Марк снял ногу с тормоза. Машина поползла вниз по подъездной аллее, наткнулась на край тротуара, и Марк порывисто остановил ее. Ветровое стекло затуманилось. Он протер его рукавом, но только сильнее испачкал.
— Блин, — пробормотал мальчик.
Он рывком двинулся с места и, держась вдоль дальней кромки тротуара, выписал широкий, виляющий U-образный поворот, а затем взял курс к дому. Чтобы руль не загораживал обзор, Марку приходилось вытягивать шею. Он нашарил правой рукой радио и включил, потом добавил громкости. Он плакал.
Бен шагал по Джойнтер-авеню к центру города, и тут, пьяно виляя, двигаясь судорожными рывками, по дороге проехал желтовато-коричневый бьюик Джимми. Бен помахал. Машина подъехала к тротуару. Левое переднее колесо подпрыгнуло на кромке, и она остановилась.
Делая колья, Бен потерял счет времени и, взглянув на часы, с изумлением и испугом понял, что почти десять минут пятого. Он закрыл станок, взял пару кольев, засунул за ремень и пошел наверх позвонить. Только он взялся за телефон, как вспомнил, что тот не работает.
Страшно встревожившись, Бен выбежал из дома и заглянул в обе машины, и Каллахэна, и Питри. Ключей не оказалось ни в одной. Вернуться и обыскать карманы Генри Питри? Бен счел, что такая мысль — это уж слишком, и быстрым шагом направился в город, держа ушки на макушке, чтобы не прозевать бьюик Джимми. Когда автомобиль появился в поле его зрения, Бен уже собрался идти прямиком в школу на Брок-стрит.
Он обежал вокруг машины. Оказалось, что за рулем Марк Питри.., один. Мальчик смотрел на Бена и молчал. Губы пошевелились, но с них не сорвалось ни звука.
— Что случилось? Где Джимми?
— Джимми погиб, — одеревенело отозвался Марк. — Барлоу опять оказался умнее нас. Сам он где-то в подвале пансиона миссис Миллер. И Джимми тоже там. Я спустился помочь ему и не мог выбраться. В конце концов я поставил доску, по которой можно было выползти наверх, но сперва думал, что из этой ловушки мне не выбраться до з-з-заката…
|
|
— Что случилось? О чем ты?
— Понимаете, Джимми догадался, откуда синий мел. Когда мы были в одном доме на Повороте. Синий мел. Биллиардные столы. В подвале у миссис Миллер есть старый биллиардный стол ее мужа. Джимми позвонил в пансион, никто не ответил, ну мы и поехали туда. — Мальчик поднял к Бену лицо, на котором не видно было слез. — Он велел мне поискать фонарик, потому что выключатель в подвале был сломан, как в доме Марстена. Вот я и начал искать. Я... я заметил, что с вешалки над раковиной пропали все ножи, и ничего об этом не подумал. Поэтому, можно сказать, Джимми убил я. Я, я виноват, во всем виноват только я, я один ви…
Бен два раза коротко встряхнул мальчика.
— Прекрати, Марк! Прекрати!
Марк зажал рот руками, словно желая сдержать истерический лепет и не дать ему выплеснуться. Поверх ладоней на Бена уставились огромные глаза. Наконец, парнишка продолжил:
— В коридоре я нашел фонарик. В комоде. Вот. И тут Джимми упал и начал кричать. Он… Я бы тоже свалился, только он меня предупредил. Последнее, что он сказал, было «Осторожно, Марк!»
— Что там было? — настаивал Бен.
— Просто Барлоу со своими убрал лестницу, — ответил Марк мертвым ровным голосом. — Отпилили сразу после второй ступеньки. И оставили чуть больше перил, чтобы казалось... казалось… — Он потряс головой. — И Джимми в темноте просто подумал, что лестница на месте. Понимаете?
|
|
— Да, — сказал Бен. Он понял, и ему стало плохо. — А ножи?..
— Были под лестницей, — прошептал Марк. — Они проткнули ими такие тонкие фанерные квадратики, а потом обломали ручки, чтоб оно стояло на полу, нацеленное... нацеленное лезвиями.
