Глава третья
Глядя на мертвую женщину, радоваться было невозможно. А вот испытывать вину – вполне. Вину за то, что я хоть на миг сочла мысль о чьей-то смерти всего лишь поводом сбежать от неловкой ситуации. Видит Бог, я бы как-нибудь справилась с Джессикой Арнет и ее вопросами без того, чтобы прятаться за убийством. И тот факт, что мне было душевно уютнее над трупом, чем за свадебным столом, кое-что говорит обо мне и моей жизни. Что именно говорит или что значит, я не очень понимаю. Наверное, что-то такое, во что мне не хочется вдумываться. Стоп! У нас тут труп, который надо осмотреть, преступление, которое надо раскрыть, а личные проблемы могут подождать. Должны подождать. И никак иначе.
Тело блестело бледной кожей между двумя мусорными контейнерами на автостоянке. Что-то было почти призрачное в этом сиянии тела, как будто если моргнуть, оно исчезнет в темноте октябрьской ночи. Может, тут дело во времени года или в свадьбе, с которой я только что уехала, но что-то меня насторожило в том, как ее здесь бросили. Тело засунули за мусорные ящики, чтобы спрятать, а потом черное шерстяное пальто, которое было на женщине, распахнули на ее почти голом теле, чтобы бледная кожа отчетливо блестела в свете галогеновых фонарей парковки. Зачем было прятать тело, а потом делать такую вещь, которая так привлечет внимание? Смысла не было. Конечно, для тех, кто ее убил, смысл был совершенно ясен. Возможно.
Я стояла, запахнув кожаную куртку, хотя не настолько было холодно. Достаточно холодно, чтобы надеть куртку, но не настолько, чтобы поддевать подстежку. Я сунула руки в карманы, застегнула молнию до горла, ссутулила плечи. Но кожа не могла победить холод, с которым я боролась. Я смотрела на блестящее бледное тело и ничего не чувствовала. Ничего. Ни жалости, ни тошноты. Ничего вообще. И в каком-то смысле это меня беспокоило больше, чем мертвая женщина.
Я заставила себя двинуться вперед. Заставила себя увидеть то, что надо было увидеть, а тревоги о собственной моральной деградации отложить до следующего раза. Дело прежде всего.
Мне пришлось подойти к дальнему концу правого мусорного ящика, чтобы увидеть рассыпанные соломенные волосы, как яркий восклицательный знак на черной мостовой. Глядя на нее сверху, я видела, какая она была миниатюрная. Моего размера, или даже меньше. Она лежала на спине, на распахнутом пальто, надетом в рукава. Но ткань была широко расправлена, засунута под борт ближайших припаркованных автомобилей, чтобы ее увидел любой посетитель, выходящий к машине. Волосы тоже были вытянуты назад, высвобождены. Будь женщина повыше, то видна была бы и со стоянки – проблеск соломенно-желтого из-за угла мусорного ящика. Поглядев на контур ее тела, я нашла причину, по которой кто-то счел ее выше, чем она была – пластиковые шпильки не ниже пяти дюймов. Лежа, она проигрывала в росте. Рука ее была отведена направо, и на ней виднелись следы укусов. Вампирских.
На выпуклости небольшой груди виднелась другая пара укусов, из них стекли две тоненьких полоски крови. Возле раны на шее крови не было. Мне надо было отодвинуть ящики, чтобы подойти. И тело тоже придется повернуть, чтобы поискать другие следы укусов и насилия. В прежние времена полиция меня вызывала, когда уже отработали другие эксперты, но это было давно. Сейчас мне надо было убедить народ, что я ничего на месте преступления не испорчу. А из этого следовало, что надо найти здесь главного.
