5 сентября 1944.
1. Как прекрасна Мария в Своих одеждах невесты, среди ликующих подруг и наставниц! Елизавета также между ними.
Вся Она одета в белоснежный лен, такой шелковистый и тонкий, что он кажется каким-то роскошным шелком. Пояс в золоте и серебре, обработанном гравировкой, весь сделан из медальонов, скрепленных вместе цепочками, – и каждый медальон представляет собой узор из золотых линий на тяжелом серебре, отполированном временем – охватывает Ее тонкую талию и, возможно, потому что слишком велик для Нее, еще хрупкой девушки, свисает впереди тремя крайними медальонами, спадая между сгибами просторнейшего платья, образующего легкий шлейф, настолько оно длинное. На ножках – сандалии из белейшей кожи с серебряными застежками.
На шее платье удерживается цепочкой из золотых бантиков и серебряной филиграни, в миниатюре воспроизводящей рисунок пояса и пропущенной сквозь большие петли на широком вырезе, стягивая его таким образом в складки, которые образуют что-то вроде маленькой оборки. Шея Марии выступает из этой складчатой белизны с изяществом стебля, обернутого в дорогую дымчатую ткань, и кажется даже более тонкой и белой, стебельком лилии, оканчивающимся лилейным лицом, что еще бледнее от переживаний, и еще чище. Лицом чистейшей жертвы.
Волосы уже не падают на плечи. Они грациозно уложены косами в узел, и их держат на месте несколько заколок из полированного серебра, сделанных с филигранными узорами наверху. Поверх кос – материнское покрывало, которое спадает книзу красивыми изгибами с драгоценной пластины, что схватывает белый-белый лоб. Оно опускается до бедер, потому что Мария не такая высокая, как Ее мать, и покрывало простирается ниже, тогда как Анне доходило до талии. На ладонях ничего нет, на запястьях – браслеты. Но эти запястья такие тонкие, что тяжелые материнские браслеты съезжают на тыльную сторону ладони, и если бы Она потрясла ладонями, они бы, наверное, упали бы на пол.
2. Подруги разглядывают Ее со всех сторон и восхищаются. Их вопросы и восхищенные возгласы подобны веселому воробьиному щебетанию.
«Это Твоей матери?»
«Правда, старинные?»
«Сара, какой замечательный этот пояс!»
«А это покрывало, Сусанна?
«Только посмотри, какое искусство! Посмотри на эти лилии, на нем вытканные!»
«Покажи мне браслеты, Мария! Они принадлежали Твоей матери?»
«Она их носила. Но они – матери Иоакима, Моего отца».
«О! Смотри! Между веточками пальмы и оливы они вплели печать Соломона, и среди них также лилии и розы. О! Кто сделал столь совершенную и тонкую работу?»
«Они принадлежат дому Давида», – объясняет Мария, – «Женщины этого рода в течение столетий надевают их, когда выходят замуж, и оставляют в наследство потомкам».
«Ах да! Ты же Наследница…»
«Тебе все это доставили из Назарета?»
«Нет. Когда Моя мать умерла, Моя двоюродная сестра перенесла приданное в свой дом, чтобы оно оставалось в сохранности. Теперь она принесла его Мне».
«Где оно? Где оно? Покажи его подругам»
Мария не знает, как поступить… Ей хотелось бы быть учтивой, но при этом не хотелось бы ворошить весь скарб, уложенный в три тяжелых сундука.
На помощь Ей приходят наставницы: «Вот-вот прибудет жених. Не время устраивать беспорядок. Оставьте Марию в покое: вы Ей надоедаете, – и ступайте приготовьтесь».
Несколько обиженно этот шумливый рой удаляется. Мария может спокойно порадоваться со Своими наставницами, которые награждают Ее хвалами и благословениями.
