Не будем скрывать. Чик играл в деньги. Как хороший дворянин, он почти всегда был в проигрыше. Чик слишком сильно волновался и от этого проигрывал. Он очень хотел выиграть и от этого очень волновался. А оттого, что очень волновался, он проигрывал. А оттого, что проигрывал, он еще сильнее хотел выиграть. А оттого, что еще сильнее хотел выиграть, он еще сильнее волновался и тем вернее проигрывал.
В те времена играли в «накидку», или, как чаще говорили, в «расшибаловку». С некоторого расстояния бросались тяжелые царские пятаки, и чей пятак падал ближе к серебристому столбику монет, тот и разбивал его.
Другая игра называлась «об стенку». Надо с таким умением ударить ребром своей монеты о стенку, чтобы она, отлетев, упала рядом с монетой противника. При этом, если ты можешь растопыренной кистью руки (от кончика большого пальца до кончика безымянного) дотянуться от своей монеты до монеты противника, значит, ты выиграл.
Бывали, конечно, сложности. Например, ты считаешь, что дотянулся от своей монеты до монеты противника, а тот говорит, что это только кажется, а на самом деле между кончиком твоего пальца и краем монеты есть невидимый просвет. Как быть? Очень просто. Противник становится на четвереньки и, почти тыкаясь ртом в свою монету, изо всех сил поддувает под нее. Если она сдвинулась, значит, он прав, ты не дотянулся.
Была и самая простая игра — в «орла-решку». Подкидывается вращающаяся монета, и противник на лету говорит, на что она упадет — на орла или решку. Угадал — выиграл.
Чик предпочитал эту игру, потому что тут ничего не зависело от волнения. Но любил — «расшибаловку». Какое это было счастье — ближе всех накинуть свой пятак к серебряному столбику монет. Потом, точно и спокойно нацелившись, своим пятаком ударить по этому столбику. Обычно несколько монет отлетало и хотя бы одна из них ложилась на орла, что давало тебе право бить еще раз. А в это время тебя ожидают остальные монеты, аппетитно завалившиеся набок. И ты с силой вколачиваешь пятак в самую верхнюю из накренившейся груды монет, и все остальные великолепно взлетают и падают. Так в цирке веселые акробаты взлетают с конца доски, когда на другой конец вспрыгивает тяжелый толстяк. И нет в мире ничего прекраснее этих волнующих минут.
Но и нет в мире ничего горестней, когда ты, честно завоевав право первым расшибать столбик монет, вдруг от волнения промазываешь своим пятаком или так неловко ударяешь по столбику серебра, что он заваливается, но ни одна монета не перевернулась. И тут твой противник, сладострастно посапывая, склоняется над приготовленным тобой пиршеством.
Эх, уж лучше в «орла-решку»! Чик чувствовал, что в полете вращающейся монеты должна быть какая-то закономерность. И, если угадать, в чем она заключается, можно предсказать, какой стороной ляжет монета. Но как угадать?
И вдруг эта тайная закономерность ему приснилась. Теперь уже трудно установить, читал ли Чик к этому времени «Пиковую даму» Пушкина. Скорее всего читал. Ему приснилась маленькая безобразная старушка, которая подбрасывала рядом с Чиком монету, беззвучно выкрикивая «орел!» или «решка!», подбегала к упавшей монете и, беззвучно хохоча, тыкала в нее пальцем, дескать, опять угадала. Бегала она почему-то без обуви, прямо в белоснежных носочках.
Чика эти носки как-то смутно беспокоили. Он чувствовал, что видел их на гораздо более приятных ногах. И это мешало ему сосредоточиться на монете.
Каждый раз выщелкивая монету из большого пальца, старушка показывала Чику, какой стороной она лежит на пальце, но Чик не придавал этому значения. Он только слышал, что она выкрикивает во время полета монеты, и потом видел, как она, хохоча, тыкает пальцем в упавшую монету, мол, опять угадала. Но только Чик приближался, чтобы взглянуть на монету, как она ловко ее подхватывала и снова выщелкивала с большого пальца.
И вдруг Чик понял, чьи носки надела старушка, хотя стремился понять, правильно ли она угадывает, какой стороной падает монета. В таких носках, и даже именно в этих, любила ходить Ника. И Чик почувствовал какую-то приятность от желания сдернуть с этой старушки белоснежные носки и вернуть их Нике. Теперь он даже не мог понять, что сильнее его волнует: вот это желание сдернуть со старушки носки или узнать тайну закона вращения монеты. То одно отвлекало, то другое.
От этих волнений Чик проснулся и стал обдумывать свой сон. Он решил, что надо не подбегать к старухе, когда монета падает на землю, а прямо прыгнуть на монету. Тогда он успеет увидеть, какой стороной она упала на землю. О белоснежных носках Ники ему теперь было стыдно вспоминать. Но в то же время он почему-то знал, что из-за них старушка ему приснится снова.