— А, — беспомощно сказал Бен. — О, Господи.
Он потянулся и взял Марка за плечи.
— Марк, ты уверен, что Джимми мертв?
— Да. Он... его проткнуло местах в десяти. Кровь…
Бен взглянул на часы. Без десяти пять. Снова возникло ощущение, что времени в обрез и он опаздывает.
— Что теперь? — отстраненно спросил Марк.
— Едем в город. Позвоним Мэтту, потом — Паркинсу Джиллеспи. До темноты мы прикончим Барлоу. Мы должны.
Марк едва заметно болезненно улыбнулся.
— Джимми тоже так говорил. «Остановим его моторчик». Но Барлоу все время сажает нас в галошу. Должно быть, и парни получше нас пробовали…
Бен сверху вниз посмотрел на мальчика и приготовился сделать гадость.
— Да ты никак трусишь, — сказал он.
— Да, я боюсь, — отозвался Марк, не клюнув на подначку. — А вы — нет?
— Боюсь, — признался Бен. — Но еще меня зло берет — я потерял девчонку, которая нравилась мне до чертиков. Наверное, я любил ее. Мы оба лишились Джимми. Ты остался без отца с матерью, они лежат у вас в гостиной под диванным покрывалом. — Бен подтолкнул себя к последней жестокости. — Хочешь вернуться посмотреть?
Марк вздрогнул и отпрянул. Потрясенное, испуганное лицо переполняла боль.
— Я хочу, чтобы ты был при мне, — сказал Бен уже мягче, чувствуя в животе микроб отвращения к себе. Он говорил, как футбольный тренер перед крупной игрой. — Мне плевать, кто раньше пытался остановить Барлоу. Мне плевать, если Аттила Венгр брался играть с ним и проиграл. Я сделаю свой выстрел. И хочу, чтобы ты был при мне. Ты мне нужен.
|
|
Что было чистой и неприкрытой правдой.
— Ладно, — сказал Марк. Он глядел себе в колени, нашедшие друг друга руки сплелись в пантомиме безумного горя.
— Крепись, — сказал Бен.
Марк безнадежно взглянул на него.
— Я стараюсь, — ответил он.
Бензоколонка Сынка Экссона на другом конце Джойнтер-авеню оказалась открыта, и Сынок Джеймс (который эксплуатировал своего тезку из песенки, поместив в витрине рядом с пирамидой жестянок из-под бензина огромную цветную вывеску) лично вышел подождать Бена с Марком. Сынок был низеньким, похожим на гнома мужичком, стриженным под машинку. Вечный ежик демонстрировал розовую кожу головы.
— А-а, мистер Мирс, как делишки? Где ваш ситроен?
— Я его экономлю, Сынок. Где Пит?
Пит Кук был приходящим помощником Сынка и, в отличие от Экссона, жил в городе.
— Сегодня так и не явился. Да плевать. Все равно дела идут не шибко. Город, похоже, вымер.
В животе у Бена заворочался мрачный истерический смех, угрожая вскипеть и вырваться изо рта мощной, напоенной горечью волной. Ему удалось выговорить:
— Не зальете бензинчику? Я хочу от вас позвонить.
— Ради Бога. Здорово, пацан. Что, сегодня занятий нет?
— Я поехал прогуляться с мистером Мирсом, — ответил Марк. — У меня шла кровь из носа.
— Да я уж догадался. С моим брательником такое бывало. Это значит, мальчуган, у тебя высокое кровяное давление. Ты давай поосторожней, — Он прошагал к багажнику машины Джимми и отвинтил колпачок.
Бен зашел внутрь и набрал номер по таксофону, висевшему возле витрины с картами дорог Новой Англии.
— Камберлендская больница, какое вам отделение?
— Можно поговорить с мистером Бэрком? Четыреста вторая палата. Пожалуйста.
Наступила необычная пауза, и Бен уже собрался поинтересоваться, не сменилась ли палата, но тот же голос спросил:
— Простите, кто говорит?
— Бенджамен Мирс. — Неожиданно в мозгу Бена выросла длинная тень — вдруг Мэтт умер? Неужели? Конечно, нет — это было бы слишком, — С ним все в порядке?