3. Елизавета тоже приблизилась. И после того, как Мария взволнованно прослезилась, поскольку Анна Фануилова позвала Ее: «Дочь!» – и поцеловала с самым настоящим материнским чувством, Елизавета говорит Ей: «Мария, Твоей матери здесь нет, но она присутствует. Ее дух ликует рядом с Твоим. И гляди: те вещи, что на Тебе, снова передают Тебе ее ласку. Ты еще найдешь в них аромат ее поцелуев. Как-то давно, в день, когда Ты пришла в Храм, она мне сказала: „Я приготовила Ей одежды и приданое на свадьбу, потому что мне хочется, чтобы это все-таки была я – та, кто соткет для Нее эти ткани и сошьет Ей эти свадебные одежды, чтобы в Ее радостный день мне не быть отсутствующей“. И знаешь? В последнее время, когда я помогала ей, она каждый вечер гладила Твои первые платья и то, во что Ты одета сейчас, и говорила: „Здесь я ощущаю жасминовый аромат моей Малышки, а здесь хочу, чтобы Она почувствовала поцелуй Своей мамы“. Сколько поцелуев на том покрывале, что осеняет Твое чело! Больше поцелуев, чем нитей!.. И когда Ты наденешь эти одеяния, вытканные ею, помни, что они состоят более из любви Твоей матери, нежели из шерсти. И эти ожерелья… В трудные времена Твой отец сберег их для Тебя, чтобы в этот час Ты украсилась, как это подобает принцессе из дома Давида. Радуйся, Мария. Ты не сирота, потому что с Тобою Твои близкие, и у Тебя есть супруг, который будет Тебе и отцом, и матерью, настолько он хорош…»
«О! да! Это правда. На него Я точно не могу жаловаться. Менее, чем за два месяца, он приходил дважды, а сегодня пришел в третий раз, навстречу дождю и ветру, чтобы выслушать Мои распоряжения… Подумай: распоряжения! От Меня, которая всего лишь бедная женщина, и настолько моложе него! И он Мне ни в чем не отказывал. Более того, он даже не ждет, пока Я попрошу. Кажется, будто какой-то ангел сообщает ему о Моем желании, и он говорит Мне о нем прежде, чем Я его выскажу. Последний раз он сказал: „Мария, я думаю, Ты предпочтешь остаться в Своем родительском доме. Раз Ты Наследница, Ты можешь так поступить, если считаешь нужным. Я перееду в Твой дом. Единственно, чтобы соблюсти обычай, Тебе придется на одну неделю отправиться в дом Алфея, моего брата. Мария уже так успела Тебя полюбить. И именно оттуда вечером, в день свадьбы, отбудет процессия, что доставит Тебя домой“. Разве не благородно? Ему даже не важно, что это даст повод людям говорить, будто у него не такой дом, где Мне по душе… Мне бы все равно понравилось, потому что там – он, такой добрый. Но конечно… предпочтение Я отдаю Своему дому… из-за воспоми-наний… О! добрый Иосиф!»
«Что он сказал по поводу обета? Ты мне еще ничего не говорила».
«Он нисколько не возразил. Наоборот, узнав о причинах, он сказал: „Я присоединю свою жертву к Твоей“».
«Это святой молодой человек!» – восклицает Анна Фануилова.
4. В этот момент «святой молодой человек» заходит в сопровождении Захарии.
Он буквально сверкает. Весь в желто-золотом, он похож на какого-то восточного монарха. На роскошном поясе держатся сумка и кинжал, первая из сафьяна с золотой вышивкой, второй – в ножнах тоже из сафьяна с золотой каймой. На голове – тюрбан, то есть, обычное полотно, свернутое наподобие капюшона, как это все еще принято у некоторых народов Африки, например, бедуинов, удерживаемое на месте дорогим обручем, тонкой золотой проволокой, к которой подвязаны пучки мирта. На нем новейший плащ, весь в бахроме, который величественно запахнут, и сам он сияет от радости. В руках – пучки цветущего мирта.
«Мир Тебе, Супруга моя!» – приветствует он, – «Мир всем». И, получив ответные приветствия, говорит: «Я видел, как Ты была рада в тот день, когда я вручил Тебе ветвь из Твоего сада. Я подумал принести Тебе ветку мирта, сорванную возле столь дорогого для Тебя грота. Хотел принести Тебе роз, которые уже распустили первые цветы напротив Твоего дома. Но розы не выдерживают нескольких дней путешествия… Я прибыл бы с одними шипами… И все-таки Тебе, моя возлюбленная, я хочу преподнести в дар только розы, и нежными и ароматными цветами усыпать дорогу, чтобы Ты прошла по ним, не прикасаясь ни к чему грязному или шероховатому».
«О! спасибо тебе, добрый! Так как же ты сумел сохранить их свежими?»
«Привязал к седлу горшок и посадил туда ветви с бутонами. В продолжение пути они зацвели. Вот они, Мария. Пусть Твое чело украсится этой гирляндой, символом чистоты и отличительным знаком невесты, но ее чистота – ничто по сравнению с той, что у Тебя в сердце».
Елизавета и наставницы украшают Марию полученной ими цветочной гирляндой, закрепив на драгоценном обруче белые пряди мирта, и вплетают туда маленькие белые розы, взятые из горшка, поставленного на сундук.
Мария уже собирается взять Свою просторную белую накидку, чтобы набросить ее на плечи. Однако супруг опережает Ее в этом действии и помогает Ей застегнуть эту широкую накидку сверху на плечах на две серебряные застежки. Наставницы любовно и изящно поправляют складки.