Едва он уснул, как появилась старушка. Она даже появилась немного раньше. Он еще только засыпал, а она уже тут как тут. И снова принялась дразнить его и безобразничать с монетой. Но Чик изловчился и прыгнул на монету раньше, чем старуха успела ее подобрать. И мгновенно ему стало все ясно. Монета падает той стороной, какой она перед броском лежала на пальце!
И Чику во сне стало до того весело, что он начал хохотать, а старушка, поняв, что Чик овладел ее тайной, стала яростно топать ногой в белоснежном носочке.
И чем сильнее сердилась старушка, тем веселее делалось Чику. И чем веселее делалось Чику, тем яростнее старушка топала ногой. Топанье вдруг перешло в четкий пионерский марш на месте. И, когда она, маршируя на месте, особенно размашисто подняла ногу, Чик изловчился и сдернул с ее недотопнувшей ноги один носок.
Старушка поднесла кулачок к глазам и стала делать вид, что она маленькая обиженная девочка и вот-вот расплачется. Ах, ты дразнишь меня, притворяясь маленькой девочкой, подумал Чик, так и я подразню тебя, фальшивая старушка! И Чик сделал вид, что он еще совсем неразумное дитя и тянет в рот все, что ни попадет ему в руки,
Чик кусанул носок и вдруг почувствовал, что он рассыпается во рту, как сухое пирожное. Было ужасно вкусно. И он стал его быстро есть, заранее нацеливаясь на второй носок. Он почему-то знал, что следующий носок будет еще вкусней.
И тут старушка вроде догадалась об угрозе, нависшей над вторым носком. Она лживо всплакнула и словно для того, чтобы вытереть слезы, не глядя, сняла второй носок и поднесла его к своим глазам, сухоньким, как две пустыньки.
Особенно фальшивым Чику показалось то, что старушка, сняв с ноги носок, продолжала держать эту ногу на весу, как бы боясь ее испачкать. И, хотя вторая нога твердо, как куриная лапа, стояла в уличной пыли, все это как бы означало, что за вторую ногу она не отвечает, за нее отвечает Чик. Утерев выдуманные слезы, старушка вдруг громко высморкалась в носок, и Чик по звуку ясно понял, что нос ее в отличие от глаз не был сухим. Теперь Чик не только перестал мечтать о втором носке, но и с отвращением догадался, что она и с тем носком, который он уже съел, неоднократно обращалась так же.
После этого она, как бы успокоившись, натянула носок на ногу, которую она все еще держала на весу, и облегченно поставила ее на землю, словно радуясь, что ей удалось не запылить ее. И тут она вдруг подмигнула Чику и ускакала, глупейшим образом прыгая на одной ноге, той, которая была в носке. Что она хотела этим показать? Что боится запылить вторую ногу? Но ведь вторая нога и так стояла в пыли! Вот кривляка!
На следующий день после школы Чик пошел в огород, чтобы там в тиши и без свидетелей проверить вещий сон. Белка, увидев, что Чик идет в сторону огорода, весело засеменила вслед за ним, надеясь поживиться фруктами. Но груши и инжир уже кончились, а хурма еще не поспела. Белка была умнейшей собакой, но времена года слегка путала. Пока на деревьях еще есть листья, она думала, что и фрукты на них еще должны быть, только надо как следует порыться в листве. Особенно ей было тяжело отказаться от мысли, что груши кончились. Очень уж она их любила.
Обычно Чик залезал на дерево, но иногда бамбуковой палкой сбивал груши. Палка стояла в саду, прислоненная к какому-нибудь дереву. Упавшую и разбившуюся грушу Чик отдавал Белке. И Белка привыкла к этому. Как только Чик брал в руки палку, Белка подбегала к нему и, подняв голову, внимательно следила за ее кончиком, шарившим в листве.
Когда Чик слишком долго выбирал, какую грушу сбить, Белочка, подняв голову и следя за палкой Чика, некоторое время вежливо молчала, а потом, бывало, слегка подвоет, напоминая о себе.
И Чика однажды осенило: Белочка, подавая голос, выбирает грушу! Чик был потрясен. Обычно, кончиком палки выпрастывая из листвы очередную грушу, он присматривался к ней — достаточно ли спелая? А так как он шел от ближайших веток к самым отдаленным, получалось, что он движется от менее зрелых к более зрелым.
И Белочка своим подвыванием как бы говорила: «Стоп! Вот эта груша мне подходит!»
Несмотря на радость по поводу этого открытия, Чик в отличие от некоторых ученых тех лет стал добиваться абсолютной чистоты эксперимента. Он решил попробовать доказательство от обратного. Теперь на глазах у ожидающей Белки он стал двигаться кончиком палки от самых зрелых груш к более зеленым. Примерно в середине этого пути Белочка начинала подвывать, хотя качество груш снижалось и она этого не могла не видеть. Напрашивалась мысль, что Белочка своим подвыванием дает знать не о том, что та или иная груша ей понравилась, а просто выражает нетерпение.
