28 января 1944.
1. Вижу Иисуса. Он – Отрок. Одет в тунику длиной до пят, кажется, из белой шерсти. Поверх нее на манер плаща надет прямоугольный светло-красный платок. Голова Его непокрыта, волосы доходят по середины ушей, оттенок их более насыщенный, чем когда я видела Его ребенком. Это весьма крепкий Мальчик и весьма высокий для Своих лет, которые, как показывает лицо, еще очень молоды.
Он смотрит на меня и улыбается, протягивая ко мне руки. Однако улыбка Его уже напоминает ту, что знакома мне по Его зрелому возрасту: мягкая и довольно-таки серьезная. Он один. Пока больше никого не видно. Он прислонился к невысокой стене на какой-то каменистой улочке, что вся состоит из подъемов и спусков, с канавкой ближе к середине, которая во время дождя, очевидно, превращается в ручей. Но сейчас она сухая по причине ясного дня.
Мне кажется, что я тоже опираюсь на эту стенку, и посматриваю вокруг, да под ноги, как это делает Иисус. Я вижу нагромождение домов. Беспорядочное нагромождение. Дома – и высокие, и низкие – простираются во все стороны. Это похоже (пускай сравнение неважное, но точное) на горсть белых камушков, брошенных на темную почву. Улицы и переулки – словно вены на фоне этой белизны. То тут, то там из стен вырастают деревья. Многие уже зацвели, и многие уже покрыты молодой листвой. Стало быть, весна.
Слева относительно моего взгляда находится огромный комплекс, построенный тремя уровнями на уступах, покрытых зданиями, башнями, дворами и галереями, посреди которых поднимается самое высокое, величественное, роскошнейшее здание с круглыми куполами, сверкающими на солнце будто бы металлической кровлей: медной или золотой. Ограда целиком из зубчатой стены: зубцы в виде буквы М, словно у крепости. Самая высокая из башен, взгромоздившаяся над довольно тесной, идущей в гору, улицей, явственно господствует над этим обширным комплексом[1]. Она похожа на строгого часового.
Иисус пристально разглядывает это место. Затем снова принимается смотреть по сторонам, опять облокотившись на край стенки, как Он это делал вначале, и глядит на какой-то пригорок, расположенный напротив этого комплекса. Пригорок, зажатый домами у своего основания, но выше оголенный[2]. Вижу какую-то улицу, что заканчивается там аркой, за которой нет ничего кроме дороги, мощеной четырехугольными камнями, неровными и плохо пригнанными. Они невелики, это не булыжники римских консульских дорог; они больше похожи на классические камни старых тротуаров Виареджо (не знаю, существуют ли еще они), только положены не вплотную. Дорога – одно название. Лицо Иисуса становится настолько серьезным, что я начинаю вглядываться, чтобы отыскать на том пригорке причину такой Его невеселости. Однако ничего особенного не нахожу. Голая возвышенность. И все. Вместо этого, я упускаю Иисуса, поскольку, когда оборачиваюсь, Его уже тут нет. И на этой картине я забываюсь сном.
2. … Когда я просыпаюсь с воспоминанием о ней в душе, после того как немного прихожу в себя и успокаиваюсь оттого, что все спят, я оказываюсь в месте, которое никогда не видела. Тут дворы и фонтаны, крытые галереи и дома, точнее шатры, так как в них больше характерного для шатров, чем для домов. Тут большая толпа, одетая на древнееврейский манер, и много крикливого шума. Оглядевшись вокруг, я понимаю, что нахожусь внутри того комплекса сооружений, которые осматривал Иисус, потому что вижу окружающую его зубчатую стену, надзирающую за ними башню и в центре высящееся внушительное здание, к которому сходятся галереи, очень красивые и широкие, а под ними – большое скопление людей, сосредоточенных кто на чем.
Я осознаю, что я в ограде Иерусалимского Храма. Вижу фарисеев в длинных колышущихся одеяниях, священников, одетых в льняные облачения с драгоценными пластинами сверху на груди и на лбу, и на других местах, что искрятся тут и там на их всевозможных одеждах, белых и широченных, стянутых на талии дорогими поясами. Потом – иных, которые не столь украшены, но все же, очевидно, принадлежат к сословию саддукеев, и которые окружены более молодыми учениками. Догадываюсь, что это учителя Закона. Среди всех этих персонажей я чувствую себя растерянно, потому что не понимаю, что именно я там делаю.
