16-17 апреля 1947.
I. Матери Анналии.
1. Элиза, мать Анналии, безутешно плачет в своем доме, заперевшись в комнатке, где находится кроватка без покрывала, возможно, принадлежавшая Анналии. Она уронила голову на руки, которые, в свою очередь, вытянула поверх кроватки, будто обнимая ее. Тело бессильно опирается на колени. Вся ее сила ушла в слезы.
Сквозь открытое окно пробивается слабый свет. День только что занялся. Но свет становится ярким, когда входит Иисус.
Говорю: входит, давая понять, что Он в комнате, тогда как раньше Его здесь не было. И всякий раз буду говорить так, обозначая Его появление в замкнутом пространстве, чтобы не повторяться, как Он возникает из великого сияния, напоминающего сияние Преображения, из белого пламени – да будет мне позволено такое сравнение, – в котором, словно бы плавятся стены и двери для того, чтобы дать возможность Иисусу появиться в Своем истинном, живом, осязаемом прославленном Теле, из пламени, сияния, которое окутывает и укрывает Его и тогда, когда Он уходит. Однако после оно принимает прекрасную внешность Воскресшего, но все же Человека, настоящего Человека, красота которого стократно превосходит ту, что имела место перед Страстями. Это Он, но Он – прославленный, Царь.
2. «Отчего ты плачешь, Элиза?»
Не понимаю, как эта женщина не узнает этот неповторимый Голос. Наверно, скорбь заглушает его. Она отвечает, как если бы разговаривала с каким-нибудь родственником, что, возможно, прибыл к ней после смерти Анналии.
«Ты слышал вчера вечером этих мужчин? Он не был никем. Сила волшебства, но не божественная. А я ведь примирилась со смертью моей дочери, думая, что она возлюблена Богом, что она в покое… Он говорил мне!..» – рыдает она еще сильнее.
|
|
«Но многие видели Его воскресшим. Только Бог может сам Себя воскресить».
«Я им сказала вчера то же самое. Ты слышал. Я оспаривала их слова. Потому что их слова были смертью для моей надежды, для моего покоя. Однако они – ты слышал? – они сказали: „Это все розыгрыш Его последователей, чтобы не признавать себя безумцами. Он мертв, и еще как мертв, и разложился, а они украли Его тело и уничтожили, утверждая, что Он воскрес“. Так они сказали… И что по этой причине Всевышний послал второе землетрясение, чтобы заставить их почувствовать Свой гнев из-за их кощунственной лжи. О! Нет больше мне утешения!»
«Но если бы ты увидела воскресшего Господа своими глазами и дотронулась бы до Него своими руками, то поверила бы?»
«Я не достойна этого… Но конечно бы поверила! Мне достаточно было бы Его увидеть. Я бы не осмелилась прикоснуться к Его Телу, поскольку если бы это было так, это было бы божественное Тело, а женщина не может приближаться к Святому Святых».
3«Подними голову, Элиза, и посмотри, Кто перед тобой!»
Женщина поднимает поседевшую голову, искаженное рыданиями лицо, и видит… Она опускается еще ниже, на пятки, протирает глаза, открывает рот, чтобы закричать, но от удивления крик застревает в горле.
«Это Я. Господь. Дотронься до Моей Ладони. Приложись к ней. Ты посвятила Мне дочь. Ты это заслужила. И отыщешь на этой Ладони духовный поцелуй твоего создания. Она на Небе. Она блаженна. Ты расскажешь ученикам об этом, равно как и о сегодняшнем дне».
Женщина настолько очарована, что не смеет пошевелиться, и Сам Иисус прижимает кончики Своих пальцев к ее губам.
|
|
«О! Ты действительно воскрес!!! Счастлива! Я счастлива! Будь благословен, что утешил меня!» Она склоняется, чтобы поцеловать Его ступни и, сделав это, остается в том же положении.
Сверхъестественный свет окутывает Христа своим блистанием, и вот Его уже нет в комнате. Но сердце матери наполнено непоколебимой уверенностью.
II. Марии [1] Симоновой в Кериоте, вместе с Анной, матерью Иоанны, и старым Ананией.
4. Дом Анны, матери Иоанны. Тот загородный дом, где Иисус в сопровождении матери Иуды совершил чудо исцеления Анны. Комната в доме, а на кровати – лежачая больная. Предсмертная мука так исказила ее внешность, что ее невозможно узнать. Лицо истощено. Оно съедено лихорадкой, воспламенившей скулы, что выступают на фоне ввалившихся щек. Глаза, красные от лихорадки и от слез, прикрыты опухшими веками. Под глазами черные круги. Там, где нет лихорадочного румянца, кожа откровенно желтая, зеленоватая, как будто в кровь влили желчь. Тощие руки с заострившимися ладонями бессильно лежат поверх покрывала, которое приподнимается в такт учащенному дыханию.
