МАСКИ И НЕ ТОЛЬКО
В окне на фасаде горел яркий свет, освещая безобразные рожи, выставленные на витрине. Табличка над ними гласила:
МАСКИ ДЛЯ МЕКСИКАНСКОГО ДНЯ МЕРТВЫХ
Магазин отца Маркуса. Мистера Райта. Наверняка это его магазин.
Я остановилась и уставилась в окно.
Мистер Райт изучал старинные маски. Он спец по старинным маскам.
Наверное, он сумеет мне помочь. Наверное, он поможет мне избавиться от этой маски.
Он ОБЯЗАН мне помочь!
Я ухватилась за дверную ручку с такой силой, что оторвала ее. Утробно рыкнув, я отшвырнула ручку. И с ревом вломилась в магазинчик.
Магазинчик был крошечный — по обе стороны узкого прохода теснились металлические стеллажи с костюмами. Сам проход между ними напоминал узкую тропинку в джунглях.
На трех стенах, от пола до потолка, вплотную друг к другу, висели маски. Дюжины и дюжины масок животных и масок монстров, масок забавных и масок страшных. В стеклянной витрине лежали всевозможные значки, пояса, диадемы и волшебные палочки.
За стеллажами находилась пустая комната. Тусклый свет отбрасывал причудливые тени на безглазые лица масок. Прищурившись, я вглядывалась в глубину магазина. Мистера Райта нигде не было видно.
Я хрипло проревела:
— Есть здесь кто-нибудь?
Костюмы шелестели, словно были живыми. Маски ухмылялись мне с высоты.
— Есть кто живой? Мистер Райт?
Он вышел из-за вороха красно-черных костюмов в задней части магазина. В одной руке он держал маску в виде черепа, в другой — банку кока-колы.
При виде меня он выронил банку от неожиданности. Она звякнула об пол, забрызгав колой его ботинки.
Мистер Райт — крупный мужчина, рослый, широкоплечий и практически лысый. Он носит очки в темной оправе и с толстыми стеклами, которые так и норовят свалиться с носа. Сегодня он был одет в темные джинсы и белую водолазку под расстегнутой спортивной курткой.
Он нагнулся поднять банку с остатками колы. Затем выпрямился и уставился на меня:
— Прошу прощения?
— Мистер Райт, это я, Лу-Энн, — прорычала я. — Помогите мне. Мне нужна ваша помощь!
Он посмотрел сквозь очки на маску, скрывавшую мое лицо.
— Кто вы? Что вы сказали?
Я заметила свое отражение в зеркале на одной из стен. Зеленое лицо, кожа испещрена морщинами и складками, словно у ящерицы. Глаза огромные, кроваво-красные. Два ряда клыков торчат изо рта, и с них на подбородок сочится слюна.
— Умоляю, помогите. Вы можете мне помочь?
Он не проронил ни слова. Он застыл на месте, не сводя с меня глаз. Разглядывал мое лицо. Разглядывал маску.
Наконец, он поднял свою огромную ручищу и ткнул в меня пальцем.
— Убирайся! — прогремел он. — Вон отсюда! Вон из моего магазина, сейчас же! Ты зло! Исчадие ада!
— Нет, мистер Райт! — с мольбой прохрипела я. — Это же я, Лу-Энн…
— Вон! — рявкнул он и шагнул вперед, по-прежнему тыча в меня пальцем. — Вон! Вон из моего магазина!
— НО МНЕ НУЖНА ПОМОЩЬ!!! — заревела я в ответ.
Мой гнев выплеснулся наружу. Я принялась сдергивать со стены маски и раздирать их на части. Опрокинула две стойки с костюмами. Кулаком пробила стекло витрины.
Мистер Райт бросился на меня. Широко раскинув могучие руки, он попытался меня схватить.
— Вон! Вон отсюда!
Делать нечего. Я перепрыгнула через раскиданные костюмы и выскочила обратно на улицу.
Мистер Райт вырос в дверях. Он погрозил мне кулаком:
— Убирайся! Убирайся прочь! Я не желаю терпеть рядом подобное зло!
— Это же я! — завопила я. — Лу-Энн! Пожалуйста, выслушайте меня. Ваш сын Маркус — мой хороший друг. Вы же меня знаете. Я Лу-Энн. Правда. Не могли бы вы помочь мне снять эту маску?
Я не видела его лица. Он стоял в тени, отбрасываемой светом неоновой вывески.
— Может, когда-то ты и была Лу-Энн! — крикнул он. — Но сейчас ты — Маска Одержимости! И я все знаю о зле, которое ты несешь с собой!
— Нет. Это все еще я! — настаивала я. — Я все еще Лу-Энн. Прошу, помогите мне. Послушайте… как мне снять эту маску?
— Ты действительно хочешь, чтобы я сказал тебе, как снять Маску Одержимости — или это какая-то дьявольская уловка?
— Нет. Это не уловка, — проговорила я. — Прошу, скажите мне.
Сгусток слюны сорвался с моего подбородка и разлетелся мелкими брызгами на тротуаре у моих ног.