3. Приближаюсь к этому скоплению законоучителей, у которых начинается богословский диспут. Большинство людей поступает так же.
Среди «учителей» есть группа, возглавляемая тем, кого называют Гамалиил, и другим, почти слепым стариком, что поддерживает в диспуте Гамалиила. Он – слышу, что его зовут Хиллель[3] (пишу Х, поскольку в начале этого имени я слышу придыхание) – похоже, наставник или родственник Гамалиила, поскольку тот обращается к нему доверительно и, вместе с тем, уважительно. Группа Гамалиила придерживается более широких взглядов, тогда как другая группа, и она многочисленней, под руководством того, кого называют Шаммай[4], одержима той злобной реакционной нетерпимостью, которую так хорошо нам иллюстрирует Евангелие.
Гамалиил, окруженный плотным кольцом учеников, говорит о пришествии Мессии и, опираясь на пророчество Даниила, утверждает, что Мессия уже должен был родиться, потому что приблизительно лет десять назад истекли те предсказанные семьдесят седмиц, что прошли с момента выхода указа о восстановлении Храма[5].
Шаммай это опровергает, утверждая, что хотя Храм и правда был заново отстроен, так же правда то, что порабощение Израиля усилилось, а до благоденствия, которое должен был бы принести с собой Тот, кого Пророки называли «Владыкой Благоденствия»[6], в мире еще очень далеко, и особенно в Иерусалиме, притесняемом врагами, что осмеливаются продвигать свою власть даже внутрь ограды Храма, контролируемого с Антониевой башни, полной римских легионеров, готовых мечом усмирить любое выступление за независимость отечества.
Дискуссия, изобилующая софизмами, затягивается. Каждый из учителей выставляет напоказ свою ученость, не столько чтобы одолеть соперника, сколько для того, чтобы вызвать восхищение у слушателей. Намерение это очевидно.
4. Из гущи преданных сторонников доносится звонкий мальчишеский голос: «Гамалиил прав».
Движение в толпе и в группе ученых мужей. Ищут, кто это вмешался в дискуссию. Но Его не нужно искать. Он не прячется. Он пробивается вперед и приближается к кучке «раввинов». Я узнаю моего Отрока Иисуса. Он уверен и смел, глаза Его – умные и сияющие.
«Кто Ты?» – спрашивают Его.
«Сын Израиля, пришедший исполнить то, что повелевает Закон».
Этот уверенный и дерзкий ответ нравится и вызывает одобрительные и благосклонные улыбки. Им любопытен маленький Израильтянин.
«Как Тебя зовут?»
«Иисус из Назарета».
В группе Шаммая благосклонности поубавляется. Но Гамалиил, более добродушный, а также Хиллель, продолжают разговор. Более того, именно Гамалиил уступчиво предлагает старику: «Спроси Мальчика о чем-нибудь».
«На чем основана Твоя уверенность?» – спрашивает Хиллель (для краткости и ясности в начале реплик я буду писать имена).
Иисус: «На пророчестве, которое не может ошибиться в сроках, и на знамениях, что вторили ему, когда пришло время его исполнения. Да, действительно, правит Цезарь. Но на свете долго был мир, и в Палестине – спокойствие, когда завершились те семьдесят седмиц, что и позволило Цезарю распорядиться о переписи в своих владениях. Это было бы невозможно, если бы в Империи шла война, а в Палестине были мятежи. Как настал один срок, так настает и другой: шестьдесят две седмицы плюс одна от окончания строительства Храма, чтобы Мессия был помазан и исполнилось продолжение пророчества о народе, что не захочет Его принять. Вы еще сомневаетесь? Не помните, что Мудрецы с Востока увидели звезду и что она двигалась и остановилась в небе именно над Вифлеемом Иудейским, и что пророчества и видения, начиная с Иакова, указывают на это место, как предназначенное для рождения Мессии, праправнука Иакова по линии Давида, который был из Вифлеема? Не помните Валаама? „Взойдет Звезда от Иакова“[7]. Мудрецы с Востока, которым чистота и вера открыли зрение и слух, видели эту Звезду и поняли, что имя Ей – Мессия, и пришли поклониться Свету, сошедшему в мир».
5. Шаммай, сердито глядя: «Ты утверждаешь, что Мессия родился в момент появления звезды в Вифлееме-Ефрафе?»
Иисус: «Я это утверждаю».
