О ПРОСЛАВЛЕННЫХ ФИЛОСОФАХ 4 глава

Маленькая месть человечнее отсутствия мести. И если наказание не есть также честь и право для преступника, то я не хочу наказаний ваших...

Если наказание не есть также честь и право для пре­ступника, то я не хочу наказаний ваших.

Наказание должно быть честью для наказуемого; оно не должно разрушать его. Оно должно делать его сильнее, оно должно совер­шаться с уважением, оно должно быть честью. Он заслу­жил его, и оно должно соответствовать ему.

Благороднее признать себя неправым, чем держаться за право свое, в особенности, когда прав.

Это придает вам до­стоинства. Это никого не унижает и делает вам честь. Вы становитесь достойным уважения в собственных глазах, вы заслуживаете любви.

Но для этого надо быть достаточно богатым. Действи­тельно, нужно обладать очень богатой душой, чтобы нака­зывать таким образом: чтобы наказанный чувствовал себя так, как будто вы оказали ему честь. Это очень редкое яв­ление, но иногда это бывает.

Я много раз говорил вам об одном дзенском монахе. Однажды лунной ночью в его дом зашел вор. Это был маленький домик далеко от деревни. Дверь была от­крыта, потому что в доме не было ничего такого, ради че­го стоило бы ее закрывать. У этого Мастера дзен не было ничего, кроме одеяла - днем он носил его, а ночью укры­вался им же во сне. Он лежал у окна, наблюдая, как всходит полная луна. Была прекрасная, совсем тихая и спокой­ная ночь.

Когда вошел вор, из глаз Мастера полились слезы. Ведь в его доме ничего не было. А этот бедняга пришел из дале­кой деревни. Нужно было срочно что-то сделать, что-нибудь такое, чтобы вор не смутился, чтобы он не почув­ствовал себя оскорбленным. Наоборот, нужно было встре­тить его с честью. Мастер зажег маленькую свечку, накинул на себя одеяло и вошел вслед за вором. Вор был в доме, где-нибудь во второй или третьей комнате.

Когда вор увидел, что он входит, он очень испугался. Мастер сказал:

- Не бойся. Знаешь, я прожил в этом доме тридцать лет и заглянул во все уголки и закоулки; мне очень жаль, но здесь ничего нет. Ты оказал мне честь, ведь воры ходят в богатые дома, в королевские дворцы - кому нужны бедня­ки? Ты первый вор - такого еще не было. Это такая честь для меня. Впервые в жизни я чувствую себя богачом.

Вор испугался еще больше: этот человек, казалось, не в своем уме - что он говорит? Мастер сказал:

- Только вот что: придется нам заключить контракт. Я ничего не нашел в этом доме; искать - совершенно пустой номер. Но я могу помочь тебе, ты ведь новичок. Наверняка ты не сможешь обшарить весь дом. Я тебе все покажу. Но помни: если мы найдем что-нибудь, делим пополам.

Вор сказал:

- О Боже, этот человек - хозяин дома! Даже в этой странной ситуации вор засмеялся. Мастер тоже засмеялся и сказал:

- Ну, хорошо, если ты хочешь больше, можешь взять шестьдесят процентов - шестьдесят твои, сорок мои - по­тому что работать-то будешь ты, а я тебя только сопро­вождаю. Но здесь на самом деле ничего нет - я искал тридцать лет. Мы просто зря потеряем время. Я предлагаю вот что: ночь кончится еще не скоро, и ты можешь найти дом какого-нибудь богача; мне не нужно никакой доли, никаких комиссионных. Но только ты должен принять од­но условие. Вор спросил:

- Условие? Какое условие?

- Ты возьмешь мое одеяло, потому что у меня нет ниче­го другого, чтобы отдать тебе. Может быть, ты больше никогда не придешь. Кто знает, что будет завтра. Но ты не можешь отказаться; это подарок. Ты не крадешь его; я да­рю его тебе.