Возле этой больной, которая не кто иная как мать Иуды, находится Анна, мать Иоанны. Она вытирает слезы и пот, машет пальмовым веером, кладет полотенца, смоченные в ароматическом уксусе, на лоб и на горло больной, гладит ей ладони, гладит ее мокрые от пота поседевшие за короткий срок распущенные волосы, что разметались по подушке и прилипли к ушам, ставшим прозрачными. Анна тоже плачет, произнося слова утешения: «Не надо так, Мария! Не надо! Хватит! Он… он согрешил. Но ты, ты знаешь, как Господь Иисус…».
|
|
«Молчи! Это Имя… произнесенное при мне… оскверняется… Я мать… Каина… Божия! А!» – ее тихий плач переходит в мучительные, душераздирающие рыдания. Она чувствует, что задыхается, и хватается за шею подруги, которая поддерживает ее, пока у той идет рвота желчью.
«Тише! Тише, Мария! Не надо! О! Что мне еще сказать, чтобы убедить тебя, что Он, Господь, любит тебя? Повторяю тебе! Клянусь тебе тем, что для меня самое святое: моим Спасителем и моим ребенком. Он сказал мне об этом, когда ты Его ко мне привела. У Него для тебя есть слова и предвидения бесконечной любви. Ты невиновна. Он любит тебя. Я уверена, уверена, что Он пожертвовал бы самим Собой еще раз, чтобы даровать тебе покой, бедная мученица-мать».
«Мать Каина Божия! Слышишь? Тот ветер, снаружи… Говорит об этом… По всему миру разносится этот голос… голос ветра, который говорит: „Мария Симонова, мать Иуды, того что предал Учителя и сдал Его распинателям“. Слышишь? Всё говорит об этом… Ручей, там на улице… Горлицы… Овцы… Вся Земля кричит о том, что я… Нет, не хочу выздоровления… Хочу умереть!.. Бог справедлив и не будет наказывать меня в следующей жизни. Но здесь не так. Этот мир не прощает… ему безразлично… Я схожу с ума, оттого что мир вопиет: „Ты мать Иуды!“»
Она обессиленно валится на подушки. Анна снова усаживает ее и выходит, чтобы вынести испачканное белье…
Мария с закрытыми глазами, побледневшая от сделанного усилия, стонет: «Мать Иуды! Иуды! Иуды!». Переводит дух, затем продолжает: «Кто же это такой: Иуда? Кого я родила? Кто такой Иуда? Кого я…»
5. В комнате, освещенной дрожащим огнем светильника, поскольку дневной свет пока еще слишком слаб, чтобы осветить эту просторную комнату, в глубине которой, вдалеке от единственного окна, расположена кровать, появляется Иисус. Он нежно зовет: «Мария! Мария Симонова!»
Женщина почти что в бреду и не придает значения этому голосу. Она не в себе, захваченная водоворотом своих скорбей, и все повторяет те мысли, что преследуют ее разум, монотонно, словно тик-так настенных часов: «Мать Иуды! Кого я родила? Мир вопиет: „Мать Иуды“…»
В уголках нежнейших глаз Иисуса появляются две слезы. Это меня очень удивляет. Не думала, что Иисус будет в состоянии плакать еще и после того, как Он воскрес…
Он наклоняется. Кровать такая низкая для Него, такого высокого! Кладет Ладонь на ее горячий лоб, сдвигая влажные уксусные примочки, и говорит: «Несчастная. Только и всего. Если мир вопиет, то Бог заглушит этот вопль мира, сказав тебе: „Утешься, ведь Я люблю тебя“. Погляди на Меня, бедная мама! Подбери свой упавший дух и вложи его в Мои ладони. Я Иисус!..»
Мария Симонова открывает глаза, словно возвращаясь из какого-то кошмара, и видит Господа, ощущает на своем лбу Его Ладонь, подносит дрожащие руки к лицу и стонет: «Не проклинай меня! Если бы я знала, кого рожала, я бы разодрала себе утробу, чтобы воспрепятствовать ему появиться на свет».
«И совершила бы грех. Мария! О, Мария! Не расставайся со своей праведностью из-за чужой вины. Матери, выполнившие свои обязанности, не должны считать себя ответственными за грехи детей. Ты исполнила свой долг, Мария. Дай Мне свои несчастные ладони. Успокойся, бедная мама».
«Я мать Иуды. Я нечистая, как и все, к чему прикоснулся этот демон. Матерь демона! Не дотрагивайся до меня», – она силится вырваться из божественных Рук, стремящихся удержать ее.
Две слезы Иисуса падают на ее окрашенное лихорадочным румянцем лицо. «Я очистил тебя, Мария. На тебе слезы Моего сострадания. С тех пор, как Я претерпел Свои страдания, Я еще ни над кем не плакал. Но о тебе плачу со всей жалостью Своей любви», – Ему удается взять ее ладони в Свои, и Он садится, да, Он в самом деле садится на край кроватки, удерживая в руках эти дрожащие ладони.
Сострадание любви, истекшее из Его сверкающих глаз, лелеет, окутывает, исцеляет несчастную, которая успокаивается, тихо проливая слезы, и негромко произносит: «У Тебя нет на меня обиды?»
«У Меня есть любовь. Поэтому Я и пришел. Утешься».