Но Чик не смирился с этой скучной мыслью. Все-таки он верил, что Белочка выбирает грушу. И он придумал такой опыт. Он выбирал кончиком палки большую желтую грушу и некоторое время возился возле нее, как будто собирался сбить. Потом он переходил к одной из самых зеленых груш и некоторое время водил кончиком палки возле нее, как будто собирался сбить. А Белочка все это время, подняв голову, следила за ним. Так он переходил от одной груши к другой до пяти-десяти раз! И что же оказалось? Оказалось, что на пятьдесят переходов от ярко-желтой груши к зеленой Белочка двенадцать-четырнадцать раз подвывала, когда палка была возле спелой груши. И только четыре-шесть раз возле зеленой.
Да! Белочка еще на дереве отличала хорошую грушу от плохой! И, если она все-таки иногда подвывала возле плохой, это только означало: «Сбей хоть какую-нибудь!»
Конечно, Чик своим друзьям и знакомым демонстрировал способности Белки. Как учитель с длинной бамбуковой указкой в руке, он двигался от самой зеленой к более спелым, и Белочка начинала подвывать, и получалось очень здорово.
Ребята дивились мудрости Белки и ее мичуринским способностям. И только соседский мальчик Абу, владелец глупейшей собаки Джек, стал от зависти придираться.
Этот его Джек был настолько глупым, что всегда с лаем бросался на Чика, когда он входил к ним во двор. И, хотя Чик уже лет сто входил в этот двор, Джек не мог его отличить от какого-нибудь бродяги. Бросался с яростным лаем, а уже в трех шагах, узнав Чика, вилял хвостом, делая вид, что он просто пошутил. Вообще собаки часто похожи на своих хозяев.
И вот этот Абу, тыкая рукой на вершину дерева, вдруг говорит ему:
— Чик, почему она не выбрала во-он ту грушу?
В самом деле, груша, на которую он показывал, была зрелее той, что выбрала Белка, но надо же знать меру, даже когда имеешь дело с такой собакой, как Белка.
И до чего же неблагодарный этот Абу! Мало того, что Чик бесплатно показывал способности Белки, он его еще угостил грушей. Правда, от этой груши отказалась Белка, но это была вполне хорошая груша. Белка ее даже не тронула, она ее только понюхала и отошла. И вот этот Абу теперь говорит такое.
— Твой Джек свинью от человека не может отличить, — сказал Чик, — а от Белочки ты хочешь, чтобы она все понимала, как мы.
И вот Чик пришел на огород и стал подбрасывать монеты, а Белочка подбегала к ним, нюхала и смотрела на Чика, не понимая, почему он подбрасывает такие несъедобные вещи вместо того, чтобы сбить ей грушу.
Подбрасывая монеты, Чик убедился, что в его руках великое открытие. Удивительно, что до него об этом никто не догадался. Вероятно, дело в том, что монета, которую подбрасывают в воздух, обычно, ударившись о землю, отскакивает и переворачивается. И поэтому никто не заметил, что падает она все-таки той стороной, которой взлетела. На пять бросков примерно четыре раза монета ложилась правильно. Это была высокая точность.
Чик подбрасывал пятикопеечные, трехкопеечные и однокопеечные монеты, и они почти всегда падали той стороной, какой они лежали у него на большом пальце.
Чик заметил еще, что чем выше подбрасываешь вращающуюся монету, тем точнее она ложится. И еще он заметил, что чем мельче по размеру монета, тем точнее она ложится.
И Чик подумал; почему точность падения монеты увеличивается с высотой броска или уменьшением величины монеты? Дело в количестве вращений, решил он. Чем выше бросаешь монету, тем больше она вращается. И чем мельче монета, тем больше она успевает вращаться, даже если ты ее и не так высоко закидываешь.
Поэтому крупную, пятикопеечную монету надо забрасывать гораздо выше, чем, скажем, однокопеечную. Но в крупной монете есть и своя выгода, она тяжелее отскакивает от земли и, отскочив, реже переворачивается.
Чик целый час тренировался. Он учел и грунт. На сырой, влажной земле всякая монета плохо отскакивала и потому почти всегда ложилась точно. Чик все учел. Радостно волнуясь и теперь зная, что волнение ему никак не помешает, он вышел на улицу.
Только он вышел на улицу, как увидел своего сверстника, грека Анести. У Анести было прозвище Боцман, потому что он умел свистеть сочетанием любых пальцев. Это у него хорошо получалось. У Чика прозвища не было, потому что многие само его имя воспринимали как прозвище.
Боцман стоял напротив дома доктора Ледина и жевал смоляную жвачку, время от времени выдувая ленивые пузыри.
— Сыграем? — сам же предложил он Чику.
— Давай, — согласился Чик, стараясь не выдавать себя торопливостью. Он подошел к Боцману.
— Ваш свет? — спросил Боцман.
