Дважды Иван IV вел переговоры с королевой Елизаветой I, добиваясь согласия принять его с семьей под покровительство английской короны, если злоба подданных выгонит монарха из страны. Само по себе подобное действие, исходящее от православного государя по отношению к государю инославному, нелепо и позорно. Мало того, Иван Васильевич сопроводил его попытками сватовства то к самой королеве, то к ее родственнице Мэри Гастингс, то уж совсем неопределенно — «к кому-нибудь» из родственниц Елизаветы. Его собственная жена Мария Федоровна Нагая была в то время жива и здорова, но царь не сомневался в легком решении проблемы развода…[160]Да что за срам! Даже подлая приказная братия хихикала над Иваном Васильевичем, называя его «английским царем». Но и стремясь добиться решения столь важной для себя задачи, как предоставление «политического убежища», царь не сумел сдержать ярости от уклончивых ответов англичан и опустился до оскорблений: «…видно, у тебя, помимо тебя (Елизаветы), другие люди владеют (властвуют), и не только люди, а мужики торговые, и не заботятся о наших государских головах и о чести, и о землях прибытка не смотрят, а ищут своих торговых прибытков!»{108}
Упорство польского короля Сигизмунда II Августа в военных предприятиях против Московского государства подпитывалось царской «вежливостью». Среди прочего, Иван Грозный удостоил его намека на бездетность: «Вот умрешь ты, от тебя и поминка не останется».
Особенных оплеух удостоился шведский король Юхан III. Его Иван Васильевич именовал «безбожником», сравнивал с «гадом» (змеей), род его назвал «мужичьим»[161]. Одно из посланий Иван IV завершает следующим образом: «А если ты, раскрыв собачью пасть, захочешь лаять для забавы, — так то твой холопский обычай: тебе это честь, а нам, великим государям, и сноситься с тобой — бесчестие, а лай тебе писать — и того хуже, а перелаиваться с тобой — горше того не бывает на этом свете, а если хочешь перелаиваться, так ты найди себе такого же холопа, какой ты сам холоп, да с ним и перелаивайся. Отныне, сколько ты не напишешь лая, мы тебе никакого ответа давать не будем»{109}. Разумеется, Юхан III остается непримиримым врагом России вплоть до последних кампаний Ливонской войны. А окончил ее шведский монарх «мужичьего рода», отторгнув от России обширные земли.
|
|
Б.Н. Флоря показал, насколько беспомощен оказался Иван Васильевич в борьбе за опустевший в 1572 году польский престол, насколько неуместной была его политическая риторика, насколько лишен был его курс гибкости. Царя поддерживала сильная партия сторонников, но он не удосужился поддержать их даже столь тривиальной мерой, как отправка посольства с официальными предложениями! Ему показалось достаточным выступить с цветистой «предвыборной» речью перед гонцом из Польши и послать несколько писем… В результате война продолжилась, а один из преемников скончавшегося Сигизмунда II Августа, Стефан Баторий, нанес России ряд тяжелых поражений{110}.
Притом Иван IV долго не рассматривал Батория как серьезную политическую силу, и даже в ходе боевых действий, складывавшихся крайне неудачно для Московского государства, все еще продолжал оскорблять его в посланиях. В 1579 году, когда неприятности завершающего этапа Ливонской войны уже начались, царь в письме величается перед выборным королем своим происхождением и корит Батория отступничеством от христианства. Польский государь и сам не отличался особой корректностью, поэтому Иван Васильевич упрекает его: «Мы твою грамоту прочли и хорошо поняли — ты широко разверз свои высокомерные уста для оскорбления христианства. А таких укоров и хвастовства мы не слыхали ни от турецкого султана, ни от императора, ни от иных государей. А в той земле, в которой ты был[162], и в тех землях, тебе самому лучше известно, нигде не бывало, чтобы государь государю так писал, как ты к нам писал. А жил ты в вере басурманской, а вера латинская — полухристианство, а паны твои держатся иконоборческой лютеранской ереси». Со своей точки зрения, государь во всем прав, но ему необходимо решить серьезные дипломатические задачи, а он вместо этого вступает в невнятную перебранку… Летом 1581 года, когда дела на западном фронте идут из рук вон плохо, Иван Васильевич отправляет Стефану Баторию еще одно письмо, по внешней видимости смиренное, однако же наполненное колкостями и попреками. В начале послания стоит знаменитая фраза: «Мы… удостоились быть носителем крестоносной хоругви и креста Христова Российского царства и иных многих государств и царств, скипетродержатель великих государств, царь и великий князь всея Русии… по Божьему изволению, а не по многомятежному человеческому хотению…»{111} — намек на «второсортность» королевского титула, полученного по результатам шляхетских выборов. Страна бедствует, вооруженные силы находятся в состоянии, близком к полному разложению, враг глубоко вклинился в русскую территорию, а царь желает выглядеть красиво и выйти победителем из словесных перепалок. Вот он, «первоклассный талант»! Вот она, «крупная политическая сила»!