«Ты прощаешь! А мир? А Твоя Мать? Она возненавидит меня».
«Она думает о тебе, как о сестре. Мир жесток. Это правда. Но Моя Мать – это Мать Любви, и Она добра. Ты не можешь выходить в мир, но Она к тебе придет, когда все утихомирится. Время примиряет…»
«Если любишь меня, пошли мне смерть…»
«Еще немного. Твой сын не сумел подарить Мне ничего. Ты подаришь Мне время своих страданий. Они будут недолгими».
«Мой сын принес Тебе слишком много… Бездну ужаса принес он Тебе».
«А тебе – бездну страданий. Ужас позади. Он больше не имеет значения. Твое же страдание – имеет. Оно присоединится к этим Моим ранам, и твои слезы вместе с Моей Кровью омоют мир. Все страдания объединятся, чтобы очистить мир. Твои слезы заключены между Моей Кровью и плачем Моей Матери, а вокруг – вокруг все страдания святых, перенесенные ими за Христа и за людей, за любовь Мою и человеческую. Бедная Мария!»
Он нежно укладывает ее, скрещивает ей ладони, смотрит, как она успокаивается…
6. Возвращается Анна и ошеломленно останавливается на пороге.
Иисус, поднявшись, глядит на нее и говорит: «Ты прислушалась к Моему желанию. Мир – тем, кто слушается. Твоя душа вместила Меня. Живи с Моим миром».
Он снова опускает взгляд на Марию Симонову, глядящую на Него сквозь пелену слез, теперь более тихих, и снова ей улыбается. И вновь обращается к ней: «Возложи все твои упования на Господа. И Он дарует тебе всякое Свое утешение». Благословляет ее и собирается уйти.
У Марии Симоновой вырывается страстный крик: «Говорят, что мой сын предал Тебя при помощи поцелуя! Это правда, Господь? Если так, позволь, я смою его поцеловав Твои Ладони. Что я могу еще сделать! Что же мне еще сделать, чтобы изгладить… чтобы изгладить…». Скорбь охватывает ее с новой силой.
Иисус, о! Иисус не дает ей Ладоней для поцелуя, тех Ладоней, на которые ниспадает широкий рукав белоснежного одеяния, достигая середины пясти и прикрывая раны, но обхватывает ее голову руками и наклоняется, чтобы приложиться божественными устами к горячему лбу этой несчастнейшей из женщин, и – выпрямляясь – говорит ей: «Мои слезы и Мой поцелуй! Никто столько не получил от Меня. Так что оставайся в мире, поскольку между Мною и тобой – только любовь». Он благословляет ее и, проворно пересекая комнату, выходит вслед за Анной, которая не смеет ни выступить вперед, ни заговорить, а лишь плачет от избытка чувств.
7. И все же когда они оказываются в коридоре, ведущем к входным дверям, Анна отваживается нарушить молчание, задав тот вопрос, что был у нее на сердце: «Моя Иоанна?»
«Уже пятнадцать дней блаженствует на Небесах. Я не говорил об этом там, потому что слишком велик контраст между твоей дочерью и ее сыном».
«Это правда! Великое мучение! Думаю, она умрет».
«Нет. Не сразу».
«Теперь ей будет поспокойнее. Ты утешил ее. Ты! Ты, который больше всех…»
«Я, который больше всех ей сопереживаю. Я божественное сострадание. Я есть Любовь. Говорю тебе, женщина: если б Иуда бросил в Мою сторону лишь один взгляд раскаяния, Я бы вымолил ему прощение от Бога…». Какая печаль на лице Иисуса!
Женщина поражена ею. Она пытается сдержать слова, готовые сорваться с губ, но она женщина – и любопытство побеждает. Она спрашивает: «А это было… был… То есть, я хочу сказать: тот несчастный совершил грех неожиданно, или…»
«Он грешил месяцами, и никакие Мои слова, никакие Мои поступки не смогли остановить его, настолько сильна была его воля ко греху. Но не говори об этом ей …»
«Не скажу!.. Господь! Давно ли это было, когда Анания, покинув Иерусалим и даже не завершив Пасху, в самую ночь Кануна, вошел сюда с криком: „Твой сын предал Учителя и выдал Его врагам! Поцелуем предал Его. И я видел, как Учителя били и оплевывали, бичевали, увенчали шипами, взвалили на Него крест, распяли, и Он умер – при содействии твоего сына. А наше имя выкрикивают в непристойном ликовании враги Учителя, описывая подвиги твоего сына, который меньше, чем за цену ягненка, продал Мессию и предательским поцелуем указал на Него стражникам!“. Мария упала на землю и тотчас почернела, и лекарь говорит, что у нее разлилась желчь и лопнула печень, и вся кровь от этого заражена. И… этот мир злой. Она права… Мне пришлось переселить ее сюда, потому что к дому в Кериоте приходили и кричали: „Твой сын богоубийца и самоубийца! Он повешенный! И Вельзевул взял его душу, и даже тело его пришел забрать Сатана“. Это ужасное чудо действительно было?»
