Ранее четыре руководящие должности в спортивных клубах.
Бернт Лунд вел на воле жизнь, которую трудно отследить, часто переезжал, из-за постоянных финансовых проблем, иногда пытался вступить в контакт с людьми. Фредрик писал, стараясь понять, что именно ему нужно, стараясь вычитать то, чего не видел.
Винсент обернулся, посмотрел на Фредрика.
— Мне бы очень хотелось, чтобы ты плюнул на все это.
Фредрик не ответил. Стиснув зубы, глядел на друга и молчал.
— Можешь, черт побери, глазеть сколько угодно. Я остаюсь при своем.
Винсент встал, взял чашки и вышел в коридор. Фредрик проводил его взглядом, потом наклонился, снял трубку одного из двух телефонов на письменном столе. Набрал ее номер.
— Привет. Это я. Он ее разбудил.
— Фредрик?
— Да.
— Я слишком устала. Приняла снотворное.
— У меня только один вопрос. Куда ты дела те два мешка с вещами из квартиры твоего отца?
— Ты о чем?
— Просто хочу знать.
— Я их не брала. Они на чердаке. В Стренгнесе.
В кабинет вернулся Винсент с полными чашками в руках. Фредрик положил трубку.
— Агнес. Тяжело…
— Как она?
— Паршиво.
Винсент кивнул, отдал Фредрику его чашку, поднес свою ко рту.
— Давай заканчивать. Мне пора в редакцию, запарка там небольшая, авиакатастрофа под Москвой.
Он снова сел за монитор, вошел в главное меню, в реестр торговых фирм и объединений. Ввел в два прямоугольных поля личный номер Бернта Лунда, этот универсальный ключик в официальной Швеции. Странная штука, думал он, это право через личный номер выяснить подробности жизни чужого человека, так практично и так неслыханно странно.
— «Такси Б. Лунда».
Фредрик расслышал, но все равно переспросил:
— Что ты сказал?
— Таксомоторная компания. Зарегистрирована как «Такси Б. Лунда». Не ликвидирована.
Он подошел к письменному столу, сел рядом с Винсентом, чтобы прочесть своими глазами.
— Когда?
— Основана в тысяча девятьсот девяносто четвертом.
Фредрик коротко рассмеялся. Винсент оторвал взгляд от монитора.
— Ты чего?
— Да так.
— Ты смеешься просто так? Черт, за кого ты меня принимаешь?
Фредрик снова засмеялся.
— Правда ничего такого.
— Ничего? Слышь, может, хватит, а? Сидишь тут без малого через сутки после похорон дочери, по-прежнему в похоронном костюме, и ржешь? Над чем? Просто так? Иди ты.
— Успокойся.
— Успокоиться? Черта лысого. Отлично. Просто замечательно. Что еще тебе требуется? Финансовое положение предприятия?
— Мне достаточно.
— Имя того, кто имеет право подписи? Номера входящей корреспонденции?
— Мне вполне достаточно.
На улице шел дождь.
Три недели без осадков — и ни с того ни с сего капли по голове. Он открыл дверцу, сел в машину. Дворники не спеша скользили по лобовому стеклу, воды кот наплакал, после нескольких движений дворников стекло очистилось, и он их выключил.
По городу он ехал быстро, все еще раннее субботнее утро, движение отсутствовало. Он выехал через Хурнстулль, по мосту Лильехольмсбру, в сторону Стренгнеса. Листок с записями положил на приборную панель, осторожно поглядывая на него во время езды.
Доходный дом в Смоланде. Неудачные попытки описи имущества. Адреса в Питео, в Энчёпинге, в Эстермальме. Это он пропустил. Продолжение не там. Оно ниже, в торговом реестре, в «Такси Б. Лунда». Предприятии, существовавшем много лет.