Заметить лейтенанта Рудольфа Сторра несложно. Шесть футов восемь дюймов, сложение профессионального борца – так они были сложены, пока не стали все как Арнольд Шварценеггер. Дольф держался в форме, но железом не занимался – не было у него на это времени. Слишком много приходилось раскрывать преступлений. Черные волосы пострижены так коротко, что уши торчали по бокам головы, как севшие на мель корабли. Это значило, что он недавно постригся. Он всегда стригся короче, чем ему нравилось, чтобы подольше не ходить к парикмахеру. Китель отглажен безупречно, ботинки сияют, как фонари парковки. Дольфу было все равно, как он выглядит – лишь бы опрятно и аккуратно. Дольф вообще насчет опрятности и аккуратности с пунктиком. Наверное, поэтому его так бесят убийства – они всегда грязны и безобразны.
Я кивнула постовому, у которого, видимо, была одна работа – сторожить тело, чтобы его не трогал никто, не имеющий на то права. Он кивнул в ответ и снова уставился на тело. Его слишком широко раскрытые глаза навели меня на мысль, что он впервые видит жертву вампира. Он что, боится, как бы труп не поднялся и не попытался его схарчить? Я могла бы успокоить его страхи, потому что знала: этот труп не встанет никогда. Ее обескровила целая группа вампиров, а это тебя одним из них не сделает. На самом деле такой поступок гарантировал, что вампиры получат свое удовольствие и не введут жертву в свои ряды. Я такое уже однажды видела, и чертовски надеялась, что здесь не будет одичавшего мастера вампиров. Последний такой специально оставлял жертвы там, где их должны были найти – в попытке спровоцировать отзыв новых законов, дающих вампирам права. Мистер Оливер считал, что вампиры – чудовища, и если дать им законные права, они слишком быстро захватят весь мир, превратив весь человеческий род в вампиров. И тогда на ком же питаться? Да, на такой охват у вампиров уйдут сотни лет, но по-настоящему старые вампиры далеко загадывают. Они могут это себе позволить, время у них есть.
Я знала, что это не мистер Оливер, потому что его я убила. Я пронзила колом его сердце, и сколько бы раз ни поднимался Дракула в старых фильмах, Оливер теперь мертв по-настоящему. Это я могу гарантировать. А это значит, что мы имеем дело с новой группой психов, и мотивы для убийства у них могут быть тоже совсем новые. Черт, да ведь мотивы могут быть даже личными! Вампиры теперь по закону – граждане, и у них могут быть разборки, как у людей.
Но почему-то личных мотивов я здесь не ощущала. Не просите меня объяснить, просто не ощущала – и все.
Дольф увидел, что я иду к нему. Он не улыбнулся, не поздоровался, потому что: Дольф есть Дольф – это раз, и он от меня не в полном восторге – это два. Он вообще последнее время не в восторге от монстров, а я слишком тесно с ними якшаюсь, и потому включена в их число.
Но все же я заработала очки, уговорив его сына не становиться вампиром. И тот факт, что Дольф только что вернулся из отпуска за свой счет с неофициальным предупреждением, что если не возьмет себя в руки, то будет отстранен, тоже его несколько смягчил. Честно говоря, я согласна на все, что могу получить. Мы с Дольфом были друзьями – во всяком случае, так я думала. Были у нас обоих определенные сомнения на этот счет.
– Мне надо отодвинуть мусорные ящики, чтобы осмотреть тело. И тело тоже надо будет перевернуть, чтобы поискать следы укусов или что там еще обнаружится. Я могу это сделать, не нарушив неприкосновенность места преступления?
Он посмотрел на меня, и что-то в его лице ясно говорило, что он совсем не рад меня здесь видеть. Дольф начал что-то говорить, потом оглянулся на других детективов, на патрульных в форме, на экспертов-криминалистов и на стоящую поодаль машину «скорой помощи», покачал головой и отвел меня в сторонку. Я ощущала на себе провожающие нас взгляды. Все детективы знали, что на одном осмотре места преступления Дольф меня тащил чуть не за шиворот по лестнице. Я, когда сказала «хватал за грудки», нисколько не преувеличила. Бог один знает, что теперь рассказывают – может, что он дал мне по морде, чего не было, но то, что было, тоже было достаточно плохо. Настолько, что я могла бы подать в суд и выиграть.