«Нет, женщина. Он был найден мертвым, повешенным на оливе…»
«Ах! И они кричали: „Христос воскрес, и Он – Бог. Твой сын предал Бога. Ты мать предателя Бога. Ты мать Иуды“. Ночью вместе с Ананией и одним верным слугой, единственным, кто у меня остался, поскольку никто не захотел находиться возле нее… я переместила ее сюда. Однако эти крики чудятся Марии в дуновении ветра, в звуках земли, во всем».
«Бедная мать! Это ужасно, да».
«Однако тот демон не думал об этом, Господи?»
«Это был один из доводов, которые я использовал, чтобы его удержать. Но безуспешно. Иуда дошел до ненависти к Богу, так как никогда по-настоящему не любил ни отца, ни мать, ни кого-либо другого из своих ближних».
«Это так!»
«Прощай, женщина. Мое благословение даст тебе силу вынести издевательства мира над твоей жалостью к Марии. Поцелуй Мою Ладонь. Тебе Я могу ее открыть. Ей это было бы слишком больно видеть», – Он откидывает назад рукав, закрывавший пронзенное запястье.
Едва касаясь губами кончиков пальцев, Анна издает стон.
8. Шум открывающейся двери и приглушенный возглас: «Господь!». Престарелый мужчина падает ниц и остается в таком положении.
«Анания, Господь добр. Он пришел утешить твою родственницу, а также утешить нас», – говорит Анна, чтобы успокоить этого старичка, который слишком сильно взволнован.
Однако тот не осмеливается пошевелиться. Со слезами он говорит: «Мы дурной крови. Я не в силах смотреть на Господа».
Иисус подходит к нему. Дотрагивается до его головы и произносит те же самые слова, что уже были сказаны Марии Симоновой: «Родные, исполнившие свой долг, не должны нести ответственность за грехи своего родственника. Соберись с духом, муж! Бог справедлив. Мир тебе и этому дому. Я пришел, а ты пойдешь туда, куда Я тебя направлю. Во время Антипасхи ученики будут в Вифании. Ты пойдешь к ним и скажешь, что на двенадцатый день после Его смерти ты видел в Кериоте Господа, живого и истинного, во Плоти и Духе, и Божестве. Они поверят тебе, потому что Я уже неоднократно был с ними. Но знание, что Я в один и тот же день находился в различных местах, утвердит их в вере в Мою божественную Природу. Но еще прежде того, прямо сегодня, ты пойдешь в Кериот, попросишь главу синагоги собрать народ, и в присутствии всех скажешь, что Я приходил сюда, и чтобы они помнили Мои прощальные слова[2]117. Тебе, конечно, скажут: „Почему Он не пришел к нам?“. Отвечай так: „Господь повелел мне сказать вам, что если бы вы вели себя по отношению к невиновной ма-тери так, как Он вам говорил, Он бы явил Себя вам. Вы прене-брегли любовью, и поэтому Господь не явился“. Сделаешь?»
«Трудно это, Господь! Трудно сделать! Все считают нас прокаженными сердцем… Глава синагоги не будет меня слушать и не позволит мне говорить с народом. Может быть, станет бить меня… И все-таки я это сделаю, потому что Ты так хочешь». Старичок не поднимает головы. Он говорит, согнувшись в глубоком поклоне.
«Посмотри на Меня, Анания!»
Мужчина поднимает лицо, трепещущее от благоговения.
Иисус – сияющий и прекрасный, как на Фаворе… Свет накрывает Его, пряча Его черты и Его улыбку… И вот, Его нет в коридоре, несмотря на то, что ни одна дверь не шелохнулась, чтобы дать Ему пройти.
Двое оставшихся всё кланяются и кланяются, превратившись благодаря этому божественному явлению в само благоговение.
III. Детям из Ютты с их мамой Сарой.
9. Фруктовый сад около дома Сары. Дети, играющие под сенью лиственных деревьев. Самый младший, катающийся на траве возле плотной вереницы из виноградных листьев, остальные, постарше, что гоняются друг за другом с криками ликующих ласточек и играют, прячась за изгородями и за виноградной лозой, и поочередно водят.
Иисус – вот Он появляется там, возле малыша, которому дал имя[3]. О, святая простота невинных! Иесá не удивляется, неожиданно увидав Его там, но тянет к Нему ручки, чтобы его взяли на руки, что Иисус и делает: с обеих сторон – предельная естественность.
Тут же сбегаются остальные и, – опять святая ребячья простота! – и без какого-либо удивления, счастливые, они приближаются к Нему. Кажется, что для них ничего не изменилось. Может быть, они не знают. Но после того, как Иисус приласкал каждого из них, Мария, самая старшая и рассудительная, говорит: «Значит, Ты теперь больше не страдаешь, Господь, раз Ты воскрес? Я так скорбела!..»
«Больше не страдаю. Я пришел, чтобы благословить вас прежде, нежели вознесусь к Отцу Моему и вашему, на Небо. Но и оттуда Я всегда буду благословлять вас, если будете хорошими. Скажете тем, кто Меня любит, что Я оставил вам Свое благословение, сегодня. Запомните этот день».
