Текст вступительного заявления Стивена Фрая в ходе популярных “дебатов Монка”, посвященных вопросу политкорректности, которые состоялись в мае 2018 года в Торонто.
Согласившись на участие в настоящих дебатах на этой стороне доводов, я полностью отдаю себе отчет в том, что люди, которые предпочитают — и, по-моему, неверно — рассматривать данный вопрос в категориях левых и правых,— обесцененных и изживших себя терминах, на мой взгляд,— подумают, что я предаю себя относительно тех убеждений и ценностей, которых я придерживался на протяжении многих лет. Мне уже изрядно потрепали нервы просто потому, что я стою здесь рядом с профессором Питерсоном, и именно поэтому собственно я стою здесь.
Я стою рядом с человеком, с которым у меня нет никаких разногласий, скажем так, с точки зрения политики и многого другого, как раз потому, что я думаю, что всему этому нужно положить конец — всей этой ярости, обидам, враждебности, нетерпимости, и прежде всего, этой убежденности в том, что кто не с нами, тот против нас. В нашем мире разверзся очередной Большой каньон. Разлом, трещина увеличивается с каждым днем. Ни одна из сторон не слышит и слова из того, что ей кричит другая; да они этого и не хотят.
В то время как все эти армии и пропагандисты сталкиваются в ожесточенных культурно-идеологических войнах, там внизу, в огромном пространстве между двумя сторонами, люди мира пытаются жить своей жизнью, попеременно озадаченные, скучающие и обманутые ужасным шумом и канонадой, эхом разносящимися повсюду. Я считаю, что уже пора покончить с этим отравляющим, бинарным безумием с нулевым выигрышем, прежде чем мы уничтожим сами себя.
Я лучше сразу же вывешу на мачте свой флаг, прежде чем двигаться дальше,— вполне вежливый способ дать вам представление о том, откуда я. Всю свою сознательную жизнь я был тем, кого можно назвать леваком, сдержанным радикалом, либералом самого сопливого и робкого пошиба с причитаниями, заламыванием рук и так далее. Не горячим и всегда готовым к действию социалистом; и даже не прогрессистом, достойным этого имени. Я бывал на демонстрациях, но я никогда не отваживался размахивать плакатами или флагами. Так можно ли меня отнести к противным членам этой шайки — воителям за социальную справедливость? Я не слишком много думаю о социальной не справедливости, смею признаться, но характеризую себя по большей части как ревнитель социальной справедливости. Моими кумирами, когда я рос, были Бертран Расселл и Джордж Эдвард Мур, либеральные мыслители и подобные им люди, писатели, такие, как Э. М. Форстер.
Я верил и думаю, что верю до сих пор в святость человеческих отношений, главенство сердца, дружбу, любовь и общий интерес. Они представляют собой скорее личные внутренние воззрения, нежели политические внешние убеждения, более гуманистическую версию религиозного импульса, я полагаю. Я уповаю на человечество, я верю в человечность — думаю, это именно так, несмотря на все, что случилось за сорок лет моей взрослой жизни.
Я действительно сдержан и мягок, и со мной может легко разделаться более жесткосердный и строгий интеллект. Иногда я с удивлением слышу, как меня величают активистом, но со временем я действительно активно включился в то, что модно назвать общим делом. Я рос, зная, что я гей — ну, на самом деле, с самого начала я знал, что я гей. Помню, когда я родился, то выглянул и сказал: “Ну, это в последний раз я вылезаю на свет из одной из этих!”