|
|
|
|
Между тем переговоры с польским и шведским королями приводят к тяжелым территориальным потерям: Иван IV теряет Полоцк, собственно русские Велиж, Ям, Копорье, Ивангород, Корелу, а также все ливонские завоевания. По мнению ряда исследователей, уступки были чрезмерными. Особенно в условиях, когда Польша уже вышла из войны[163], а Швеция продолжала боевые действия. Это открывало возможность хотя бы частичного реванша. Как раз тогда русские войска разбили шведов у Лялиц и отбросили от Орешка. Но государь не решился… Трудно сказать, насколько верным было мнение о необходимости выйти из войны любой ценой, когда противник оставался только один. Во всяком случае, оно вызывает сомнения.
Любопытно, что Иван Васильевич испытал на себе заносчивость соседей, но она не послужила для него уроком. Девлет-Гирей после сожжения Москвы в 1571 году писал русскому царю, проявляя крайнее высокомерие: «…Ты не пришел и против нас не стал. Ты похваляешься, что, де, яз — Московский государь, и было бы в тебе срам и дородство, и ты бы пришел против нас и стоял!»[164]И где была та сила и та гордость татарская в 1572 году, когда наши воеводы на Молодях резали крымскую рать? Поила буйной кровью нашу землю. Кажется, отчего бы православному государю не увидеть в наказании гордых проявление воли Господней? Ан нет, он и сам великий гордец…
Тяжелое поражение России в Ливонской войне явилось в значительной степени результатом царского фиглярства. Отношения с воинственным Крымом не нашли приемлемого дипломатического решения на протяжении всей политической деятельности государя. Наконец, эскапады с поиском «политического убежища» на территории Англии, поспешным сватовством к Елизавете I и ее родственницам, выставили на посмешище и самого Ивана IV, и всю державу. Общий итог деятельности Ивана Васильевича в дипломатической сфере — явно отрицательный.
Глава 5.
ОПРИЧНИК НОМЕР ОДИН
За двести лет, истекших со времен выхода в свет «Истории государства Российского» Н.М. Карамзина, было сделано великое множество попыток определить суть опричнины и объяснить причины ее учреждения.
Сам Николай Михайлович пишет об опричнине как о мере, предназначенной обеспечить безопасность государю и государству. Причиной ее введения была подозрительность царя, его ярость, его страх стать жертвой измены, подстегнутые действительной изменой Курбского. «Все добрые вельможи казались ему тайными злодеями, единомышленниками Курбского: он видел предательство в их печальных взорах, слышал укоризны или угрозы в их молчании; требовал доносов и жаловался, что их мало…»{112}
«История России с древнейших времен» С.М. Соловьева скудна обобщениями. Относительно опричных времен историк констатирует дальнейшее падение родовых начал, умаление прав «дружины» и подъем начал государственных, увеличение власти монарха. Все это преподносится несколько голословно. Опричнина — одно из заключительных сражений великой борьбы старинного родового быта с новым, этатизирующим, элементом. «Напуганный отъездом Курбского и протестом, который тот подал от имени всех своих собратий, — пишет С.М. Соловьев, — Иоанн заподозрил всех бояр своих и схватился за средство, которое освобождало его от них. Положить на них… опалу без улики, без обвинения, заточить, сослать всех, лишить должностей, санов, лишить голоса в Думе и на их место набрать людей новых, незначительных, молодых… — это было невозможно… Если нельзя было прогнать от себя все старинное вельможество, то оставалось одно средство — самому уйти от него; Иоанн так и сделал»{113}.
