Федя и Оля замигали, а Борис изумился вслух:
– Как это – почти?
Но тут в прихожей послышались голоса.
– Папа и мама пришли!
Нилкин папа Феде понравился. Он был похож на Чехова, только не в пенсне, а в модных больших очках. Разговаривал он тихо, со спокойной такой усмешкой… А Нилкина мама не понравилась. Она была молодая, красивая, но Феде показалось, что красота эта для нее – главная задача. Он ощутил ту же настороженность и досаду, как при Ксении, когда та перед зеркалом по часу умащивала и штукатурила себя косметикой.
Хотя что можно сказать о людях с первого взгляда…
– Здравствуйте, леди и джентльмены, – улыбнулся Нилкин отец в ответ на нестройное приветствие.
– Здравствуйте, ребятки, – одарила их улыбкой и Нилкина мама. Впрочем, весьма короткой.
– Роза, а ты боялась, что наш сын попал в подозрительную компанию. Смотри, какие интеллигентные молодые люди.
– В отличие от нашего беспризорника… Ребята, хотя бы вы на него повлияли! Ходит как одесская шпана: рубаха мятая, на коленях скоро дыры будут. Я от него эти штаны прячу, прячу, так нет же – опять откопает и жарится в них…
– Ну, все! – заявил Нилка. – Все, все, все. Хватит об одном и том же. Мы пошли проявлять пленку! Я приду вечером!
– Ты хотя бы пообедал?
– Да. Да. Да…
– Честно говоришь?
– С'совершенно честно, – с чистой душой отозвался Нилка. Потому что в самом деле обедал. Вчера или позавчера.
На улице Нилка сказал:
– Каждый раз такие с'семейные с'сцены…
– А чего ты, в самом деле, в этих штанах маешься? – заметила Оля. – Тридцать градусов в тени…
– Я жаропрочный… – буркнул Нилка.
Федя не удержался, подцепил его:
– У Нилки это возрастное: хочется солиднее выглядеть… Мой Степка такой же, все мечтает о взрослой внешности. Потом это проходит. У меня к десяти годам прошло, у тебя, Нил, тоже скоро кончится…
– Ничего у меня не кончится, – набычился он еще сильнее. – Вы же не знаете… Думаете, приятно, когда клеймо?
– Как это? – сказал Борис.
– А вот так… – Нилка остановился и решительно задрал правую штанину. На ноге, пониже коленки, сидела стайка черных родинок, напоминающих какое-то созвездие.
Все поглядели на родинки, потом друг на друга.
– Ну и что? – Оля пожала плечами. – Мало ли у кого какие веснушки! Обыкновенная пигментация кожи…
– А это, что ли, тоже обыкновенная? – Нилка ткнул в родинку, которая сидела в центре белого, ровного, как копейка, кружка. Словно кто-то взял циркуль и радиусом в полсантиметра провел вокруг этой точки границу, запретив переступать черту малейшему загару.
– Ну и что… – опять сказала Оля.
Нилка горько объяснил:
– Это вовсе не "ну и что", когда все смотрят и хихикают. В лагере дразнили "Канцелярской кнопкой". Я даже вынужден был попросить папу забрать меня оттуда…
– Ты поэтому и бинт носил? – сочувственно спросил Федя, вспомнив первую встречу.
– Да… Но бинт сейчас дефицит. Да и не будешь ведь все лето с повязкой ходить, это тоже бросается в глаза.
– Можно гольфы надевать, – посоветовала Оля. – Если тонкие, но не жарко…
– Мама не дает, нечего, говорит, зря трепать. Носочно-чулочные изделия по талонам, по две пары на квартал…
Оля деловито сказала:
– Бинт мы тебе найдем. Не могу же я снимать, как ты летишь в таких штанах. Они сольются с темным фоном, и останется от тебя половинка, выше пояса.
– Ничего не понимаю, – капризно сказал Нилка.
– Ты думаешь, как полеты в кино делают? Сперва человек, который будто летит, – он на черном фоне. А потом на ту же пленку снимают места, над которыми он пролетает…
– А! Комбинированная съемка!