10. «Ты не зайдешь в дом? Тут мама. Нам не поверят», – прибавляет Мария. Однако ее брат не задает вопросов. Он кричит: «Мама, мама! Здесь Господь!..», и спешит к дому, продолжая кричать то же самое.
Выбегает Сара, она появляется как раз вовремя… чтобы увидеть, как Иисус, сияющий великолепием на краю сада, исчезает в поглотившем Его свете…
«Господь! Почему же меня не позвали раньше?..», – произносит Сара, как только оказывается в состоянии вымолвить слово, – «Когда же? Откуда Он пришел? Он был один? Глупые вы!»
«Мы встретили Его здесь. Минуту назад Его не было… С улицы Он не приходил, с огорода тоже. И у Него на руках был Иесá… И Он сказал нам, что пришел, чтобы благословить нас и передать нам Свое благословение для тех из Ютты, кто любит Его, и чтобы запомнили этот день. А теперь Он уходит на Небо. Но Он будет любить нас, если будем хорошими. Как Он был красив! У Него были раны на руках. Но они уже не беспокоят Его. И на ступнях тоже были раны. Они виднелись сквозь траву. Тот цветок как раз касался раны на ступне. Я сорву его…», – говорят они все вместе, разгоряченные от волнения. От возбужденной речи у них даже выступает пот.
Сара гладит их, приговаривая: «Бог велик! Пойдемте. Идите сюда. Давайте пойдем и расскажем об этом всем. Будете говорить вы, невинные. Вы можете говорить о Боге».
IV. Юноше Иайе, в Пелле.
11. Юноша с усердием хлопочет вокруг телеги. Нагружает ее овощами, сорванными с ближнего огорода. Ослик бьет копытом по твердой поверхности деревенской дороги.
Обернувшись, чтобы взять корзину с салатом, он видит Иисуса, улыбающегося ему. Роняет ношу на землю и падает на колени, протирая глаза. Не доверяя тому, что видит, он бормочет: «Всевышний, не введи меня в заблуждение! Не позволяй, Господи, чтобы Сатана обманул меня соблазнительной наружностью. Мой Господь – Он в самом деле умер! И был погребен, а теперь говорят, что Его тело похищено. Помилуй, Господи Всевышний! Открой мне истину».
«Я есть Истина, Иайя. Я Свет миру. Посмотри на Меня. Увидь Меня. Для того Я и вернул тебе зрение[4], чтобы ты мог свидетельствовать о Моей силе и о Моем Воскресении».
«О! Это действительно Господь! Это Ты! Да! Ты Иисус!» – он ползет на коленях, чтобы поцеловать Ему ступни.
«Ты скажешь, что видел Меня и говорил со Мной, и что Я на самом деле жив. Скажешь, что видел меня сегодня. Мир тебе и Мое благословение».
Иайя остается один. Счастливый. Он забывает про телегу и про овощи. Напрасно осел беспокойно топчет дорогу и протестующе ревет в ожидании… Иайя в изумлении.
12. Какая-то женщина выходит из дома возле огорода и видит его там, бледного от переживаний, с отсутствующим лицом. Кричит: «Иайя! Что с тобой? Что случилось?». Подбегает, трясет его. И возвращает его на землю…
«Господь! Я видел воскресшего Господа. Я приложился к Его стопам и видел раны. Они солгали. Он подлинно был Богом и воскрес. Я боялся, что это обман. Но это Он! Это Он!»
Женщина дрожит, трепеща от волнения, и тихо говорит: «Ты в этом правда уверен?»
«Ты добра, госпожа. Ради Его любви ты взяла нас в прислуги, меня и мою мать. Не откажись и поверить!..»
«Если ты уверен, что не ошибаешься, то верю. Но это было действительно тело? Теплое? Он дышал? Говорил? У Него действительно был голос или тебе так показалось?»
«Я уверен. Это было теплое тело живого существа, был настоящий голос, было дыхание. Красивый, как Бог, но Человек, как я и ты. Идем, идем и расскажем тем, кто страдает или сомневается».
V. Иоанну из Ноба.
13. Старик один в своем доме. Однако он безмятежен. Поправляет что-то вроде стула, разболтавшегося с одной стороны, и улыбается неизвестно каким мыслям.
Стук в дверь. Старик, не прерывая своего занятия, отвечает: «Войдите. Кто там пришел, чего вы хотите? Опять из этих? Я стар, чтобы перемениться. Если и весь мир стал бы мне вопить: „Он мертв“, я скажу: „Он жив“. Даже если бы мне пришлось за это умереть. Так проходите же!»
Он поднимается, чтобы направиться к двери и посмотреть, кто это стучит и не заходит. Но когда он уже возле нее, она открывается, и входит Иисус.