В.О. Ключевский дал исключительно точную формулировку психологических причин, подвигнувших царя на введение опричнины: «…потеря нравственного равновесия у нервного человека». Да, это скорее всего верно. Царь в 1564 году чувствовал себя подобно актеру в ситуации, когда сцена не задалась, остальные играют из рук вон, постановка в шаге от провала, возможно увольнение… Нервный срыв суммировал гнев, страх, а также неприятное ощущение, что вся «труппа» выступает непутём, и как бы не быть освистанными. В политическом смысле Ключевский определял опричнину как «убежище», где «…царь хотел укрыться от своего крамольного боярства»{114}.[165]Иными словами, опричнина должна была обеспечить безопасность государя, являлась соединением полицейского корпуса[166]с «орденом отшельников».
Р.Ю. Виппер первым всерьез поставил вопрос о «внешнем факторе» как основной силе, определявшей социально-политическое развитие Московского государства в царствование Ивана IV и породившей опричнину. Для Роберта Юрьевича «…опричнина была не только взрывом мести против действительных и мнимых изменников, не только жестом ужаса и отчаяния у царя, перед которым открылась вдруг бездна неверности со стороны лучших, казалось, слуг; это была также военная реформа (курсив мой. — Д. В.), вызванная опытом новой труднейшей войны»{115}.
С.Ф. Платонов первым обратил внимание на аграрную опричную политику. Считая опричнину средством борьбы против «измены», ученый видел в земельных «рокировках» того времени подрыв той колоссальной мощи, которой располагала боярско-княжеская оппозиция. Знать притязала на политическую власть в стране. Основанием для подобных притязаний было «…наследственное льготное землевладение в тех уделах, где предки княжат когда-то были государями…». Аристократы мечтали о своего рода соправительстве с государем всея Руси, который был одного с ними рода, к тому же уступал некоторым в «колене», т.е. знатности. Соответственно государь Иван Васильевич «…решил свести княжат с их вотчин на новые места, разорвать их связи с местными обществами и таким образом подорвать их материальное благосостояние и, главное, разрушить тот устой, на котором опирались их политические претензии и было построено социальное первенство»{116}.
Книги Р.Ю. Виппера и С.Ф. Платонова, созданные в 1920-х годах, принадлежат совершенно разным политическим школам, исполнены в разных творческих стилях, в разных исследовательских плоскостях, но у них немало общего{117}. В частности, оба историка считают Ивана Грозного «крупной политической силой». По сути, одна теория «достраивает» другую. Виппер указал на примат внешней политики в социально-политическом развитии Московского государства «грозненской» эпохи, он сформулировал тезис о необходимости мобилизовать все военные силы страны для решения внешнеполитических задач. Платонов выявил механизм борьбы с недовольными самодержавной, активной в военном отношении политикой — путем террора и «вывода» аристократических родов с древних вотчинных гнезд. Для обоих историков опричнина — орудие, предназначенное к разгрому всяческого недовольства, всяческих попыток аристократии вмешиваться в дела правления. Только Виппера больше интересовал вопрос зачем, а Платонова — как выполняла эту свою функцию опричнина.
М.Н. Покровский, виднейший историк-марксист, указывал на чисто экономические причины воздвижения опричнины: стремление «воинства», т.е. «среднепоместных» землевладельцев-дворян, расширить свои владения за счет богатых вотчинников-аристократов. Ближайшей целью опричнины стало создание из реквизированных земель значительного фонда, предназначенного к раздаче «воинству». Покровский подчеркивает участие в «перевороте 1564 г.» московского посада, который был, в трактовке ученого, средоточием «торгового капитала»{118}.
П.А. Садиков, большой знаток документальных источников, исследователь тонкий и, к сожалению, до конца не оцененный, предвосхитил идеи некоторых более поздних исследователей. В условиях сталинской эпохи он обязан был выражать свои концепции определенным образом. Но от этого не уменьшилось ни его источниковедческое чутье, ни аналитические способности. О целях и сути опричнины он писал следующее: Иван IV готовил в начале 1560-х годов масштабные реформы государственного строя России, однако события 1564 г. «сбили» подготовку. «Реформы» приняли «спешный и бурный характер, вылившись в форму опричнины». Их суть заключалась в создании вокруг особы царя верной дружины «телохранителей» для защиты государевой семьи «от всех возможных случайностей и опасностей» и строительстве аппарата, который обеспечивал бы дружину всем необходимым (прежде всего, поместьями). Помимо этого, царь произвел казни «виднейших представителей княжья» (связанных с Избранной радой, виновных в служебных упущениях или попытках перебежать в Литву), а также произвел частичную «чистку командного состава в действующих войсках». «Опричная ломка» Старицкого удела была частью плана преобразований. Заговоры против царя, в том числе новгородскую «измену», Садиков склонен в большинстве случаев считать реальными проявлениями сопротивления Ивану Васильевичу и его политическим преобразованиям[167]. Подводя итоги, историк пишет: «Опричнина ломала решительно и смело верхушки феодального класса и поддерживала великокняжескую власть — этим, в условиях времени, она была безусловно прогрессивным историческим фактором, но в самой себе таила… острые социальные противоречия»{119}.