– А ты думал, тебя будут с колокольни бросать? – засмеялся Федя.
А Борис вдруг вспомнил:
– Стоп! Нил, ты тогда сказал: "Я почти не научился летать". Как это – почти? А чуть-чуть, что ли, умеешь?
– Чуть-чуть умею, – совсем обыкновенно сообщил Нилка.
– Ну, Нил… – сказал Федя.
– То есть не летать. Но я, если прыгаю откуда-нибудь, могу приземлиться гораздо медленнее, чем по законам природы. Я это в себе год назад открыл…
– Ох и фантазер, – сказала Оля.
– Я понимаю, что вы не верите. Но я покажу. Только для этого надо с'сосредоточиться…
Когда пришли к Оле во двор, она велела мальчишкам идти в гараж и заправлять в бачок отснятую пленку.
– А я зайду на кухню, бутерброды с колбасой вам сделаю, а то ноги протянете.
– Ты изведешь на нас месячный колбасный паек, и тебе влетит от мамы, – забеспокоился Борис.
– Это вам пусть влетает от ваших мам. А у нас равноправие…
В гараже затворили ворота, выключили свет, и Федя зарядил пленку. А когда снова включили лампу, оказалось, что Нилка сидит на шкафу. Шкаф стоял поперек помещения и частично перегораживал его. Гараж был узкий, но высокий, и Нилка под потолком помещался свободно.
– Вот глядите! Сейчас я спланирую…
– Куда ты, балда! – перепугался Федя. – Побьешь все! – На полу стояли банки с растворами.
– Ну, тогда на ту сторону… – Он перекинул ноги, толкнулся и ухнул вниз, пропал за шкафом.
В тот же миг Федя и Борис ждали стука об пол. Но стук этот раздался лишь через секунду после ожидаемого мгновения. Словно что-то и в самом деле задержало Нилку в падении.
Правда задержало? Странно… Федю даже холодком кольнуло. Он глянул на Бориса. Тот скреб затылок. Нилка с довольным лицом выбрался из-за шкафа:
– Ну?
– Ты, наверное, там штанами зацепился, – сказал Борис, чтобы приглушить свое недоумение.
– Или спарашютировал ими, – добавил Федя. Когда что-то непонятно, остается острить.
– Ну вас. Чего опять к моим штанам привязались…
– Потому что за тебя страдаем, как ты на себе этот инкубатор таскаешь, – сказал Федя. – Это же для здоровья вредно, когда перегрев паховой области. Знаешь, что там находится?
– Знаю, – без удивления откликнулся Нилка. – Железы внутренней секретности…
– Ох ты, чудо заморское! Не секретности, а секреции.
– Какая разница!
– И вот если их в детстве перегревать постоянно, знаешь, чем это кончится?
– Чем?
– Когда вырастешь, у тебя детей не будет.
Нилка озабоченно возвел брови:
– Что-то я о таком не слышал…
– Господи, а где ты мог слышать? Я-то услыхал в Степкином садике, там врач собрала родителей и лекцию им читала про это. Ну а я вместо матери всегда за ним прихожу, врач и говорит: пусть мальчик послушает, ему полезно… А ты ведь на такие лекции не ходишь…
– Зато я читал с'специальную литературу о половом воспитании, – спокойно сообщил Нилка.
Федя и Борис даже рты приоткрыли. Федя сказал:
– Любопытство прорезалось?
– Нет! Мне нужно было узнать, может ли кто-нибудь в человеческий зародыш внести чужую программу, со стороны.
Федя с Борисом так и сели. Потом Борька спросил:
– Какую же ты программу хочешь в зародыш внести?
– Да не я! – Нилка засопел и решил: – Хорошо, я вам скажу. То пятнышко на ноге… Я с'совершенно уверен, что это звездная метка… Инопланетяне вложили в меня какую-то свою программу, а метку сделали, чтобы потом отыскать меня… Я поэтому ее и прячу…
– Ну, Нил… – ошалело выдохнул Борис.