Мастер стоял голый. Было холодно, он дрожал, и вор не мог решить, как ему поступить. Он не мог отвергнуть подарок. Мастер дзен сказал со слезами на глазах:

- Если ты захочешь прийти еще, сообщи мне за два-три дня. Я могу собрать подаяние, скопить для тебя что-нибудь. Я так беден. Ты не можешь отказаться от этого одеяла, это все, что у меня есть. Я отдаю тебе все.

Вор хотел хоть как-нибудь выпутаться из этого поло­жения; никогда раньше ему не приходилось сталкиваться с такими людьми. Он взял одеяло и побежал. Но Мастер крикнул:

- Послушай! - вор никогда не слышал такого властного голоса: - Закрой дверь! И прежде чем закрыть дверь, по­учись немного хорошим манерам. Я преподнес тебе пода­рок, а ты даже не поблагодарил меня. Скажи: «Спасибо», и это может помочь тебе позже.

Вор сказал:

- Спасибо, господин, - закрыл дверь и побежал прочь. Через два года его поймали, когда он грабил кого-то еще, и это одеяло было при нем. Это было известное одея­ло. Все знали, что оно принадлежит Мастеру, и два года его никто на нем не видел. Поэтому судья сказал:

- Что ж, это будет решающий фактор. Если Мастер скажет, что это его одеяло, и ты украл его, мне не нужны другие свидетели, мне не нужны никакие доказательства, никакие аргументы; я вынесу приговор. Мастера позвали в суд. Судья спросил:

- Вы знаете этого вора? Мастер сказал:

- Вора? Должно быть, вы в заблуждении, это прекрасно воспитанный человек. Когда я подарил ему это одеяло, он сказал мне: «Спасибо, господин», и закрыл дверь. Он та­кой джентльмен. Не следует называть джентльмена вором.

Судья не знал, что делать. А Мастер сказал:

- Он не может быть вором. Я могу свидетельствовать в его пользу. Он мой старый друг. Два года мы не могли встретиться.

Благодаря Мастеру дзен - он был очень уважаемым че­ловеком - вора освободили. У него не было никаких шан­сов на освобождение. Выйдя из суда, он упал к ногам Мастера и сказал:

- Я пойду с тобой. Мастер ответил:

- Я хотел оставить тебя на ночь, но ты так торопился убежать, что даже забыл закрыть дверь, так спешил, что даже забыл сказать «Спасибо, господин». Теперь ты пони­маешь? Я говорил тебе, что это может тебе помочь когда-нибудь. Научись вести себя! Что касается меня, ты меня очень осчастливил. Ты оказал мне честь; иначе кто зашел бы в хижину бедняка? Я буду рад, ели ты пойдешь со мной.

Жизнь вора полностью изменилась. Он стал одним из самых просветленных учеников Мастера. И вся метамор­фоза состояла лишь в одном: Мастер почтил его в такой ситуации, когда любой другой оскорбил бы его, оказал ему уважение, какого достоин любой человек - неважно, какова его профессия: вор он, врач или инженер; это всего лишь профессии. Это не имеет отношения к человеческому достоинству.

Мне претит ваша холодная справедливость, и из глаз судьи вашего смотрит палач с холодным мечом.

Скажите, где найти справедливость, которая есть любовь со зрячими очами?

Если не любовь - основа и корень справедливости, это уже не справедливость. Все суды так холодны - нет любви, нет сострадания, нет понимания. Это просто буква - мерт­вая, закон - мертвый, судья - мертвый; и все это мертвое решает за живых. И все, что решается, решается о прош­лом.

Возможно, человек украл, но это уже прошлое, это не значит, что вор не может в будущем стать святым. Человек может измениться в этот самый момент. Его завтра открыто; его вчера не может на него поку­шаться. Все наше правосудие столетиями считает само со­бой разумеющимся, что никакого завтра нет. Того, что случилось вчера, достаточно, чтобы решить судьбу чело­века, но все вчера мертвы.

Что это значит? Это значит, что мертвая часть вашей жизни решает судьбу живого будущего. Эта мертвая часть не даст вам свободы. Она станет вашими цепями, тюрьмой - даже смертью.