По мнению С.В. Бахрушина, Иван Грозный «отчетливо показал цель своей реформы»: во-первых, не допустить «повторения боярско-княжеской реакции, имевшей место в 1538—1547 годах, продолжение которой Иван усматривал… и в попытках бояр, близких к Адашеву, ограничить царскую власть»; во-вторых, укрепить оборону государства, страдавшего от отсутствия достаточной централизации в военном деле». Последнее было особенно важно в условиях Ливонской войны, самого ее «разгара»{120}.[168]Для этого Ивану IV потребовалось «разорить крупное боярское землевладение, служившее основой политической мощи феодальной знати». Ослабив экономически и «лишив политического значения крупных феодалов», царь попутно достигал иной цели: он создавал кадры мелких землевладельцев, всецело от него зависевших, преданных ему и готовых всячески поддерживать его политику{121}.
С.Б. Веселовский с одобрением отзывался о концепции Ключевского{122}. Он не видит в учреждении опричнины никаких реформаторских устремлений царя Ивана IV. В частности, историк констатирует конфликт Ивана Васильевича со всем старым Государевым двором, инициированный попытками монарха убрать оттуда неугодных ему людей. «Выход из положения он нашел в том, чтобы выйти из старого двора и устроить себе новый, “особный” двор, в котором он рассчитывал быть полным хозяином… Опричный двор получил значение базы для борьбы царя со старым двором»{123}.
А.А. Зимин в целом ряде трудов формулировал главную цель опричнины как разгром сохранившихся твердынь удельного периода. В книге, написанной им совместно с А.Л. Хорошкевич, эта концепция доведена до предельной концентрации. Задачей опричнины была, как пишут авторы, «ликвидация удельно-княжеского сепаратизма»{124}. Или, в более мягкой формулировке, «ликвидация пережитков удельной раздробленности и утверждения абсолютной власти монарха». Твердынями «феодальной децентрализации», по мнению А.А. Зимина, были Старицкое княжество, Новгород Великий и в значительной степени полунезависимая Церковь. В то же время сама опричнина «…вносила в жизнь элементы децентрализации»{125}.
В.Б. Кобрин в нашумевшей книге перестроечной поры «Иван Грозный» производит нравственный суд над государем Иваном Васильевичем. Он приходит к печальному выводу: с одной стороны, «…вне зависимости от желаний и намерений царя Ивана опричнина способствовала централизации, была объективно направлена против пережитков удельного времени», но с другой стороны, ее учреждение не преследовало никаких масштабных политических целей, помимо «укрепления личной власти» царя{126}; жертвы грозненского террора не являлись необходимой платой за поступательное развитие России. Опричнина, с точки зрения В.Б. Кобрина, была для страны гибельным и разорительным путем централизации. Зверства, совершенные в опричные годы, аморальны; не следует оправдывать их достигнутыми результатами, даже если кто-то считает эти результаты прогрессивными.
Р.Г. Скрынников высказывался о причинах и сути опричнины неоднократно, время от времени трансформируя свою точку зрения. В конечном итоге она выглядит следующим образом: основная цель опричнины — «ввести в стране самодержавные порядки, утвердить неограниченную власть царя»{127}; основной враг опричнины — «княжеские династии, происходившие из Владимиро-Суздальской земли», т.е. князья Шуйские, Ростовские, Ярославские, Стародубские, Оболенские. «Суздальская знать» имела всестороннее влияние на политическое руководство страной в середине XVI столетия. В опричные годы по ней был нанесен концентрированный удар. Но уже в 1566 и особенно 1567 годах опричнина теряет антикняжескую направленность и происходит расширение конфликта: опричнине начинают сопротивляться руководители земщины из старомосковского боярства; массовый террор обусловлен целым рядом причин, не связанных с изначальными задачами опричнины{128}. Руслан Григорьевич Скрынников, по всей видимости, должен считаться самым сведущим и самым авторитетным исследователем грозненской эпохи среди современных отечественных историков. Однако далеко не все разделяют его точку зрения.