А Федя с не меньшим изумлением спросил:
– Что за программа-то?
– Если бы я знал! Может, для задания какого-нибудь. Или для опыта… Я ведь даже не знаю, добрые эти инопланетяне или злые. И чем все это кончится…
– Нилка, у тебя фантазии на целый Союз писателей, – сказал Федя.
Борис же поинтересовался:
– А ты в себе что-нибудь чувствуешь? Ну, такое, звездное?..
– Иногда… Вот, летаю маленько… А один раз бумажного голубя со стола взглядом сдвинул!
– Это телекинез называется, – разъяснил Федя. – Сейчас у людей тут и там необычные свойства проявляются! Экстрасенсы всякие, чтение мыслей, магнитные качества. Что ты, Нилка, разве это обязательно звездная программа?
– Но знака-то такого ни у кого нет! Он как созвездие… Наверно, это так выглядит наше Солнце среди других звезд, если смотреть с их планеты… Я даже на "бэкашке" хотел рассчитать, где она находится, но тут надо астрономию знать…
Нилка сел на край дощатого стола и пригорюнился. Феде стало жаль его: по правде ведь верит в свою звездную заклейменность… Он хотел сказать Нилке что-то утешительное, но тут появилась Оля с бутербродами на тарелке:
– Лопайте… А проявитель залили?
– Нет еще. Тут Нилка нам свой полет показывал, – сообщил Борис. – Знаешь, немножко получается… Нил, покажи!
– Сразу второй раз это не выйдет… – Нилка, довольный, что признали его талант, потянулся за бутербродом, прыгнул со стола. – Надо подходящего момента дождаться.
– Ну, дождись, – разрешила Оля. – Потом вместе полетаем. – Она решила, что ее разыгрывают. А Нилка обиделся. Не так, как раньше, – надуется и вмиг оттает, – а всерьез: влажно заблестели глаза. Он положил на доски бутерброд.
– Чего вы сегодня… такие… Дразнитесь и дразнитесь… Я думал, что хоть вы-то никогда дразниться не будете. Я вам все рассказываю, а вы…
Стыдливое молчание наполнило гараж. Потом Борис осторожно проговорил:
– Нил, да ты что… Мы же не дразним тебя, а шутим. Потому что… ну, друзья же всегда шутят. Вот если бы мы с Федором друг на друга за все шутки обижались, что бы тогда было?.. Среди своих какие могут быть обиды!
Нилка помигал, глянул на всех по очереди. Потупился:
– А я, что ли… совсем уже свой?
– А как же! – быстро сказала Оля.
Нилкины губы шевельнулись в намеке на улыбку. Он затеребил на оранжевой рубашке значок с Карлсоном.
Федя задавил в себе неловкость и сказал:
– Если ты обидишься до конца и уйдешь, у нас же все развалится…
– Кино? – шепотом спросил Нилка.
Борис жалобно возмутился:
– Да при чем тут кино? Все! По закону табурета!
– Какого… табурета? – Нилка опять замигал мокрыми глазами.
– Очень просто! Если у табурета одну из четырех ножек отломать, какой от него прок?
Нилка нерешительно возразил:
– Бывают ведь и с тремя ножками табуреты…
– Так это они с самого начала трехногие! – воскликнул Федя. – А если четырехногий с отломанной ногой, разве на таком усидишь!
– На специальном трехногом тоже плохо! – вмешалась Оля. – Ох, мальчишки, я, как нарочно, вчера об этом прочитала! Стихи!
– Где?! – мигом отозвался Борис.
– У Анны Ивановны. Я к ней утром забегала… У нее старые журналы есть, детские. Еще до революции печатались, с "ятями". И в одном там юмор, называется "Мистер Брет"…
– Ну-ка, рассказывай, – велел Федя.
– Ну… там так. Картинки, и под каждой – строчки…
Мистер Брет
Надел берет
И залез на табурет…
Потом не помню, но, в общем, он решил вытереть пыль с люстры и полетел с табурета. За люстру схватился. А дальше:
Прибежали сын и дочь,
Чтобы мистеру помочь.