Он наклонился ко мне и тихо сказал:
– Мне не по душе, что ты здесь.
– Ты меня сам позвал.
Господи, только еще ссоры с ним мне сегодня не хватало.
Он кивнул:
– Позвал, только мне надо знать, что у тебя нет здесь конфликта интересов.
Я наморщила лоб:
– Ты о чем? Какого конфликта интересов?
– Если это жертва вампиров, то это кто-то из ребят твоего бойфренда.
– Очень мило, что ты говоришь «если», но если ты про Жан-Клода, это могут быть совсем не его вампиры.
– А, да, у тебя сейчас два вампирских бойфренда, – произнес он мерзким голосом.
– Мы будем копаться в моем белье или раскапывать преступление?
Видно было, как он старается взять себя в руки. Кулаки сжаты у боков, глаза закрыты, дыхание глубокое. Наверное, его заставили пройти тренинг по подавлению гнева. Я смотрела, как он пользуется обретенным умением. Наконец он открыл глаза – ледяные глаза копа, – и сказал:
– Ты уже защищаешь вампиров.
– Я не сказала, что это не нападение вампиров. Я только сказала, что это могут быть не вампиры Жан-Клода. Только и всего.
– Но ты уже защищаешь своего бойфренда и его ребят. Ты даже еще не видела жертвы, но уже говоришь, что твой любовничек здесь ни при чем.
Я почувствовала, что у меня самой глаза леденеют.
– Я не говорю, что это не могут быть вампиры Жан-Клода. Я только сказала, что это маловероятно. Трудами Церкви Вечной Жизни в Сент-Луисе полно кровососов, которые не обязаны подчиняться Мастеру Города.
– Эти члены церкви еще больше пуритане, чем христиане правого крыла, – возразил он.
Я пожала плечами:
– С виду они все святоши, в этом ты прав. Как и почти все истинные верующие, но я не потому говорю, что это они, или какие-то чужаки, а не те вампиры, которых я лучше других знаю.
– А почему? – спросил он.
Единственное мое оправдание, что я сказала чистейшую правду, в том, что меня уже достало и утомило, что Дольф на меня катит бочку.
– Потому что, если это сделали вампиры Жан-Клода, они уже покойники. Либо он их сам передаст в руки закона, либо мне поручит это сделать, либо их просто убьют.
– Ты признаешь, что твой бойфренд – убийца?
Я глубоко вдохнула и медленно выдохнула.
– Знаешь, Дольф, это мне уже надоело. Да, я трахаюсь с вампирами, и прими это как факт.
– Не умею, – сказал он и отвернулся.
– Так научись, – ответила я. – Но перестань поливать собственным личным дерьмом все место преступления. Мы тут теряем время на споры, а я могла бы уже осматривать тело. Я хочу, чтобы этих типов поймали.
– Типов? Множественное число?
– Я видела только два укуса, но они чуть различаются. Тот, что на груди, поменьше, расстояние между клыками уже. Так что здесь двое как минимум, но я готова поставить месячное жалование, что больше.
– Почему?
– Потому что ее полностью обескровили. И вокруг следов крови почти нет. Два вампира не выпьют досуха тело взрослого человека, не заляпав все вокруг. Чтобы столько крови удержать в себе, пастей нужно больше.
– Может, ее убили где-то в другом месте.
Я сдвинула брови:
– Сейчас октябрь, она на улице на пятидюймовых пластиковых шпильках, в недорогом шерстяном пальто и больше почти ни в чем. – Я показала на здание у нас за спиной. – Мы на парковке стрип-клуба. Ну-ка подумаем: пятидюймовые шпильки, голая женщина... не признак ли это, что она здесь работает и вышла покурить?
Дольф сунул руку в карман и достал свой неразлучный блокнот.