Фредрик наклонился вперед, сунул руку под водительское сиденье, пошуровал там в корзине. Надо послушать музыку По дороге из уродливых стокгольмских пригородов до Стренгнеса. Он будет слушать «Creedence» и «Proud Маrу» и громко подпевать, забудет, что горе подпевать не желает.
Когда он подъехал к дому, дождь лил как из ведра. Словно кто-то бережно смывал пленку, облепившую людей, дома, жизнь, это было избавление и радость, и, хотя дождь поливал город, он не видел ни одного зонтика, никто не бежал в поисках укрытия, мужчина и женщина впереди шли неторопливо, одежда у них промокла до нитки, а они улыбались и смотрели вверх. Фредрик почувствовал, как костюм отклеился от тела, как легко ему стало, как воздух насытился кислородом. Он медленно направился к дому, давая осадкам смыть три недели жары и песка.
Открыв дверь, он увидел в прихожей ее. С масками в руке — Страшного Серого Волка и Поросенка. Она крикнула «папа!» и хотела пойти гулять, хотела играть, скорей, скорей, такая нетерпеливая, как все пятилетние дети.
Он сел за кухонный стол. Достал из холодильника пакет сока, опорожнил его, за три больших стакана. Дом, такой тихий, такой требовательный.
Передвинул стул от стола к телефону на стене. Скоро придет Микаэла, нужно торопиться. Два звонка. И всё.
Фредрик поискал энчёпингский справочник, нашел, в самом нижнем ящике, под местным стренгнесским изданием. Просмотрел «желтые страницы». Отыскал номер, знакомые цифры рядом с большим логотипом предприятия, несколько раз он звонил туда.
Женский голос:
— «Энчёпингское такси».
— Здравствуйте. Меня зовут Свен Сундквист. Будьте добры, отдел кадров.
— Минуточку. Соединяю.
Несколько секунд. Фредрик откашлялся, глубоко вздохнул.
— «Энчёпингское такси», Лив Стеен.
— Свен Сундквист, инспектор, убойный отдел стокгольмской полиции.
— Слушаю вас.
— Мне нужна информация об одном водителе, с которым вы в прошлом сотрудничали. О Бернте Лунде. Личный номер 640517-0350. Его фирма называлась «Такси Б. Лунда».
— Вот как.
— Дело срочное.
— Что именно вы хотите узнать?
— Мне нужны его постоянные маршруты в то время, когда он работал с вами.
— Ну… их много…
— Мне достаточно постоянных маршрутов в детские сады и школы.
— Что ж… даже не знаю, обычно мы таких сведений не даем.
Фредрик колебался. Девушка действует правильно. Он не привык лгать, не нравилось ему это, всегда сложно определить, где граница и не преступил ли ты ее.
— Я расследую убийство.
— Вряд ли я смогу вам помочь.
— Возможно, вы читали об этом. Пятилетняя девочка. Убийство на сексуальной почве.
Трудно выговорить. Сил почти не осталось. А девушка все медлила.
— Простите, Сундквист, так?
— Да.
— Мне нужно посоветоваться.
— Конечно.
Долгая пауза.
— Ладно, не буду чинить препятствий. Сейчас все найдем.
— Спасибо.
Он услышал, как она роется в папках. Характерный щелчок, когда открываются и закрываются металлические скобки регистраторов.
Он чувствовал, что мокрый от дождя костюм опять прилип к телу, как раньше, когда он потел.
— Восемь постоянных маршрутов в детские сады. Четыре в Стренгнесе и четыре в Энчёпинге.
— Будьте добры, адреса.
Она еще полистала. И дала ему адреса. Четыре в Стренгнесе хорошо знакомы. Один из них — «Голубка». Лунд знал этот детский сад. Он много раз бывал там, почти целый год, снова и снова. И вернулся туда, где уверенно ориентировался, где знал, как передвигаются дети, как выглядят входы и выходы.
Фредрик поблагодарил за помощь, положил трубку. Еще один звонок. Агнес.