Он кричит: "Подставьте стул!
Что такое?.. Караул!!"
Сын и дочь дрожат в углу,
Папа с люстрой – на полу…
И вывод у этой истории:
Никогда не стойте, дети,
На трехногом табурете!
Федя засмеялся. Борис сказал:
– Вот. Ясно тебе, Нил?
– Да! – стремительно повеселел Нилка. – Только неясно, зачем он висел-то? Если перед этим стоял на табурете – высота, значит, маленькая…
– Ну, это же так, для смеха… – объяснила Оля. – И вообще, это начало века. Юмор тогда наивный был…
– А про берет – просто для рифмы, – придирчиво заметил Нилка. – Зачем его надевать-то?
– Может, для техники безопасности, – возразил Борис.
– Мистер Брет надел берет! – с удовольствием продекламировал Нилка. Ухватил бутерброд, куснул и прыжком сел на стол. И… с грохотом сбил бачок с заправленной пленкой.
– Мама! – в настоящей панике завопила Оля. Потому что вся сегодняшняя съемка насмарку, да и сам бачок хрупкий!
Но… бывает же в жизни везение! Крышка не отскочила, и сам бачок не раскололся, хотя грохнулся о цементный пол со всего маху… Когда осмотрели, ощупали, Федя сказал с облегчением:
– Ура… А пленку все-таки надо перемотать. Наверно, вылетела из пазов.
Перепугавшийся сперва Нилка быстро обрел хладнокровие. Заявил, жуя колбасу:
– Я в этом отношении ужасно везучий. Старинную чашку грохнул на пол, прадедушкину. И представляете – целехонька. Только маму отпаивали валерьянкой…
– На месте мамы я бы тебя выдрала, – жалобно сказала Оля.
– Подумаешь! – не обиделся Нилка. – Это было бы абсолютно бесполезное мероприятие.
Оля хмыкнула:
– Откуда ты знаешь?
– Откуда! Из собственного опыта! Меня совсем недавно драли как с'сидорову козу!
– Тебя? – изумленно сказала Оля.
Федя и Борис тоже очень удивились. Во-первых, странно было, что Нилка говорит про это с такой легкостью. Во-вторых, вообще не верилось. Казалось, что дома это дитя не знает ни малейшей строгости.
– Да! – энергично подтвердил Нилка. – Мама скрутила газету, взяла меня за шиворот и этой газетой отчистила так, что клочья полетели!
Все с облегчением засмеялись.
– От тебя или от газеты клочья-то? – спросил Борис.
– Какая разница!.. Лупит, да еще приговаривает: "Не суй нос куда не надо!"
– А куда ты совал? – спросил Федя.
– В эту газету и совал! "Семья" называется. Там "Энциклопедия с'сексуальной жизни", специально для детей… Я говорю: "Это же для школьников, смотри сама!" А она: "Там написано, что с двенадцати лет! Дорасти сперва!.." Дорастешь тут с такой жизнью…
Он теперь ничуть не обижался, что все смеются.
– Это, значит, и была твоя специальная литература насчет звездной программы? – спросил Борис.
– Ес'стественно. Где другую-то возьмешь?
Оля посмотрела на мальчишек:
– А что за звездная программа?
Те неловко примолкли. Потом Борис произнес решительно:
– Нил! Надо и Оле рассказать, раз уж мы все заодно.
– А я что… Ну, говорите…
И рассказали о Нилкиной "звездной болезни" Оле.
Она выслушала серьезно. Утешила:
– Ты не переживай. Даже если это что-то межпланетное, то, скорее всего, случайность. Ты же сам говорил, что этих НЛО как планктона в океане. Пролетали, зацепили не глядя каким-нибудь излучением…
– Я и сам иногда так думаю! – обрадовался Нилка. – Зачем я им нужен? – И тут же поскучнел: – Но кто их знает…
– А почему ты маме не объяснил, для чего газету читал? – рассудительно заметила Оля. – Не было бы такого шума.