— Что вам известно об этой маске? Как мне ее снять? — прорычала я. — Скажите, как ее снять?
Я потянула свое новое лицо, потянула за мягкую, теплую, шершавую кожу.
Он долго стоял в дверях, скрестив на груди руки, и смотрел на меня.
— Маску Одержимости снять невозможно, — произнес он.
Невозможно снять?!
С мгновение я таращилась на него бессмысленным взглядом. А потом взметнула над головой кулаки и испустила яростный вопль.
Он попятился в магазин.
— Я многое читал о Маске Одержимости. Однажды она досталась Уильяму, владельцу магазинчика масок. В тот же день и он, и маска бесследно исчезли, и больше их никто никогда не видел. По легенде, маску снять невозможно, разве что…
— Разве что?.. — прокаркала я.
— Снять ее можно только символом любви или неслыханно добрым делом, — проговорил мистер Райт. — Вот все, что я знаю. А теперь уходи. Убирайся прочь вместе со своим злом.
Он захлопнул дверь магазинчика.
— Доброе дело, значит? Хочешь доброго дела?! — прокричала я. — Вот тебе доброе дело!
Я подобрала с земли увесистый камень и с размаху швырнула им в магазинчик. Камень грохнул о дверь и отскочил.
Затем я вихрем пронеслась вдоль ряда темных магазинов, разбивая окна, хохоча, как взбесившаяся гиена… и хохоча… и хохоча, и вышибая стекла… а потом со всех ног помчалась вниз по безлюдной улице…
Я была пленницей Маски Одержимости, пленницей ее зла.
И тем не менее, несмотря на всю злобу и ярость, я по-прежнему оставалась Лу-Энн. Испуганной, терзаемой ужасом Лу-Энн.
«Что же со мною будет? — думала я. — Сколько еще зла я причиню?»
Я не могла остановиться. Я разнесла вдребезги окно последнего магазинчика и побежала дальше. В одном из магазинов запоздало заверещала сигнализация. И будто в ответ ей издалека донесся приближающийся вой сирен.
Я перебежала улицу и бросилась вглубь темного, заросшего лесопарка. Пробегая под деревьями, я отчаянно пыталась думать. Думать как Лу-Энн.
Доброе дело.
Я должна преодолеть власть маски и совершить доброе дело.
Это единственный способ обрести свободу…
Маска сопротивлялась. Она пыталась заглушить эти мысли другими мыслями, жестокими мыслями о том, как приятно калечить людей, крушить и уничтожать все на своем пути.
Эта непрестанная злоба одерживала верх. Я не могла ею управлять. И когда я увидела маленькую девочку, одиноко сидящую на обочине, то почувствовала новый прилив ярости и поняла, что малышка попала в нешуточную беду.
Ибо она встретилась со мной.
На ней был костюм принцессы. Но усыпанная блестками тиара валялась рядом с ней на земле. Она сидела, уткнувшись лицом в ладошки. В свете уличного фонаря я увидела, как вздрагивают ее темноволосая макушка, и поняла, что она горько плачет.
Я открыла рот, собираясь напугать ее ревом.
Но каким-то образом мне удалось подавить это желание. Вместо этого я присела на тротуар рядом с нею.
Прошло какое-то время, прежде чем она меня заметила. Наконец, она подняла голову, шмыгнула носом и утерла слезы.
— Что стряслось? — прошептала я.
— Потерялась, — ответила она дрожащим голоском.
— Так ты потерялась?
Она кивнула, размазывая слезы. Она по-прежнему смотрела себе под ноги. Она не видела еще моего отвратительного лица.
— Я ходила с теми ребятами. А сейчас не могу их найти. Не знаю, куда они подевались…
— А дорогу домой ты знаешь?
— Нет. Я заблудилась. — Ее плечики задрожали. Из больших, темных глаз снова хлынули слезы.
— Не горюй. Я тебе помогу, — ласково произнесла я своим хриплым, надтреснутым голосом. — Я отведу тебя домой. Никаких проблем.
Ее глаза широко раскрылись:
— Отведешь?
— Да.
Доброе дело.
Доброе дело избавит меня от этой маски.
— Спасибо тебе, — сказала она тоненьким голоском. И повернулась ко мне.
Она смотрела на меня…
Ее улыбка исчезла, рот задрожал, а потом широко раскрылся в вопле ужаса.
— Какая ты ГАДКАЯ!!! — завизжала она. Она вскочила на ноги. Хотела убежать. Но я оказалась проворнее.
Я схватила ее за хрупкие плечи.
— Куда навострилась, малявка?! — прорычала я. — Я тебе помогу. Я помогу тебе уничтожить все твои сладости!
Я выхватила у нее из рук мешок с угощением. А ее саму отпихнула в сторону.
Затем я бешено разодрала мешок на кусочки.
Шоколадные батончики и конфеты разлетелись во все стороны. Некоторые я поймала прямо на лету. Другие я подхватывала с земли и запихивала в рот, перемалывая своими огромными, острыми зубами… заглатывая… заглатывая… вместе с фантиками, с обертками…
Малышка теперь всхлипывала в голос. Ее залитое слезами личико исказилось от страха.