У меня еврейское происхождение, поэтому я испытываю естественное, очевидное отвращение к расизму. И естественно я хочу, чтобы расизму, женоненавистничеству, гомофобии, трансфобии, ксенофобии, травле и всякого рода нетерпимости был положен конец. Это несомненно то, что само собой подразумевается всеми нами. Вопрос заключается в том, как достичь такой золотой цели. Мое наибольшее возражение против политкорректности не в том, что в ней сочетается многое из того, к чему я всю жизнь питал отвращение и чему противился: назидательство (со всем уважением), благочестие, самоуверенность, охота на еретиков, обличение, осуждение, утверждения без доказательств, обвинение, инквизиторство, цензура... Не поэтому я отваживаюсь навлечь на себя гнев своих собратьев-либералов, заняв место по эту сторону зала. Мое подлинное возражение заключается в том, что, как мне кажется, политкорректность не работает. Да, я хочу попасть на этот золотой холм, но мне кажется, не этот путь туда ведет. Я считаю, что один из величайших человеческих недостатков — это отдавать предпочтение правоте вместо действенности. А политкорректность всегда одержима именно своей правотой и не задумывается над тем, насколько действенной она может быть. Я бы не стал доверять себе как классический либертарианец, но я действительно получаю удовольствие от прегрешений, и глубоко и инстинктивно не доверяю соглашательству и правоверности. Прогрессу мы обязаны не проповедникам и блюстителям морали, а, если перефразировать Евгения Замятина,— безумцам, отшельникам, еретикам, мечтателям, бунтарям и скептикам. Возможно, я ошибаюсь — надеюсь узнать больше сегодня вечером. Я действительно думаю, что могу заблуждаться, но я готов принять во внимание возможность того, что политкорректность принесет нам больше терпимости и сделает мир лучше. Но я не уверен и хотел бы процитировать своего любимого Бертрана Расселла, чтобы немного поразмышлять вместе с вами сегодня вечером: “Одно из неприятных свойств нашего времени состоит в том, что те, кто испытывает уверенность, глупы, а те, кто обладает хоть каким-то воображением и пониманием, исполнены сомнений и нерешительности.” Пусть сомнения возобладают. Я не думаю, что достижения в моей культуре, которые позволили мне выйти замуж — вот уже три года — за человека моего же пола, являются результатом политкорректности. И, может быть, политкорректность — это просто какой-то живой угорь, и чем крепче мы пытаемся его ухватить, тем ловчее он изворачивается и ускользает. А вы при этом скажете: “я говорю не об этом; я говорю о социальной справедливости,” с чем я соглашусь, назовете ли вы это политикой идентичности, или же историей своего народа или историей моего народа. Мой народ был в рабстве. Как британцы были рабами римлян, так и евреи были в рабстве у египтян — в какой-то момент все люди были рабами, и в этом смысле мы все прекрасно знаем, как важно бывает откровенно высказаться.
Но Рассел Минс, который был моим другом до конца и который основал Движение американских индейцев, говорил: “Ах, ради Бога, называйте меня индейцем или лакота-сиу, или Расселом. Не важно, как меня называют, важно то, как к нам относятся.” И поэтому я действительно обращаюсь к более популярной идее. Еще в городке Барроу на Аляске один инупиат сказал: “Называйте меня эскимосом. Вам это явно проще, потому что слово “инупиат” вы произносите неправильно.” Понимаете, слова ведь имеют большое значение.
Закончу коротенькой историей. Права геев состоялись в Англии, потому что мы постепенно, но настойчиво стучали в двери людей во власти. Мы не шумели, мы не вопили. Такие люди, как Иэн Маккеллен, в конце концов встретились с премьер-министром. И когда королева подписывала королевскую санкцию законопроекта о равенстве браков, она сказала: “Боже мой, знаете, я и представить себе этого не могла в 1953 году. Да уж, это невероятно, не правда ли? Просто чудесно”. Замечательная история, и я надеюсь, что так оно и было. Но с политкорректностью она не имеет ничего общего; здесь все дело в человеческой порядочности. Это так просто.
Перевел с английского Дик Киселев
Source: https://www.youtube.com/watch?v=tPEHbJgomgA&feature=youtu.be&fbclid=IwAR2oK0x9NucsBYGav78iV8ECpSU7tJ3HIG_imKePXHpsvu4lMgtDqIfu9Mg