— Вы родственник?
— Нет, близкий друг. Он не…
— Мистер Мирс, сегодня днем мистер Бэрк скончался. В 3:07. Если хотите, погодите минутку, я посмотрю, не пришел ли доктор Коди. Может быть, он мог бы…
Голос еще что-то говорил, но Бен перестал его слышать, хотя трубка по-прежнему была приклеена к уху. Он вдруг понял, как сильно зависел от Мэтта, который должен был провести их через остаток этого кошмарного дня, и это сознание внедрилось в него, вломилось всем весом, вызвав дурноту. Мэтт умер. Сердце не выдержало. Естественные причины. Словно сам Господь отвернул от них Свой лик.
«Теперь только мы с Марком».
«Сьюзан, Джимми, отец Каллахэн, Мэтт. Никого не осталось».
Он молча боролся с охватившей его паникой.
Бездумно повесив трубку на рычаг, обрубив на середине какой-то вопрос, Бен снова вышел наружу. Было десять минут шестого. На западе в тучах появилась промоина.
— Ровно на три доллара, — жизнерадостно сообщил Сынок. — Тачка доктора Коди, да? Как вижу «Д.М.» на номере, так каждый раз вспоминаю одно кино про шайку воров — там один мужик все крал тачки с «Д.М.» на номере, потому что…
Бен дал ему три однодолларовых купюры.
— Мне надо сваливать, Сынок. Прости. Неприятности.
Сынок сморщился. — Вот жалость-то, мистер Мирс. Плохие новости от издателя?
— Наверное, можно и так сказать. — Бен сел за руль, захлопнул дверцу и отъехал, оставив одетого в желтый плащ Сынка глядеть им вслед.
— Мэтт умер, да? — спросил Марк, приглядываясь к нему.
— Да. Сердечный приступ. Откуда ты знаешь?
— Ваше лицо. Увидел ваше лицо. Было 5:15.
Паркинс Джиллеспи, дымя сигаретой, стоял под навесом на крылечке здания муниципалитета, разглядывал небо на западе и внимание на Бена с Марком переключил неохотно. Лицо констебля казалось пожилым и грустным, как стакан с водой из дешевой забегаловки.
— Как дела, констебль? — спросил Бен.
— Терпимо, — соизволил ответить Паркинс. Он рассматривал заусенец на полукруглом валике огрубевшей кожи, который окаймлял ноготь большого пальца. — Видел, как вы катались взад-назад. Кажись, в последний заход пацан катил от Рэйлроуд-стрит один. Так?
— Да, — сознался Марк.
— Чуть не поцеловался с мужиком, который ехал навстречу. Разошлись впритирочку.
— Констебль, — сказал Бен, — мы хотим рассказать вам, что здесь творится.
Паркинс Джиллеспи, не снимая руки с перил крылечка, выплюнул окурок. Не глядя на них, он спокойно объявил:
— И слышать не хочу.
Они ошеломленно посмотрели на него.
— Нолли сегодня не явился, — сказал Паркинс прежним спокойным общительным тоном. — Чтой-то мне сдается, что уже и не придет. Вчера поздно вечером он заскочил сюда сказать, что на Дип-Катроуд видел машину Хомера Маккаслина, по-моему, он сказал, на Дип-Кат. Да так и не возвращался.
Медленно, грустно, как человек под водой, Паркинс полез в карман рубахи и вытянул очередную сигарету, которую машинально размял между большим и указательным пальцами.
— Сведет меня в могилу эта хренотень, так ее раз-эдак.
Бен предпринял еще одну попытку.
— Человек, которому достался дом Марстена, Джиллеспи. Его зовут Барлоу. Сейчас он находится в подвале пансиона Евы Миллер.
— Вон как? — без особого удивления отозвался Паркинс. — Вампир, что ль? Ишь ты, прямо как в комиксах, что печатали лет двадцать назад!
Бен промолчал. Он все сильнее ощущал себя затерянным в огромном скрежещущем кошмаре, где под самой поверхностью происходящего бесконечно раскручивается невидимая заводная пружина.