– Опознана как Шарлин Морриси, двадцати двух лет, работает... работала стриптизершей. Да, она курила, но другой девушке сказала, что выйдет подышать.
– Значит, она вряд ли была знакома с этими вампирами.
– Почему так?
– Она вышла подышать, не с кем-то повидаться.
Он кивнул и сделал заметку в блокноте.
– Следов борьбы не обнаружено. Похоже, что она вышла подышать и просто пошла сюда с ними. С незнакомыми она бы не пошла.
– Если она была под ментальным контролем, пошла бы.
– Значит, один из вампиров – старый.
Дольф продолжал черкать в блокноте.
– Не обязательно старый, но мощный, а это обычно значит старый. – Я задумалась. – Кто-то с хорошими способностями контроля, в этом я уверена, и возраста... – я пожала плечами. – Пока еще не знаю.
Он все еще писал в блокноте.
– Так, а теперь могу я отодвинуть ящики и осмотреть тело, или сперва техники должны заняться своей работой?
– Я велел им тебя подождать, – ответил он, не отрываясь от своих записей.
Я посмотрела на него, пытаясь что-то прочесть по его лицу, но видела лишь деловую сосредоточенность. Это крупный шаг вперед, что он заставил техников ждать моего появления. И что он вообще меня позвал. До своего вынужденного отпуска он пытался не пускать меня на свои случаи. Шаг вперед, так почему же я все еще думаю, что Дольф позволяет личным эмоциям влиять на работу? Да потому, что если человек, которому ты доверяла, теряет твое доверие безоговорочно, то доверять ему снова ты уже не будешь. Во всяком случае, безоговорочно доверять.
Глава четвертая
Еще такой же набор укусов оказался на шее справа. Они были так похожи по размерам на первые, что я подумала о втором укусе того же вампира. Но линейки у меня с собой не было. И вообще ничего не было из моего снаряжения, я сегодня собиралась ехать на свадьбу, а не выезжать на труп.
Я спросила, есть ли тут у кого-нибудь чем померить радиус укусов. Один из техников предложил измерить их для меня. Я с радостью согласилась. У него с собой был кронциркуль – я раньше никогда им не пользовалась.
Измерения не врут – это был не тот же самый вампир. И на внутренней стороне бедер, и на запястьях – это был не тот вампир. Если считать укус на груди, всего выходило семь. Семь вампиров. Вполне хватит, чтобы высосать насухо взрослого человека и почти не оставить крови.
Как сообщил эксперт, признаков сексуального насилия не обнаружено. Приятно слышать. Я не стала объяснять, что сам по себе укус может иметь оргиастический эффект и для убийцы, и для жертвы. Не всегда, но зачастую, особенно если вампир хорошо умеет туманить сознание. Вампир с достаточной силой может заставить человека радоваться собственной смерти. Страшновато, но правда.
Осмотрев каждый дюйм тела убитой женщины так тщательно, что ее бледная плоть могла танцевать в моих снах в этих пластиковых туфлях, я повернулась к Дольфу.
– Рассказывай, – велел он.
Я знала, что ему нужно.
– Семь вампов. Один очень хорошо умеет подчинять разум, и жертва радуется тому, что с ней делают, или хотя бы не возражает. Иначе кто-нибудь услышал бы крики.
– Ты входила в клуб? – спросил он.
– Нет, а что?
– Там гремит музыка и полно народу.
– Так что ее бы не услышали, даже если бы она кричала?
Он кивнул. Я вздохнула:
– Следов борьбы нет. Еще посмотрят у нее под ногтями, но никаких признаков сопротивления. Жертва даже не понимала, что с ней происходит – по крайней мере, до тех пор, пока не стало слишком поздно.
– Это точно? Ты уверена?
Я задумалась на пару секунд.
– Нет, не уверена. Это мое наилучшее экспертное предположение, но, быть может, она вообще не из тех, кто умеет давать сдачи. Может, когда на нее налетели семеро вампиров, она просто сдалась. Не знаю. Что за человек была Шарлин Морисси? Могла она за себя постоять?
