4 ноября 1951.
1. На террасе дома Симона, которая вся освещена полной луной, Петр и Иоанн. Они вполголоса разговаривают, кивая в сторону дома Лазаря, закрытого и безмолвного. Говорят долго, прохаживаясь взад-вперед вдоль террасы. Потом, непонятно по какой причине, дискуссия становится более оживленной, а тон их голосов, поначалу приглушенных, повышается и они делаются очень звонкими.
Петр, стуча кулаком по перилам, восклицает: «Разве ты не понимаешь, что нужно поступить так? Во имя Бога я говорю тебе это, а ты послушай меня и не упрямься. Надо сделать так, как я говорю. Не из трусости и страха, а чтобы предотвратить всеобщее истребление, которое было бы смертоносным для Христовой Церкви. Теперь они уже ходят у нас по пятам. Я об этом догадывался, и Никодим подтвердил, что я не ошибался. Почему мы не смогли остаться в Вифании? По этой причине. Почему ничуть не более благоразумно пребывать в этом доме, или у Никодима, или у Ники или Анастасики? Все по той же причине. Чтобы не дать Церкви умереть из-за смерти ее наставников».
«Учитель многократно уверял нас, что даже преисподняя никогда не сумеет уничтожить и одолеть ее», – отвечает на это Иоанн.
«Верно. Преисподняя не одолеет, как не одолела Христа. А люди могут. Как взяли они верх над Богочеловеком, победившим Сатану, но не сумевшим одержать победу над людьми».
«Потому что не хотел побеждать. Он должен был спасти, и следовательно, умереть. И такой смертью. Но если бы Он захотел их победить! Сколько раз Он уклонялся от их разного рода ловушек!»
«Против Церкви тоже будут строить козни; но совсем она не погибнет, все-таки, при условии, что мы окажемся достаточно благоразумны, чтобы воспрепятствовать уничтожению ее нынешних руководителей прежде, чем от нас, первых служителей, произойдет и будет подготовлено к своему служению множество других ее священников всех степеней. Не тешь себя иллюзией, Иоанн! Фарисеи, книжники, священники и члены Синедриона сделают все, чтобы убить пастырей, и оттого разбрелось бы стадо[1]. Стадо, что еще слабое и робкое. И большей частью находящееся в Палестине. Мы не должны оставить его без пастырей, пока многие овцы, в свой черед, не станут пастырями. Ты видишь, сколькие уже пали убитыми. 2. Подумай, какая часть мира еще ждет нас! Распоряжение было ясным: „Идите и просветите все народы, крестя их во имя Отца, Сына и святого Духа, уча их соблюдать все, что Я вам заповедал“. Да и мне на берегу озера он трижды приказал пасти Его овец и Его ягнят, и предсказал, что только в старости меня свяжут и поведут засвидетельствовать веру во Христа своей кровью и своей жизнью. А до этого еще очень далеко! Если я правильно понял Его речь перед смертью Лазаря, я должен отправиться в Рим и там основать вечную Церковь. И разве Сам Он не счел лучшим удалиться в Эфраим по той причине, что Его благовестие еще не было завершено? И лишь в нужный момент Он возвратился в Иудею, дабы быть схваченным и распятым. Будем подражать Ему. Никак не скажешь, что Лазарь, Мария и Марфа были робкого десятка. И все-таки ты видишь, что – хотя и крайне опечаленные – они удалились отсюда, чтобы нести в другие места божественное Слово, так как здесь оно было бы задушено иудеями. Я, избранный Им Понтифик, принял решение. И вместе со мной такое же решение приняли остальные апостолы и ученики. Мы разойдемся. Кто пойдет в Самарию, кто к великому морю, а кто в Финикию, продвигаясь все дальше и дальше, в Сирию, на острова, в Грецию, в Империю римлян. Если плевелы и отрава иудеев делают бесплодными поля и виноградники Господни здесь, отправимся в другие места и посеем другие семена, в иных полях и виноградниках, чтобы не только появился урожай, но он был бы еще и обильным. Если здесь ненависть иудеев отравляет и заражает воды с тем, чтобы я, ловец душ, и мои братья не могли бы вылавливать души для Господа, пойдем к другим водам. Необходимо быть осторожными и в то же время сообразительными. Поверь же, Иоанн».
«Ты прав. 3. Но я настаивал ради Марии. Я не могу, не должен оставлять Ее. Мы оба столько пережили. И с моей стороны было бы дурным поступком…»
«Ты оставайся. И Она пусть остается, поскольку отрывать Ее от этих мест было бы нелепостью…»
«На которую Мария никогда бы не пошла. Я присоединюсь к вам потом. Когда Ее уже не будет на Земле».
«У тебя получится: ты молод… Тебе еще так долго жить».
«А Марии так мало».
«Почему? Она болеет, страдает или, может быть, ослабла?»
«О! Нет! Ни время, ни скорби не обрели власти над Ней. Она все так же молода, и внешне, и по духу. Безмятежна, и я бы даже сказал, счастлива».