– Ну да! Думаешь, она поверила бы? Сказала бы: "Очередная дурь!" Да и не хочу… раз она дерется.
– Газетой-то! – сказал Борис. – Разве это всерьез? Вот если бы она в эту "Семью" что-нибудь завернула! Например, пестик для ступки…
Нил сверкнул синими очами:
– Какая разница! Все равно это пос'сягательство на человеческое достоинство! Устроила такую… эксгумацию.
– Чего-чего? – сказал Федя.
Оля фыркнула. Борис простонал:
– Ну, Нил… экзекуцию, наверно?
– Какая разница…
– Большая. Эксгумация – это знаешь что такое? Когда мертвецов из могилы выкапывают. Для всякого судебного следствия или опытов. Помнишь, как в "Томе Сойере"?
Федя притих. Вспомнилось все, что было с Мишей.
– Ну вас! – поежилась Оля. – Нашли о чем говорить! Я и так от страха по ночам не сплю…
– От какого страха? – обеспокоился Борис.
– От видео. По кабелю на ночь теперь такую жуть гонят…
– На фига ты эту чушь смотришь! – возмутился Федя. – Автогонки, мордобой да пальба. Каждый вечер одно и то же.
– Не автогонки… Показывали про вампиров. Один тип ловил ребятишек и замучивал. А потом его самого убили, но он продолжал за людьми охотиться, весь истлевший… бр-р… А потом рубаху на себе разорвал, и у него на груди лица детей, которых он замучил. Я чуть не завизжала…
– Всяких шизиков и садистов без кино хватает, – сумрачно сказал Федя. – В газетах пишут иногда. И в детском саду предупреждали. Заманит такой гад мальчишку или девчонку…
– Я тоже читал, – подал голос Нилка. – Они не только на детей охотятся, на разных людей… Вот если бы газовые пистолеты у нас продавались! Кто полезет – трах ему в морду!
Оля подула на костяшки и призналась:
– Я раньше, когда на съемки ходила куда-нибудь далеко от дома, баллончик брала. С карбозолью. За пояс суну, сверху майкой прикрою – всегда под рукой…
– С чем баллончик? – живо заинтересовался Нилка.
– С карбозолью. Жидкость такая, чтобы клопов и тараканов морить… Конечно, это не газ "черемуха", но все-таки…
– Они же большущие, баллоны-то эти, – сказал Федя.
– Всякие бывают. Есть и вот такие. – Оля развела пальцы.
– Дашь мне один? – подскочил на столе Нилка.
– Ох… я не знаю. А ты глупостей с ним не натворишь? Пульнешь в невиноватого…
– Да не пульну! Я в людей-то и не буду! А ес-ли те… ну, пришельцы… Вдруг по правде захотят меня утащить…
Федя увидел, что Борис еле сдерживает смех. И сам закашлялся. Но Оля сказала серьезно:
– Я лучше вот что придумала. У мамы театральный грим есть, можно точно под цвет кожи подобрать. И никто твою отметину не разглядит: ни люди, ни инопланетяне.
– Правда? – обрадовался Нилка. – Ой, а если смоется?
– Снова замажешь. Я тебе весь тюбик отдам.
Оля сбегала за коробкой с гримом. Включила лампу-пятисотку и при ярком, как в хирургической палате, свете "заштукатурила" Нилке ногу. Вполне удачно. Черные родинки, если очень приглядеться, еще можно было рассмотреть, но коварный белый кружок исчез без следа. Нилка радостно попрыгал.
Федя сказал задумчиво:
– А может, и не надо бы тебе прятаться? Вдруг это твоя звездная судьба, зачем от нее убегать?
Нилка тоже стал задумчивым.