— Это опять я.
— Я не в силах говорить.
— Знаю. Мне только нужен ключ от чердачного отсека. Ты не знаешь, где он?
— Никакого ключа нет. Потому что нет замка. Меня это никогда не волновало. Это все вещи отца, не имеющие ко мне отношения.
— Спасибо.
Фредрик хотел закончить разговор. Ведь узнал все, что нужно.
— Зачем тебе это?
— Там есть кой-какие вещи Мари. Из тех, что она мастерила в садике и дарила ему. Я хочу их сохранить.
— Зачем?
— Просто хочу. Нужно объяснять?
Он стоял перед холодильником. Хотелось пить. Еще один пакет сока.
Он написал записку, несколько строчек: мол, ушел ненадолго и скоро вернется. Магнитной божьей коровкой прилепил листок к двери холодильника.
Дождь пока не кончился, хотя немного утих. Фредрик пересек улицу, направляясь к дому напротив, восьмиквартирному, похожему на виллу. Поднялся лифтом наверх, на чердак.
•
Он встал со скамейки.
Жесткая, толстые деревянные планки, испещренные граффити. Он сидел тут с утра, четыре часа, все тело затекло и болело.
Этих шлюшек он видел уже много раз, знал, как они двигаются, как выглядят, когда разговаривают друг с дружкой. Красивые шлюшки, как та другая, не очень-то много груди, зато длинные стройные ноги и глаза, уже видавшие член.
Больше всего ему нравились две из них, блондинки, веселые такие. Он знал их имена, они так громко болтали; он их фотографировал и когда они приходили, и когда уходили, а потом долго рассматривал снимки и представлял, будто уже их знает.
Довольно большие.
В этом возрасте шлюхи знают, чего хотят.
Когда родители уходили, они почти не махали на прощание, уже их не видели, он часто думал именно о таких шлюхах, которые воображали, будто они командуют, о том, что им скажет, как с ними обойдется.
Он чувствовал себя одиноким. Смотрел уже так долго. Им пора быть вместе, втроем.
Родители придут поздно, с такими родителями всегда так. Он посмотрел на часы. Пять минут двенадцатого. У него в запасе почти шесть часов.
•
После полудня.
Как с остальными.
Шлюхи тогда обычно гуляют, до сих пор стояла жара, а теперь, под дождем, они будут гулять еще дольше, все вместе, как всегда. Будет суматоха, все разом во дворе, полицейские ничего не заметят.
Он в точности знал, как действовать.
•
Темно. Фредрик побывал здесь однажды, когда они разгребали в квартире Биргера и выставляли на чердак немногочисленное его имущество, которое пока не превратилось в сущий хлам. Биргер скончался прямо посреди вздоха, в один миг ушел из жизни, они нашли его голым в постели, с «Газетой корабельных новостей» в руках, он полулежал-полусидел, ночник горел, на столике рядом лежал дневник с записью, сделанной в тот день: он указал температуру и осадки, записал поход за едой на обед в магазин ИСА и в табачную лавку, чтобы сделать ставку в футбольном тотализаторе, а несколькими строчками ниже пометил, что чувствует себя усталым, непонятно почему, что принял две таблетки альведона, чтобы не разболелась голова.
Фредрик так и не узнал его как следует. До этого человека трудно было достучаться. Крупный, толстый, агрессивный, в голове не укладывалось, что это отец Агнес, они такие разные — и характером, и внешностью.
Он открыл незапертый отсек. Несколько коробок с одеждой, торшер, два мягких кресла, четыре удочки, велосипед с тележкой. В дальнем углу два джутовых мешка. Он забрался в тесное помещение, весь сжался, чтобы пролезть между креслами, и вдруг услышал, как дверь на чердак открылась.
Он замер. Молча ждал в полутьме.
По меньшей мере двое. Они шептались.
Звонкий мальчишечий голос:
— Эй!
Снова шепот.