– Еще не знаю.
– Если да, то на нее воздействовали вампирскими приемами. Если нет, если она действительно была мямлей, то может быть и по-другому. Может быть, мы ищем шайку молодых вампиров. – Я покачала головой. – Но мне в это не верится. Я бы сказала, что хотя бы один из них, если не больше, стар и отлично знает свое дело.
– Они спрятали тело, – сказал он.
Я закончила его мысль:
– И выставили его на обозрение, чтобы его нашли.
Он кивнул:
– Мне это тоже покоя не дает. Если бы они всего лишь запахнули на ней пальто и не стали вытягивать волосы, сегодня бы ее не нашли.
– В клубе ее хватились бы, – сказала я. – Или она на сегодня закончила?
– Нет, не закончила, и ее бы хватились.
Я оглянулась на тело.
– Но нашли бы ее?
– Может быть, – ответил Дольф, – но не так быстро.
– Да, она еще свежа. Уже холодна на ощупь, но умерла недавно.
Он глянул в свои записи:
– Всего два часа как со сцены.
Я оглянулась, посмотрела на яркие галогеновые фонари. Спрятать здесь чего-нибудь негде, кроме как за мусорными ящиками.
– Там они ее и сделали, за ящиками? – спросила я.
– Или в машине, – сказал Дольф.
– Или в фургоне, – предположила я.
– Лучший друг серийного убийцы, – заметил Дольф.
Я на него посмотрела пристально, пытаясь что-нибудь прочесть в безразличных коповских глазах.
– Серийный убийца? Что ты хочешь сказать? Насколько я знаю, это первый случай.
– Ага, – кивнул он и стал отворачиваться.
Я его поймала за рукав – осторожно. С ним это надо было осторожно делать – он слишком многое мог воспринять как агрессию.
– Коп не скажет «серийный убийца» без крайней необходимости, Дольф. Во-первых, не захочет, чтобы это оказалось правдой. Во-вторых, чтобы репортеры не вцепились.
Он посмотрел на меня сверху вниз, и я выпустила его рукав.
– Здесь репортеров нет, Анита. Есть только убитая стриптизерша в Согете.
– Тогда зачем такие слова.
– Может, я экстрасенс.
– Дольф!
Он почти улыбнулся:
– Дурное предчувствие, только и всего. Это либо их первая жертва, либо первая жертва, которую мы нашли. Только жуть до чего аккуратно сделано для первого убийства.
– Кто-то хотел, чтобы мы ее нашли, Дольф, и нашли сегодня.
– Да, но кто? Убийца или убийцы? Или кто-то другой?
– Например? – спросила я.
– Посетитель, который не хотел, чтобы жена знала, где он был.
– И он распахнул на ней пальто и вытащил волосы, чтобы ее было лучше видно.
Дольф едва заметно кивнул.
– Не проходит, Дольф. Нормальный человек не мог бы трогать мертвое тело, да еще пальто распахивать и волосы расчесывать. Кроме того, тело было раскрыто так, чтобы было видно именно так, как мы его видели. Нормальный человек мог бы вытащить ее из-за ящиков – допускаю, но возиться с ней так не стал бы.
– Ты говоришь «нормальный человек», Анита. Будто не знаешь, что нормальных нет. Есть только жертвы и хищники.
С этими словами он отвернулся, будто не хотел, чтобы я видела, что у него на лице.
Я не мешала ему отвернуться – пусть побудет наедине с собой. И кроме того, мы с Дольфом пытаемся восстановить дружбу, а с друзьями, бывает, иногда нужно лезть в душу, а иногда убраться на фиг и не приставать.