Чик сунул руку в карман и вынул горсть денег. У него было семьдесят копеек.
— Ваш свет? — спросил Чик, и Боцман полез в карман.
Он вынул горсть денег. Там было копеек восемьдесят — восемьдесят пять. Точнее на глазок трудно было определить.
Взаимная платежеспособность была установлена.
— «Об стенку», в «расшибаловку»? — спросил Боцман.
— Неохота возиться, — сказал Чик, как бы ленясь и не слишком дорожа своими деньгами, — давай покидаем в «орла-решку»?
— Идет, — сказал Боцман, — чур, я первый подкидываю!
Когда играли в «орла-решку», каждый стремился подкидывать сам.
— Хорошо, — согласился Чик.
— По пять или по десять копеек? — спросил Боцман и вынул из кармана пятак для подбрасывания в воздух.
— По десять, — сказал Чик, как бы не дорожа своими деньгами.
Боцман остановил жующие челюсти, положил пятак на большой палец, поддел его под указательный и сильно подбросил вращающуюся монету. Она лежала у него на «орла». Чик проследил за монетой и, чтобы Боцман ни о чем не мог догадаться, уже перед самым падением ее на землю крикнул:
— Орел!
Пятак слабо отскочил от земли и затих, удержавшись на «орла». Боцман дал Чику десять копеек и снова подбросил пятак. Подбрасывая его, он каждый раз останавливал свои жующие челюсти.
Чик снова помедлил и снова выкрикнул почти в последний миг, на что упадет монета. И снова угадал. Боцман молча дал ему еще десять копеек. Великое открытие действовало пока безотказно. Боцман снова подбросил монету и снова проиграл. Теперь он вообще перестал жевать жвачку. И он снова молча подбросил монету и снова проиграл.
И вдруг Чику стало как-то не по себе. Получалось, что он его вроде обманывает. Чик вспомнил, что он много раз проигрывал Боцману, но это сейчас не помогало. Ему ужасно захотелось вспомнить случаи, когда Боцман его несправедливо обижал. И такой случай мгновенно припомнился.
Брат Боцмана, звали его Христо, занимался боксом. Он был на несколько лет старше Боцмана, ему было лет шестнадцать. Однажды он принес домой перчатки и песочные часы и предложил Чику побоксировать с братом.
Чик знал, что он сильнее Боцмана, но также знал, что Боцман очень ловкий. Они стали боксировать, и первый раунд прошел на равных. Во втором раунде Христо по-гречески сказал своему братцу: «Алихора! Алихора!» Это значит: быстрей, быстрей. Ага, подумал Чик, они мне навязывают темп. В журнале «Вокруг света» Чик читал много всяких рассказов про знаменитого американского боксера Джо Луиса, чемпиона мира. И Чик стал лихорадочно вспоминать, какими приемами отвечал Джо Луис, когда ему навязывали темп. Чик до того сосредоточился на воспоминаниях, что забылся и не заметил, как Боцман нанес ему резкий удар. Чик брякнулся на землю, хотя было совсем не больно.
Чик быстро вскочил, но Христо, неприятно засмеявшись, сказал: «Нокдаун!»
Смех Христо прозвучал нехорошо. Он прозвучал как знак фамильного превосходства. Чик был уверен, что, если бы он послал в нокдаун его братца, Христо и не подумал бы так засмеяться.
Но это еще полбеды. Вслед за старшим братом и Боцман рассмеялся самодовольным, наглым смехом. Смех его как бы означал: я давно знал, что Чик плохо держится на ногах. И в этом была подлость.
Чик с Боцманом никогда не дрался, но полное преимущество Чика в уличной драке Боцман давно признал. Да оно легко вычислялось. Чик спокойно поколачивал некоторых мальчиков, которые спокойно поколачивали Боцмана. Простая арифметика. И вот Чик брякается на землю от случайного удара, и Боцман издевательски смеется над ним, забывая об этом. И Чик припомнил сейчас подлый смех Боцмана.
— Анести, — сказал Чик, как бы отбрасывая чадру его прозвища, чтобы прямее видна была его бесстыжесть, — почему, когда в позапрошлом году Христо принес перчатки и мы дрались и я упал, почему ты тогда смеялся надо мной?
— Потому что ты смешно шлепнулся, — сказал Боцман с раздразненным недоумением.
— Анести, — горестно повторил Чик, как бы пытаясь терпеливо докопаться до его совести, — это же нечестно — смеяться, когда человек упал от твоего удара. Это же нечестно, Анести!
Боцман прямо-таки застыл от возмущения. Потом он яростно выплюнул из своего рта жвачку и крикнул:
— Ты посмотри! Он выигрывает и он же вспоминает! Играй!
— Хорошо, — сказал Чик.
Боцман снова подкинул монету. И Чик снова, стараясь отдалить его от своей тайны, крикнул перед самым приземлением ее:
— Решка!
Монета упала на «решку». Но, видно, Чик переборщил, и Боцман что-то заподозрил.
