Ночной кошмар
Автор: Кощунница
Бета: Веда
Рейтинг: NC-17
Пейринг: Гермиона Грейнджер/Северус Снейп
Жанр: Драббл, Драма, Пропущенная сцена
Дисклаймер: Все герои принадлежат Дж. Роулинг.
Саммари: Эта реальность - сон, бесконечный ночной кошмар.
Предупреждение: ООС
Комментарии: На конкурс «Тайны канона», номинация «Новый рассвет».
Размер: Мини
Статус: закончен
Благодарности: Читателям, вдохновителям, организаторам.
ПРИМЕЧАНИЕ: Все герои, задействованные в сценах сексуального содержания, вымышленные и достигли возраста 18 лет.
Шёлк розового платья безжалостно мнется под чужой мужской рукой. Того самого, которое так подчеркивает тонкую талию. Того самого, которое смело обнажает шею, плечи и грудь. Того самого, которое так тщательно подбиралось на этот дурацкий рождественский вечер. Того самого, что так понравилось всем. А ему особенно. Она видела этот тёмный взгляд, в котором за чёрной стеной холода таилась жажда. Видела. Знала. И торжествовала.
Все ее провокационное торжество таилось в едва заметной улыбке, коротком взгляде искоса, в несколько суетливой походке, нервном движении рук. В этой нервной поспешности, в этом преждевременном бегстве была тёмная радость, намёк на ожидание.
И он заметил и принял. Его принятие было в упрямо сжатых губах, презрительно-холодном тоне, в небрежной фразе, брошенной вскользь. Его намерение было в всегда стремительной походке и шорохе мантии. Его ответ был в грубом движении, приковавшем её спиной к холодным камням.
Она не противится — нет смысла. Она не отбивается — нет желания. Она молчит — ни к чему слова. Все сказано за неё.
Эти мужские руки тёплые. Их грубость жаркая, знающая, бесстыдная и почти пугающая. Именно эта грубость, эта бесцеремонная нежность и заводит до дрожащих коленей. Но ей не нужна нежность без знания. Ей не нужна страсть с обязательствами. Ей не нужна любовь с доказательством.
Она уже все для себя доказала.
Для неё нет другого решения, логичного, доброго и мудрого. Этот мир никогда не примет то, что происходит сейчас. Этот мир никогда не даст им шанса. Чем больше будешь просить, чем слезнее будет мольба, тем хуже, больнее, жёстче будет отказ. Ей, повзрослевшей на год раньше времени из-за хроноворота, эта истина открылась первее всех. У нее было время это обдумать, но... принятие и смирение так и не наступило. Он же принимает просто потому, что иначе никак.
Она знает. Она понимает. Она принимает. Просто от отчаяния и безысходности. Он просто потому, что иначе никак.
И потому нет ропота, когда чужая рука уверенно и знающе накрывает промежность через ткань белья. Нет смущения, когда эти пальцы сдвигают ткань в сторону. Нет отвращения, когда клитор удостаивается первым почти болезненной ласки.
Не они придумали эти правила, и не им их нарушать. И потому каждый из них играет свою роль. Каждый из них не отступает от этого фарса. И потому её игра — это метания от одного идиота к другому. И потому её игра — это всего лишь имитация чувств. Имитация ревности. Имитация любви. Имитация беззаботной жизни подростковых страстей. Вся её реальность — это сон, путаный ночной кошмар.
Она кусает губы, нарочно закрывая рот рукой, чтобы даже не сорвалось и выдоха. Его ласки — это пытка, где есть знающая нежность и грубая простота. Она закрывает глаза, подаваясь ему. Мысленно стонет, насаживаясь на эти умелые пальцы. Она не видит, но слышит это довольное хмыканье. В голове почти эхом звучит такое хорошо знакомое и ему несвойственное — похвала.
Хорошая девочка.
Вся эта реальность — сон, пустой кошмар, который оставляет после себя приторно-горькое послевкусие.
И потому она так неистово покорна. И потому он так удивительно нежен. И потому эти ласки ужасно запретны. И потому эти ощущения так необычайно остры.
Все, что ей остаётся — это покориться. Всё, что ей останется — это забыть этот сон. Всё, что ей нужно — просто жить ожиданием, что этот сон, страшно-желанный ночной кошмар повторится. Снова и снова.
Она сдавленно стонет куда-то себе в ладонь не в силах справиться с возбуждением, от которого сводит низ живота. Её желание повсюду: в её мыслях, в её глухом стоне в потную ладонь, на его пальцах густой влагой, в воздухе, что так искрит от осязаемого возбуждения.
Невысказанная мольба в тихом всхлипывании. В немом шевелении губ.
Пожалуйста, пожалуйста...
И он слышит. Большой палец чуть сильнее обычного нажимает на чувствительный клитор. Этого хватает для маленького ликования, сильной и пустой разрядки.
Ладонь уже искусана в кровь. Она знает, что потом он вытащит палочку, и все заживёт. Она знает, что потом вытащит свою, и очищающее надёжно избавит их от лишних улик.