«О! О! О! Господь мой! Живой! Я верил! И Он пришел вознаградить мою веру. Благословенный! Я не сомневался. В своей скорби я говорил: „Коль скоро Он передал мне ягненка для радостного пиршества, значит, в этот день Он воскреснет“. Тогда я все понял. Когда Ты умер и сотряслась земля, я понял то, чего еще не понимал. И тем, кто в Нобе, я казался безумцем, потому что на закате дня, следующего за субботой, я приготовил пиршество и пошел звать нищих, говоря: „Наш Друг воскрес!“. Они уже рассказывали неправду. Говорили, будто Тебя украли, ночью. Но я не верил, потому что с тех пор, как Ты умер, я понял, что Ты умер, чтобы воскреснуть, и что это и было знамением Ионы».
14. Иисус, улыбаясь, дает ему выговориться. Потом спрашивает: «А сейчас ты все еще хочешь умереть, или хочешь остаться, чтобы свидетельствовать о Моей славе?»
«Как Ты пожелаешь, Господь!»
«Нет. Это как ты пожелаешь».
Старец задумывается. Потом решает: «Было бы здорово покинуть этот мир, в котором уже нету Тебя, как прежде. Но я откажусь от покоя на Небе, чтобы заявить неверующим: „Я видел Его!“»
Иисус, благословляя, кладет ему руку на голову и добавляет: «Но вскоре настанет и покой, и ты придешь ко Мне в чине исповедника Христова».
И Он уходит. Здесь, возможно, из жалости к старику, Он не придает Своему появлению и исчезновению чудесной формы, а совершает все так, как если бы это был Иисус минувших дней, когда Он входил и выходил из дома по человеческому обычаю.
VI. Матфию, отшельнику [5], близ Йависа Галаадского.
15. Старик возделывает свой огород и разговаривает сам с собой: «Все богатства, что у меня есть для Него. И Он их больше никогда не отведает. Напрасно я трудился. Я верю, что он был Сыном Божиим, что Он умер и воскрес. Но Он уже не тот Учитель, который восседал за трапезой бедняка или богача, и с одинаковой любовью делил с ними хлеб, хотя, вернее, наоборот: с бóльшей любовью с бедными, нежели с богатыми. Теперь Он Воскресший Господь. Он воскрес, чтобы утвердить в вере нас, Своих верных. А те говорят, что это неправда. Что никто никогда не воскресал сам собой. Никто. Нет. Никто из людей. Но Он воскрес. Поскольку Он – Бог».
Он хлопает в ладоши, чтобы отогнать своих голубей, слетевших поживиться семенами на свежевспаханную и засеянную землю, и продолжает: «Теперь ваше произрастание, увы, бесполезно! Он уже не попробует вашего урожая! А вы, бесполезные пчелы? Для кого вы будете делать мед? Я надеялся хотя бы один раз увидеть Его у себя, теперь, когда я не такой бедный. Здесь все стало процветать после Его прихода… А! Да ведь с теми деньгами, которых я и не касался, я мог бы отправиться в Назарет, к Его Матери и сказать Ей: „Сделай меня Своим рабом, только позволь мне быть там, где Ты, поскольку Ты до сих пор с Ним“…». Он вытирает слезу тыльной стороной ладони…
16. «Матфий, нет ли у тебя хлеба для странника?»
Матфий поднимает голову, но так как он на коленях, ему не видно, кто это говорит за высокой изгородью, опоясывающей его крошечное владение, затерянное в той зеленой пустоши, какой является это место за Иорданом. Однако он отвечает: «Кто бы ты ни был, входи во имя Господа Иисуса». И встает на ноги, чтобы отпереть калитку.
Он оказывается напротив Иисуса и застывает с рукой на задвижке, не в силах дальше пошевелиться.
«Не желаешь ли принять Меня в качестве гостя, Матфий? Однажды ты уже это делал. И сетовал тут, что больше не сможешь. Я здесь, а ты Мне не открываешь?» – улыбается Иисус…
«О! Господь… я… я… недостоин, чтобы мой Господь вошел сюда… Я…»
Иисус переносит руку над калиткой и сдвигает засов со словами: «Господь войдет, куда угодно, Матфий».
Он входит, продвигается вглубь скромного огорода, идет к дому, и на пороге говорит: «Так что приноси в жертву птенцов своих голубей, снимай с грядок свои овощи, а мед – у своих пчел. Преломим вместе хлеб, и твой труд не останется бесполезным, а твое упование – тщетным. И это место станет тебе дорого, дабы не ходить тебе туда, где скоро будут безмолвие и заброшенность. Я повсюду, Матфий. Кто любит Меня, тот всегда со Мной. Мои ученики будут в Иерусалиме. Там восстанет Моя Церковь. Постарайся быть там на Антипасху».
«Прости меня, Господь. Но в том месте я не смог выстоять и убежал. Я прибыл туда в девятом часу дня перед Пятницей, а день спустя… О! Я сбежал, чтобы не видеть, как Ты умираешь. Только поэтому, Господь».
«Знаю. И также знаю, что ты возвращался, одним из первых, поплакать над Моей гробницей. Но Меня уже в ней не было. Я знаю все. Вот, Я сяду здесь и отдохну. Всегда тут отдыхал… И ангелам это известно».
