Он появился из прозрачной черноты стеклянной двери административного корпуса и быстрым шагом направился ко мне. Снял замусоленную марлю респиратора, смачно сплюнул на бетонные плиты площади возле бюста Ленина.
Ты – Самойлов? ‑ Спросил он,
«Я!»
‑Сколько людей?
‑115.
‑Идем быстрее вовнутрь, нечего попусту «радики» ловить!
Я дал команду и под неодобрительным взглядом какого‑то полковника, моя партизанская команда, ломая общий строй «25 бригады», направилась к пролому в заборе станции прямо через площадь, сокращая дорогу к первому энергоблоку.
‑Шире шаг! –Это больше для часового с автоматом, который вдруг замаячил справа от пыльной тропинки, откровенно намереваясь помешать такому явному и наглому нарушению границы поста. ("Вчера Вас здесь не стояло" ‑ промелькнула в голове старая одесская шутка). Толпа бойцов, запинаясь и семеня на бетонных осколках сломанного ИМРом забора (широкие следы лихих маневров тяжелой машины еще явственно угадывались на бордюре, а затем и на земле газона), матерно ускорилась к огромному проёму транспортного коридора первой очереди станции. Я приветливо помахал рукой узкоглазому "ВВэшнику" в форме, которая оптимистично топорщилась складками неношенности, мол, чего уж там, свои люди, не беспокойся. Киргиз срочной службы приостановился, вздохнул, и придерживая левой рукой новый, без потёртостей АК‑74 снизу за приклад, побрел обратно к комфортному новому стулу с мягким сидением, стоявшему в тени эстакады.
Перед распахнутыми створками железных ворот, через которые на станцию в железнодорожных вагонах завозят топливо, я попросил Сашку и Володю построить эту полувоенную орду партизан вдоль рельсов, чтобы проверить «наличие их полного присутствия» и войти под своды станции как подобает в первом приближении воинскому подразделению, выполняющему Специальное Правительственное Задание по ликвидации аварии на Чернобыльской АЭС.
Старшому от станции мой военный запал не понравился и он попытался возразить, но я объяснил, что уже имею печальный опыт поиска отставшей пятерки орлов, среди сутолоки тысяч ликвидаторов в этом, имеющем циклопические размеры, здании...
Это случилось два дня тому. Я должен был, отвезти на станцию чуть больше 60 человек, для дезактивации воздухозаборников приточной вентиляции первого и второго энергоблоков. В помощь мне дали еще одного лейтенанта, у которого это был первый выезд в зону. На станции мы разделили личный состав пополам, я повел своих доделывать вчерашнюю работу в машинном зале. А старший от станции повел чернобыльского дебютанта на крышу второго реактора, предварительно объяснив мне, как их найти. Я расставил людей по местам, и объяснив им сущность обращения с ведрами, вениками и тряпками в условиях радиоактивного заражения, затем поднялся на отметку 61, где должен был командовать мой помощник. К своему удивлению я его там не обнаружил. Его люди работали сами, причем безо всякого начальственного надзора. Работали на совесть, с азартом и бесшабашностью русского человека в условиях смертельной опасности! Они сами организовали учет доз облучения, и смену состава для недопущения переоблучения (разрешали (!!!) привозить из зоны не более 2 рентген). После поголовного пересчета обнаружилось, что не хватает еще 5 человек, о судьбе которых никто ничего не мог мне внятно сообщить. Единственно я выяснил, что они из батальона спецобработки, прибыли в Ораное только вчера, они из одного села и держатся, как овцы, всегда вместе. «Где он!», имея в виду офицера, в ярости возопил я. Мне объяснили, что от избытка нахлынувших новых художественных впечатлений окружающей действительности тонкая душевная организация этого «офицуцера» потребовала немедленного смыва радиоактивной пыли, чему он, бросив людей, и предался в АБК‑2. Я кинулся на поиски…
Не нужно быть Сократом или Соловьёвым, чтобы понять, какой опасности подвергались люди первый раз попавшие на станцию, слабо ориентирующиеся в бесчисленных бетонных коридорах и застекленных эстакадах. Тем более, что без всякого труда, не выходя на улицу, можно попасть от стеклянных дверей центральной проходной прямо на развал аварийного блока! Мне стало не по себе от таких перспектив, тем более, что старшим команды был я и нес полную ответственность за жизнь и здоровье этих людей. Бог с ним, с лейтенантом, плевать! Он офицер, и может поступать как подсказывает ему человеческая совесть, но безответные рядовые! Их нужно найти немедленно.