Шаммай: «Тогда его больше нет. Разве не знаешь, Мальчик, что Ирод заставил убивать всех рожденных женщинами, возрастом от одного дня до двух лет, в Вифлееме и окрестностях? Ты, такой умудренный в Писании, должен знать и это: „Крик слышен в вышине… Это Рахиль, оплакивающая своих детей“[8]. Долины и высоты Вифлеема, подхватившие плач умирающей Рахили, так и остались наполненными плачем: это матери отозвались плачем по убитым детям. Среди них, наверно, была и Мать Мессии».
Иисус: «Ты ошибаешься, о старец. Плач Рахили обернулся осанной[9], ибо там, где она произвела на свет „сына своей скорби“[10], новая Рахиль произвела в мир Отцу Небесному Вениамина, Сына Его десницы[11], Того, кому назначено объединить народ Божий под Свой скипетр и освободить его от самого ненавистного рабства».
Шаммай: «И как же, если Он был убит?»
Иисус: «Ты же читал про Илию? Он был унесен огненной колесницей. Да разве не смог бы Господь Бог спасти Своего Эммануила, если Тот был Мессией Его народа?! Он, разделивший перед Моисеем море, чтобы Израиль прошел к своей земле посуху, – и не сумел бы послать Своих ангелов и спасти Своего Сына, Своего Христа, от человеческой жестокости? Истинно говорю вам: Христос жив, и Он среди вас, и когда наступит Его час, Он проявится во всей Своей мощи ». Когда Иисус произносит те слова, которые я подчеркиваю, Его голос становится зычным и заполняет все вокруг. Его глаза загораются еще сильнее, и повелительным, уверяющим движением Он простирает вперед правую руку и опускает вниз вытянутую ладонь, словно во время клятвы. Он всего лишь мальчик, но по-взрослому великолепен.
6. Хиллель: «Дитя, кто обучил Тебя таким словам?»
Иисус: «Дух Божий. У Меня нет земного учителя. Это Слово Господа обращается к вам Моими устами».
Хиллель: «Подойди к нам сюда, чтобы я видел Тебя вблизи, о Дитя, и моя надежда ожила бы от соприкосновения с Твоей верой, а моя душа просветилась бы солнечным светом Твоей души».
Иисуса усаживают на высокое сиденье между Гамалиилом и Хиллелем, и приносят Ему несколько свитков, чтобы Он их прочел и объяснил. Полноценный экзамен. Толпа сжимается и внимает.
Мальчишеский голос Иисуса читает: «Утешься, народ Мой. Растрогайте сердце Иерусалима, утешьте его, ибо рабство его окончено… Голос глашатая в пустыне: приготовьте пути Господу… Тогда явится слава Господня»[12].
Шаммай: «Видишь, Назарянин! Тут говорится, что рабство окончено. А мы рабы как никогда. Тут говорится о некоем предтече. Где он? Ты несешь вздор».
Иисус: «Заверяю тебя, что более, нежели к остальным, призыв Предтечи относится к тебе. К тебе, и к тебе подобным. В противном случае, ты не увидишь славы Господней и не поймешь Божьего слова, поскольку пороки, гордыня и двуличие препятствуют тебе видеть и слышать».
Шаммай: «Вот как Ты разговариваешь с учителем?»
Иисус: «Вот так. И буду так говорить до самой смерти. Потому что превыше Моей личной выгоды стоят интересы Господа и любовь к Истине, которой Я прихожусь Сыном. А для тебя, рабби, добавлю, что рабство, о котором говорит Пророк и о котором говорю Я, это не то рабство, о каком думаешь ты; да и царство будет не таким, каким оно тебе представляется. Наоборот, благодаря заслугам Мессии, человек будет освобожден от рабства Зла, что отлучает его от Бога, и знамение Христа будет на душах, свободных от всякого ига и ставших подданными вечного Царя. Все народы, о племя Давида, склонят главу перед Ростком[13], произошедшим от тебя и ставшим деревом, что покрывает всю землю и поднимается к Небу. А на Небе, как и на Земле, всякие уста восхвалят Его Имя и преклонят колена перед Помазанником Божиим, Владыкой Благоденствия, перед Вождем, перед Тем, кто самим Собою упоит всякую утомленную душу, и насытит всякую истощенную, перед Святым, который утвердит завет между Землей и Небом. Не так, как он был установлен Родоначальниками Израиля, когда Бог вывел их из Египта, обращаясь с ними пока еще как с рабами, но ставя печать небесного отцовства на человеческий дух Благодатью, заново излитой на них заслугами Искупителя, благодаря которым все благие люди познают Господа, и Божие Святилище уже не снесут и не разрушат».