5. Все готово. Пока чего-то ждут, Иосиф говорит (говорит это, немного отойдя с Марией в сторону): «Эти дни я думал над Твоим обетом. Я Тебе говорил, что я его разделяю. Но чем больше я о нем думаю, тем больше прихожу к выводу, что временного назорейства, хотя бы и возобновляемого неоднократно, недостаточно. Я Тебя понял, Мария. Я еще не заслуживаю, чтобы Свет разговаривал со мной. Однако его отголоски до меня доходят. И они позволяют мне прочесть Твою тайну, по крайней мере, в главных чертах. Мария, я всего лишь бедный невежда. Всего лишь бедный работник. Я не знаю грамоты и не обладаю сокровищами. Но к Твоим ногам я кладу свое сокровище: мое абсолютное целомудрие, навсегда, чтобы быть достойным находиться рядом с Тобой, Божья Дева, „Невеста-сестра моя, запертый сад, родник запечатанный“, как говорит наш Предок[1]106, ко-торый, наверное, написал Песнь Песней, глядя на Тебя… Я буду хранителем этого благоуханного сада, в котором находятся са-мые драгоценные плоды и откуда нежным потоком изливается источник живой воды[2]: Твоя кротость, о Невеста, что Своей невинностью покорила мой дух, о Прекрасная. Прекраснее утренней зари, Солнце, сияющее оттого, что сияет Твое сердце, всецелая любовь к Богу и к миру, которому Ты Своим женским самопожертвованием желаешь даровать Спасителя. Идем, моя Возлюбленная», и он деликатно берет Ее за руку, ведя по направлению к дверям.
За ними следуют все остальные, а снаружи к ним присоединяются радостные подруги, все в белом и с покрывалами на головах.
6. Они идут дворами и галереями, сквозь наблюдающую толпу, до того места, которое уже не относится к Храму, но похоже на помещение, отданное под религиозные церемонии, поскольку там находятся светильники и пергаментные свитки, как в синагогах. Молодожены доходят до какого-то старого аналоя, почти что кафедры, и ждут. Остальные располагаются позади них в строгом порядке. В глубине толпятся другие священники и любопытствующие.
Торжественно входит Первосвященник.
Гул среди любопытствующих: «Именно он будет совершать церемонию?»
«Да, потому что Она из царского и священнического рода. Невеста – произрастание Давида и Аарона, и дева, посвященная Храму. Жених – из рода Давида».
Первосвященник кладет правую ладонь Невесты в одноименную ладонь жениха и торжественно благословляет их: «Да пребудет с вами Бог Авраама, Исаака и Иакова. Да сочетает Он вас и да исполнит вас Своих благословений, даруя вам Свой мир и многочисленное потомство вместе с долгой жизнью и блаженной кончиной на лоне Авраама». И затем уходит, так же важно, как вошел.
Обмен обетами состоялся. Мария – жена Иосифа.
Все выходят и всё так же, в стройном порядке, следуют в зал, где надо подписать брачный договор, в котором говорится, что Мария, наследница Иоакима из рода Давида и Анны из рода Аарона, передает в качестве приданого Свой дом со всеми пристройками, а также Свое личное имущество и все остальное добро, унаследованное от отца.
Все закончено.
7. Супруги выходят во двор, и оттуда проходят дальше, в сторону выхода, что рядом с жилищами женщин, занятых при Храме. Их ожидает тяжелая, удобная повозка. Над нею растянут защитный навес, а внутрь уже положены тяжелые сундуки Марии.
Прощания, поцелуи и слезы, благословения, советы, наставления, и потом Мария с Елизаветой взбираются и располагаются внутри повозки, а впереди пристраиваются Иосиф и Захария. Они сняли праздничные мантии и завернуты теперь в темные накидки.
Повозка трогается со скоростью неспешной рыси крупного коня темной масти. Уходят вдаль стены Храма, а затем и городские стены. И вот – равнина: молодая, свежая, расцветающая под первыми лучами весеннего солнца, с хлебами, поднявшимися на хорошую ладонь от земли и напоминающими изумруды своими листочками, колышущимися на легком ветру, что пахнет персиковыми и яблоневыми цветами, пахнет цветущим клевером и дикой мятой.
Мария тихо плачет под Своим покрывалом, и то и дело отодвигает защитное полотно, чтобы снова поглядеть на далекий Храм, на покинутый город…
На этом видение прекращается.
8. Иисус говорит:
«Что говорит книга Премудрости, воспевая хвалу последней? „В премудрости же есть дух разумения, святой, непревзойденный, многообразный, тонкий“. И продолжает перечислять ее дарования, завершая этот период словами: „…который все может, все предвидит, который постигает все разумные, чистые, тончайшие духи. Премудрость все постигает своей чистотой, она – дыхание силы Божьей… потому ничто нечистое не входит в нее… она образ благости Божьей. Хотя она и одна, но может все, будучи неизменной – все обновляет, передается святым душам и делает из них друзей Божьих и пророков“[3].