— Я уезжаю из города, — сказал Паркинс. — Все барахло собрал — вон, в багажнике лежит. Ствол, рацию и значок оставил на полке. Хватит мне законничать. Сыт по горло. Махну повидать сестру в Киттери, так вот. Сдается мне, Киттери достаточно далеко, чтоб не бояться.
Бен услышал собственный далекий голос:
— Дерьмо трусливое. Что, кишка тонка, придурок? Город еще жив, а ты смываешься?
— Хрен-то ваш город жив, — сказал Паркинс, прикуривая от спички. — Потому он и заявился сюда. Удел лет двадцать, а то и больше, такой же мертвый, как он сам. Вся страна катится туда же. Пару недель назад мы с Нолли были в Фолмуте — как раз перед тем, как киношку закрыли до следующего сезона. В первом ихнем вестерне я нагляделся на кровь да убийства больше, чем за оба года в Корее. А пацанва лопала кукурузу и орала «давай-давай!» — Он неопределенно махнул в сторону города, неестественно вызолоченного сломанными лучами клонящегося к закату солнца — ни дать ни взять, поселок мечты. — Может, им быть вампирами по вкусу. А мне — нет. Нолли ночью приходил за мной. Я уезжаю.
Бен беспомощно смотрел на него.
— Давайте-ка вы, ребята, оба в машину и валите отсюда, — посоветовал Паркинс. — Этот город обойдется без нас... Какое-то время. А потом будет все равно.
«Да, — подумал Бен. — Почему мы не уезжаем?»
Причину за обоих высказал Марк.
— Потому, что он плохой, мистер. Взаправду плохой. Вот и все.
— Вон оно что? — протянул Паркинс. Он кивнул и пыхнул сигаретой. — Ну, ладно. — Он поглядел на Объединенную среднюю школу. — Офигенно мало нынче народу, во всяком случае, уделовских. Автобусы опаздывают, детишки не идут — приболели, канцелярия обзванивает дома и никто ей не отвечает. Ко мне тут забегал завуч, я его чуток успокоил. Занятный лысый типчик — думает, будто знает, чего делает. Да ладно, так ли, эдак ли, а учителя на месте. Живут-то в основном за городом. Вот смогут поучить друг дружку.
Думая про Мэтта, Бен сказал:
— Не все живут за городом.
— Один черт, — отозвался Паркинс. Ему на глаза попались колья за ремнем у Бена. — Собрались укокошить этого хмыря такой вот штукой?
— Да.
— Хотите, так возьмите мою пушку. Нолли об ней мечтал. Да-а, любил Нолли ходить при оружии, только ему и понадеяться нельзя было, что кто-нибудь банк грабанет — банка-то в Уделе нету. Правда, вампир из Нолли выйдет хороший — коли парень вникнет в это дело.
Марк смотрел на Паркинса с нарастающим ужасом, и Бен понял, что мальчика надо увозить. Это было хуже всего.
— Пошли, — сказал он Марку. — Он конченый человек.
— Кажись, так оно и есть, — согласился Паркинс. Блеклые глаза, окруженные сеткой морщинок, осмотрели город. — Что тихо, то тихо. Я тут видел Мэйбл Уэртс с биноклем, а чего нынче высматривать? Вот ночью, похоже, будет, чего.
Бен с Марком вернулись к машине. Было почти 5:30.
В без четверти шесть они подъехали к церкви Святого Андрея. Храм отбрасывал длинные тени, которые, словно пророчествуя, накрыли дом священника, стоявший на другой стороне улицы. Вытащив с заднего сиденья сумку Джимми, Бен вытряхнул ее содержимое. Там отыскалось несколько маленьких ампул. Бен выплеснул то, что в них было, за окошко, сохранив флакончики.
— Что вы делаете?
— Наберем туда святой воды, — объяснил Бен. — Идем.
Они прошли по тротуару к церкви и поднялись по ступеням. Собравшийся было открыть центральную дверь Марк вдруг остановился и ткнул пальцем:
— Смотрите.
Ручка почернела и слегка оплавилась, будто сквозь нее пропустили мощный электрический разряд.