Это вызвало у меня смех. Я заметила на земле ее блестящую тиару. Подобрала и водрузила ее на свою гладкую безволосую голову.
Затем я сорвалась с места и бросилась вниз по улице. Хохоча во все горло. Хохоча визгливым, животным смехом. Подставляя холодному ветру пылающее лицо. Безобразное пылающее лицо.
Я бежала со всех ног. Бежала, подобно дикому зверю, мимо высоких, безмолвных деревьев и темных домов.
Бежала, пока ее горестный плач не затих вдали.
Мне пришлось остановиться, чтобы перевести дух. Куда меня занесло? Здешние дома были мне незнакомы. Луна по-прежнему таилась за тучами. Уличные таблички терялись во мраке.
Нужно взять себя в руки.
Нужно совершить доброе дело, пока моя личность не разрушилась окончательно — иначе быть мне поганым чудищем до конца дней моих.
Где-то впереди хлопнула дверца автомобиля. Обернувшись на звук, я увидела молодого человека, стоявшего возле небольшого внедорожника. Он качал головой и тихонько бранился себе под нос.
Приблизившись на несколько шагов, я увидела, что он смотрит на спущенное колесо. В гневе он стукнул кулаком по капоту.
Я подошла поближе. При виде меня он охнул. Должно быть, мое лицо напугало его.
— Какая жуткая маска, — проговорил он. — Ты застала меня врасплох.
— Счастливого Хэллоуина! — рыкнула я.
— Кому счастливый, а кому не очень, — проворчал он. — До дома черт знает сколько… и на тебе, полюбуйся. — Он показал на спущенное колесо.
Я кивнула. К чему он мне все это говорит?
Он помахал передо мной сотовым телефоном.
— А мобильник, как назло, вне зоны доступа. Я даже не могу позвонить в техподдержку, чтобы приехали и шину сменили. — Он посмотрел на меня и прищурился. — У тебя случаем нет телефона?
Я пожала плечами:
— Извините.
— Слушай, тебе сколько лет-то? Разве тебе не слишком поздно ходить тут одной?
Какого черта он тут выспрашивает? Внутри меня снова начала нарастать ярость.
Держи себя в руках. Сохраняй контроль.
— На вечеринку иду, — солгала я. — Туда всего-то пара кварталов. Родители в курсе.
Он подумал с мгновение.
— Ты бы не могла оказать мне одну большую услугу?
— Вам нужно доброе дело? — спросила я.
Он рассмеялся:
— Ну да, типа того. Не могла бы ты постоять здесь и присмотреть за моей машиной? А то у меня в багажнике куча ценных вещей.
— Постоять здесь? — переспросила я.
— Всего минуту-другую. Я пробегусь до ближайших домов, посмотрю, вдруг кто-нибудь позволит воспользоваться телефоном. Я не могу запереть машину. Замок сломался.
— Нет проблем, — проворчала я. — Я тут подожду. Это же доброе дело, верно?
Он кивнул.
— Да. Огромное спасибо. — Он покосился на мое лицо: — А твоя маска тебе не жмет?
— Все нормально, — ответила я. — Честное слово.
— Ладно. Сейчас вернусь, — сказал он и побежал к дому в середине квартала, на крыльце которого горел свет.
Я прислонилась спиной к внедорожнику. Закрыла глаза.
Я делаю доброе дело.
Если бы только я могла побороть злые силы маски! Злые силы, захватившие мой рассудок. Я чувствовала, как волнами поднимается во мне злоба, раскаленная ярость, как все тело напрягается от ненависти.
Я стиснула зубы. Я напряглась всем телом. Я сосредоточилась… сосредоточилась на том, чтобы подавить злобные мысли.
Но…
— Вот тебе доброе дело! — взвыла я.
Нагнувшись, я обеими руками рванула спущенную покрышку. Затем, со всех сил, что придавала мне моя невыразимая ярость, я сорвала покрышку к чертям!
Я отшвырнула ее. Она отлетела и запрыгала по противоположной стороне улицы.
Тогда я запрокинула голову и захохотала. Я не в силах была удерживать в себе этот ужасающий смех.
Я чувствовала, как кровь пульсирует в венах. Пульсирует в голове. Стучит в висках, словно обезумевший барабанщик.
Склонившись над задним колесом, я вцепилась в него и сорвала покрышку. Эту я зашвырнула туда же, куда и предыдущую.
Сопя, как животное, я обошла автомобиль. Содрала оставшиеся две шины и швырнула на землю.
Повернувшись, я увидела, что молодой человек возвращается; он неспешно шагал вниз по подъездной дорожке.
Вытерев руки о костюм, я повернулась и помчалась прочь.
Я слышала, как он кричит мне вслед, но оглядываться не стала. Очертя голову, я бросилась навстречу ночному ветру. Бросилась во тьму.
Тьма.
Где мне и место.
Как могу я совершить доброе дело, когда зло маски всякий раз одерживает верх?
Нет ли способа ее обмануть?