— Эй! Мы идем! И еще куча народу!
Фредрик узнал голос. Улыбнулся. И уже хотел откликнуться, но тут заговорил второй посетитель, что до сих пор молчал. Постарше, посмелее.
— Ха! Вот видишь! Я так и знал. Всегда срабатывает.
Двое мальчишек ощупью двинулись по чердачному коридору. Оба громко сопели, ничего не говорили. Через минуту-другую Фредрик увидел их, близко, в нескольких отсеках от него. Он не хотел их пугать.
— Привет, Давид.
Слишком поздно. Они испугались, вздрогнули, отчаянно озираясь по сторонам.
— Это я. Фредрик.
Теперь и они увидели его. Пошли на голос в темноте, увидели, как он стоит между креслами и машет рукой. Давид, с коротким темным ежиком волос, на голову ниже товарища, крепкого рыжеватого парнишки, которого Фредрик раньше не видел. Они глядели то на него, то друг на друга, ведь только что встретили привидение, которого боялись, и оттого испытывали разочарование, какое могут испытывать только два охотника за привидениями, обнаружив, что страшная невидаль всего-навсего чей-то заблудившийся папа. Давид показал на Фредрика:
— А-а. Да это же просто папа Мари.
Давид был закадычным другом Мари. Они росли бок о бок, с первых шагов, играли на одной площадке, ходили в один детский сад, часто ужинали вместе, ночевали друг у друга, просыпались раньше всех. Словно брат с сестрой. Давид только что сказал «просто папа Мари» и сразу затих, пристыженно опустил взгляд, он не хотел огорчать папу Мари, не хотел произносить имя Мари, она ведь умерла, ее больше не будет.
Он потянул товарища за руку, ему хотелось уйти, уйти с чердака и от папы мертвой Мари.
— Мальчики, постойте.
Давид плакал, когда обернулся:
— Извини. Я забыл.
Фредрик выбрался из чердачного отсека. Понимают ли пятилетние дети, что такое смерть? Понимают ли, что умершего больше нет, что он больше не дышит, не видит, не слышит, что умерший никогда больше не придет играть на детскую площадку. Вряд ли. Он и сам-то не понимает.
— Давид, иди сюда. И ты, ты тоже, как тебя зовут?
— Лукас.
— Ты тоже, Лукас.
Фредрик сел на пол, на красно-коричневый кирпич, грязный, угловатый. Указал на пол рядом с собой: мол, садитесь.
— Я кое-что расскажу.
Они сели. По обеим сторонам от него. Он обнял их за плечи.
— Давид.
— Да?
— Ты помнишь, как мы недавно играли?
Давид улыбнулся.
— Ты был Страшным Серым Волком. А мы Поросятами. Мы победили. Мы всегда побеждаем.
— Вы победили. Как обычно. Но вам было весело?
— Да. Еще как весело. С Мари здорово играть.
Она стояла там. Улыбалась. Попросила сыграть еще разок. Он вздохнул, как всегда, она рассмеялась, и они опять начали игру.
— Было. С ней было здорово играть. И она много смеялась. Ты же знаешь, Давид.
— Да. Знаю.
— Так вот. Тогда ты должен знать, что тебе незачем бояться произносить имя Мари. Ни при мне, ни в других случаях.
Давид долго смотрел в кирпичный пол. Старался понять. Повернулся к Лукасу, потом к Фредрику.
— С Мари весело играть. Я ее знаю. И знаю, что она умерла.
— Умерла.
— Ты не обижаешься, что я называю ее имя?
— Не обижаюсь.
Они еще посидели на полу, с полчаса. Фредрик рассказывал о похоронах, о том, как священник посыпал гроб землей, о том, как его опустили в землю. Давид и Лукас. Тысяча вопросов: почему у человека кровь в животе? Почему ребенок может умереть раньше взрослого? И как странно, что сначала с кем-то можно говорить, а потом уже нельзя.