Глава пятая
Возвращаться на прием я не хотела. Во-первых, никакой охоты веселиться. Во-вторых, я все равно не знала, как ответить на вопрос Арнет. В третьих, Мика вытянул из меня обещание с ним танцевать. Терпеть не могу это занятие и не думаю, что хорошо умею. В уединении нашего дома Мика, Натэниел и, черт его побери, Джейсон мне заявили, что я не права. Что я отлично танцую. Я не поверила. Думаю, это у меня с тех пор, как в старших классах меня пытались учить танцевать. Ну, в начале старшей школы какие у меня переживания не были ужасны? В аду, если ты действительно плохо вел себя на земле, тебе вечно будет четырнадцать, и ты вечно будешь торчать в школе, и никогда не вырвешься домой.
Так что я вернулась на прием, мечтая, что сошлюсь на усталость, и мы уедем, но знала заранее, что номер не пройдет. Мика вытащил из меня обещание с ним танцевать и заставил меня обещать танец и Натэниелу. Будь оно все проклято. Я редко даю обещания, потому что всегда держу слово, будь оно еще раз трижды проклято!
Толпа уже довольно сильно поредела. Осмотры мест преступления всегда съедают добрый кусок ночи. Но я знала, что мальчики еще останутся, потому что машина у меня. Натэниел сидел за столом, где я его оставила, но с ним был уже не Мика, а Джейсон. Они наклонились друг к другу, почти соприкасаясь головами. Короткие светлые волосы Джейсона казались желтыми на фоне рыжевато-каштановых волос Натэниела. Джейсон был в синей рубашке, лишь чуть-чуть синее его глаз. Костюм на нем был черный, и я знала, хоть он и сидел, что костюм сшит по мерке, итальянского, наверное, покроя. За костюм платил Жан-Клод, а он поклонник итальянских костюмов для своих служащих. Во всяком случае, когда не одевает их как звезд эксклюзивных порнофильмов. Для обычной свадьбы такой костюм подходил. Джейсон тоже работает в «Запретном плоде» стриптизером, а Жан-Клод – владелец клуба, но не эта работа позволяла Джейсону носить сшитые по мерке итальянские костюмы. Дело в том, что он у Жан-Клода pomme de sang. Жан-Клод как-то вскользь упомянул, что в моем отношении к Натэниелу нет достаточного уважения к его положению pomme de sang. Я тогда послала Мику и Натэниела по магазинам вместе с Джейсоном, и оплатила счета своих двоих мальчиков. Ужасно, но я не могла допустить, чтобы Жан-Клод со своими обращался лучше, чем я с моими. Ведь не могла же?
Вообще говоря, Мика не был у меня на содержании, но жалованье, которое платила ему Коалиция за Лучшее Взаимопонимание Между Ликантропами и Людьми, не покрыло бы сшитый на заказ костюм. А у меня денег на это хватило, и я заплатила.
У меня было еще время подумать, чего там затевают Джейсон и Натэниел, шепчась как заговорщики. А потом я даже не увидела, а скорее почувствовала Мику. Он стоял на дальней стороне зала, разговаривая с группой мужчин, в основном копов. Он встряхнул головой, засмеялся и направился через весь зал ко мне. Мне редко удавалось увидеть Мику на расстоянии – мы всегда были близки друг к другу, физически. Сейчас представилась возможность смотреть, как он идет ко мне, полюбоваться, как сидит на нем костюм, как он подчеркивает его широкие плечи, узкую талию, тугие бедра, выпуклость ляжек. Костюм сидел на нем как свободная перчатка. И, глядя, как он идет ко мне, я видела, что костюм стоил каждого заплаченного за него цента.
Музыка прекратилась раньше, чем он дошел до меня – какая-то песня, которую я не узнала. Секунду я тешила себя надеждой, что он сейчас сядет и выяснит, чем так увлеклись двое других. Но напрасной была надежда, потому что началась другая песня. Медленная. Я все равно не хотела танцевать, но когда Мика подошел совсем близко, я подумала, что повод коснуться его на публике – вещь неплохая.
Он улыбался, и я, несмотря на очки, знала, как играет эта улыбка в его глазах.
– Готова?
Я вздохнула и вытянула руки:
– Насколько это возможно.
