих 3
«Подобно многим старым тиранам, я души не чаю в своих внуках. Я восхищаюсь их вспышками раздражения, их визгливым смехом, их странными капризами. Я злонамеренно балую их медовыми палочками. И я ловлю себя на том, что восхищаюсь их блаженным неведенем мира и миллиона его оскаленных зубов. Следует ли мне, как это сделал мой дедушка, выбить из них эту ребячливость? Или же мне следует снисходительно отнестись к их иллюзиям? Даже теперь, когда смерть стягивает вокруг меня свои призрачные заставы, я спрашиваю: „Почему невинность должна держать ответ перед миром?“ Быть может, это мир должен держать ответ перед невинностью…
Да, я скорее склоняюсь к этому. Я устал нести ответственность…»
Стаджанас II, «Размышления»
4111 год Бивня, зима, Карасканд
На следующее утро над Караскандом висела пелена дыма. Город был испятнан пустошами пожаров, на которых то тут, то там виднелись огромные выпотрошенные постройки. Мертвые были повсюду: они грудами лежали перед дымящимися храмами, валялись в разграбленных дворцах и на площадях прославленных караскандских базаров. Коты лакали кровь из луж. Вороны выклевывали незрячие глаза.
Пение одинокой трубы скорбным эхом разнеслось над крышами. Все еще хмельные после вчерашнего, Люди Бивня зашевелились, предвидя день покаяния и мрачного празднования. Но из разных районов города стали доноситься голоса других труб – призыв к оружию. Рыцари в железных доспехах затопали по улицам, выкрикивая: «Тревога! Тревога!»
Те, кто взобрался на южные стены, увидели огромные отряды всадников в разноцветных одеждах, что перехлестнули через гребень холма и теперь скатывались вниз по склонам, поросшим редким лесом. Каскамандри I, падиражда Киана, наконец‑то лично повел военные действия против айнрити.
Великие Имена отчаянно пытались собрать своих танов и баронов, но это было безнадежно, ибо люди рассеялись но всему городу. Готьелк все еще был не в себе после гибели младшего сына, Гурньяу, и от него ничего нельзя было добиться. А тидонцы отказались покидать город без своего возлюбленного графа Агансанорского. Длинноволосые туньеры после недавней смерти принца Скайельта распались на плохо организованные отряды и теперь безответственно вернулись к грабежу. А айнонские палатины, когда Чеферамунни оказался на смертном ложе, принялись враждовать между собой. Трубы звали и звали, но мало было тех, кто откликнулся на их зов, слишком мало.
Фанимские кавалеристы спустились с холмов так быстро, что большую часть осадных лагерей Священного воинства пришлось бросить, вместе с военными машинами и съестными припасами. Отступавшие рыцари подожгли несколько лагерей, чтобы добро не попало в руки язычников. Сотни больных, неспособных спасаться бегством, были брошены на произвол судьбы. Отряды рыцарей‑айнрити, пытавшихся противиться продвижению падираджи, быстро оттеснили или обратили в бегство, а по их следам катились волны улюлюкающих всадников. На протяжении утра Великие Имена лихорадочно собирали тех, кто остался за пределами Карасканда, и прилагали все усилия, чтобы организовать оборону городских стен.
Победа обернулось ловушкой. Они оказались заточены в городе, который уже на протяжении нескольких недель пребывал в осаде. Великие Имена приказали быстро обследовать продовольственные запасы. Когда они узнали, что Имбейян, поняв, что потерял Карасканд, сжег городские амбары, они впали в отчаяние. И конечно же, огромные кладовые последнего оплота города, Цитадели Пса, были уничтожены Багряными Шпилями. Разрушенная крепость все еще горела, маяком возвышаясь над самым восточным из холмов Карасканда.
Восседая на роскошном канапе, окруженный советниками и многочисленными детьми, Каскамандри аб Теферокар наблюдал с террасы брошенной виллы, расположенной на склоне холма, как огромные крылья его армии неумолимо смыкаются вокруг Карасканда. Прижавшись к его огромному, словно у кита, животу, очаровательные дочки падираджи засыпали отца вопросами о том, что здесь произошло. На протяжении нескольких месяцев он наблюдал за Священным воинством из роскошных святилищ Кораши, из возвышенного дворца «Белое солнце» в Ненсифоне. Он положился на проницательность и талант своих полководцев. Он презирал идолопоклонников‑айнрити, считая их варварами, ничего не смыслящими в войне.
Но с этим было покончено.
Чтобы возместить ущерб, причиненный его недосмотром, падираджа собрал воинство, достойное его предков, некогда ведших джихад. В него входили те, кто выжил при Анвурате, – около шестидесяти тысяч сильных воинов, под командованием несравненного Кинганьехои, отказавшегося от вражды с падираждой; гранды Чианадини, родины кианцев, и с ними около сорока тысяч кавалеристов под командованием блестящего и безжалостного Фанайяла, сына Каскамандри; и давний данник Каскамандри, Пиласаканда, король Гиргаша, чей вассал Хетмен вел с собой тридцать тысяч чернокожих фаним и сто мастодонтов из языческого Нильнамеша. Эти последние вызывали у падираджи особенную гордость, в то время как его дочери при виде неуклюжих гигантов ахали и хихикали.
Когда спустился вечер, падираджа приказал штурмовать стены города, в надежде воспользоваться тем смятением, что охватило идолопоклонников при виде его преимущества. Принесли лестницы, сделанные еще плотниками‑айнрити, и прикатили единственную осадную башню, захваченную в целости и сохранности, и вдоль стен, примыкающих к Вратам Слоновой Кости, вспыхнул яростный бой. Мастодонтов впрягли в огромный таран, окованный железом, – тоже сделанный Людьми Бивня, – и вскоре раскатистый рокот барабанов и трубные вопли слонов перекрыли крики дерущихся. Но железные люди отказывались сдавать стены, и кианцы с гиргашцами понесли ужасающие потери – в том числе четырнадцать мастодонотов, сожженных заживо кипящей смолой. Младшая из дочерей Каскамандри, прекрасная Сироль, расплакалась.