Я остановилась, узнав дом на противоположной стороне улицы. Дом Полли. В окнах горел свет. В окне гостиной зияла огромная дыра, и осколки стекла поблескивали на лужайке.
Дом Полли. Где и началась эта ночь ужаса.
И где ей суждено было продолжиться.
— Ты что здесь делаешь?!
Мать Полли уронила шланг пылесоса и гневно уставилась на меня.
Сама Полли держала в руке мусорный мешок. Она собирала с пола осколки стекла и ошметки еды. За время моего отсутствия она успела переодеться в джинсы и серый свитер.
В гостиной царил невообразимый кавардак. Столик для закусок по-прежнему валялся на боку. Ковер был забрызган и заляпан едой и напитками. Казалось, по комнате прошелся ураган.
Ураган «Лу-Энн».
— Шла бы ты отсюда, Лу-Энн, — сквозь зубы процедила Полли. — Зачем ты вообще вернулась? Тебе здесь не рады.
— Я звонила в полицию, — сообщила ее мама. — Они уже приезжали. Они отказались верить, что одна девочка способна учинить такой разгром. — Она вздохнула. — Боюсь, в страховой компании тоже не поверят.
— Ты всю вечеринку мне испоганила, — дрожащим голосом сказала Полли. — Мы же… мы же просто хотели немножко повеселиться. А ты все испортила!
Они обе прищурились и смотрели на меня исподлобья.
— Я… Мне так жаль, — пробормотала я. — Я пришла извиниться. И помочь вам с уборкой.
— Обойдемся без твоей помощи, — отчеканила мама Полли.
— Зачем ты это все учинила, Лу-Энн? — спросила Полли.
— Я… я не знаю, — ответила я. — Я не смогу этого объяснить.
— Ты что, ненавидишь меня? Я думала, мы с тобой подруги…
— Я не ненавижу тебя, Полли, — возразила я. — Я просто…
— Почему ты до сих пор в этой ужасной маске? — перебила меня ее мама. — Сними ее. Это уже не смешно. Меня от нее мутит. Серьезно.
— Я не могу ее снять! — непроизвольно вырвалось у меня. — Разве вы не видите?! Она не снимается!
— Это не смешно, — сказала Полли. — Мне казалось, ты пришла нам помочь. Чего ж ты тогда так бессовестно врешь?
— Я не вру, — ответила я, стараясь сохранять спокойствие. — Посмотри на меня, Полли. Посмотри…
Ее мама тяжело вздохнула:
— Ступай домой, Лу-Энн. На сегодня ты достаточно набедокурила.
Она повернулась к окну. Порывы холодного ветра врывались в зияющую дыру.
— Я никуда не могу дозвониться в такой час, чтобы заделали окно. Вся гостиная выстудилась. Посмотри, что ты наделала. Просто посмотри, что ты наделала.
— Я могу помочь, — сказала я.
Она была права. Я вытворяла ужасные вещи. Но она даже не пыталась понять. Она не хотела поверить мне насчет маски. Получается, будто я — лгунья.
Лгунья… лгунья… лгунья…
— Я могу помочь, — повторила я. — Смотрите.
Я подобрала метлу на длинной ручке. И с размаху ударила этой самой ручкой по настольной лампе. Лампа треснула, упала со стола и вдребезги разлетелась на полу.
Затем я взмахнула метлой над камином, сметая все маленькие тыквы на пол. Я подошла к ним и разбила каждую ударом ноги, тщательно втаптывая оранжевую склизкую мякоть в ковер.
Потом, изо всех своих невероятных, порожденных злобою сил, я вогнала рукоятку метлы в спинку дивана. Пробив кожу и набивку, рукоять вышла с другой стороны.
— Видите, как я умею помогать?! — завопила я.
Полли и ее мама в панике забегали кругами по комнате, голося и причитая.
— Иди домой, Лу-Энн! Иди домой! Иди домой! Тебе лечиться надо! — визжала Полли; лицо ее побагровело, глаза от ужаса и неверия вылезли из орбит.
Ее мама схватила телефонную трубку. Я поняла, что она собирается опять звонить в полицию.
Все, чего мне хотелось — это попросить прощения и убрать за собой разгром. Но я не могла себя контролировать. Маска Одержимости распоряжалась моими действиями. Заставляла меня творить зло.
Я опрокинула кофейный столик. Потом схватила шнур пылесоса и разорвала его пополам.
Полли накинулась на меня и попыталась сбить с ног. Я увернулась и бросилась к лестнице.
Тяжело дыша, я взлетела на второй этаж, а оттуда бегом поднялась на чердак. Торшер все еще горел. Черный сундук стоял у стены с откинутой крышкой. Костюмы были раскиданы по всему полу. Дверца шкафа была закрыта.
Кстати, о шкафе…
Я вновь представила себе обитающего там призрака. Ужасного призрака, что схватил меня и пытался затащить внутрь.
Внезапно меня осенила отчаянная идея.
Я приблизилась к шкафу на несколько шагов, напряженно думая.
Тот ужасный старый призрак… мне так и не довелось предупредить о нем Полли.