Шаммай: «Не надо богохульствовать, Дитя! Вспомни Даниила. Он говорит, что после убиения Христа и Храм, и Город будут разрушены неким народом и вождем, который придет. А Ты утверждаешь, что Святилище Божие больше не снесут! Уважай Пророков!»
Иисус: «Истинно говорю вам, что есть Некто, кто больше Пророков, а ты не знаешь Его и не узнаешь, потому что у тебя нет желания. И уверяю тебя: то, что Я сказал – правда. Истинное Святилище уже не познает смерти. Но, подобно Освящающему, восстанет к вечной жизни и до скончания дней будет жить на Небе».
7. Хиллель: «Послушай меня, Дитя. Аггей говорит: „… Придет Желаемый народами… Велика тогда будет слава этого Дома, и этого последнего – больше, чем первого“[14]. Может быть, он имеет в виду то Святилище, о котором Ты говоришь?»
Иисус: «Да, учитель. Именно это. Твое прямодушие ведет тебя к Свету, и Я говорю тебе: когда Жертва Христа будет принесена, на тебя сойдет мир, ибо ты – бесхитростный израильтянин».
Гамалиил: «Скажи мне, Иисус. Мир, о котором говорят Пророки – как можно надеяться на него, если этому народу предстоит гибель от войны? Расскажи. Просвети и меня тоже».
Иисус: «Не помнишь ли, учитель, что говорили те, кто присутствовал в ночь рождения Христа? Что ангельские чины воспевали: „Мир людям благой воли“. Однако у народа этого нет благой воли, и у него не будет мира. Он не признáет своего Царя, Праведника, Спасителя, потому что надеется на человеческое могущество, тогда как Он – духовный Царь. Не полюбит Его, ведь Христос будет проповедовать то, что не нравится этому народу. Христос победит не тех врагов, что с колесницами и конями, а врагов души, склоняющих к бесовской одержимости человеческое сердце, созданное для Господа. А это не та победа, которой Израиль ждет от Него. Он прибудет, о Иерусалим, твой Царь, сидящий верхом на „ослице и ослике“, что обозначает праведников Израиля и язычников[15]. Но тот ослик, говорю вам, окажется Ему более верным и побежит за Ним вперед ослицы, и вырастет на пути Истины и Жизни. Израиль из-за своей дурной воли утратит мир и в течение столетий будет выносить все то, что заставит претерпеть своего Царя, сделав Его Царем скорби, о котором говорит Исайя[16]».
8. Шаммай: «Твои слова по-детски несмышлены и богохульны одновременно, Назарянин. Ответь: и где же этот Предтеча? Когда нам его ждать?»
Иисус: «Он существует. Разве не говорит Малахия[17]: „Вот, Я посылаю Своего ангела, чтобы он проложил дорогу передо Мною; и тотчас придет в Свой Храм Владыка, которого вы ищете, и Ангел Завета, которого вы с нетерпением ждете“? Следовательно, Предтеча придет непосредственно перед Христом. Он уже есть, как есть Христос. Если бы того, кто приготавливает пути Господу, и Христа разделяли годы, тогда все эти пути снова стали бы непроходимыми и кривыми. Бог знает это и устраивает так, чтобы Предтеча предварил Учителя всего на час. Когда вы увидите этого Предтечу, можете быть уверены: „Миссия Христа началась“. Тебе же скажу: Христос многим откроет глаза и многим уши, когда выйдет на эти пути. Но только не тебе и не таким как ты, ибо вы отплатите Ему смертью за Жизнь, которую Он вам несет. Но когда Искупитель окажется на Своем престоле и на Своем алтаре, выше этого Храма, выше Скинии, заключенной в Святое святых, выше Славы, которую поддерживают Херувимы, из Его тысяч и тысяч ран хлынет проклятье для богоубийц и жизнь для язычников, потому что Он, о несведущий учитель, есть Царь, повторю, не человеческого царства, но Царства духовного, и Его подданными станут лишь те, кто благодаря Его любви сумеет духовно переродиться и, как Иона, родившись заново, воскреснуть на иных, „Божьих“, берегах, через ду-ховное потомство, что произойдет от Христа, который даст человечеству вечную Жизнь».