— Тебе это о чем-нибудь говорит? — спросил Бен.
— Нет. Нет, но… — Марк тряхнул головой, прогоняя неоформившуюся мысль, открыл дверь, и они вошли.
В церкви было серо, прохладно, ее заполняло то бесконечное беременное молчание, которое роднит все пустые алтари веры, и белой, и черной. По обе стороны от широкого прохода, разделяющего два ряда скамей, гипсовые ангелы удерживали чаши со святой водой, склонив спокойные, полные радостного понимания лица, словно им хотелось увидеть свое отражение в неподвижной воде.
Бен положил ампулы в карман и велел:
— Омой лицо и руки.
Марк встревоженно посмотрел на него.
— Это же свя... свято…
— Святотатство? На этот раз нет. Давай. Они макнули в неподвижную воду руки, потом плеснули на лица — так только что проснувшийся человек плещет холодной водой в глаза, чтобы снова загнать в них окружающее.
Достав из кармана первую ампулу, Бен стал заполнять ее, и тут пронзительный голос прокричал: «Эй, там! А ну! Что это вы делаете?»
Бен обернулся. Оказалось, что голос принадлежит Роде Корлесс, домоправительнице отца Каллахэна, которая сидела на первой скамье, беспомощно крутя в руках четки. Из-под подола черного платья торчало нижняя рубашка, волосы были в беспорядке — она причесывала их пальцами.
— Где святой отец? Что вы делаете? — голос был тонким, пронзительным, близким к истерике.
— Вы кто? — спросил Бен.
— Миссис Корлесс. Экономка отца Каллахэна. Где святой отец? Что вы делаете? — Женщина стиснула руки, ломая пальцы.
— Отец Каллахэн нас покинул, — сказал Бен как мог осторожно.
— О, — она прикрыла глаза. — Он выступил против той напасти, что поразила этот город?
— Да, — ответил Бен.
— Так я и знала, — сказала миссис Корлесс. — Можно было не спрашивать. Отец Каллахэн — хороший священник, твердый слуга Господа. Всегда находились такие, что говорили: ему-де никогда не обрести такой силы духа, чтобы занять место отца Бергерона, но он занял. Значит, вышло, что отец Каллахэн не то что хорош — слишком хорош для него. — Миссис Корлесс посмотрела на них широко раскрытыми глазами. Из левого выкатилась и сбежала по щеке слезинка. — Он ведь не вернется, правда?
— Не знаю, — сказал Бен.
— Болтали, дескать, святой отец пьет, — продолжала Рода Корлесс, словно не услышала. — А был хоть один священник-ирландец, который не зря ел свой хлеб да к бутылке не прикладывался? Это вам не белоручки-неженки, сосунки, церковные крысы! Куда им до него! — Ее голос поднялся к сводчатому потолку в хриплом, почти вызывающем крике. — Он священником был, а не каким-нибудь святошей-олдерменом!
Бен с Марком слушали молча, не удивляясь. Бен был пронизан нереальностью, и ничто уже не удивляло, даже сил на это не было. Бен с Марком перестали считать себя борцами, мстителями, избавителями — день вобрал их в себя, они беспомощно жили — и только.
— Когда вы видели его в последний раз, он не потерял твердости духа? — потребовала ответа миссис Корлесс, пронзительно глядя на них. Слезы усиливали бескомпромиссность взгляда.
— Да, — сказал Марк, припомнив, как отец Каллахэн стоял у них в кухне с воздетым крестом.
— А теперь вы беретесь за его труд?
— Да, — снова сказал Марк.
— Ну, так собирайтесь, — фыркнула Рода, — чего вы ждете?
И пошла по проходу, оставив их одних — черное платье, одинокая плакальщица на похоронах, состоявшихся в другом месте.