Б.Н. Флоря пишет о потере доверия Ивана IV к собственному двору, а также о боязни измены и, следовательно, желании «отделиться» от старого двора, создав «особый» двор, способный стать орудием борьбы с изменниками. Он, в частности, пишет: «…суть нового режима, установившегося в России с начала 1565 года, состояла в создании особого, подчиненного только царю двора и особого дворянского войска, которое было наделено особыми правами и привилегиями, размещено на особых, выделенных для этого землях и с помощью самых разных мер отделено незримой, но прочной стеной от всего остального дворянства страны»{129}. Исключительно важным и совершенно справедливым представляется замечание Б.Н. Флори об опричном войске.
Покойный митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Иоанн в широко известной книге «Самодержавие духа» заявил о позитивном значении опричнины. По его мнению, «…опричнина стала в руках царя орудием, которым он просеивал всю русскую жизнь, весь ее порядок и уклад, отделял добрые семена русской православной соборности и державности от плевел еретических мудрствований, чужебесия в нравах и забвения своего религиозного долга… Даже внешний вид Александровской слободы, ставшей как бы сердцем суровой брани за душу России, свидетельствовал о напряженности и полноте религиозного чувства ее обитателей. В ней все было устроено по типу иноческой обители — палаты, кельи, великолепная крестовая церковь (каждый ее кирпич был запечатлен знамением Честнаго и Животворящего Креста Господня). Ревностно и неукоснительно исполнял царь со своими опричниками весь строгий устав церковный… Как некогда богатырство, опричное служение стало формой церковного послушания — борьбы за воцерковление всей русской жизни, без остатка, до конца. Ни знатности, ни богатства не требовал царь от опричников, требовал лишь верности, говоря: “Ино по грехом моим учинилось, что наши князи и бояре учали изменяти, и мы вас, страдников, приближали, хотячи от вас службы и правды”»{130}. Эта книга получила широкую известность, к тому же нравственный авторитет митрополита Иоанна чрезвычайно высок. При всем том владыка Иоанн высказывается не по богословским вопросам, а по историческим, поэтому его архиерейское слово следует воспринимать в данном случае как мнение частного лица, пусть и весьма образованного, и высокого духом. Эта позиция обозначена публицистически: критика источников по царствованию Ивана IV в книге довольно поверхностна. Гораздо важнее призыв смотреть на историю «очами веры», с которым нет причин спорить.
Автор этих строк видит в опричнине военно-административную реформу, притом реформу не слишком обоснованную и в итоге неудавшуюся[169]. Она была вызвана общей сложностью военного управления в Московском государстве и, в частности, «спазмом» неудач на Ливонском театре военных действий. Опричнина представляла собой набор чрезвычайных мер, предназначенных для того, чтобы упростить систему управления[170], сделать его полностью и безоговорочно подконтрольным государю, а также обеспечить успешное продолжение войны. В частности, важной целью было создание крепкого «офицерского корпуса», независимого от самовластной и амбициозной верхушки служилой аристократии. Борьба с «изменами», как иллюзорными, так и реальными, была изначально второстепенным ее направлением. Только с началом карательных действий по «делу» И.П. Федорова она разрослась, приобретя гипертрофированные масштабы. Произошло это лишь через три года после учреждения опричной системы! Отменили же опричнину, поскольку боеспособность вооруженных сил России она не повысила, как задумывалось, а, напротив, понизила и привела к катастрофическим последствиям, в частности сожжению Москвы в 1571 году[171]. Известный писатель Леонид Кудрявцев метко высказался по этому поводу: «Эксперты всегда ворчат. Царь решил обойтись без экспертов, и получилось то, что всегда в таких случаях получается…»
Был ли иной путь, более плодотворный и менее болезненный? Думается, да. Вернее всего, правы те, кто указывает на медленное, реформистское изменение социально-политической структуры как на оптимальную модель развития… Правда, для нее нужен был второй Иван Великий, а Господь такого гения нашим предкам не даровал.