Ей снится желание. И он полон этого желания. Она знает это, когда касается его члена через ткань брюк. Она понимает это, когда расстегивает ремень и опускается на колени. Она чувствует это, касаясь губами горячей влажной головки.
Все, что творится — запретное безумие. Никому не нужное. И ни для кого незаметное. И потому у них развязаны руки.
Он нетерпелив. Он требователен. Он властен. И это нетерпение чувствуется в тяжести руки, лежащей на затылке. И эта властность ощущается в направлении её головы. И эта требовательность выражается в движении его бёдер.
Она удивительно покорна, послушна и исполнительна. Плотно сомкнутые губы скользят по важному от слюны стволу. Неторопливо. Ритмично. Со вкусом. Сдавленный выдох сверху. С силой сжимающиеся мужские пальцы в волосах.
Все так привычно и знакомо. Ведь этот сон — бесконечный ночной кошмар, где все предугадано, все предрешено ими и за них.
Боль в коленях от долгого стояния на камнях. Боль в затылке от этой тяжелой ладони. Боль холодным эхом отдается в спине и плечах от слишком сильного соприкосновения с каменной стеной.
Он жаден до неистовства.
И она пьёт эту чужую жажду с этих тонких, упрямо сжатых губ. Она дышит этой чужой жаждой, что отдаётся сдавленным чужим дыханием. Она живет этой жаждой, что с каждым толчком отзывается эхом наслаждения.
Он бесцеремонен до сумасбродной нежности.
И она тает в этих руках, что так безнаказанно и смело касаются ее тела, скрытого лишь измятым розовым шелком. И она горит от этих поцелуев, что лихорадочной цепочкой тянутся от шеи к вырезу на груди.
В глазах уже пляшут какие-то цветные мушки, расцвечиваются странными всполохами, которые вскоре сливаются в одну яркую ослепляющую вспышку. Странный, громкий, ничем не приглушенный стон звенит где-то в сознании, гулким набатом отдаваясь в ушах. Она глохнет и слепнет почти одновременно, умирая на какую-то долю мига…
…чтобы очнуться.
Грейнджер помотала головой, как всегда тяжелой и полной тупой боли после такого сна. Эта пресыщенность болезненным эхом отдалась во всем теле, едва она разогнулась, пытаясь пошевелиться в кресле. Каждый раз, как и любой ночной кошмар, от которого гудит в ушах, а во рту странный привкус, как от похмелья. Кажется, ее сморило в ожидании Макгонагалл, которая отлучилась из своего директорского кабинета на миг. Впрочем, как и обычно, стоит сесть в кресло и прикрыть глаза. Очередное видение смутным камнем легло в душу.
Вся ее жизнь — это тяжелый ночной кошмар. Кроме реальности, где есть он.
Портрет Снейпа неподвижен, и она знает, что ей не ответят.
— Здравствуйте, профессор Снейп.
В ответ лишь вечное молчаливое презрение, но в презрении было некогда говорящее желание.
В этой реальности им нет места. Только в диком ночном кошмаре.
Встретимся во сне.
Версия 1
Ночной кошмар.
Шёлк розового платья безжалостно мнется под чужой мужской рукой. Того самого, которое так тщательно обрисовывает тонкую талию. Того самого, которое лишь невесомым облаком прикрывает почти скромный вырез на груди. Того самого, которое так тщательно подбиралось на этот дурацкий рождественский вечер. Того самого, что так понравилось всем. А ему особенно. Она видела этот тёмный взгляд, в котором за чёрной стеной холода таилась жажда. Видела. Знала. И торжествовала.
Все ее провокационное торжество таилось в едва заметной улыбке, коротком взгляде искоса, в несколько суетливой походке, нервном движении рук. В этой нервной поспешности, в этом преждевременном бегстве была тёмная радость, намёк на ожидание.
И он заметил и принял. Его принятие было в упрямо сжатых губах, презрительно-холодном тоне, в небрежной фразе, брошенной вскользь. Его намерение было в всегда стремительной походке и шорохе мантии. Его ответ был в грубом движении, приковавшем её спиной к холодным камням.
Она не противится — нет смысла. Она не отбивается — нет желания. Она молчит — ни к чему слова. Все сказано за неё.
Эти мужские руки тёплые. Их грубость жаркая, знающая, бесстыдная и почти пугающая. Именно эта грубость, эта бесцеремонная нежность и заводит до дрожащих коленей. Но ей не нужна нежность без знания. Ей не нужна страсть с обязательствами. Ей не нужна любовь с доказательством.
Она уже все для себя доказала.
Для неё нет другого решения, логичного, доброго и мудрого. Этот мир никогда не примет то, что происходит сейчас. Этот мир никогда не даст им шанса. Чем больше будешь просить, чем слезнее будет мольба, тем хуже, больнее, жёстче будет отказ.
Она знает. Она понимает. Она принимает. Просто от отчаяния и безысходности. Он просто потому, что иначе никак.
И потому нет ропота, когда чужая рука уверенно и знающе накрывает промежность через ткань белья. Нет смущения, когда эти пальцы сдвигают ткань в сторону. Нет отвращения, когда клитор удостаивается первым почти болезненной ласки.