Он обнимал их обоих, а когда они ушли, осознал, что впервые облек ее смерть в слова. Они его вынудили. Он объяснял, а они снова приставали с вопросами, и он снова объяснял. Даже говорил о скорби, о том, что еще не плакал, а они с жаром допытывались почему, и он сказал все, как оно есть, что не знает, что это невозможно понять, но что иногда внутри накапливается масса горечи, а выплеснуть ее некуда.
Они закрыли за собой дверь чердака, и Фредрик опять остался один. Некоторое время царила полная тишина. Он прыгнул в отсек, между креслами, в дальний угол, к джутовым мешкам. Поднял их, перевернул. Большая куча — книги, кастрюли, старая одежда. Оно лежало во втором мешке. Большое, застряло в мешковине, пришлось дернуть посильнее.
Хорошее ружье. Так говорил Биргер. Он много охотился в последние годы, на лосей, косуль, зайцев. Гордился своим ружьем, содержал его в порядке. Фредрик рисовал себе такую картину: Биргер вечером за кухонным столом, разбирает ружье, усердно чистит деталь за деталью, снова собирает, а после долго сидит и целится во все и вся.
Фредрик поднял ружье с полу. Положил в пустой мешок, сунул под мышку и ушел.
•
Сив Мальмквист распевала так, что стены дрожали.
«Ты мною лишь играл», оригинал: Foolin'around, 1961 г.
Ее голос будто отскакивал от стен, сталкивался сам с собой и становился дуэтом, еще громче, еще назойливее.
Ах, мною ты играл, так убирайся прочь
и прихвати кольцо, подарок твой в ту ночь.
Эверт Гренс прицыкнул на посетителей: мол, три человека — это толпа народу, и остаться можно, только если они будут помалкивать. Сейчас он запустил уже третью песню, чуточку увеличивая громкость перед каждой новой дорожкой. Свен Сундквист и Ларс Огестам смотрели друг на друга, Огестам вопросительно, Свен пожимая плечами: ничего не попишешь, придется сидеть тут, пока Сив не допоет до конца, другого выхода нет. Эверт держал в руке ее фотографию, которую сам снял в Кристианстаде, в Народном парке, во время ее турне 1972 года, он подпевал, слово за словом, громче всего припев. Сив умолкла, несколько секунд на пленке слышалось только шипение винила, Огестам открыл было рот, но тут грянуло вступление к следующей песне. Эверт еще прибавил громкости и раздраженно отмахнулся от Огестама: дескать, сиди и держи язык за зубами.
Понятно, ты собрался уходить,
так, значит, правду говорит молва…
Ларсу Огестаму стало невмоготу. У него нет времени, и вообще, он тут начальник.
Он по горло сыт сексуальными процессами, эксгибиционистами, педофилами, насильниками. Ему хотелось большего, хотелось подняться выше, выше, выше.
А вчера ему поручили это дело.
Опять сексуальное.
Но и, так сказать, билет в будущее.
Он с трудом удержался от смеха, когда его назначили руководить предварительным расследованием и розыском Бернта Лунда. Каждый выпуск новостей, первые полосы всех газет, вся страна затаила дыхание, убийство пятилетней девочки, совершенное осужденным и посаженным за решетку сексуальным убийцей, занимало все медийное пространство. Это его шанс. На время он стал одной из самых интересных персон в стране.
Ведь раз тебе так мало, что я тебя люблю,
прочь убирайся ты, не то сама уйду.
Всё, баста! Больше ни строчки этой дурацкой песни.
Он встал, подошел к письменному столу Эверта, шагнул к стеллажу, к неуклюжему кассетнику, нагнулся и нажал на «стоп».
Тишина.
В комнате повисла полная тишина.
Свен уставился в пол. Эверта трясло, лицо побагровело. Ларс Огестам знал, что вот сию минуту нарушил самое старое неписаное здешнее правило, но ему было наплевать.