Может быть, я смогу напугать этого призрака и изгнать его прочь. Может быть, я смогу использовать зло Маски Одержимости, чтобы изгнать его из шкафа навечно.
Это ведь вполне потянет на доброе дело для Полли и ее мамы, не так ли? Это может оказаться тем самым неслыханно добрым делом. О чем и говорил мне отец Маркуса.
Дрожащей рукой потянулась я к дверце шкафа. Но не успела я дернуть ее на себя, как за спиною послышался какой-то звук. Обернувшись, я увидела Полли, стоящую на вершине лестницы.
Она оглядывала длинное помещение, пока не обнаружила меня.
— Лу-Энн, слышишь сирены? — сказала она. — Это полиция. За тобой выехали.
Да. Я слышала их. И весьма отчетливо. Пока что их вой доносился издалека. Но они приближались.
Времени в обрез. Я стиснула дверную ручку.
Полли подбежала ко мне.
— Ты что делаешь? Брысь отсюда, Лу-Энн. Полиция будет здесь с минуты на минуту. Тебе не спрятаться в этом шкафу.
— Я… не собираюсь прятаться, — пробормотала я. — Я собираюсь оказать тебе большую услугу. Там привидение…
Я распахнула дверцу.
Полли подскочила ко мне:
— Брысь отсюда. Брысь, кому говорят.
— Да погоди ты, — сказала я. — Я же…
Закончить фразу я не успела.
Из темноты шкафа вынырнула костяная рука, и лишенные плоти пальцы вцепились Полли в плечо.
— Ай?! — ошеломленно вскрикнула та, когда ее схватила и вторая рука.
Старый призрак возник в дверях шкафа во всей красе — растрескавшийся череп, клочья кожи, запавшие глаза.
— Как же мне одиноко… — простонал он.
Я видела, как его пальцы сжались сильнее. Полли заверещала от боли.
— Караул! Ой, помогите! Он схватил меня! Он меня утащит! Спасите! Он утащит меня в шкаф!
И, пока я стояла на месте, оцепенев от ужаса, отвратительный старый призрак совершил последний мощный рывок.
И Полли исчезла в недрах шкафа.
— Ах-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха! — разразилась я злобным хохотом. Потом откинула голову назад и снова захохотала.
Нет, Лу-Энн. Борись со злом. Борись с ним.
Я зажала обеими руками рот, пытаясь удержать смех внутри.
Борись со злом, Лу-Энн.
Я заставила себя действовать. Я бросилась вперед и ворвалась в шкаф. Моргая в темноте, я обнаружила старика — перехватив Полли покрепче за пояс, он тянул ее… затаскивал все глубже и глубже в шкаф.
— Так одино-о-о-о-о-о-око… — простонал он.
— Ну уж нет! — крикнула я.
Обхватив Полли обеими руками, я вырвала ее из объятий привидения. А потом накинулась на него. Обхватила его за твердую костяную талию.
Из его разодранного горла вырвался визг.
— Маска… Не-е-е-ет… Маска…
Вместе со мною он рухнул на пол.
Я услышала хруст костей. Из его груди со свистом вырвался воздух. Одна нога с треском отломилась и выскользнула из черной штанины.
Я поднялась с него. И в тот же миг его голова раскололась пополам. Череп отвалился от шейных позвонков. Откатился к стене и слепо уставился вверх провалившимися глазами.
Больше призрак не шевелился.
Полли стояла рядом, обнимая себя руками. Ее всю трясло. Глаза закатились так, что видны были одни белки.
Я бережно взяла ее под руку и вывела из шкафа на освещенный чердак.
— Ты в порядке, — прошептала я, ласково убирая с ее лица спутанные пряди волос. — Полли, теперь с тобой все хорошо.
— Спасибо тебе, Лу-Энн, — сказала она.
Я вцепилась в маску. Я знала, что сделала все, что положено. Спасти Полли от привидения — это неслыханно добрый поступок.
Я потянула ее обеими руками.
Снимайся. СНИМАЙСЯ.
Я пошарила под краем маски. Попыталась потянуть ее вверх. Сдернуть горячую, тесную маску с лица.
Нет.
Не поддается.
Пожалуйста… пожалуйста, снимись!
Спасения Полли оказалось недостаточно. А может быть, мистер Райт мне солгал? Не дал ли он мне неверный совет?
Нет. Зачем бы ему так поступать?
Он же эксперт по всяким маскам. Он должен знать, как избавиться от Маски Одержимости.
Я попробовала еще раз. Я тянула ее. Я выкручивала ее. Я щипала ее и дергала.
Не-е-е-е-ет!
Маска сделалась моей кожей. Моей кожей. Моей ужасной зеленой кожей.
Вой сирен нарастал. Полицейские вот-вот прибудут. Счет идет на секунды.
Я бросилась бежать. Два лестничных пролета. Потом — в коридор, оттуда — на кухню, а там уже и задняя дверь…
Я неслась со всех ног, сирены ревели в ушах.