— Почему ты молчишь, когда пятак наверху, — спросил он, — а говоришь, только когда он возле земли?
— Все по правилам, — ответил Чик, — когда хочу, тогда и говорю.
— Нет, — сказал Боцман, — я заметил, что ты говоришь, когда пятак уже еле-еле крутится и можно разглядеть, на что он упадет.
— Не смеши людей, — сказал Чик. Боцман подумал, подумал и решил:
— Я буду копейку кидать… Посмотрим, как ты разглядишь…
— Как хочешь, — сказал Чик.
Чик, конечно, помнил, что чем мельче монета, тем точнее она падает. Множественность вращений увеличивала точность.
Боцман подбросил копейку.
— Орел! — крикнул Чик, когда монетка была еще на взлете.
Копейка упала на землю, отскочила и замерла на «решке».
— Вот видишь, — крикнул Боцман, — я понял, что ты меня фрайеруешь!
— Кидай, — сказал Чик, отдавая ему десять копеек. Боцман выиграл еще раз, а потом все проиграл до последней копейки.
Он стал играть на последнюю копейку и выиграл копейку. Стали играть на две копейки, и Боцман снова выиграл. Стали играть на четыре копейки, и Боцман снова выиграл.
С тех пор как стали играть на копейку, Чик даже не смотрел Боцману на руку. Говорил наугад. Он знал, что на копейке далеко не уедешь. Боцман снова сыграл на все деньги и все проиграл уже вместе с последней копейкой.
Он был здорово раздражен, что ему начало везти, когда у него оставалась только одна копейка. Он двинул было челюстями, чтобы немного успокоиться на жвачке, и вдруг обнаружил, что жвачки во рту нет.
— Где моя жвачка?! — крикнул он и посмотрел на Чика с таким видом, как будто Чик незаметно вытащил ее у него изо рта.
— Ты ее выплюнул! — сказал Чик.
— Подумаешь, один раз в жизни выиграл! — крикнул Боцман и, передразнивая Чика, добавил: — Зачем ты смеялся, зачем ты смеялся? Свалился, как гнилая груша с дерева, потому и смеялся!
Чик махнул рукой и пошел от него. Деньги приятно тяжелили карман. Монеты Боцмана, знакомясь с монетами Чика, дружески перезвякивались. Какая-то смутная неприятность чуть-чуть давала о себе знать, но монеты дружески перезвякивались, и Чик под эту музыку успокоился.
На углу большие мальчишки играли в «расшибаловку». Они играли на цементном тротуаре. Когда они, став на корточки, долбили своими тяжелыми царскими пятаками уже рассыпавшуюся кучу денег, на тротуаре стоял перезвон, как в маленькой кузне: тюк! тюк! тюк! Деньги куют деньгами.
Среди ребят, следящих за игрой, Чик заметил двух сверстников. Один из них был Бочо, а другой Славик. У Славика было нежное румяное лицо, и он нравился девочкам. За все это он получил прозвище Суслик.
Суслик жил рядом, напротив стадиона. Он учился в одной школе с Чиком, но в другом, параллельном, классе. Год назад он вместе с родителями переехал в Мухус из Москвы. Сначала ребята не верили, что он из Москвы. Многие приезжие мальчики норовили выдать себя за москвичей. Иной приедет из Краснодара или даже из Армавира, а норовит выдать себя за москвича.
Однако вскоре пришлось поверить. Иногда он выходил из дому прямо в носках, без обуви. Сидит себе на крылечке в носках или даже гоняет в футбол в носках. Ему было не жалко носков. На такой шик мог решиться только москвич.
Славик был единственным сыном своих родителей. Его отец и мать, оба работали в обезьяньем питомнике. Они были ученые. Профессорская семья, говорили на улице Чика. Это была единственная профессорская семья, о которой слышал Чик. Чик точно не знал, оба родителя Славика профессора или каждый из них полупрофессор, и потому в целом семья профессорская.
Да, Суслик был хорошенький и нравился девочкам. Но у него была странная привычка: что ни скажет — хохоток.
В первое время Чику как-то чудно было слышать этот хохоток. Он сперва даже думал, что в словах Славика, вероятно, скрыта какая-то острота, понятная в Москве, но еще непонятная в Мухусе. «Аида пить лимонад! Ха! Ха!», «Пошли на бартеж! Ха! Ха!», «Махнули на море! Ха! Ха!»
Потом Чик догадался, отчего это — избыток здоровья, благополучия, богатства. Казалось, вокруг Суслика роятся миллионы пылинок счастья и заставляют его все время чихать смехом. Чик чувствовал, что Суслика что-то неуловимое связывает с Оником. Но Оник никогда не доходил до того, чтобы бессмысленно хохотать. А уж если бы он вздумал выйти в носках на улицу и гонять в футбол, тут бы его отец, Богатый Портной, завопил бы на весь город.