17. Мужчина принимается за дело, но, кажется, что он находится в церкви, настолько почтительны его движения. Время от времени он смахивает слезу, что норовит приплестись к его улыбке, пока он ходит туда-сюда с тем, чтобы взять голубей, умертвить их, приготовить, а также развести огонь, нарвать и сполоснуть овощи, и выложить на блюдо ранних смокв, и поставить на этот бедный стол лучшую утварь. Но когда все готово, как может он сесть за стол? Он хочет прислуживать, и ему кажется, что и этого уже много, и он не стремится к большему.
Однако Иисус, вознеся и благословив пищу, предлагает ему половину голубя, которого Он разрезал, поместив мясо на кусок лепешки, обмакнутой в соус.
«О! Словно любимцу!» – реагирует мужчина, и ест, плача от радости и от волнения, и не сводя глаз с Иисуса, который ест… который пьет, который пробует овощи, фрукты, мед и протягивает ему Свою чашу после того, как не спеша сделал из нее глоток вина. Прежде Он всегда пил воду.
Еда окончена.
«Я действительно живой. Ты видишь. И ты вполне счастлив. Вспомни, что двенадцать дней тому назад Я умирал по воле людей. Но как ничтожна человеческая воля, когда с ней не согласна воля Божья. Более того, противящаяся человеческая воля становится служебным орудием предвечной Воли. Прощай, Матфий. И коль скоро Я сказал, что со Мною будет тот, кто дал Мне напиться, когда Я был Странником – Странником, относительно которого еще позволительны были всякие сомнения, – то говорю тебе вот что: ты получишь часть в Моем небесном Царстве».
«Но сейчас я лишаюсь Тебя, Господи!»
«В каждом страннике разгляди Меня; в каждом нищем – Меня; в каждом немощном – Меня; в каждом нуждающемся в хлебе, воде и одежде – Меня. Я пребываю в каждом страдающем, и то, что сделано тому, кто страдает, сделано Мне».
Он простирает руки для благословения и исчезает.
VII. Аврааму из Энгадди, который умирает у Него на руках.
18. Площадь в Энгадди: храм с колоннадой из шелестящих пальм. Родник: зеркало в апрельское небо. Голуби: тихий рокот органа.
Старый Авраам пересекает ее с рабочими инструментами на плечах. Он еще больше постарел, но спокоен, как тот, кто нашел утешение после сильной бури. Он проходит также оставшуюся часть города и направляется к виноградникам возле источников. К прекрасным плодоносным виноградникам, которые уже сейчас обещают богатый урожай. Он заходит туда и принимается полоть, подрезать, подвязывать. То и дело он распрямляется, опирается на мотыгу, размышляет. Поглаживает свою патриархальную бороду, вздыхает, качает головой, сам с собой рассуждая.
Какой-то человек, сильно закутанный в плащ, поднимается по улице в направлении источников и виноградников. Говорю: человек. Однако это Иисус, поскольку и одежда, и поступь – те же самые. Но для старика Он просто человек. И этот Человек обращается к Аврааму с вопросом: «Можно тут остановиться?»
«Гостеприимство свято. Я в нем никогда никому не отказывал. Давай. Заходи. Да будет Тебе в усладу отдых под сенью этой моей виноградной лозы. Не желаешь ли молока? Хлеба? Предлагаю Тебе то, что у меня тут есть».
«А что же смогу дать тебе Я? У Меня ничего нет».
«Тот, кто есть Мессия, оделил меня всем, для всех людей. И сколько бы я не отдавал, это ничто – в сравнении с тем, что дал Мне Он».
«Знаешь, что Его распяли?»
«Знаю, что Он воскрес. Ты – один из распинателей? Я не в состоянии ненавидеть, поскольку Он не хочет ненависти. Но если б было можно, возненавидел бы Тебя, будь Ты таковым».
«Я не из Его распинателей. Не беспокойся. Так, значит, Ты все о Нем знаешь».
«Все. А Елисей… Это мой сын, понимаешь? Елисей уже не стал возвращаться в Иерусалим и сказал: „Отпусти меня, отец, ибо я оставляю все свое добро ради проповеди Господа. Пойду в Капернаум, чтобы отыскать Иоанна, и присоединюсь к верным ученикам“.
«Значит, твой сын отказался от тебя? От такого старого и одинокого?»
«То, что Ты называешь отказом, для меня радость, о которой я только мечтал. Разве проказа уже не лишила меня его? А кто его мне вернул? Мессия. Так теряю ли я его из-за того, что он проповедует Господа? Да нет же! Я вновь обрету его в вечной жизни.
19. Однако Твоя манера говорить внушает мне подозрения. Ты тайный агент Храма? Прибыл, чтобы преследовать тех, кто верит в Воскресшего? Давай, карай! Я не побегу. Не стану подражать трем мудрецам[6] давних времен. Я останусь. Поскольку, если я и паду за Него, то присоединюсь к Нему на Небе, и исполнится моя прошлогодняя молитва».
«Это правда. Ты тогда сказал: „Я ревностно уповал на Господа, и Он обратился ко мне“».