Не они придумали эти правила, и не им их нарушать. И потому каждый из них играет свою роль. Каждый из них не отступает от этого фарса. И потому её игра — это метания от одного идиота к другому. И потому её игра — это всего лишь имитация чувств. Имитация ревности. Имитация любви. Имитация беззаботной жизни подростковых страстей. Вся её реальность — это сон, путаный ночной кошмар.
Она кусает губы, нарочно закрывая рот рукой, чтобы даже не сорвалось и выдоха. Его ласки — это пытка, где есть знающая нежность и грубая простота. Она закрывает глаза, подаваясь ему. Мысленно стонет, насаживаясь на эти умелые пальцы. Она не видит, но слышит это довольное хмыканье. В голове почти эхом звучит такое хорошо знакомое и ему несвойственное — похвала.
Хорошая девочка.
Вся эта реальность — сон, пустой кошмар, который оставляет после себя приторно-горькое послевкусие.
И потому она так неистово покорна. И потому он так удивительно нежен. И потому эти ласки ужасно запретны. И потому эти ощущения так необычайно остры.
Все, что ей остаётся — это покориться. Всё, что ей останется — это забыть этот сон. Всё, что ей нужно — просто жить ожиданием, что этот сон, страшно-желанный ночной кошмар повторится. Снова и снова.
Она сдавленно стонет куда-то себе в ладонь не в силах справиться с возбуждением, от которого сводит низ живота. Её желание повсюду: в её мыслях, в её глухом стоне в потную ладонь, на его пальцах густой влагой, в воздухе, что так искрит от осязаемого возбуждения.
Невысказанная мольба в тихом всхлипывании. В немом шевелении губ.
Пожалуйста, пожалуйста...
И он слышит. Большой палец чуть сильнее обычного нажимает на чувствительный клитор. Этого хватает для маленького ликования, сильной и пустой разрядки.
Ладонь уже искусана в кровь. Она знает, что потом он вытащит палочку, и все заживёт. Она знает, что потом вытащит свою, и очищающее надёжно избавит их от лишних улик.
Ей снится желание. И он полон этого желания. Она знает это, когда касается его члена через ткань брюк. Она понимает это, когда расстегивает ремень и опускается на колени. Она чувствует это, касаясь губами горячей влажной головки.
Все, что творится — запретное безумие. Никому не нужное. И ни для кого незаметное. И потому у них развязаны руки.
Он нетерпелив. Он требователен. Он властен. И это нетерпение чувствуется в тяжести руки, лежащей на затылке. И эта властность ощущается в направлении её головы. И эта требовательность выражается в движении его бёдер.
Она удивительно покорна, послушна и исполнительна. Плотно сомкнутые губы скользят по важному от слюны стволу. Неторопливо. Ритмично. Со вкусом. Сдавленный выдох сверху. С силой сжимающиеся мужские пальцы в волосах.
Все так привычно и знакомо. Ведь этот сон — бесконечный ночной кошмар, где все предугадано, все предрешено ими и за них.
Боль в коленях от долгого стояния на камнях. Боль в затылке от этой тяжелой ладони. Боль холодным эхом отдается в спине и плечах от слишком сильного соприкосновения с каменной стеной.
Он жаден до неистовства.
И она пьёт эту чужую жажду с этих тонких, упрямо сжатых губ. Она дышит этой чужой жаждой, что отдаётся сдавленным чужим дыханием. Она живет этой жаждой, что с каждым толчком отзывается эхом наслаждения.
Он бесцеремонен до сумасбродной нежности.
И она тает в этих руках, что так безнаказанно и смело касаются ее тела, скрытого лишь измятым розовым шелком. И она горит от этих поцелуев, что лихорадочной цепочкой тянутся от шеи к вырезу на груди.
В глазах уже пляшут какие-то цветные мушки, расцвечиваются странными всполохами, которые вскоре сливаются в одну яркую ослепляющую вспышку. Странный, громкий, ничем не приглушенный стон звенит где-то в сознании, гулким набатом отдаваясь в ушах. Она глохнет и слепнет почти одновременно, умирая на какую-то долю мига…
…чтобы очнуться.
Грейнджер помотала головой, как всегда тяжелой и полной тупой боли после такого сна. Эта пресыщенность болезненным эхом отдалась во всем теле, когда она разогнулась, отлипнув от стены, к которой она привалилась, сидя на какой-то лавке в коридорном тупике. Кажется, не стоило пить столько пунша. Впрочем, как и всегда.
Очередное видение смутным камнем легло в душу. Каждый раз, как и любой ночной кошмар, от которого гудит в ушах, а во рту странный привкус, как от похмелья.
Вся ее жизнь — это тяжелый ночной кошмар. Кроме реальности, где есть он.
Чужие шаги слышны издалека, и она знает, кого сейчас встретит за этим поворотом.
— Здравствуйте, профессор Снейп.
В ответ лишь молчаливое презрение, но в презрении говорящее желание.
В этой реальности им нет места. Только в диком ночном кошмаре.
Встретимся во сне.
КОНЕЦ