Нельзя по отдельному поступку судить о человеке в це­лом, но это именно то, что происходит, то, что делается так холодно. Судья читает приговор: кто-то осужден на пожизненное заключение, кого-то приговорили к виселице. Его глаза абсолютно сухи - он не считается с тем, что у этого человека могут быть жена, дети, старая мать, старик-отец. Он мог быть единственной надеждой семьи, един­ственным кормильцем.

Отправив его на виселицу, вы не исправите того, что уже свершилось; это принесет еще больше зла. Его дети станут нищими, ворами; его жене, возможно, придется стать проституткой; возможно, старикам-родителям придется работать, чтобы заработать хотя бы на хлеб с маслом.

Незначительный акт, возможно, совершенный в минут­ном порыве чувств, эмоциональном срыве, возможно, без всякого умысла... так случилось, что этот человек кого-то убил. Но это произошло в таком порыве гнева и ярости, и этот гнев не может решать судьбу всей его жизни; и не только его, но и жизни его детей, жены, родителей, вну­ков... Теперь этот поступок будет определять целые века.

Поколение за поколением - этот поступок будет менять их жизнь в определенном направлении. Такая холодность, беспристрастность; это не справедливость - в действитель­ности, это месть общества. Судья - не что иное, как палач на службе у общества. Всякий, кто преступает правила и ограничения общества... судья, полиция, армия и закон - все они тут как тут, чтобы уничтожить этого человека. Этот человек ослушался; этот человек взбунтовался; этот человек сделал нечто такое, что стадо считает незаконным.

Посмотрите в глаза своих судей, и из глаз судьи вашего смотрит палач с холодным мечом.

Скажите, где найти справедливость, которая есть лю­бовь со зрячими очами?

Без любви, без сердца вы не сможете увидеть всю слож­ность человеческой жизни. Отдельный поступок решит судьбу долгой жизни. Вы закрываете дверь для будущего; вы не даете ему возможности измениться - вы не даете ему ни одного шанса. Любовь всегда готова дать шанс, воз­можность.

Но эти холодные глаза ваших судей знают только мертвые законы, и они выполняют их, нисколько не беспо­коясь о том, что закон существует не для того, чтобы жертвовать ради него человеком. Законы были созданы, чтобы служить человеку, а не для того, чтобы человек слу­жил им. Закон можно изменить - закон сделан человеком.

Человек - творение Бога, а мы поступаем с этим

божьим творением настолько глупо и слепо - удивительно, что никто не восстает против наших законов, против наших судов, против наших конституций. Толпа просто подчиняется им, может быть, из боязни, что, если вы скажете что-нибудь, вы окажетесь в стороне от толпы, и ваша шея окажется в опасности.

Я был в тюрьме двенадцать дней. У меня было три ад­воката, лучших в Америке; у правительства тоже были са­мые лучшие адвокаты, поскольку это было дело одного человека против всего правительства Америки. Однако мои адвокаты все время твердили мне, чтобы я не говорил ни слова. Я сказал:

- Но это странно. Вы здесь для того, чтобы помогать мне.

Они объяснили:

- Нам известно, что, если вы скажете что-нибудь, у вас будет еще больше неприятностей. Может быть, вы абсо­лютно правы, вы наверняка правы, но эти судьи мертвы, они знают только то, что написано в их законах; они не будут вас слушать. На самом деле, их приговор уже готов, и мы стараемся каким-нибудь образом убедить их.

Если вы начнете говорить, эта борьба может затянуться на много лет. Мы боимся за вашу жизнь, потому что за эти двенадцать дней нам стало совершенно ясно: если прави­тельство не выиграет в этом деле, они убьют вас. Если вы будете выигрывать процесс, вы не выйдете из тюрьмы жи­вым. Вы можете выйти из тюрьмы - они постарались, что­бы мы это хорошенько поняли - только в том случае, если вы проиграете дело. Они говорили:

- Пожалейте нас и пожалейте всех тех, кто любит вас во всем мире; только ради них - просто ничего не говорите. Мы скажем то, что должно быть сказано, мы будем гово­рить только то, что хотят они. Мы хотим избежать конфликта, потому что в случае конфликта - и мы, и они зна­ют это - вы наверняка победите. А у них нет шансов выиг­рать, потому что у них нет никаких доказательств того, что вы совершили какое-нибудь преступление - в этом вся их проблема. Их проблема в том, что они арестовали вас нелегально, без всякого ордера. Они не позволили вам найти поручителя.