– Я раньше про это так же думал: может, не стоит? А сейчас ни за что не хочу на другие планеты… без вас…
Он засмущался, засопел, стал раскручивать подвернутую штанину… Борис подошел к Нилке сзади. Выпрямил его. Взял за плечи. Уперся подбородком в его лохматое темя. Сказал вроде бы шутя, а на самом деле очень даже всерьез:
– Великий Нил. Ты такой мудрый, а одной вещи не понимаешь: никаким инопланетянам мы тебя никогда не отдадим…
Сказки и были города Устальска
Договорились, что в десять утра соберутся у Оли. Федя и Борис прикатили на "Росинанте" минута в минуту. Нилка примчался через полчаса. Взъерошенный и виноватый.
– Проспал. Мы с папой до ночи одной такой работой занимались важной… – Он затоптался, завздыхал под насупленными взглядами. – Зато я к съемке готовый, вот…
Был он такой, как при первом знакомстве в лифте. Только рубашка не навыпуск, а завязана лихим узлом на животе. И бинта не было – грим наглухо скрыл белую отметку.
Нилке объяснили, что комбинированной съемки сегодня не будет. В том-то и причина общего кислого настроения, а вовсе не в его, Нилкином, опоздании. Дело сорвалось, потому что пропал задник – черный кусок материи размером два на два метра. Это была старая штора для затемнения в кабинете физики. Оля специально выпросила ее в школе: надо, мол, чтобы снимать хитрые трюки. А неделю назад, оказывается, на эту "мануфактуру" наткнулась в шкафу Олина мама. Решила, что ненужная вещь, и не долго думая утащила в свой театральный коллектив. И требовать назад уже поздно, потому что из шторы сшита черная монашеская ряса для спектакля "Каменный гость".
– Я прямо чуть сама не окаменела…
Видимо, был у Оли с матерью крупный разговор, потому что даже сейчас она сердито кусала костяшки. Нилка же радовался, что на него не сердятся.
– Можно с'скинуться и купить черный материал. У меня десять рублей есть…
– Ты, Нил, наверно, правда инопланетянин, – печально сказала Оля. – Где ты сейчас купишь нужную ткань? Тем более, что годится не всякая, а бархат или фланель… Не обижайся, пожалуйста, на "инопланетянина"…
– Я не обижаюсь! Зовите меня хоть как, хоть не Нил, а Миссисипи Аркадьевич! Я только думаю: что же делать? Должна же быть какая-то аль-тер-на-тива…
Все слегка развеселились. Из-за "Миссисипи Аркадьевича" и "альтернативы", которую Нилка произнес безошибочно.
Федя вспомнил:
– Хотите анекдот? Степка недавно из детсада принес… Значит, так. Воспитательница спрашивает: "Дети, кто назовет слова на букву "а"? Ну, все, конечно: "арбуз", "атомоход", "Африка" и даже "абизьяна". А Вовочка руку поднял и говорит: "Альтернатива!" – "Молодец, Вовочка, какой ты умный! А знаешь, что это такое?" – "Знаю. Это когда у мамы карточки на колбасу и она может идти или в этот магазин, или в другой…" – "Но, Вовочка, ведь колбасы ни в том ни в другом все равно нет!" – "А тогда это уже на букву "б". "Бардак"…
– Федор! – сказала Оля.
– Чего?
– Не стыдно?
– А что такое?
– Это непечатное слово! Вовочка не знает, а ты-то…
– Ничего себе непечатное! В газетах то и дело попадается!
– В газетах мало ли какие гадости печатают…
Федя надул губы с видом виноватого дошкольника.
– Ольга Афанасьевна, я больше не буду…
– Сам ты Афанасьевич! Я – Петровна.
– А у нас директор – Ольга Афанасьевна, я привык… Ой, народ, слушайте! Давайте к нам в школу заскочим! Я у Дим-Толя спрошу: может, в нашем кабинете тоже шторы есть ненужные? Хотя бы напрокат! Он мужик добрый, даст…
– Феденька, ты умница!
И они вчетвером отправились в школу номер четыре.
Нилка и Оля, как посторонние, остались на улице. Федя и Борис пошли на разведку. Было гулко, пусто, замусоренно. Зато желтели свежим деревом новые рамы с чистыми стеклами… Кабинет физики оказался заперт. Федя с Борисом заглянули в учительскую и там узрели Ольгу Афанасьевну. Та заулыбалась. Она и вообще-то ничего была директорша, а сейчас, в каникулы, особенно добродушна.