Снова к Еве, в последний раз. Было десять минут седьмого. Солнце повисло над соснами на западе, проглядывая из разорванных облаков кровавым пятном. Бен зарулил на стоянку и с любопытством посмотрел на окна своей комнаты. Сквозь незадернутые занавески была видна пишущая машинка, стоявшая на страже у стопки рукописи, придавленной стеклянным шаром пресс-папье. Бен изумился, что разглядел все это отсюда, да так отчетливо, будто в мире царили здравый смысл, обыденность и порядок. Он позволил взгляду спуститься к заднему крыльцу. Там бок о бок стояли неизменившиеся кресла-качалки, в которых они со Сьюзан разделили свой первый поцелуй. Дверь, ведущая в кухню, была открыта, как ее оставил Марк.
— Не могу, — пробормотал мальчик. — Просто не могу.
Его широко раскрытые глаза побелели, он скорчился на сиденье, подтянув колени к подбородку.
— Нас должно быть двое, — сказал Бен, протягивая мальчику две ампулы со святой водой.
Марк в ужасе отпрянул, словно, дотронься он до них, через кожу проник бы яд.
— Давай, — поторопил Бен. Он исчерпал все аргументы. — Давай, пошли.
— Нет.
— Марк?
— Нет!
— Марк, ты мне нужен. Остались только мы с тобой!
— Я сделал уже достаточно! — выкрикнул Марк. — Я больше не могу! Я не могу его видеть, как вы, не понимаете!
— Марк, нас должно быть двое, разве ты не знаешь?
Марк взял ампулы и зажал в кулаке у груди.
— Мамочки, — прошептал он. — Ой, мамочки. — Он взглянул на Бена и кивнул. Жест получился дерганым и вымученным. — Ладно.
— Где молоток? — спросил Бен, когда они вышли из машины.
— Был у Джимми.
— Ладно.
Они взошли на крыльцо. Ветер усилился, солнце ослепительно сверкало сквозь тучи, раскрашивая все в красный цвет. В кухне на них гранитной плитой навалилось влажное, осязаемое зловоние смерти. Дверь в подвал была открыта.
— Я так боюсь, — вздрогнув, сказал Марк.
— Оно и к лучшему. Где фонарик?
— В подвале. Я бросил его, когда…
— Ладно.
Они стояли возле пасти подвала. Как и предупреждал Марк, лестница в закатном свете казалась нетронутой.
— Иди за мной, — сказал Бен.
Бен довольно легко подумал: «Иду умирать». Мысль пришла естественно, в ней не было ни страха, ни сожаления. Кипящие в душе чувства терялись в нависшей над домом всеподавляющей атмосфере зла. Съезжая вниз по доске, которую Марк поставил, чтобы выбраться из подвала, обдирая руки, Бен ощущал неестественное ледяное спокойствие. Он увидел, что пальцы светятся, словно одетые в призрачные перчатки. Это его не удивило.
«Пусть, кажется, придет конец. Довольно! На трон взошел пломбирный император». Кто это сказал? Мэтт? Мэтт умер. И Сьюзан умерла. И Миранда. И Уоллес Стивенс тоже умер. «На твоем месте я бы туда не смотрел». Но Бен посмотрел. Так вот как выглядишь, когда все позади. Как что-то размозженное, изломанное, некогда заполненное разноцветными жидкостями… Не так уж плохо. Он умрет страшнее. У Джимми был пистолет Маккаслина — наверное, до сих пор лежит в кармане. Бен заберет его и, если до заката они не успеют добраться до Барлоу... сначала мальчика, потом себя. Скверно, но он умрет страшнее. Бен спрыгнул в подвал и помог спуститься Марку.
Взгляд мальчика скакнул к темному, свернувшемуся на полу силуэту, и метнулся прочь.
— Не могу я на это смотреть, — хрипло сказал он.
— Ну и ладно.
Марк отвернулся, а Бен опустился на колени и отшвырнул в сторону смертоносные фанерные квадраты, из которых торчали поблескивающие драконьи зубы забитых в них ножей. Потом осторожно перевернул Джимми.
На твоем месте я бы не смотрел.