Если учесть, что для усложнения опознавания большинство встречных почему‑то надели на лица защитные маски не только всех систем, которые состояли на вооружении всех заинтересованных в аварии ведомств СССР, но и экспериментальные экспортные образцы, то задача обнаружения была явно нетривиальной. Меня отчасти тогда утешало только то обстоятельство, что я всё равно не знал разыскиваемых в лицо.
Я обнаружил их в транспортном коридоре без респираторов, сидящими на черных, плотного пластика мешках с мусором, который стаскивали со всего здания на площадку поворотного круга внутренней железной дороги первого реактора. Пятерка нервно курила, растерянно наблюдая за окружающей суетой. Их потерянный вид со всей очевидностью сказал мне: «Эврика! Нашел!». Я решительным шагом направился к ним. Они, рассмотрев нарисованные синей шариковой ручкой лейтенантские звезды на матерчатых погонах моего ОКЗК, встали. «Ваши фамилии? Кто старший? Почему здесь?». На такой поток вопросов, послышался сбивчивый, хриплый хор ответов 40 ‑ летних отцов семейств, которые больше привыкли к сохе, чем к четкому стилю общения со старшими по воинскому званию. Некоторые из названых фамилий совпал с моим списком (правда мою фамилию они в этой викторине не угадали). Я включил прибор. 5 рентген в час весело сверкал один из мешков. «Давно сидите?»‑ спросил я. «20 минут» ‑ радостно сообщил мне самый смелый. «0,3час х 5р/час=1,5р. (не путать с рублями!) разовой дозы облучения. Осталось 2 р.‑1,5 р. = 0,5 р до дневной нормы.)», быстро решил я уравнения прокурорской радиационной безопасности. Не бойцы, но еще сегодня все равно Родине послужат!
Мы поднялись по внутренней лестнице на второй этаж и по эстакаде направились в административный корпус и обмыв сапоги в железном корыте, спустились в «бункер». В лицо ударило спертой духотой казармы. На длинных двухэтажных нарах, стоящих вдоль левой стены коридора атомного бомбоубежища, лежала отдыхающая смена дежуривших на станции бригад. Откровенно говоря, отдыхом здесь и не пахло, а очень сильно пахло убийственной смесью запаха ношеных портянок и сотен потеющих мужских тел! Лучше уж работать на относительно свежем (через респиратор) радиоактивном воздухе, чем так «отдыхать». Но народ с остервенелым упорством пользовался заслуженными часами перерыва между сменами работы в штреке под 4 блоком, в прачечной и т.д.
Я зашел в, заставленную ящиками с напитками, комнату дежурного по АЭС офицера, бодро и громко поздоровался и пока присутствующие в комнате капитан и лейтенант с интересом рассматривали меня, я со словами: «Где тут моя вчерашняя газировка?» открыл дверцу холодильника и взял с полки, заставленной различными газированными напитками, бутылку миргородской воды. Бутылка сразу покрылась холодными каплями в духоте помещения. Этому фокусу я научился у Шурки, который однажды был дежурным по станции.
Дежурные назначалось на сутки из самых разных частей и люди не могли знать, кто и что оставлял в холодильнике вчера!
Не давая опомниться хозяевам комнаты, я обратился к капитану с просьбой выделить мне 7 ящиков с напитками. Опешив от таких аппетитов, капитан начал торговаться со мной. Сошлись на 1 ящике «Фестиваля», одном «Лимонада» и двумя минералки. Капитан записал меня в журнал расхода, где я и расписался. Поставив в холодильник пару бутылок на завтра, я вызвал из коридора пятерку вновь обретенных бойцов. Забрав ящики, мы выбрались из подвала и двинулись обратным путем в машинный зал первой очереди, поить виртуозов веника, тряпки и пластикового мешка ‑ Героев Чернобыля.
Но это было позавчера, а сегодня со мной Шурка – мой однокашник по университетским годам, с которым немало было выпито, спето, обговорено и Володя, тоже выпускник нашего университета, комсорг нашего батальона. День обещал быть удачным.