– Давай сначала снимем куртку.
Я расстегнула молнию, но попросила:
– Давай ее оставим, я малость замерзла.
Его руки легли мне на талию:
– На улице холодает?
Я покачала головой:
– Не тот холод.
– А! – сказал он и отодвинул руки, которые скользили вверх у меня по спине под курткой.
Они вернулись на талию и ушли под фрак, так что теперь только тонкая ткань рубашки отделяла мою и его кожу.
От прикосновения я вздрогнула.
Он наклонился к моему уху, заканчивая долгое, медленное движение рук, соединившее наши тела.
– Я тебя согрею.
Руки его прижимали меня к изгибам и выпуклостям его тела, но не так тесно, чтобы мне стало неловко на публике. Близко, но не так, будто мы склеились. Хотя даже сейчас я ощущала выпуклость под тканью его штанов. Легчайшее касание, сообщившее мне, что не по одной только причине он не прижимает меня так тесно, как мог бы. Он был вежлив. Я, правда, не на сто процентов была уверена, что вежливость – его идея; быть может, он просто почувствовал, что мне неловко. Он всегда был со мной очень, очень заботлив. На самом деле он так точно делал именно то, что я хотела, что мне было нужно, что иногда я задумывалась: а знаю ли я его, или вижу только то, что он хочет, чтобы я видела?
– Ты хмуришься. Что-то случилось?
Он был так близко, что просто поворот головы позволил ему шептать прямо мне в ухо.
Что я могла сказать? Что я заподозрила его во лжи – не о чем-нибудь конкретном, но почти обо всем? Он был слишком совершенным. Слишком таким, каким я хотела, чтобы он был. Значит, это напускное, разве нет? Никто не бывает в точности таким, как ты хочешь. Каждый ведь тебя в чем-то да разочарует.
Он снова шепнул:
– Ты еще сильнее хмуришься. Что не так?
Я не знала, что сказать. И почему в этот вечер у меня бывало, что приходит дюжина ответов, и ничего нельзя сказать вслух? Я решила сказать полуправду – все же это лучше, чем ложь.
– Я все думаю, когда же ты все испортишь.
Он отодвинулся, чтобы яснее меня видеть, не скрывая недоумения.
– Что же я такого сделал?
Я покачала головой:
– В том-то и беда. Ты ничего, ни в каком смысле, не сделал неправильного.
Глядя на него, я хотела видеть его глаза. В конце концов я подняла руку и сдвинула его очки, чтобы мелькнули эти шартрезовые глаза. Но, конечно, это была ошибка, потому что я утонула в этих изумрудах, поразившись очередной раз, насколько они сегодня зеленые. Я мотнула головой:
– Черт с ним!
– Так что же не так? – шепнул он.
– Ничего, и это и есть не так.
Даже для меня это прозвучало бессмыслицей, но все равно было правдой. Так я чувствовала.
Он улыбнулся мне отчасти озадаченно, отчасти иронически, отчасти самоосудительно, и отчасти еще как-то. Ничего счастливого в этой улыбке не было. Иногда он прибегал к этой улыбке, и я все еще не понимала ее, но знала, что он использует ее все реже и реже, и только тогда, когда я бываю глупой. И хотя я знала, что веду себя глупо, но ничего не могла поделать. Он был слишком совершенен, и я не могла в этом не копаться. Слишком хорошо складывались наши отношения, и я не могла не пытаться узнать, могу ли я поломать их. Не поломать, на самом деле, просто проверить, насколько их можно согнуть. Должна была их испытать, потому что что толку в том, чего нельзя испытать? Да нет, черт, не так. На самом деле, если бы я дала себе волю, я была бы с Микой счастлива, и это начинало меня доставать.
Я склонила голову ему на грудь.
– Извини, Мика. Я просто устала и ворчу.
Он отвел меня чуть в сторону с танцпола, хотя мы и не танцевали.
– В чем дело?