— Извините, Гренс. Но я не в силах слушать эти скверные куплеты.
— Убирайся к чертовой матери из моего кабинета! Карьерист вонючий! — завопил Эверт.
Огестам не отступил:
— Вы тут сидите и слушаете допотопные шлягеры, вместо того чтобы делать свою работу. Черт побери, я просто обязан выключить!
Эверт встал, продолжая орать:
— Я слушал эти песни и работал как вол, еще когда ты пеленки пачкал! Всё, катись к черту, иначе я за себя не ручаюсь!
Огестам отошел к стулу, с которого недавно встал, и упрямо сел.
— Я хочу знать положение вещей. Когда вы меня просветите, я подкину вам след, которого у вас наверняка нет. Если и правда нет, я останусь. В противном случае обещаю уйти. О'кей?
Эверт уже приготовился собственноручно вышвырнуть за дверь эту мелкую сволочь. Как он презирал этих мерзких карьеристов из прокуратуры, университетских пай-мальчиков, которых никогда не били по морде. Этот уползет отсюда на четвереньках. Он шагнул к Огестаму, но на пути встал Свен:
— Эверт. Опомнись. Пусть он сделает то, что говорит. Пусть попробует дать нам след, которого мы не увидели. Если не получится, он сам уйдет.
Эверт медлил. Огестам воспользовался случайной паузой, быстро обернулся к Свену:
— Итак, что мы имеем?
Свен откашлялся.
— Мы проверили все его ранее известные адреса. Держим их под наблюдением.
— Как с его дружками-педофилами?
— Мы побывали у всех. Наблюдаем.
— Подсказки общественности?
— Идут потоком. Выпуски новостей, газеты, народ слышит, народ видит: мы захлебываемся в информации, к настоящему времени его, в принципе видели по всей стране. Мы, конечно, проверяем. Но пока ничего мало-мальски полезного.
— Возможные будущие объекты?
— Мы взяли под охрану все, что можно, держим связь с каждым детским садом и с каждой школой в радиусе пятидесяти километров от прежнего объекта.
— Что еще?
— В общем, это все.
— То есть вы застряли?
— Да.
Огестам молча ждал. Эверт стукнул календариком по столу, повысил голос:
— Теперь твой черед, пижон мелкий. Говори и отваливай.
Огестам встал, неторопливо прошелся по кабинету. От стены к стене.
— Я долго водил такси. Так зарабатывал на учебу. Целых пять лет возил людей по всему стокгольмскому лену. Неплохие деньги, в общем. Еще до того, как такси появились на каждом углу.
— И что? — рявкнул Эверт.
Огестам пропустил агрессивный выпад мимо ушей.
— Я многому научился. И знаю, как функционирует такси. Даже открыл сайт в Интернете, такси-инфо, ну, вы знаете, всевозможная информация, которую в одном месте не найдешь: номера телефонов, структуры предприятий, сравнение тарифов. Полный набор. Я стал своего рода экспертом, к кому туристы и репортеры обращались за информацией.
Снова Эверт, не поймешь, слушал ли он или нет, похлопывает по столу и громко сопит, Свен видел его и недовольным, и озлобленным, но никогда таким — напрочь забывшим о чувстве собственного достоинства, о самоконтроле.
— И что из того, засранец мелкий?
— Бернт Лунд работал на такси. Так?
Свен утвердительно кивнул.
— Он даже основал собственную фирму. «Такси Б. Лунда», — продолжал Огестам. — Верно?
Тут он повернулся к Эверту, молча ожидая ответа.
Четыре минуты.
Долгий срок, когда назревает взрыв, когда все не в такт — мысли, чувства, тела.
— Ну, основал, — прошипел Эверт. — Много лет назад. Мы в курсе. Мы всё вверх дном перевернули в этом окаянном разорившемся логове.