– Соскучились по школе, голубчики?
Федя изложил, что к чему.
– Ох, да ведь Дмитрий Анатольевич в отпуске… А думаете, он дал бы штору?
– Пленку вот подарил же, – опять сказал Федя. – А штору нам только на пару дней.
– Я бы вам свою из кабинета дала, да она цветная. Не подойдет?
– Нет, спасибо…
Оля не очень огорчилась неудачей. У нее был новый план. Сейчас они пойдут на улицу Репина, где торговый центр…
– В этот гадючник! – с отвращением сказал Федя. – Там толпа на толпе и дембили с толстыми шеями жарят шашлыки.
Но Оля возразила, что надо ведь снимать не только сказочные картины города, но и те явления, которые город уродуют. Для контраста. Борис, который очень не хотел, чтобы Оля опять стала печальной, виновато поглядел на Федю:
– Может, правда? Для контраста…
Нилке было все равно, лишь бы с друзьями.
– Горе с вами, – сказал Федя. – Имейте в виду, добром это не кончится.
Толпа на улице Репина была густа. И запахи густы. Пахло разогретым асфальтом, пылью, п о том, косметикой и почему-то бензином, хотя машины здесь не ходили. И дымом шашлыков, которые жарили дюжие парни в грязных белых куртках.
Человеческое месиво, покорно отдаваясь жаре, грузно двигалось, завихрялось у лотков и киосков, образуя заторы в проходах между торговыми фургонами. И каждый хотел что-то найти, получить, заиметь или, наоборот, сбыть с рук. Под полотняными навесами и просто на солнце торговали кооператоры: меховыми шапками и майками, свитерами и плавками, пластмассовыми свистульками и картинами с голыми девицами. Здесь было похоже на рынок, но без той веселой пестроты и без всякого намека на романтику, которая чудилась Феде среди базарных рядов… На двух кварталах среди плоских каменных домов, на асфальте без единого кустика, разбухал, будто квашня в тепле, бизнес. Орали динамики студий записи и пунктов проката, голосили продавцы лотерейных билетов и каждому обещали столько счастья, что было удивительно: откуда еще берутся у нас люди, не преуспевшие в жизни?
– Же-вачка! Же-вачка! – монотонно пели растрепанные цыганки. – Мальчики, берите же-вачку!
Между сборчатыми юбками у их мельтешила чумазая курчавая малышня. "Что за люди? – не первый раз уже подумал Федя со смутной тревогой. – Вроде рядом с нами живут, а как с другой планеты…"
– Же-вачка! Рупь штука!
Нилка выколупал из тесного кармашка у пояса трехрублевую бумажку.
– Не вздумай, – сказал Федя. – В этой резинке канцерогенные вещества. По радио передавали: она запрещена для продажи. А здесь – хоть бы хны, знай торгуют…
– И запомни, – поддел Борис, – "кан-це-ро-генные", а не "канцелярские". А то скажешь где-нибудь…
– Опять дразнитесь, да?
– Я тебя проверяю: ты же обещал не обижаться.
– Ой, я забыл!
– То-то же… Миссисипи Аркадьевич, – назидательно проговорил Борис. Расчет оказался верен: Нилка закинул голову и захохотал. Так переливчато, что на них заглядывались…
А Оля между тем снимала. Умело так, незаметно: пристроит камеру между Борисом и Федей и короткими очередями в разные стороны… Сняла и цыганят, клянчивших у прохожих двугривенные, и шашлычников-дембилей, и общую круговерть. А еще – небритого старика нищего. Тот сидел у двери магазинчика "Детские товары". Прислонился затылком к бетонной стене, закрыл глаза и не шевелился. В щетине его запутались крошки. Рядом на асфальте лежала мятая перевернутая кепка – в ней несколько медяков. Попа старика украдкой снимали, никто не бросил ему ни монетки. Только переступали через вытянутую ногу-деревяшку. Когда Оля перестала жужжать "Экраном", Нилка затоптался на месте, сжал толстые губы и вдруг потребовал – хмуро и стыдливо:
– Подождите… Это не снимайте.