— Джимми, Джимми, — попытался он выговорить, но слова разломились в горле, закровоточив. Бен левой рукой обнял Джимми и приподнял, а правой вытащил из тела товарища ножи Барлоу. Их оказалось шесть. Джимми потерял очень много крови. В углу на полке лежала стопка аккуратно сложенных штор из гостиной. Забрав револьвер, фонарик и молоток, Бен сходил за ними и закрыл тело Джимми. Потом он выпрямился и проверил фонарик. Пластиковая линза, закрывающая лампочку, треснула, но сама лампочка работала. Он быстро посветил по сторонам. Ничего. Осветил пространство под биллиардным столом. Пусто. За печкой — тоже. Стеллажи с консервами, доска, увешанная инструментом и, как эшафот, ведущий в никуда, отпиленная лестница, которую затолкали в дальний угол, чтобы было не видно из кухни.
— Где же он? — пробормотал Бен.
Он поглядел на часы, стрелки показывали 6:23. Когда сядет солнце? Вспомнить не удавалось. Разумеется, не позже, чем в без пяти семь. У них оставалось от силы полчаса.
— Ну, где он? — закричал Бен. — Чую, что здесь, только где?
— Вот! — крикнул Марк, ткнув куда-то светящимся пальцем. — Что это?
Бен поймал предмет в луч света. Уэльский посудный шкафчик.
— Маловат будет, — сказал он Марку, — вдобавок, он придвинут к стене.
— Давайте посмотрим за ним.
Бен пожал плечами. Они пересекли подвал, подошли к шкафчику и взялись за него с двух сторон. Бен ощутил растущее возбуждение. Конечно, разве запах (или аура, или атмосфера, называйте, как хотите) не был здесь гуще, противнее? Он бросил взгляд наверх, на открытую в кухню дверь. Свет потускнел, золото в нем таяло.
— Мне не поднять, слишком тяжело, — пропыхтел Марк.
— Плевать, — ответил Бен. — Сейчас мы его перевернем. Держи крепко.
Марк наклонился над шкафчиком, уперевшись плечом в древесину. На светящемся лице выделялись свирепые глаза.
— О'кей.
Они дружно навалились на шкафчик всей тяжестью, и тот опрокинулся, с таким треском, словно ломались кости: это внутри разлетался вдребезги старый свадебный китайский сервиз Евы Миллер.
— Я знал! — торжествующе крикнул Марк.
На месте посудного шкафчика в стене обнаружилась дверца по грудь высотой. Новенький амбарный замок надежно сторожил засов.
Два размашистых удара молотком убедили Бена, что замок сдаваться не намерен. «Господи Исусе», — тихонько пробормотал молодой человек. К горлу подступило горькое разочарование. Потерпеть поражение под самый занавес, и из-за чего? Из-за замка, которому красная цена — пять долларов… Нет. Если придется, он прогрызет эти доски. Пошарив вокруг лучом, он наткнулся на аккуратно подвешенную справа от лестницы доску с инструментом. Два колышка удерживали топорик, лезвие пряталось в резиновом чехле.
Бен подбежал к доске, сорвал топорик, стащил чехол, достал из кармана ампулу, выронил, и святая вода, немедленно засияв, вылилась на пол. Он вынул другую, отвинтил маленький колпачок и полил топорик, который сразу замерцал жутким волшебным светом. А когда Бен взялся за деревянное топорище, то почувствовал, что оно легло в руку хорошо, невероятно правильно. Энергия приварила пальцы молодого человека к топору, не давая им разжаться. Бен секунду постоял с топором в руках, разглядывая сияющее лезвие, а потом, побуждаемый неким любопытством, коснулся им своего лба. Его охватила непоколебимая уверенность, ощущение неминуемой правоты, чистоты. Бен впервые за много недель почувствовал, что больше не бредет ощупью в туманах веры и неверия, что бой с противником, чье тело слишком невещественно, чтобы получать удары, закончен.
Руки наливались гудящей, как высокое напряжение, силой. Лезвие засияло ярче.
— Ну! — взмолился Марк. — Скорее! Пожалуйста!
Бен Мирс расставил ноги, размахнулся и саданул. Топор описал светящуюся дугу, оставившую перед глазами след, лезвие с глухим стуком вгрызлось в дерево и утонуло по самое топорище. Полетели щепки.