Глава 8. Три самолета
БОРТ №…
Война началась неожиданно. Еще утром мы купались в море, а уже после обеда по Гудауте разъезжали "жигуленки" без номеров с небритыми боевиками. Примерно раз в час мимо нашего двора проезжало две ‑ три таких машины набитые абхазцами к воротам воинской части. "Абреки" перелезали через ворота и кидались в казарму, где думали найти оружие. Слышался отборный русский мат с сильным кавказским акцентом. К этому времени уже в больницу отвезли Володю – прапорщика, которому рукоятью пистолета пробили голову за то, что в открытой им оружейке было пусто, а "защитники" Абхазии требовали указать место, где оружие зарыто! Но в этой части служили одни связисты и оружия там не было с 1989 года – года первого грузино – абхазского противостояния. Машины угнала самая первая партия мародеров. Остальные довольствовались разграблением оставшегося имущества. Тащили все: от противогаза до взрывпакета…
По улицам бегали 10‑12 летние подростки и кричали, что у ракетчиков, возле вокзала на складе, еще есть гранаты в ящиках, а какой‑то Батал успел стащить автомат и пару рожков с патронами.
Союз разваливался на глазах, еще полгода назад создание СНГ я воспринимал, как славянскую альтернативу аморфному СССР, но как я ошибся...
Теперь наглядно увидел, что надо, банально, спасать свою семью и себя любыми способами. Это не моя война.
Вечером, как всегда, смотрим "Время", чтобы услышать что‑то обнадеживающее, а мимо окон летают трассеры...
Ранним утром 15 августа мы видели, как по морю медленно тащили баржи с грузинскими танками в сторону Гагры. К обеду их залпы были слышны со стороны Мюссеры. Эта канонада присоединилась к уже привычному грохоту со стороны Эшеры.
Все. Окружение. Как вывезти семью? Единственная возможность – Бамборский военный аэродром и санаторий ПВО в Гудауте. Пока люди из санатория плавали в море, я чувствовал себя в относительной безопасности, но 15 августа после обеда все изменилось. На аэродром стали один за другим садиться "Ил‑76", а санаторский пляж опустел...
Бежим с тестем в санаторий. Находим измученного директора. Подполковник, с опухшими от бессонницы глазами, уже организует эвакуацию последней партии отдыхающих. С огромным трудом уговариваем его включить и мою семью в этот список. Нам коротко внушили, что если через 15 минут нас не будет на перекрестке ул."Дружба" и ул."Тарнава" чтобы перехватить на перекрестке автобус то... Бегу первый.
За этот 3х минутный кросс в шлепанцах я преодолел рекордную дистанцию от санатория до дома.
В минуту объясняю ситуацию жене. Молча, запихивает шмотки по сумкам. Через 3 минуты мы уже готовы. Запыхавшийся тесть заводит свою "четверку". Едем в сторону Бамборы.
На перекрестке пересаживаемся в автобус, вскоре проезжаем сквозь молчаливую толпу, желающих спастись возле шлагбаума территории авиабазы...
Садится очередной "Ил‑76". По аппарелям съезжают танки. Долго стоим просто на бетонных плитах военного аэродрома возле огромного самолета, ожидая посадки. Над головами очень низко, с грохотом, раз за разом, пролетает пара "Мигов" прикрытия...
Наконец нас приглашают на посадку. Около 200 человек поднимается во внутрь абсолютно пустого корпуса самолета, люди садятся на корточки на площади двух волейбольных полей. Совсем некстати начинает плакать наша пятилетняя дочка. Жена очень грубо (наверное единственный раз в жизни) крикнула ей "Спи!" К моему удивлению ребенок моментально, тут же уснул и не открывал глаз, пока мы не приземлились в Крымске. Жене, как Матери с Ребенком выделили сидячее место на запасных шасси, а я, на корточках, как‑то устраиваюсь рядом.
Перед взлетом один из пилотов подает клочок бумаги и шариковую ручку, чтобы каждый записал себя и своих близких на этот рейс НАДЕЖДЫ, чтобы можно было узнать, сколько погибло, если собьют...
А ведь всего год назад мы улетали совсем по‑другому...