Тощие ноги Ларса Огестама без устали сновали по кабинету; рассуждая, он уже не ходил от стены к стене, он почти бегал, словно торопился, словно нервничал. Светлые волосы растрепались, большие очки запотели, он, как никогда, походил на школьника, который решился на бунт и ни в какую не желал отступать.
— Вы проверили экономику компании, структуру, объем. Прекрасно. Но не проверяли, чем он фактически занимался.
— Баранку крутил. Возил разных идиотов и получал за это бабки.
— Кого он возил?
— Таких реестров никто не ведет.
— Конечно, по частным клиентам. Иначе обстоит с постоянными маршрутами. По договорам с коммунами и губернским советом.
Огестам остановился. Молча стоял между Эвертом за письменным столом и Свеном в посетительском кресле. Он говорил с ними обоими, обращался к ним по очереди, показывая, кого именно имел в виду.
— Мелкому перевозчику на одних только частных клиентах прокормиться трудно. Большинство ищет постоянные маршруты, школьные, как мы их называли. Расценки пониже, зато заработок постоянный. Обычно это доставка детей в детские сады и подготовительные школы. И если таксомоторная компания существовала довольно долго, как у Лунда, велика вероятность, что практиковались постоянные маршруты. Тем более что речь идет о психически больном человеке. Думаю, если вы проверите, имел ли Лунд такие маршруты, то выясните, в какие детские сады он совершал регулярные рейсы. Сады, которые он знает. О которых мечтал. Куда мог бы вернуться.
Огестам вынул из заднего кармана расческу, пригладил волосы. Безупречная внешность: галстук, белая рубашка, серый костюм; ему нравилось чувствовать себя элегантным, уравновешенным, готовым ко всему.
— Ну что, проверите?
Эверт молчал, глядел в пространство перед собой, бешенство кипело внутри, требовало выпустить его наружу или умереть. Нечасто его так провоцировали, здесь его кабинет, его музыка, его рабочая методика — либо уважай все это, либо сиди в коридоре с остальными идиотами. Он не знал, откуда взялась эта могучая, концентрированная злость, так получилось, и всё, со временем и с возрастом каждый заслуживал право просто существовать и ни перед кем не отчитываться. Кое-кто мнит, будто подобрал этому точное определение, называет это горечью. Ему начхать, пусть называют как заблагорассудится, он не нуждается во всеобщей любви, знает, каков он есть, и старается с этим жить.
Он понял, что молодой прокурор подсказал возможный следующий шаг, но не хотел подавать виду. Свен, напротив, выпрямился, смотрел одобрительно.
— Звучит неплохо. Вполне вероятно. В таком случае охраняемая территория резко сократится. Времени у нас в обрез, ресурсов недостаточно, мы пытались обеспечить то и другое, а это ох как непросто. Если все обстоит, как ты говоришь, мы выиграем время, сможем сконцентрировать ресурсы, приблизимся к нему. Пойду проверять, прямо сейчас.
Свен вышел из кабинета, заспешил прочь по коридору. Огестам и Эверт остались, сидели молча, Эверт был не в силах кричать, а Огестам вдруг обнаружил, как сильно устал, какое напряжение испытывал все это время.
Ни тот ни другой не шевелились. Тишина, пауза. В конце концов Ларс Огестам шагнул к Эверту, прошел мимо, к стеллажу, и снова включил магнитофон.
«Порви и брось», оригинал: Lucky lips, 1966 г.
Ты, говорят, мелькаешь там и тут
в компании красоток. Неужто люди врут?
Заезженные, навязчивые куплеты, фальшивый задор. Огестам вышел, закрыл за собой дверь.
•
Дождь кончился. Последняя капля упала на землю, когда он вышел из подъезда. Воздух чистый, дышится легко. Облака уже посветлели, вот-вот выглянет солнце, скоро опять станет жарко, сухо, душно.