Бен выдернул топор, дерево отдавало сталь с пронзительным визгом. Он опустил топор снова, еще раз — еще. Мышцы рук и спины ощутимо, гибко растягивались и переплетались, двигаясь с такой уверенностью и обдуманным жаром, каких еще не знали. От каждого удара по подвалу разлеталась шрапнель щепок. На пятом ударе топор с треском прошел насквозь, в пустоту, и Бен принялся расширять дыру почти с лихорадочной быстротой.
Марк в изумлении не сводил с него глаз. От топорища по рукам Бена сползало холодное синее пламя, и вот уже стало казаться, что молодой человек трудится в огненном столбе: склоненная набок голова, натянутые от напряжения мышцы шеи, один глаз горит, второй сощурен. Рубашка на спине между напрягшихся крыльев лопаток лопнула, и под кожей перекатывались канаты мышц. Это был человек одержимый, и Марк, не понимая или не имея нужды понимать, увидел, что ничего христианского в этой одержимости нет — она, подобно извергнутым земными недрами голым слиткам железной руды, была проще, не такой чистой. Лишенная всякой законченности, она являла собой Силу, Мощь, то, что вращает главнейшие колеса вселенной. Дверь в подпол Евы Миллер не смогла перед ней устоять. Топор замелькал так, что слепило глаза: он превратился в рябь, в арку, в радугу, соединившую плечо Бена с разбитой древесиной последней двери. Бен нанес последний удар, отшвырнул топор и поднес к глазам нестерпимо ярко сияющие руки. Он протянул их Марку, и мальчик вздрогнул.
— Я люблю тебя, — сказал Бен. Их руки соединились в пожатии.
Подпол оказался небольшим, похожим на камеру и пустым, если не считать нескольких пыльных бутылок, каких-то ящиков, пыльной корзины с бушелем очень старой, проросшей во все стороны картошки... и тел. В дальнем конце, прислоненный к стене, как саркофаг, стоял гроб Барлоу. В принесенном ими свете гребень крышки холодно засиял, напомнив огни Святого Эльма.
Перед гробом, как железнодорожные шпалы, лежали тела людей, с которыми Бен делил стол и кров:
Евы Миллер, Проныры Крейга, Мэба Малликэна из комнаты в конце коридора второго этажа, Джона Сноу — инвалида, который жил на пенсию и из-за артрита был едва в состоянии сойти к завтраку, Винни Апшо, Гровера Веррилла.
Перешагнув через них. Бен с Марком стали у гроба. Бен поглядел на часы: без двадцати семь.
— Сейчас мы его отсюда вынесем, — сказал он. — Клянусь Джимми.
— Он, наверное, весит целую тонну, — отозвался Марк.
— Ничего, справимся. — Бен вытянул руку, словно примериваясь, а потом ухватился за верхний правый угол гроба. Гребень крышки бесстрастно блестел, как глаз, дерево на ощупь оказалось неприятным до мурашек, гладким и закаменевшим от времени. В нем, казалось, не было ни отверстий, ни небольших изъянов, чтобы пальцы могли нащупать их и уцепиться. Несмотря на это, Бен без труда раскачал его одной рукой и легонько подтолкнул вперед с таким чувством, будто огромную тяжесть сдерживали невидимые противовесы. Внутри что-то глухо стукнуло. Бен принял тяжесть гроба на руку.
— Теперь, — сказал он, — твою сторону. Марк потянул кверху, и изножье гроба легко поднялось. Лицо мальчика выразило радостное изумление:
— По-моему, я мог поднять его одним пальцем.
— Наверное. Наконец-то дела пошли по-нашему. Но действовать надо быстро.
Когда они проносили гроб в разбитую дверь, возникла угроза, что самая широкая его часть не пройдет, и Марк, пригнув голову, подтолкнул. Гроб с деревянным скрипом пролез, и его отнесли туда, где лежал накрытый шторами Евы Миллер Джимми Коди.
— Вот он, Джимми, — сказал Бен. — Вот эта сволочь. Ставь, Марк.
Он опять взглянул на часы. 6:45. Теперь свет, шедший из кухонной двери над их головами, был пепельно-серым.
— Сейчас? — спросил Марк.