9. Шаммай и его приспешники: «Этот Назарянин – Сатана!»
Хиллель со своими: «Нет. Этот Мальчик – Божий Пророк. Останься со мной, Дитя. Моя старость передаст Твоей учености то, что знает, и Ты станешь Учителем народа Божия».
Иисус: «Истинно говорю тебе, если было бы много таких, как ты, пришло бы спасение к Израилю. Однако Мой час еще не настал. Со Мною говорят голоса Небес, и Я должен внимать им в одиночестве, пока не настанет Мой час. Тогда устами и кровью Я обращусь к Иерусалиму, и участь Пророков, побитых в нем камнями и убитых, станет Моей участью. Но над Моим бытием пребывает Господь Бог, которому Я подчиняю Себя, как верный Раб, чтобы стать подножием для Его славы в ожидании того, как Он положит весь мир к ногам Христа[18]. Дождитесь Меня в Мой час. Эти камни вновь услышат Мой голос и содрогнутся при Моих последних словах. Блаженны те, кто в том голосе расслышит Бога и через это уверует в Него. Им Христос дарует то самое Царство, которое ваше себялюбие воображает земным, хотя оно Небесное, и ради которого Я говорю: „Се Твой Раб, Господи, пришедший сотворить волю Твою. И пусть она свершится, ибо Я жажду ее исполнить“»[19].
И на этой картине, где Иисус с разгоряченным от духовного рвения лицом, поднятым к небу, с распростертыми руками, держится прямо среди ошеломленных законоучителей, мое видение заканчивается (и уже 3.30 ночи 29 числа).
29 января 1944.
10. Тут я должна сказать две вещи, которые Вас, несомненно, заинтересуют и которые я решила записать, как только пришла в себя. Но ввиду того, что сейчас есть нечто, более срочное, напишу позже.
[ … ]
Сначала я хотела сказать вот что.
Вы меня сегодня спрашивали, как мне удалось узнать имена Хиллеля и Гамалиила, и Шаммая.
Эти вещи мне подсказывает голос, который я называю «вторым голосом». Голос, еще менее ощутимый, нежели голос моего Иисуса и другие голоса, что произносят наставления. Эти голоса, я Вам это говорила и повторяю вновь, мой духовный слух воспринимает так же, как человеческие голоса. Я чувствую, что они нежные или возмущенные, громкие или тихие, радостные или печальные. Словно кто-то говорит в непосредственной близости от меня. В то время как этот «второй голос» – как некий свет, некая интуиция, что звучит в моей душе. Не «вне», а «внутри» нее. Это некая подсказка.
Так. Когда я приближалась к группе спорящих, не зная, что это за именитый персонаж рядом со стариком, что спорит с таким пылом, этот внутренний «некто» сказал мне: «Гамалиил – Хиллель». Да. Сначала Гамалиил, а потом Хиллель. Без сомнений. Пока я размышляла, кто они такие, этот внутренний наставник указал мне на третьего, неприятного субъекта, в тот момент, когда Гамалиил называл его по имени. И таким образом я смогла узнать, кто этот человек фарисейской внешности.
[ … ].
22 февраля 1944.
11. Иисус говорит:
[ … ]
«Вернемся далеко-далеко назад. Вернемся к Храму, где Я, двенадцатилетний, участвую в диспуте. И даже дальше: на дороги, ведущие в Иерусалим, и из Иерусалима – в Храм.
Ты видишь тревогу Марии, когда после воссоединения группы женщин с группой мужчин Она поняла, что Я не иду с Иосифом.
Она не разражается резкими упреками в адрес супруга. Все женщины поступили бы именно так. Вы делаете это из-за гораздо меньшего, забывая, что глава семьи – все-таки, мужчина. Но боль, что проступает на лице Марии, пронзает Иосифа сильнее любого упрека. Мария не устраивает драматических сцен. Вы делаете это по малейшему поводу, любя, чтобы вас замечали и сострадали. Но Ее сдержанная боль столь очевидна: по охватившей Ее дрожи, побледневшему лицу и широко раскрытым глазам, – что трогает больше, чем любая сцена с криком и рыданиями. Она уже не ощущает ни усталости, ни голода. А переход был длительным, и за много часов не было никакого отдыха! Однако Она бросает все. И подстилку, что приготовляла Себе, и пищу, которую уже собирались раздавать. И поворачивает назад. Вечер, опускается ночь. Не важно. Каждый шаг приближает Ее к Иерусалиму. Она останавливает караваны, паломников. Расспрашивает. Иосиф следует за Ней, помогает Ей. День на обрат-ный путь, а потом утомительные поиски по городу.