Я пыталась объяснить ему, в чем дело. Я за что-то на нем пытаюсь отыграться, но за что? И тут до меня дошло – частично.
– Я совершенно спокойно смотрела на убитую женщину. И ничего не чувствовала.
– Тебе надо отстраняться от собственных эмоций, иначе ты не сможешь работать.
Я кивнула:
– Да, но когда-то это требовало от меня усилий. А теперь нет.
Он посмотрел на меня, наморщив лоб, глаза его внимательно глядели поверх чуть сдвинутых очков.
– И это тебя беспокоит. Почему?
– Только социопаты и психи могут смотреть на погибших насильственной смертью и ничего не чувствовать.
Он прижал меня к себе – внезапно, сильно, но тщательно прижимался не всем телом. Так обнимают друга в беде. Может быть, чуть сильнее, чуть интимнее, но не намного. Он всегда будто знал, что именно мне надо, и когда оно мне надо. Раз мы не влюблены, то как он это делает? Черт побери, у меня бывала любовь с мужчинами, которые и близко так не понимали, что мне нужно.
– Ты не социопат, Анита. Ты просто отрезала часть своего существа, чтобы делать свою работу. Ты однажды сказала – это цена, которую ты платишь.
Я охватила его руками, прижалась крепко, уперлась лбом в изгиб его шеи, потерлась лицом о невероятную гладкость кожи.
– Я пытаюсь больше ничего от себя не потерять, но вроде бы уже не могу остановиться. Я сегодня ничего не ощущала – кроме вины за то, что ничего не ощущаю. Разве это не ненормально?
Он продолжал меня обнимать:
– Ненормально только если ты считаешь это ненормальным, Анита.
Эти слова заставили меня отодвинуться, чтобы заглянуть ему в лицо.
– Что это значит?
Он нежно тронул мое лицо:
– Это значит, что раз ты живешь и можешь делать свою работу, то все окей.
Я сдвинула брови, потом рассмеялась, снова нахмурилась.
– Не уверена, что любой психотерапевт с тобой согласится.
– Я одно знаю: с тех пор, как я тебя встретил, мне стало надежно, счастливо и лучше, чем было многие годы.
– Надежно, ты говоришь. Забавно. Я думаю, так бы и Натэниел сказал: сперва надежно, потом уже счастливо.
– Пусть я твой Нимир-Радж и сам доминант, но я, Анита, много лет провел во власти Химеры. Вот он был и псих, и социопат. Я видел настоящего психа и социопата, Анита, и ты близко ни на то, ни на другое не похожа. – При этих словах он улыбнулся и чуть дернул головой – старый жест, от которого он почти избавился. На миг он повернулся в профиль, и поскольку настроение у меня было сегодня пытливое, я задала вопрос, который уже много недель вертела в голове.
Я провела пальцем по его переносице.
– Когда мы с тобой впервые встретились, у тебя нос выглядел так, будто он серьезно сломан. Я предположила, что это случилось тогда, когда ты был человеком, но ведь сейчас он выпрямляется?
– Да, – ответил он, довольно тихо.
Улыбки уже не было, даже смущенной. Лицо его замкнулось. Я начала понимать, что так он выглядит, когда печален. Я видела Химеру, я, черт побери, его убила. Таких психов я в жизни встречала мало. И это при том, что в моем списке имеются самодовольные кандидаты в боги и мастера вампиров возрастом в несколько тысячелетий, не говоря уже про оборотней, которые были сексуальными садистами и сексуальными хищниками в самом прямом смысле этого слова. И то, что Химера попал в первые строчки этого списка психованных гадов, кое-что говорит о том, каким он был. Не могла я себе представить, каково это – быть в его власти достаточно долго. Мне и несколько часов не очень понравились. Мика и его пард были во власти Химеры много лет. Я избегала этой темы, потому что для них она была весьма болезненной, особенно для Мики. Но сегодня, по очень многим причинам, мне надо было знать. Надо было – почти – причинить ему какую-то боль. Мерзко, но правда.