В то время, все еще продолжая интересоваться загадочной душой богачей, Чик сблизился со Славиком. Чик еще не был у него дома, но знал, что приглашение назревает. И вот однажды Славик на переменке, пробегая мимо него, остановился и сказал:
— Чик, приглашаю на день рождения! Мировая шамовка и мировые девчонки! Жди меня после школы! Забегу за тобой! Ха! Ха!
Чик пришел из школы и стал ждать. Он даже сразу надел на себя свежую белую рубашку и первые свои длинные брюки, с непривычки накаляющие икры ног.
— Ты куда собрался? — спросила мама.
— Да тут один москвич пригласил, — мимоходом ответил Чик.
Но вот он его ждет да ждет, а Славика все нет. Чик все это время тоскливо сидел дома. Он даже в сад не пошел, боялся, что Славик заскочит и, не найдя его дома, убежит. Мама начала коситься на него, как бы думая, что Чик чего-то там не понял и простодушно преувеличил свою близость с москвичами.
Наконец Чик вышел на улицу и стал ждать Славика, сидя на крылечке Богатого Портного. Поглаживая Белку, он смотрел и смотрел, когда из-за угла выскочит Славик. Но Славик все не выскакивал. Становилось все тоскливей и тоскливей. Оказывается, ничего в мире нет ужасней этого, когда тебя приглашают на день рождения, обещают зайти, а потом не заходят.
Если сперва и можно было самому прийти, то теперь, когда он столько часов прождал, никак нельзя было приходить самому. Но ведь он ясно сказал, что забежит за Чиком! Сказал или не сказал? Сказал. Значит, они веселятся без него. Поглаживая Белку, Чик тоскливо вздыхал и смотрел туда, откуда должен был появиться Славик и все никак не появлялся. Стало смеркаться.
И вдруг в голове у Чика мелькнула странная надежда. Речка, пересекавшая улицу и проходившая мимо сада, проходила и мимо дома, где жил Славик. Эту речку, почти пересыхавшую летом, довольно заслуженно именовали канавой. Так вот, Чику пришло в голову, что Славик спустился вниз и по канаве подошел к саду Чика, прошел сад, вошел в дом и, увидев, что его нет, тем же путем отправился к себе.
Чик сорвался с места и побежал домой. Если Славик и в самом деле заходил, можно пойти к нему и без приглашения. Мама очень удивилась вопросу Чика и, отрицательно покачав головой, грустно сказала:
— Раздевайся…
Нет, Чик не хотел раздеваться. Он снова вышел на улицу. И как это он мог подумать, что Славик по канаве придет приглашать его на день рождения. Нет, когда идут приглашать на день рождения, ходят по улице, а не по канаве.
И вдруг снова мелькнула надежда: что-то случилось с отцом или матерью! Они там делают всякие опыты с обезьянами. Какая-нибудь горилла могла укусить отца или маму! Тогда, конечно, не до гостей!
Чик вскочил со ступенек и направился в сторону дома Славика. Белочка попыталась увязаться за ним, но Чик со всей строгостью загнал ее во двор. Нет, он не собирался заходить к Славику, но все-таки Белка сейчас ему могла помешать. А вдруг собирался? Нет!
Чик прошел свои квартал, завернул на улицу, где жил Славик, и уже издали понял, что там ничего не случилось. Окна были распахнуты, на улицу лился праздничный свет, а когда Чик проходил мимо дома, он услышал музыку и взрывы смеха.
Мутная горечь предательства заволокла душу. Он дошел до конца квартала и почему-то повернул назад, хотя мог дать кругаля и вернуться домой с противоположной стороны. Ему еще раз хотелось пройти мимо этого дома. Нет, ни за какие награды он бы теперь туда не вошел, но ему почему-то хотелось еще раз пройти мимо. Ему хотелось, чтобы Славик выглянул и позвал его. А Чик ему в ответ равнодушно сказал бы: «Не могу… Спешу в кино…»
Или еще что-нибудь. Чик теперь больше всего думал о завтрашнем дне. Ему было бы завтра ужасно стыдно встречаться со Славиком. Странно, вдруг подумал Чик, предают тебя, а почему-то стыдно тебе. Конечно, можно было этого Суслика завтра налупить! Но тогда будет еще стыдней. Раз налупил, значит, очень дорожил этим праздником!
Только он поравнялся с домом, как распахнулась дверь и оттуда высыпали мальчики и девочки. И среди них — предательство, кругом предательство -Ника!
Так вот почему Славик его не пригласил, потому что он пригласил Нику и хотел быть с нею без него. Коварство! Коварство! Чик даже не знал, что они знакомы! Но когда же он прошел во двор?! Конечно, тогда, когда Чик сидел еще дома и ожидал его.
— Чик, — воскликнул Славик, — а я забыл за тобой заскочить! Что ж ты сам не пришел? Ха! Ха!
— Да я в кино был, — небрежно бросил Чик, изо всех сил держа себя в руках.