* * *
Итак, введение опричнины датируется январем 1565 года. Предыстория указа о ее учреждении такова: в декабре 1564 года Иван Васильевич покинул Москву и отправился в поход к Троице, но на этот раз поведение государя со свитой слабо напоминало обычные царские выезды на богомолье в монашеские обители. Царь прилюдно сложил с себя монаршее облачение, венец и посох, сообщив, что уверен в ненависти духовных и светских вельмож к своей семье, а также в их желании «передать русское государство чужеземному господству»; поэтому он расстается с положением правителя. После этого Иван Васильевич долго ходил по храмам и монастырям, а затем основательно собирался в дорогу. Царский поезд нагружен был казной, драгоценностями, множеством икон и, возможно, иных святынь[172]. Расставаясь с высшим духовенством и «думными» людьми, государь благословил их всех. Вместе с Иваном Васильевичем уезжала его жена княгиня Мария Темрюковна Черкасская и два сына. Избранные самим царем приказные, дворяне, а также представители старомосковских боярских родов в полном боевом снаряжении и с заводными конями сопровождали его[173]. В их числе: Алексей Данилович Басманов, Михаил Львович Салтыков, Иван Яковлевич Чеботов, князь Афанасий Иванович Вяземский. Некоторых, в том числе Салтыкова и Чеботова, государь, обобрав, отправил назад, видимо, не вполне уверенный в их верности. С ними он отправил письмо митрополиту Афанасию и «чинам», где сообщал, что «…передает… свое царство, но может прийти время, когда он снова потребует и возьмет его». До сих пор все шло, как великолепная театральная постановка. По всей видимости, Иван Васильевич ожидал достаточно быстрой реакции публики, т.е. митрополита и «думных» людей. Играл он до сих пор великолепно, но его не остановили ни в Москве, ни по дороге к Троице. Ему требовалось навязать верхам общества достаточно жесткие условия грядущей реформы, но, вероятно, государь не предполагал, что игра затянется, и собирался решить поставленные задачи «малой кровью». А митрополит с «чинами» между тем не торопились звать царя назад. Должно быть, у них появились свои планы. Тогда государь, миновав Троицу, добирается до Александровской слободы и там затевает новый спектакль. В первых числах января 1565 года он отправляет с Константином Дмитриевичем Поливановым (в будущем видным опричным воеводой) новое письмо в Москву. Царское послание полно гневных обвинений: старый Государев двор занимался казнокрадством и разворовыванием земельных владений, а главную свою работу — военную службу — перестал должным образом исполнять. «Бояре и воеводы… от службы учали удалятися и за православных крестиян кровопролитие против безсермен и против Латын и Немец стояти не похотели». А когда государь изъявил желание «понаказати» виновных, «…архиепископы и епископы и архимандриты и игумены, сложася з бояры и з дворяны и з дьяки и со всеми приказными людьми, почали по них… царю и великому князю покрывати». Не видя выхода из этой ситуации, государь «…оставил свое государьство и поехал, где веселитися, иде же его, государя, Бог наставит». Столичный посад получил от государя письмо совершенно иного содержания. На посадских людей, говорилось там, «…гневу… и опалы никоторые нет». Это была откровенная угроза Церкви и служилой аристократии взбунтовать против них посад, повторив ужасный мятеж 1547 года. Видимо, угроза оказалась действенной (к тому же посад проявил активность — «биша челом» митрополиту о возвращении Ивана Васильевича на царство). В итоге из Москвы в Александровскую слободу поехала огромная «делегация», состоящая из архиереев, «думных» людей, дворян и приказных. В ее составе были посланцы митрополита Афанасия архиепископ Новгородский и Псковский Пимен, Чудовский архимандрит Левкий, а также виднейшие аристократы князья Иван Дмитриевич Вельский и Иван Федорович Мстиславский[174]. После долгих уговоров и «молений… со слезами о все народе крестиянском» делегация добилась от государя обещания вернуться на царство. Но при этом Иван Васильевич выторговал себе право разбираться с государственными делами, «…как ему государю годно», невозбранно казнить изменников, возлагать на них опалы и конфисковывать их имущество. Иными словами, он добился того, чего и желал: получил карт-бланш на любые действия от Церкви, до сих пор отмаливавшей тех, кто должен был подвергнуться казням; ему достался также карт-бланш от служилой аристократии, до сих про сохранявшей значительную независимость по отношению к государевой воле{131}.[175]Весь этот политический театр одного актера того стоил!