Он торопливо, даже воровато как-то, подошел к нищему, быстро сел на корточки, положил ему в кепку мятую трешку, которую до сих пор таскал в кулаке. И почти бегом вернулся к ребятам.
– Пошли…
Когда уходили, Федя не выдержал, оглянулся. Старик смотрел им вслед – сквозь мельтешенье ног – широко раскрытыми осмысленными глазами. Нилка сказал, будто в чем-то виноватый:
– Все равно чуть не истратил на жвачку… – Потом еще: – Он ведь по правде несчастный. Лучше уж с такой ногой, как у меня, быть, чем совсем без ноги…
– Краска-то не тает от жары? – заботливо спросил Борис.
Все посмотрели на Нилкину ногу. Родинки слегка просвечивали. Нилка сказал, что надо отойти в уголок, подмазать.
– А я кассету сменю, – решила Оля.
Они отошли на свободный пятачок асфальта позади фанерного ларька. Тут-то и прихватила их местная компания.
Четверо возникли рядом бесшумно, будто из воздуха. Лет шестнадцати парни. Модные такие, с легкой небрежностью в движениях. С одинаковыми лицами. Не похожими, а одинаковыми своим выражением. Выражение это… ну, когда кто-то смотрит на тебя как на ползущего жучка: обойти или наступить? И при этом – легкое шевеление нижней челюстью, будто во рту та самая "жевачка"… Один привычно встал чуть в стороне, поглядывая на прохожих. Трое – перед "кинооператорами".
– Что это у девочки за аппаратик? – спросил смуглый, с монгольскими глазами, у другого – стройного и белокурого.
– Плейер? – предположил белокурый.
– Не, мужики, это кинокамера, – объяснил им третий, похожий в своей зеленой майке и пятнистых десантных "бананах" на огурец. – Девочка скрытой камерой снимает эти… как его… пороки общества.
– Разве так можно? – вопросил в пространство белокурый. – В наше время открытости и гласности…
– Девочка, покажи аппарат. – Смуглый тонко улыбнулся и потянул пятерню.
– А ну, не тронь! – тонко сказал Борис. Хлестко получил пятерней по носу и стукнулся затылком о гулкий киоск…
Что было делать? Взывать к совести? Господи, у этих-то – совесть? Драться? Но каждый из четвертых юных дембилей – натренированный в своих подвалах и подворотнях – раскидает троих мальчишек и девчонку в один миг. Да и как драться, если уже вяжет все мышцы и жилки клейкий неодолимый страх… А камера? Отберут или расшибут – и всему делу конец! Федя беспомощно глянул на прохожих. Рослый парень в расписной майке встретился с Федей глазами, покрепче ухватил под руку свою девицу и ускорил шаги. Федя скрутил в себе стыд и отвращение к себе и громко сказал пожилому прохожему:
– Дяденька, чего они лезут!
Прохожий – этакий крепкий пенсионер и с виду ветеран – обратил грозное лицо:
– Вы зачем пристаете к ребятам!
– Иди, иди, дядя, – тихо и выразительно сказал тот, что стоял в сторонке, и сунул в карман руку.
– Хулиганье, – с достоинством произнес "дядя" и пошел дальше, постукивая тростью.
Тот, что похож был на огурец, хмыкнул:
– Тихо, пионеры. Мы только посмотрим технику. Мы тоже любители… – И, в свою очередь, потянулся к камере. К Оле…
Тогда Нилка – маленький, лохматый – скакнул вперед. Странно изогнулся, вскинул перед лицом руки и направил на врага прямые, как досочки, ладони.
– Отстань, с'сволочь!
На миг все замерли. Огурец гоготнул:
– Это что за козявочка? Чудо…
Но это было еще не чудо. Чудо случилось через секунду.