Быстрее… Быстрее…
Я бежала по улице. Бежала мимо домов и дворов. Бежала, пока окружающий меня мир не превратился в сплошной поток черноты. Бежала в холодном свете октябрьской луны.
Бежала… Бежала…
Но куда?
Куда мне податься?
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ИСТОРИЯ ДЭВИНА
Знаете, какие у меня три самые нелюбимые в мире вещи?
Размоченное печенье.
Домашнее задание.
Прогулка по тыквенному полю ночью.
И тем не менее я, Дэвин О`Бэннон, находился именно там, шагал через бескрайнее тыквенное поле холодной октябрьской ночью. На небе не было луны. А порывы ледяного ветра шевелили тыквенные побеги, отчего те шуршали и шлепались друг о друга.
И, в довесок ко всему, мои сестренки, близняшки Дэйл и Долли (обеим по шесть) семенили рядом. Дергали меня за руку, тащили меня через отвратительные клубки листьев и плетей, то и дело спотыкались, горланили песни, потешались над своим старшим и гораздо более умным братом — все как всегда.
Наверное, мне страшно хотелось домой, сидеть на диванчике у моей подружки Лу-Энн, перекидываясь с ней горстями попкорна и обмениваясь колкостями?
Догадайтесь сами.
Но, как я уже сказал, я был здесь, брел через тыквенное поле в компании сестренок. Моя Самая-Нелюбимая-В-Мире-Вещь-Номер-Три. Нелюбимая прежде всего потому, что тыквы очень жуткие. Нет, правда, вы их листья видали?
Они, гады, здоровые. Толстые и круглые. Мне они напоминают бейсбольные перчатки. Так и кажется, что вот сейчас схватят, подтащат к себе и захавают. Как те растения-хищники, что мухами пробиваются.
А ведь эти толстые, гадкие листья еще и шумные. Когда налетает ветер, и они шлепаются друг об друга, звук такой, будто плещут в ладоши. Кошмар.
Хлоп-хлоп-хлоп-хлоп. Целое поле плещущих рук.
А знаете, чему они рукоплещут? Это они только что сцапали какую-то несчастную жертву и засосали в свои длинные плети.
Ладно, ладно. Положим, это неправда. Папа говорит, у меня слишком далеко убегает воображение. Ладно воображение — я бы и сам не прочь убежать подальше. Потому как тыквенная эта ферма — жуть жуткая с большой буквы «Ж».
Это я еще даже не начал говорить про плети. Они, по большому счету, почти не видны под толстыми хлопающими листьями. Чтоб вам, значит, легче было о них споткнуться.
Тыквенные плети длинные и толстые. Толще, чем змеи, честное слово. И как раз на змей-то они больше всего и смахивают. Длинных, толстых змеюк с тыквами на конце.
Правда, гадость?
И это еще не все. Бродит здесь такой огроменный черный котяра, звать его Зевсом, и он следует за вами по пятам, куда бы вы ни пошли. У Зевса самый злой взгляд, какой я когда-либо у кого-либо видел. «Говорят, не повезет, если черный кот дорогу перейдет…». Такому и дорогу переходить не надо — глаз у него дурной.
И он повсюду беззвучно шествует за мной. И следит… постоянно следит.
Потом, миссис Барнс. Она домработница и повар в одном лице. Миссис Барнс крупная, круглая бабища с длинными черными косами, ниспадающими вдоль спины. Как все равно тыквенные плети.
Лицо у нее круглое, тело круглое. Будто из тыкв сделана!
Впрочем, это я зря. Так-то она славная тетка. У нее душевная, дружеская улыбка, мягкий голос, а еще она сегодня утром дала мне лишнюю горку блинов, и это было здорово.
Однако недостаточно здорово — ибо этой холодной октябрьской ночью, за неделю до Хэллоуина, я пробирался вместе со своими сестренками по бескрайнему полю тыкв.
— Ух, как классно! — воскликнула Долли. И сплясала импровизированный танец на мягкой, вязкой земле.
Тяжело иметь младшую сестру-бестолковку.
И еще тяжелее — иметь двух младших сестер-бестолковок.
Впрочем, обе они премиленькие — с этими их светлыми кудряшками, большими голубыми глазенками, вздернутыми носиками, ямочками на подбородках и заливистым хохотком.
Папа называет их лепрекончиками.
Лепреконы живут по легендам в Ирландии, откуда он родом. И он считает, что это комплимент. Но я смотрел передачу про лепреконов, и там говорилось, что это такие мелкие поганцы, которые вытворяют всяческие пакости.
Долли и Дэйл затеяли хоровод вокруг большой тыквы, распевая какую-то дебильную хэллоуинскую песенку. Дэйл ухватила меня за руку и попыталась втянуть в хоровод.
Только черта с два.
Давайте по чесноку. Мне на этом поле было крайне не по себе. В смысле, темнота там была хоть глаз выколи, а змеевидные побеги вполне могли скрывать полчища самых настоящих змей. И всякой прочей нечисти.
Короче, полюшко — хоть ужастик снимай.
Тем не менее, я был обязан проявлять мужество — из-за девчонок. Я ведь старший брат и это моя обязанность, правильно?