«Тогда почему же ты говоришь…»
«Потому что я понимаю, что это обновление Ее красоты и радости есть знак того, что Она чувствует близость Своего воссоединения с Сыном. Полного воссоединения, я имею в виду. Поскольку духовное единение никогда не прекращалось. Я не снимаю покровов с тайн Божиих. Но уверен, что Она ежедневно видит Сына в Его прославленном облике. И в том Ее блаженство. Я думаю, что в этом созерцании дух Ее просвещается и достигает знания о всяком будущем, так, как его знает Бог. Даже о собственном. Она еще на Земле: Своим телом; но не боясь ошибиться, я мог бы сказать, что Ее дух – почти все время на Небесах. Ее единение с Богом таково, что я не допущу никакого кощунства, утверждая, что Бог присутствует в Ней, как тогда, когда Она носила Его во чреве. Более того. Как Слово соединилось с Нею, чтобы стать Иисусом Христом, так теперь Она до такой степени соединяется с Христом, что становится вторым Христом, обретает некую новую человеческую природу, природу самого Иисуса. Если я говорю ересь, пусть Бог даст мне знать о моем заблуждении и простит меня. Она живет в любви. Этот огонь любви воспламеняет, питает и просвещает Ее. И тот же огонь любви в назначенный срок похитит Ее от нас, и Она не ощутит скорби, а Ее тело – тления… Скорбь будет только у нас… У меня в особенности… У нас больше не будет нашей Учительницы, Наставницы, Утешительницы… И я останусь по-настоящему один…»
Иоанн, чей голос уже был дрожащим от сдерживаемых слез, разражается мучительными рыданиями, каких у него никогда не было, даже у подножия Креста и в Гробнице.
4. Петр тоже, хотя и тихо, начинает плакать, и в слезах умоляет Иоанна оповестить его об этом, если можно, чтобы присутствовать при кончине Марии или, по крайней мере, при Ее погребении.
«Я сделаю это, если мне будет дано это сделать. Однако сильно в этом сомневаюсь. Что-то внутри меня говорит мне, что как случилось с Илией, восхищенным небесным вихрем на огненной колеснице[2], так будет и с Ней. Не успею я догадаться о Ее близкой кончине, как Она уже будет душою на Небе».
«Но хотя бы тело-то останется. Даже тело Учителя осталось! А Он был Богом!»
«Ему было нужно, чтобы произошло именно так. Ей – нет. Он должен был Своим воскресением опровергнуть клевету иудеев, Своими явлениями убедить мир, который по причине Его крестной смерти стал сомневаться или даже прямо отвергать Его. Однако Ей в этом нет необходимости. Но если сумею, я оповещу тебя. 5. Прощай, Петр, Понтифик и брат мой во Христе. Я возвращаюсь к Ней: Она конечно же, меня ждет. Да пребудет с тобою Бог».
«И с тобою. И скажи Марии, пусть молится за меня и пусть еще раз простит меня за мою трусость в ночь Судилища: воспоминание, которое не изглаживается из моего сердца, вещь, не дающая мне покоя…», – несколько слез скатывается по щекам Петра, и он заканчивает, – «Пусть Она будет мне Матерью. Любящей Матерью для несчастного блудного сына…»
«Нет нужды говорить Ей об этом. Она любит тебя больше кровной матери. Любит тебя как Матерь Божия и любовью Матери Божией. Если Она была готова простить Иуду, вина которого была безмерна, рассуди, простила ли Она тебя! Мир тебе, брат. Я иду».
«А я последую за тобой, если позволишь мне. Хочу увидеться с Ней еще раз».
«Пойдем. Я знаю путь, которым можно незаметно пробраться в Гефсиманию».
6. Они пускаются в путь, и молча и быстро направляются в сторону Иерусалима, идя, однако, верхней дорогой, что достигает Масличной горы со стороны, сильнее удаленной от города.
Они добираются туда, когда уже брезжит рассвет. Входят в Гефсиманию, спускаются к домику.
Мария, стоя на террасе, видит, как они приближаются, и с радостным возгласом спускается им навстречу.
Петр падает Ей прямо в ноги, лицом в землю, со словами: «Мать, прости!»
«За что же? Может, ты в чем-нибудь согрешил? Тот, кто открывает Мне всякую истину, явил Мне лишь то, что ты Его достойный последователь в Вере. Как человека Я всегда находила тебя праведным, хотя иногда и порывистым. Итак, что же Я должна тебе простить?»
Петр молча плачет.
Иоанн поясняет: «Петр никак не может успокоиться, что отрекся от Иисуса во дворе Храма».
«Это дело прошлое. Оно изгладилось, Петр. Разве Иисус упрекнул тебя?»
«О, нет!»
«Был к тебе менее расположен, чем раньше?»
«Нет. Право же, нет. Наоборот!..»
«Разве это не убеждает тебя в том, что Он, а с Ним и Я, поняли тебя и простили?»
«Действительно. Я все такой же глупец».
«А тогда ступай и пребывай в мире. Говорю тебе, что все мы: Я, ты, остальные апостолы и диаконы[3]251 – все окажемся на Небесах, рядом с Богочеловеком. По мере того, что дано Мне, благословляю тебя». И как это было с Гамалиилом, Мария кладет Свои ладони на голову Петра и изображает над ним знак креста.
Петр наклоняется, чтобы поцеловать Ее стопы, затем поднимается, намного более спокойный, нежели раньше, и все так же в сопровождении Иоанна возвращается к верхнему выходу и, миновав его, уходит, тогда как Иоанн, хорошенько заперев калитку, идет обратно к Марии.
[1] См. (Зах. 13:7)
[2] (4 Цар. 2:11)
[3] Согласно (Деян. 6:1-6) диаконы к тому времени уже несли свое служение (diakonia) милосердия.