— Вот и проводишь Нику, — сказал Славик, — а то ее некому провожать!
Ника подошла к нему как ни в чем не бывало. Чик был поражен, что ни Славик, ни она не испытывают никакого чувства вины. Мальчики и девочки шумной гурьбой отправились в сторону центра, а Чик со своей спутницей пошли в обратную сторону. Чик молчал, и она молчала. Главное, ничего не показывать.
— Он что, тебя приглашал? — вдруг спросила Ника, взглянув на него бледнеющим в темноте лицом.
— Кажется, — сказал Чик, держа себя в руках, — а тебя?
— Нет, — сказала Ника, — я была у подруги, а он зашел за ней и уговорил меня.
У Чика немного отлегло от сердца. Значит, он все-таки к ним во двор не заходил.
— Обо мне что-нибудь говорили? — спросил Чик с некоторой тревогой.
— Нет, — сказала Ника, — о тебе никто не вспоминал…
До этого Чик хотел, чтобы так оно и было, а теперь почему-то стало обидно: предадут и даже не вспомнят!
— Ты знаешь, Чик, — вдруг добавила Ника, — Славик мне кажется каким-то глупым… А некоторым девочкам он нравится… Почему он все время подхихикивает?
Лейся, освежающий ливень, лейся на душу! Нет, Нику не проведешь своими хихиканьями и шлепаньем в носках по тротуару!
— Глупый?! — всколыхнулся Чик. — Да он просто идиот!
— Зато папа у него такой добрый, такой славный, — вздохнула Ника.
— Насчет отца не знаю, — сказал Чик, — но Суслик, он и есть Суслик.
Был чудесный майский вечер. Кругом летали светляки. Чику всегда казалось, что светляки, грустно вспыхивая, ищут в темноте потерянный день. Сами вспыхивают светом и сами же ищут свет дня. Чику казалось, что они своими вспышками канючат, как малые дети: «Куда делся день? Куда делся день?»
Ника шла рядом, спокойно перебирая ногами в белых носках. Бледнело лицо, мелькали носки. Вдруг Ника легким движением руки поймала светляка и вложила его под прядь своих волос. Казалось, она сорвала в воздухе цветок и украсила им свою голову. И Чик вспомнил, как во время похода за мастикой они шли по каменной стене и она срывала розы и втыкала их в свои волосы. Они молчали. Светляк, вспыхивающий под прядью волос, высвечивал ее как бы ждущее ухо. Ждет да ждет. Ждет да ждет. Чику стало так хорошо, что он совсем забыл о Славике.
Но на следующий день Чик опять все вспомнил и уже никогда не мог забыть своей обиды, хотя Славику ничего не говорил. Славик чувствовал, что Чик охладел к нему, но никак не мог понять, в чем дело. Месяцы шли. Иногда Славик пытался что-то вспомнить и взглядом даже как бы просил Чика подсказать, в чем дело, но Чик ничего не подсказывал.
И вот сейчас, когда Чик увидел Славика, стоявшего рядом с Бочо и следящего, как большие мальчики тяжелыми царскими пятаками куют и куют деньги, он понял, что час возмездия настал.
— Чик, сыграем? — крикнул Славик, увидев его.
— Ваш свет? — спросил Чик, останавливаясь у края улицы.
— Чик, — крикнул Бочо, только теперь заметив его, — сыграй лучше со мной. Суслик со мной не хочет играть.
В это время Славик уже спрыгнул с цементного тротуара на немощеную улицу, и деньги сами тяжело звякнули у него в кармане. Чик тоже тряхнул карманом. Было чем тряхнуть.
— А что с тобой играть, — ответил Славик, на мгновение обернувшись в сторону Бочо, — у тебя — ха! ха! — всего двадцать копеек!
Чик любил Бочо, но сейчас он ему не мог объяснить, почему не хочет с ним играть.
— Потом, потом, — крикнул он ему и взглянул на Славика.
— В «орла-решку»? — спросил Славик, имея в виду, что место, удобное для «расшибаловки», на тротуаре занято.
Чик кивнул. Дичь сама шла на охотника.
— Чур, я первый! — крикнул Славик и достал пятак. Опять договорились играть по десять копеек. Славик подкинул пятак и сразу выиграл. Он слабовато подкидывал. Потом дважды выиграл Чик. Потом опять Славик. Славик как-то слабовато подкидывал. Он начал играть сравнительно недавно и поэтому еще не научился лихо подкидывать монету.
— У тебя что, руки слабые? — спросил Чик.
— Как так?! — возмутился Славик и подставил Чику полусогнутую руку, показывая силу своих мускулов. Чик внимательно пощупал мускулы Славика. Да, мускулы были неплохие, но Чик сделал вид, что у него по этому поводу остаются немалые сомнения и только дальнейшая игра Славика может рассеять их.
— Попробуй повыше, — сказал Чик.
— Могу и повыше, — согласился Славик.