Я вырвался от них и отступил на пару шагов. Толстые листья зашуршали по штанинам джинсов. От этого у меня по спине пробежал холодок.
А потом, в темноте, я вдруг увидел пару горящих зеленых глаз. Кошачьих глаз. Зевс снова увязался за нами.
Девчонки отплясывали вокруг большой тыквы все быстрее и быстрее, напевая тоненькими голосками:
Джек, Джек, Джек-Фонарик,
Джек-Фонарик, о-жи-ви!
О-жи-ви! О-жи-ви!
Джек, Джек, Джек, Джек…
— «Оживи»? Вы что, издеваетесь? — крикнул я.
Они засмеялись.
— Где вы научились этой песенке? — спросил я.
— Сами сочинили, балда, — ответила Долли.
— Да, мы все время сочиняем песенки, — добавила Дэйл. — Почему бы тебе не поплясать с нами, Дэвин? Разве не классно танцевать в такой темноте?
— Ничего классного, — сказал я. — От слова совсем. Пойдемте домой. Холодно становится.
— Вовсе не холодно.
Ну вот, видели? Им как об стенку горох.
Джек, Джек, Джек-Фонарик,
Джек-Фонарик, о-жи-ви!
О-жи-ви! О-жи-ви!
Джек, Джек, Джек, Джек…
— Хватит петь! — гаркнул я. От их дурацкой песенки меня мороз продирал по коже. Меня трясло. Действительно трясло.
Слушайте, я же городской парень. Я рос в Нью-Йорке. В смысле, первые семь лет жизни. Пока мы не переехали в Дэйтон, штат Огайо. Фермерство не по мне.
Я до сих пор не мог поверить, что папа снял в аренду эту треклятую тыквоферму. Но он в прошлом году лишился работы. И чего только не перепробовал за последнее время, пытаясь найти способ заработать деньги.
Так что я стараюсь не жаловаться. Разве что напоминаю ему, как сильно ненавижу это место, раз так по пять-десять на дню.
Сильный порыв ветра пронесся над полем. Деревья, росшие вдоль забора, сгибались и страшно стонали. Тыквенные листья шелестели у моих ног.
— Я… я домой, — сказал я близняшкам. — Вы идете?
Ответа я ждать не стал. Повернулся и рысцой припустил к дому, перепрыгивая через длинные тыквенные плети.
— А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А!
Я споткнулся о плеть.
Ухватиться было не за что. Остановить падение я не мог.
Падая, я успел заметить пару горящих кошачьих глаз, неотрывно следящих за мной.
Грохнулся я знатно и звучно. Головой приложился обо что-то твердое. О тыкву? О камень?
Все тело от колен прострелила резкая боль.
Все окутала чернота. Чернее ночного неба.
Мало-помалу я оклемался. С немалым трудом открыл глаза. В голове резвилась боль. Я чувствовал, как кровь стучит в висках.
— О-о-о-о-о-ох, — простонал я. Мотнул головой, пытаясь отделаться от боли.
— Ты в порядке?
— Дэвин, ты не ушибся?
Надо мной склонились сестренки, глядя на меня широко раскрытыми глазами.
— Нет. Не в порядке, — ответил я, подал им руки, и они помогли мне сесть.
— А в чем дело? — спросила Долли.
— Вы что, не видели, что случилось?! — воскликнул я.
Они покачали головами.
— Ты споткнулся? — спросила Дэйл.
— Нет, — сказал я. — Вы что, не видели, как эта плеть двигалась? Вот та, — показал я. — Она двигалась. Она меня подсекла. Честное слово. Я видел, как она двигалась!
Девчонки только посмеялись. Они решили, что я шучу, но мне было не до шуток.
Вглядываясь в темноту, я готов был поклясться, что видел, как плети ползут по полю, извиваются, сплетаясь и расплетаясь, вытягиваются и скользят по земле.
Я поднялся на ноги и потер лоб. Там, где я приложился, вскочила шишка. Крови не было. Но я точно заработал пренеприятный синяк.
Холодный ветер приятно освежил разгоряченное лицо. Если не брать в расчет хлопающие листья, на тыквенном поле царила тишина. Не кричали ночные птицы. Сверчки, должно быть, и вовсе попрятались на зиму.
— Пошли. Идемте в дом, — сказал я. — Хватит с нас на сегодня страстей-мордастей.
И вот тут-то передо мною взметнулась какая-то длинная тварь, и нацелилась мне в лицо.
— Змея! Змея! — завизжала Долли.
Я заорал благим матом.
Девчонки покатились со смеху. Дэйл помахала передо моим лицом тыквенной плетью. Она держала ее обеими руками.
Я должен был заметить, как она с ней возилась. Но я еще не очухался как следует после падения.
— Вы такие же смешные, как заплесневелая тыквенная требуха, — сказал я.
На это они только громче захохотали. Ладненько. Чудненько. Пускай себе радуются своей проделке.
Мне же было не до смеха. Я был ужасно несчастен.