До наших дней не дошло самого указа о введении опричнины. Однако летопись приводит подробный пересказ его содержания. Для верного понимания того, что именно и с какими целями вводилось по воле государя Ивана Васильевича, следует прежде всего ознакомиться с этим текстом. «Челобитье… государь царь и великий князь архиепископов и епископов принял на том, что ему своих изменников, которые измены ему государю делали и в чем ему государю были непослушны, на тех опалы свои класти, а иных казнити и животы их и статки имати[176]; а учинити ему на своем государьстве себе опришнину, а двор ему себе и на весь свои обиход учинити особной, а бояр и окольничих и дворецкого и казначеев и дьяков и всяких приказных людей, да и дворян и детей боярских, и стольников, и стряпчих, и жильцов учинити себе особно[177]. И на дворцех на сытном и на Кормовом и на Хлебенном учинити клюшников и подклюшников и сытников и поваров и хлебенников, да и всяких мастеров и конюхов и псарей и всяких дворовых людей и на всякой обиход, да и стрельцов приговорил учинити себе особно. А на свой обиход повелел государь царь и великий князь, да и на детей своих, царевичев Иванов и царевичев Федоров обиход, городы и волости: город Можаеск, город Вязьму, город Козелеск, город Перемышль два жеребья, город Белев, город Лихвин обе половины, город Ярославец и с Суходровью, город Медынь и с Товарковою, город Суздаль и с Шуею, город Галич со всеми пригородки с Чюхломою и с Унжею, и с Коряковым, и з Белогородьем, город Вологду, город Юрьевец Повольской, Балахну и с Узолою, Старую Русу, город Вышегород на Поротве, город Устюг со всеми волостьми, город Двину, Каргополе, Вагу; а волости: Олешню, Хотунь, Гусь, Муромское сельцо, Аргуново, Гвоздну, Опаков на Угре, Круг Клинской, Числяки, Ординские деревни и стан Пахрянской в Московском уезде, Белгород в Кашине, да волости Вселун, Ошту, Порог Ладошской, Тотьму, Прибужь. И иные волости государь поймал кормленым окупом, с которых волостей имати всякие доходы на его государьской обиход, жаловати бояр и дворян и всяких его государевых дворовых людей, которые будут у него в опришнине; а с которых городов и волостей доходу не достанет на его государьской обиход, и иные городы и волости имати. А учинити государю у себя в опришнине князей и дворян, и детей боярских дворовых и городовых 1000 голов, и поместья им подавал в тех городах с одново, которые городы поймал в опришнину. А вотчинников и помещиков, которым не быти в опришнине, велел ис тех городов вывести и подавати земли велел в то место в ыных городех, понеже опришнину повеле учинити себе особно. На двор же свой и своей царице великой княгине двор повеле место чистити, где были хоромы царицы и великой княгини, позади Рожества Пречистые и Лазаря Святаго, и погребы и ледники и поварни все и по Курятные ворота; такоже и княже Володимерова двора Ондреевича место принял и митрополича места. Повеле же и на посаде улицы взяти в опришнину от Москвы реки: Чертольскую улицу и з Семчинским сельцом и до всполия, да Арбацкую улицу по обе стороны и с Сивцевым Врагом и до Дорогомиловского всполия, да до Никицкой улицы половину улицы, от города едучи левою стороною и до всполия, опричь Новинского монастыря и Савинского монастыря слобод и опричь Дорогомиловские слободы, и до Нового Девича монастыря и Алексеевского монастыря слободы. А слободам быти в опришнине: Ильинской, под Сосенками, Воронцовской, Лы-щиковской. И которые улицы и слободы поймал государь в опришнину, и в тех улицах велел быти бояром и дворяном и всяким приказным людям, которых государь поймал в опришнину. А которым в опришнине быти не велел, и тех ис всех улиц велел перевести в ыные улицы на посад. Государство же свое Московское, воинство и суд и управу и всякие дела земские, приказал ведати и делати бояром своим, которым велел быти в земских: князю Ивану Дмитреевичу Белскому, князю Ивану Федоровичу Мстисловскому и всем бояром; а конюшому и дворетцскому и казначеем и дьяком и всем приказным людем велел быти по своим приказом и управу чинити по старине, а о больших делех приходити к бояром. А ратные каковы будут вести или земские великие дела, и бояром о тех делех приходити ко государю, и государь приговор яз бояры, тем делом управу велит чинити. За подъем же свои приговорил царь и великий князь взяти из Земского приказа сто тысяч рублев; а которые бояры и воеводы и приказные люди дошли за государьские великие измены до смертные казни, а иные дошли до опалы, и тех животы и статки взяти государю на себя»{132}.