Джутовый мешок Фредрик держал в руке. Быстро пересек улицу, подошел к машине, положил мешок на пустое заднее сиденье. В голове все еще вертелся недавний разговор с двумя маленькими мальчиками и их отношение к смерти. Давид и Лукас сидели рядом с ним на твердом чердачном полу, слушали, понимали, но и отбивали его ответы назад новыми вопросами, размышлениями пятилетнего и семилетнего о теле, о душе, о тьме, которой никто не видит.
Он думал о Мари. Думал о ней со вторника, каждую секунду, видел ее мертвую, ее молчаливое лицо блокировало любую попытку увидеть что-то другое, но сейчас он искал еще живую Мари, ту, ради которой жил, и спрашивал себя, как она представляла себе смерть, они никогда об этом не говорили, повода не было.
Понимала ли она?
Боялась ли?
Зажмурилась или боролась?
Чувствовала ли она вообще, что смерть может наступить в любой миг и что это не что иное, как вечное одиночество в белом деревянном ящике с цветами под свежеподстриженным газоном?
Он ехал по узким улицам Стренгнеса. Взглянул на список адресов: четыре детских сада в Стренгнесе, четыре — в Энчёпинге. Он наверняка прав. Лунд сидит перед одним из них. Ждет, как ждал перед «Голубкой». Фредрику вспомнился хромой полицейский на кладбище, как уверенно он сказал, что Лунд будет продолжать, снова и снова, пока его не остановят.
Сперва «Голубка». Садик числился в списке, и Лунд мог сидеть там точно так же, как и в любом другом месте, будто зверь, ведь там недавно была еда. Фредрик ездил по этой дороге почти четыре года. Знал каждый дом, каждую табличку с названием улицы и ненавидел все это. С виду похоже на надежность и привычку, но на самом деле печаль, которая медленно сжимает горло, душит. Он дома, но домом это никогда уже не будет.
Он припарковался метрах в ста от входа. У калитки стояла машина охранной фирмы «Секьюритас» с людьми, вооруженными дубинками, чуть дальше патрульная машина с двумя полицейскими в форме. Странно сидеть у того же сада, где шесть дней назад он оставил дочку, на считаные часы с половины второго до пяти. Ну зачем, зачем они сюда поехали! Ведь безбожно опоздали, Мари ныла, а он чувствовал себя виноватым, что проспал. Если бы он тогда остался дома, если бы взял дочку за руку и прогулялся с ней в город, купил мороженое в порту, как обычно. Если бы сказал ей, что, как и другие дети, она может остаться в доме, когда придет жара. Он посидел в машине, подождал, потом сходил в лес за оградой, поискал вокруг садика, все обшарил, пока не удостоверился, что Лунда поблизости нет, что он не держит сад под наблюдением.
Фредрик врубил движок и уехал оттуда, направился к «Рощице», что на несколько километров ближе к городу. Включил радио, без малого половина первого, новости на первом канале. Сначала авиакатастрофа под Москвой, сто шестнадцать погибших, вероятно техническая неполадка, русский самолет в запущенном состоянии. Потом Мари. Розыск ее убийцы продолжается. Прокурор, назначенный руководителем предварительного расследования, давал интервью, но сказать почти ничего не мог. Затем полицейский, тот пожилой, с кладбища, по фамилии Гренс, громко послал репортера подальше. В заключение говорил судебный психиатр, несколько раз обследовавший Лунда, предупредил, что поведение преступника характеризуется навязчивым повторением, внутренним принуждением, которое можно унять, только совершая насильственные действия.
Фредрик остановился, прочесал окрестности детского сада «Рощица». Потом поехал дальше, через город, к «Скверику» и «Ручейку».
Охрана, патрульные машины.
Бернта Лунда там нет, он там не появлялся.
Фредрик выехал из Стренгнеса по трассе 55, в направлении Энчёпинга. Прибавил скорость, осталось еще четыре адреса.
Посмотрел на джутовый мешок.