Я хочу сказать, мне придется целую неделю убить на эту чертову ферму. Целую неделю ухаживать за тыквами, помогать покупателям относить их к машине, провожать посетителей на поле и обратно, стоять за кассовым аппаратом и заниматься прочей сельскохозяйственной деятельностью.
Целая неделя без школы и школьных друзей.
Как только мы вошли в дом, я позвонил Лу-Энн, чтобы узнать, как дела у нее.
— Я все еще переживаю из-за вечеринки у Полли Мартин, — сказала она. — Там будет полный отстой. Мы сейчас с Брэдом усиленно думаем. Но не можем придумать, как сделать эту вечеринку хоть капельку живее.
— Я знаю, что ты можешь сделать, — сказал я, потирая шишку на лбу. — Ты можешь приехать к нам. Тут полно свободных комнат. И ты могла бы выполнять за меня всю работу! Весело, да?
Она не засмеялась.
— Ты же знаешь, Дэвин, я не могу. Родичи ни в жисть не позволят мне пропускать школу ради твоих тыкв.
— Но, Лу-Энн, — сказал я, — от твоего дома до фермы меньше часу езды. Ты, наверно, могла бы…
— Забудь об этом, Дэвин. Ни за что. Нет — и точка. — Она крикнула что-то своей матери. Я слышал, как они переговаривались с минуту.
Затем она снова взяла трубку:
— Тебе там тошно?
— «Тошно» — неподходящее слово, — ответил я. — Вот «паскудно», пожалуй, подходящее слово.
Мы с Лу-Энн постоянно выискиваем «подходящие» слова.
— Ну вот когда совсем припрет — подумай, как тебе повезло пропустить вечеринку у Полли.
Я хотел уже ответить, как вдруг нечто приковало мой взгляд. Нечто, отражавшееся в окне моей комнаты. Нечто яркое и пылающее.
Я уставился на отражение. Только через несколько мгновений до меня дошло, что это был джек-фонарь. Рот его ощерился в огненной ухмылке. Фонарь парил в воздухе у меня в комнате!
Я вскрикнул от изумления. И обернулся.
В комнате ничего не было. Никакого джека-фонаря. Никакой летающей тыквы.
Я повернулся к окну. И вновь увидел в стекле ухмыляющуюся тыкву. Она ярко мерцала. Отражаясь из моей комнаты.
Я опять обернулся. Никакого джека-фонаря.
Вновь устремив взгляд на окно, я увидел, как тыква постепенно тает на темном стекле. Вскоре она растворилась совсем. Исчезла, а я все стоял и с колотящимся сердцем смотрел в окно.
Боже правый…
Как я мог видеть отражение того, чего нет?
— Дэвин? Дэвин? В чем дело? Чего ты так завопил? — доносился из трубки встревоженный голос Лу-Энн.
— Я… мне пора, — проговорил я. Взгляд мой был прикован к окну. Теперь оно было таким же черным, как и ночной мрак за ним.
— Но с тобой все в порядке?
— Ага. Вроде бы. Давай, пока, — отозвался я. Отключил телефон и бросил на постель. После чего вылетел из комнаты, как ошпаренный. Пронесся по коридору и выскочил на двор через заднюю дверь.
Мощный порыв ледяного ветра тут же оттолкнул меня назад. Но я припустил вдоль стены дома, вглядываясь в темноту в поисках тыквы-фонаря.
Нет. Ничего не было.
Ничего не было в моей комнате. Ничего не было во дворе. Но ведь я себе это не вообразил. Не мог я такое вообразить.
Я потер шишку на лбу. Болит, зараза.
Неужели от удара у меня начались глюки?
Галлюцинации. Вот более подходящее слово.
— Есть здесь кто? — позвал я. В удушливом ночном воздухе голос мой прозвучал как-то глухо и сдавленно.
Тишина. Только шелестели тыквенные листья. И шуршали… шуршали… шуршали… шуршали длинные плети, ползущие по мягкой земле.
Нет. Постойте-ка.
Почему они издают такой звук? Это ведь ненормально, не так ли?
Обхватив себя руками, чтобы согреться, я оторвался от стены и сделал несколько шагов вперед. Я вышел из квадрата света, падавшего из окна моей спальни, и двинулся к тыквенному полю.
Спустя некоторое время мои глаза привыкли к темноте. Стояла такая темень, что я не мог различить, где кончается небо и начинается земля.
И тем не менее, по мере своего приближения я все отчетливее слышал шорох скользящих по земле плетей. Да. Я слышал, как они тянутся… тянутся…
Плети двигались. Их было видимо-невидимо.
И все они ползли к дому, волоча за собою тыквы.
Я вдруг понял, что стою не дыша. Все это время я сдерживал дыхание. Я протяжно и шумно выдохнул. Воздух вырвался изо рта облаком пара.
И когда пар растаял, я обратил внимание на некоторые из тыкв. Огромные, круглые, из тех, что находились ко мне ближе всего.
Я охнул, обнаружив, что они шевелятся. Их бока вздымались и опадали. Едва заметно. Но я видел.
Вздымались, опадали.
Они дышали.
Тыквы дышали.
—