«Откуда Ты знаешь? Ты один из Его учеников? Ты был с Ним здесь, когда я умолял Его? О! Раз уж Ты таков, то помоги сделать так, чтобы этот мой вопль достиг Его, и Он бы вспомнил о нем», – он падает ниц, думая, что разговаривает с апостолом.
«Это Я, Авраам из Энгадди, и Я говорю тебе: „Приходи“», – Иисус раскрывает объятия, обнаруживая Себя, и приглашает его устремиться в них и прильнуть к Своему Сердцу. В этот момент в виноградник входит мальчик, в сопровождении подростка, и зовет: «Отец! Отец! Мы здесь, чтобы помочь тебе».
Но неровный крик мальчика тонет в могучем крике старика, настоящем возгласе избавления: «Вот я! Иду!». И Авраам бросается в объятия Иисуса, громко взывая: «Иисус, святой Мессия! В Твои руки предаю дух мой!»
Блаженная смерть! Смерть, которой позавидуешь! На Сердце у Христа, среди безмятежного покоя цветущих апрельских полей…
20. Иисус осторожно кладет старика на усыпанную цветами траву, что колышется от ветра, с краю виноградных насаждений, и обращается к ребятам, удивленным, напуганным и готовым расплакаться: «Не плачьте. Он умер в Господе. Блаженны те, кто умирает в Нем! Идите, ребята, и сообщите тем, кто в Энгадди, что глава их синагоги увидел Воскресшего, и Тот исполнил его мольбу. Не плачьте! Не плачьте!». Он гладит их, провожая к выходу.
Затем возвращается к усопшему и поправляет тому бороду и волосы, закрывает ему веки, оставшиеся полуприкрытыми, должным образом располагает конечности и поверх него расстилает тот плащ, который Авраам снял с себя перед работой.
Он остается там до тех пор, пока не слышит голоса на улице. Тогда он выпрямляется. Блистающий… Прибежавшие замечают Его. Кричат. Ускоряют шаги, чтобы нагнать Его. Но Он на их глазах исчезает в лучах, сияющих ярче солнечных.
VIII. Илье, ессею из Карита.
21. Суровое уединение среди суровых гор, у подножия которых бежит Карит. Молящийся Илья, еще сильнее исхудавший и обросший бородой, одетый в грубое одеяние из не то серой, не то коричневой шерсти, которое делает его подобным окружающим его скалам.
Он слышит какой-то звук, напоминающий звук ветра или грома. Поднимает голову. На валуне, нависающем над пропастью, на дне которой течет ручей, появляется Иисус.
«Учитель!» – он бросается на землю лицом вниз.
«Я, Илья. Ты не слыхал землетрясения в день Кануна[7]?»
«Слышал, и спускался в Иерихон и к Нике. Я не нашел никого из тех, кто любит Тебя. Я спросил о Тебе. Меня избили. После я почувствовал, как земля дрожала еще раз, но не так сильно, и вернулся сюда нести покаяние, думая, что открылись двери небесного гнева».
«Божественного Милосердия. Я умер и воскрес. Посмотри на Мои раны. Присоединись к рабам Господним на Фаворе и скажи им, что Я послал тебя».
Он благословляет его и исчезает.
IX. Дорке и ее ребенку в крепости Кесарии Филипповой.
22. Дитя Дорки, при поддержке матери, делает свои первые шаги по крепостному бастиону. И так как Дорка находится в согнутом положении, она не замечает появления Господа. Но когда она, немного отпустив мальчугана, видит, как он уверенно и проворно начинает шагать в сторону угла бастиона, она распрямляется и торопится вдогонку, дабы тот не упал и случайно не убился, провалившись в бойницы или в проходы, намеренно сделанные для орудий нападения. И за этим занятием видит Иисуса, который прижимает ребенка к сердцу и целует.
Женщина не смеет пошевелиться. Однако издает громкий крик. Крик, который заставляет поднять вверх глаза тех, кто во дворах, и выглянуть из окон: «Господь! Мессия здесь! Он действительно воскрес». Но Иисус уже исчез – прежде, чем народ успел сбежаться.
«Ты сошла с ума! Тебе приснилось! Ты увидела призрак, возникший от игры света».
«О! Он был на самом деле живой! Поглядите, как мой сын смотрит туда и какое у него в руках яблоко: красивое, словно его маленькое личико. Он грызет его зубками и смеется. У меня нет яблок…»
«Ни у кого сейчас нет спелых яблок, и таких свежих…», – говорят они, пораженные.
23. «Спросим Товию», – предлагают некоторые женщины.
«Что вы собираетесь делать? Он едва выговаривает „мама“!» – смеются мужчины.
Однако женщины наклоняются над малышом и спрашивают: «Кто дал тебе яблоко?»
И уста, что едва отваживаются произносить самые элементарные слова, обнажив в улыбке маленькие зубки и еще пустые дёсны, уверенно произносят: «Иисус».
«О!»
«Э! Вы зовете его Иесá[8]! Он умеет произносить собственное имя».
«Иисус – ты, или Господь Иисус? Кто Он? Где ты Его увидел?» – не отстают женщины.
«Там, Господь. Господь Иисус».
«Где Он? Откуда Он пришел?»