Игра пошла живей. Но Чик не так часто выигрывал, как хотелось бы. Дело в том, что здесь земля была сухая и твердая и пятак слишком высоко отскакивал, нарушая Великий Закон, открытый Чиком во сне при помощи маленькой старушки.
Чик стал озираться, ища местечко помягче, повлажнее. И тут взгляд его упал на колонку с водой. Она стояла на углу в пятнадцати шагах от них. Вокруг нее была влажная земля — женщины, время от времени плеская ведрами, отходили от нее в разные стороны. Да и местные пацаны, поджав струю ладонью, любили разбрызгивать воду горизонтальными фонтанами. Так что место было подходящее.
— Жарко, — сказал Чик, — пойду напьюсь. Он подошел к колонке, открыл кран и нарочно стал долго пить воду, вернее, делать вид, что пьет, надеясь, что Славику надоест ждать и он сам подойдет. Но Славик не подходил.
Умываться было бы слишком подозрительно. Чик вспомнил, что в жаркие дни бабушка иногда смачивала водой из-под крана лоб его сумасшедшего дядюшки, чтобы он не буянил. И он стал, пошлепывая ладонью, плескать себе воду на лоб. Чик долго плескал себе воду на лоб, надеясь, что Славику надоест ждать и он подойдет к нему.
— Да ты что, спятил?! — крикнул Славик, и Чик поразился его случайной догадке. Чик продолжал охлаждать себе лоб. — Да ты будешь играть или нет?! — крикнул Славик.
— Подходи, подходи, сыграем, — отвечал Чик, как бы стараясь не терять время. Он продолжал шлепать себе воду на лоб.
Славик не выдержал и подошел. Они стали снова играть. На влажной земле пятак ложился как надо. Изредка если слегка и отскочит от земли, перевернуться ему уже почти никогда не хватало сил. Чем чаще Славик проигрывал, тем больше раздражался, чем больше раздражался, тем выше закидывал пятак. А чем выше он его закидывал, тем точнее пятак ложился. Вообще проигрывающий всегда старался как можно выше кинуть монету. Он как бы старался докинуть ее до высоты везения.
Минут через двадцать Чик его полностью обыграл. У Славика было полтора рубля мелочью, и все эти деньги теперь приятно тяжелили карман Чика.
Оказывается, чем больше деньги оттягивают карман, тем выше подымается настроение. Чик это ясно почувствовал. Чик подумал, что это вроде качелей. Когда на одном конце деньги оттягивают карман, на другом конце подымается веселье души. Чик еще был настолько юн, самоощущение богача было для него настолько ново, что он и не подозревал о том, что богачи могут впадать в мрачную меланхолию от боязни потерять свои деньги.
— Я пойду за деньгами, — сказал Славик, — ты меня жди.
Жди! Чик опять все вспомнил и почувствовал себя отомщенным.
— Подождем, подождем, — ответил Чик многозначительно, но Славик ничего не понял и побежал в сторону дома.
— Чик, сыграем? — сказал Бочо своим сиплым голосом. Он все это время стоял рядом. Ну до чего же Чику нравился этот сиплый голос Бочо! Чик отдал бы половину своих денег, а может, и все, чтобы иметь такой голос. Такой голос мог быть у капитана, о котором до того часто думал Чик, что иногда видел его как живого. Капитан, продутый всеми ветрами, но прокуренный одной-единственной трубкой, — вот мечта Чика, которую он иногда видел наяву.
— Нет, Бочо, — ответил Чик, — я с тобой не буду играть, я со своими ребятами не играю.
— Но ты же играл с Боцманом? — удивился Бочо.
— Откуда ты знаешь? — удивился Чик.
— Тут один на велопе проезжал, — сообщил Бочо, — он сказал, что ты очистил Боцмана… Греки волнуются, Чик!
Чик был до того увлечен игрой, что не заметил этого велосипедиста. Теперь он понял, что Боцман своей глупой жалобой на подглядывание Чика взволновал свой двор.
— Пусть волнуются, — ответил Чик, — Анести надо мной нечестно смеялся, в я его за это обыграл. И брат его нечестно подсказывал ему, когда мы боксировали. Алихора! Алихора! Как будто я не знаю, что это означает.
— Чик, а я знаю, отчего ты выигрываешь, — сказал Бочо и хитренько посмотрел на него.
— Откуда знаешь? — удивился Чик.
— Сам догадался, — уверенно сказал Бочо.
— Тогда скажи, — попросил Чик.
Бочо ужасно нравился Чику. Особенно он ему стал нравиться после того, как Чик красиво победил Бочо в честной драке и в невыгодной для себя обстановке. Но он всегда считал Бочо простаком. И вдруг такое!
— А ты будешь со мной играть? — спросил Бочо и с дьявольской проницательностью добавил: — Только не на этом месте, Чик. Ох, не на этом!
— Как хочешь, — бормотнул Чик, удивленный его догадливостью.
— Тебе возле колонки везет, — увере<