САМОЛЕТ СЧАСТЬЯ
Я стою на волнорезе. В руках удочка. Время к заходу... Море, как зеркало, а оранжевый воздух уже веет прохладой. И неважно, что я не рыбак, удочка с куском мидии на крючке – отличная наживка для морского окуня. Эта рыба на сковородке ‑ самый изысканный деликатес. Неожиданно ощущаю на сгибе моих мизинцев на ногах легкую щекотку – маленькие крабики пытаются отщипнуть от меня кусочки моего тела. Их несколько десятков, размером с копейку возле каждой ноги, я боюсь пошевелиться, чтобы их не спугнуть. Лениво наползает на волнорез очередная, очень пологая волна, вдруг, совсем рядом, из моря вылетает полуметровая рыба, делает кульбит и громко шлепается об зеркало моря, за ней вторая, третья... "Лобаны играют"‑ тихо мне говорит тесть. Солнце почти коснулось недвижимой глади моря.
Время остановилось, а я, вдруг, физически ощутил СЧАСТЬЕ.
Несколько пойманных карасей, зажаренных тещей – наш прощальный ужин, завтра мы улетаем в Харьков...
Рейс задержали на несколько часов, вылетаем на заходе солнца. Мое раздражение быстро улетучивается от раскрывшейся перспективы. Самолет рейса 7421 набирает высоту синхронно с заходом солнца. Его изумрудово зеленый луч бил прямо в мой иллюминатор. Говорят, что это к счастью, увидеть это явление. Спиральный подъем поочередно открывает для меня или кремово‑ коричневые вершины Кавказа, или фиолетовое Черное море. Солнце село, горы исчезли, а море и побережье неожиданно засверкали яркими огнями кораблей и санаториев. У меня волосы дыбом встали от такой красоты. Я был опять счастлив. Все еще живы и здоровы. Неожиданно вспомнил другой полет...
БОРТ ВОЗВРАЩЕНИЯ
21 июня, наконец, пришел транспорт с солдатами, и хотя уже около недели, как я сдал свой взвод моему сменщику, все мои просьбы к начальнику штаба отпустить меня не принимались во внимание. Опытных офицеров не хватало, и я даже пару раз съездил со своим сменщиком на станцию, чтобы показать ему, как надо работать старшим команды дезактивации. Дико болела голова, мучили приступы удушливого кашля по утрам и вечерам. А "Чернобыль" ни как не хотел меня отпускать. А тут еще эта изнуряющая духота, я ждал дождя, как спасения. Но к тучам подлетали самолеты, и они превращались в легкие облачка.
Долго бегаю с оформлением документов. В штабе бригады неожиданно узнаю, что меня назначили старшим по вывозу бойцов. Вечерело, когда вдруг хлынул дождь. Такой долгожданный и совсем мне не нужный теперь ливень.
Все документы оформлены, лагерь спит под дождем. Направляюсь к палатке, в которой прожил 36 дней, открываю полог и тихонько зову в темноту "Мужики! Мужики, до свиданья!" В ответ слышу только тихое сопение спящих друзей. По себе зная, как драгоценно для офицера это недолгое время его спокойного сна, как можно тише отхожу. Не попрощался...
Садимся в машины. Привычно проверяю "наличие присутствия" бойцов и сажусь в кабину ГАЗ‑66. Как ни банально, выдаю гагаринское: "Поехали!"...
В Белой Церкви получаю свои цивильные вещи, и нас грузовиком везут на военный аэродром. На взлетной полосе стоит "АН‑12" со следами сажи от двигателей на бортах. Бортмеханик озабоченно осматривает один из двигателей и во всеуслышание спрашивает у командира, выглянувшего из оконца: "Долетим?" После утвердительного кивка все садимся в самолет. Транспортник не приспособлен к перевозке пассажиров, но как‑то устраиваемся, летим...
Нас выбросили посреди летного поля в Чугуеве. Мы прыгали прямо на бетон из транспортного люка в корме самолета. Самолет тут же развернулся и улетел, "развозя", как последняя маршрутка, наших товарищей в Донецк, а затем в Днепропетровск...
Осторожно отворяю дверь своей квартиры (признак ‑ если не закрыто на ключ, то дома кто‑то есть). Неслышно открываю дверь в нашу комнату.
Сидит на полу, сортирует какие‑то вещи из шкафа, живот уже заметно округлился, на меня испуганный взгляд больших карих и таких любимых глаз. Вскакивает, кидается ко мне, роняя на пол вещи. Обнимаю мягкое тело, жадно вдыхая ежевичный запах ее волос.
Я – дома. Я ‑ вернулся. Все у нас впереди.