Где, где может находиться Ее Иисус? И Бог попускает, чтобы Она в течение стольких часов не знала, где искать Меня. Искать ребенка в Храме было делом неразумным. Что могло бы понадобиться ребенку в Храме? Разве только он потерялся бы в городе и возвратился туда обратно своими маленькими шажками, и его плачущий голос, зовущий маму, привлек бы внимание взрослых, священников, которые предприняли бы розыски родителей с помощью объявлений, повешенных на ворота. Но никаких объявлений не было. Никто в городе не знал этого Мальчика. Красивый? Светлый? Развитый? Э, сколько их таких! Этого недостаточно, чтобы можно было заявить: „Я видел Его. Он был там-то и там-то“!
12. Затем, спустя три дня – символ других трех дней будущих треволнений, – опустошенная Мария вдруг попадает в Храм, проходит дворы и притворы. Ничего. Бедная Мама, Она спешит, спешит туда, где слышит какой-нибудь детский голос. И даже в блеянии ягнят Ей чудится плач ищущего Ее Ребенка. Но Иисус не плачет. Он поучает. Внезапно, по ту сторону преграды из людских фигур, Мария слышит любимый голос, который произносит: „Эти камни содрогнутся…“. Она пытается протиснуться сквозь толпу, и с огромным усилием Ей это удается. Вот Он, Ее Сын, с распростертыми руками, держащийся прямо среди законоучителей.
Дева Мария рассудительна. Но в этот раз беспокойство пересиливает Ее сдержанность. Именно плотина сносит все на своем пути. Она подбегает к Сыну, обнимает Его, поднимая с сиденья и ставя на землю, и громко восклицает: „О! почему Ты так поступил с нами? Третий день мы ходим и ищем Тебя. Твоя Мама вот-вот умрет от горя, Сын. Твой отец выбился из сил. Почему, Иисус?“
Тому, Кто понимает, не требуются эти „почему“. „Почему“ Он поступает так или иначе. У призванных не спросишь, „почему“ они оставляют все, следуя на зов Божий. Я был Премудростью и понимал. Я был „призванным“ к миссии и исполнял ее. Превыше земных отца и матери есть Бог, небесный Отец. Его интересы превосходят наши, привязанность к Нему возвышается над всеми остальными. Я объясняю это Своей Матери.
Заканчиваю наставление учителям наставлением Марии, Царице учителей. И Она его никогда не позабудет. Солнце возвратилось в Ее сердце, когда Она взяла Меня за руку, смиренного и послушного, но Мои слова также остались у Нее в сердце. Множество раз солнце и тучи будут чередоваться в небе на протяжении тех двадцати и одного года, что Я еще буду на Земле. И множество радостей и печалей сменят друг друга в следующие двадцать и один год. Но Она больше не спросит: „Почему, Сын Мой, Ты так поступил с нами?“.
Поучитесь, дерзкие люди.
13. Я сам преподал и осветил это видение, поскольку ты уже не в силах этого сделать.
[1] Башня Антония, примыкавшая к Храмовой ограде.
[2] Это Голгофа.
[3] Гиллель (Хиллель) Старший – законоучитель и глава Синедриона, основатель фарисейской школы либерального толка, дед Гамалиила.
[4] Шаммай – законоучитель, оппонент Гиллеля, основатель школы, в которой преобладало буквальное понимание Закона.
[5] (Дан. 9:24-27)
[6] (Ис. 9:6)
[7] (Числ. 24:17)
[8] (Иер. 31:15)
[9] (Иер. 31:16-17)
[10] (Быт. 35:16-18). Рахиль назвала мальчика Бенони, что означает «сын моей скорби»
[11] Иаков дал сыну другое имя, Вениамин, что значит «сын десницы
[12] (Ис. 40:1-5)
[13] То же, что Отрасль: (Ис. 11:1-5), (Иер. 23:5-6), (Зах. 6:12-13)
[14] (Агг. 2:7,9)
[15] См. (Зах. 9:9)
[16] (Ис. 53:3)
[17] (Мал. 3:1)
[18] (Пс. 109:1)
[19] (Пс. 39:8-9)