9. Ты видела, как Иосиф не по человеческому разумению, но по просвещению свыше умеет читать в запечатанной книге непорочной Девы, и как своим «в и дением» сверхчеловеческой тайны он касается пророческих истин там, где остальные видят только великую добродетель. Пропитанный той премудростью, что есть дыхание силы Божьей и некое излияние Всемогущего, он твердым духом устремляется в море этой благодатной тайны Марии, вступает с Ней в духовные соприкосновения, и именно в них – более, нежели устами – два их духа общаются в священном душевном безмолвии, и их голоса слышит лишь Бог и те, кто угодны Богу, поскольку они Его верные служители и наполнены Им.
Мудрость Праведного, возрастающая благодаря союзу и нахождению рядом с Всеблагодатной, подготавливает его к проникновению в высочайшие Божественные тайны и к тому, чтобы быть способным охранять их и защищать от человеческих и бесовских козней. И в то же время она его обновляет. Из праведника делает святым, из святого – хранителем Богоневесты и Сына Божия.
Не снимая Божьих печатей, он, целомудренный, доводящий теперь свое целомудрие до ангельского подвижничества, в состоянии прочесть огненные слова, написанные на девственном бриллианте Божьим перстом, и он читает там то, что его благоразумие не осмеливается произнести, но что намного превосходит прочитанное Моисеем на каменных скрижалях. И чтобы нечестивое око не коснулось Таинства, он – печатью на печать – встал пламенным архангелом на пороге Рая, внутри которого находит Свое отдохновение Предвечный, „прохаживаясь в вечерней прохладе“[4] и разговаривая с Той, кто есть Его любовь, сад цветущих лилий, благоуханное дуновение, утренний свежий ветерок, мерцающая звезда, Божья Отрада. Там, перед ним, новая Ева, но не кость от костей его и не плоть от плоти его, а Подруга его жизни, живой Ковчег Бога, который он получает на хранение и который он должен вернуть Богу таким же чистым, каким получил.
„Богоневеста“– было написано на незапятнанных страницах той таинственной книги… И когда в час испытания подозрение нашептало ему[5] его муку, он, как человек и как Божий служитель, страдал как никто другой от того кощунственного подозрения. Но это испытание еще предстоит. Сейчас же, в эти благодатные дни, он видит и принимается за самое настоящее Божие служение. После придет буря искушений, как и у всех святых, чтобы они, быв испытаны, сделались споспешниками Бога.
10. Как читается в книге Левит? „Скажи Аарону, брату твоему, что не во всякое время можно входить ему во святилище, что за Завесой, пред очистилище[6], покрывающее Ковчег, чтобы ему не умереть, – ибо Я буду являться в облаке над очистилищем, – а только если он совершит следующее: принесет теленка в жертву за грех и овна во всесожжение, облачится в льняную одежду и льняными штанами покроет свою наготу“[7].
И, действительно, Иосиф, когда этого захотел Бог и насколько Он захотел, входит в Божие святилище, за завесу, скрывающую Ковчег, над которым парит Дух Божий, и приносит в жертву себя, и еще принесет Агнца, в жертву[8] за грех мира и во искупление этого самого греха. Делает и другое, когда одевается в льняные одежды и умерщвляет плоть, дабы уничтожить в ней чувственность, которая однажды, в начале времен, взяла верх, ущемив права Бога в отношении человека, и которая теперь будет попрана в Сыне, в Матери и в названном отце, чтобы возвратить людей к Благодати и восстановить Божьи права над человеком. Он совершает это с помощью своего пожизненного целомудрия.
Разве Иосиф не был на Голгофе? Вы думаете, он не принадлежит к числу соискупителей? Истинно говорю вам, что он был первым из них и поэтому велик в Божьих глазах. Велик благодаря жертвенности, терпению, постоянству и вере. Какая вера может быть больше той, что поверила, не увидев чудес Мессии?
11. Хвала Моему названному отцу, который является для вас примером в том, чего вам больше всего не хватает: в чистоте, верности и совершенной любви. Хвала этому удивительному читателю запечатанной Книги, который был научен Премудростью понимать тайны Благодати и был избран оберегать Спасение мира от всяких вражеских козней».
[1] Соломон; цитата (Песнь 4:12) приведена в переводе РБО.
[2] (Песнь 4: 13-15)
[3] (Прем. 7:22-27)
[4] (Быт. 3:8)
[5] Намек на речь Змея, вызвавшего у Адама и Евы первые сомнения.
[6] Так называлась крышка Ковчега Завета, над которой Господь обещал являться и давать откровения Израилю.
[7] (Лев. 16: 2-4)
[8] Дословно: холокост, всесожжение – жертва, которая полностью уничтожалась в огне. В случае Агнца -Христа – в огне Его Любви