Без всяких объяснений... даже Генеральный прокурор Америки в последнем слове на суде признал: «Мы не смог­ли найти никаких объяснений, почему нельзя было найти поручителя». И, тем не менее, поручителя не было.

Они вызвали моих адвокатов и прояснили им ситуацию: «Все очень просто. Правительство ни в коем случае не же­лает проиграть, потому что это будет международное по­ражение самой сильной власти в мире от одного человека - правительство не может этого допустить. Так что все зави­сит от вас. Мы не можем говорить с Бхагаваном, поскольку он не понимает, как выглядят вещи за кулисами.

Приговор уже готов, и если вы хотите спорить, если вы хотите заводить судебное разбирательство, то вы должны знать - не говорите нам потом: «Вы нас об этом не пред­упреждали» - дело может продолжаться десять лет, пят­надцать, двадцать лет. Это в наших руках - тянуть его, сколько будет нужно. А двадцать лет такой пытки...

Запомните одно: Бхагаван покинет тюрьму, только если вы проиграете дело. При данных обстоятельствах прави­тельство не собирается проигрывать дело. Если правитель­ство проиграет процесс, Бхагаван потеряет жизнь.

Поэтому мои адвокаты постоянно твердили мне: «Не говорите ни слова. Мы сами как-нибудь все устроим. Мы хотим, чтобы вы поскорее вышли из тюрьмы и направи­лись прямо в аэропорт. Пятьдесят минут - и вы уже не в Америке. Нам бы не хотелось даже, чтобы вы переночева­ли в Америке, потому что они могут прийти посреди ночи и под тем или иным предлогом арестовать вас. Они могут арестовать вас без всяких причин; они могут снова аресто­вать вас.

Я сказал:

- Это очень несправедливо: их аргументы настолько идиотичны, что мне не нужны даже вы - я могу бороться напрямую, не зная ваших законов. Нет никакой необходи­мости знать ваши законы; я знаю, что невиновен, и этого достаточно!

Но они не только не дали мне ничего сказать, но и сами не стали спорить. Они позволили Генеральному прокурору потратить весь день на ненужные доказательства, это была пустая трата времени. Они согласились: «Вы будете мол­чать, вы не будете спорить, так что всем покажется, что они выиграли дело».

У них не было ни одной улики против меня, и, когда я покинул Америку, на пресс-конференции они сами призна­вались: «У нас не было улик против Бхагавана. Нашей зада­чей было уничтожить коммуну. Мы не хотели держать Бхагавана в тюрьме, потому что так мы сделали бы из него мученика; так что мы хотели как-нибудь выпроводить его из тюрьмы и из Америки. Ведь если бы он был здесь, унич­тожить коммуну было бы очень трудно.

Судья заседал весь день, и я видел, что он ничего не слушает; половину времени он дремал. Уже был получен приговор сверху; он пришел из Вашингтона. Он должен был только прочитать его; он должен был только выждать нужное время, чтобы приговор не показался слишком по­спешным. Мой адвокат видел приговор до того, как его доставили в суд. Они пришли к соглашению: «Мы не будем спорить». По-видимому, в мире нет справедливости.

Поездки по миру принесли мне много опыта. Под име­нем справедливости и правительства скрываются гнев, же­стокость, мстительность, зависть, ревность... все что угодно; они абсолютно холодны, в них нет никакого ува­жения к индивидуальности, никакого уважения к жизни.

Одна вещь определяет все - и это то, что общество должно иметь возможность мстить индивидуальности. А общество, конечно, не знает любви - у него нет сердца.

Как же сделаться справедливым до конца? Как воздать каждому свое? Да будет с меня довольно, если я воздам каждому мое.

Быть справедливым от самого сердца... это единственный путь для каждой индивидуальности. Я могу воздать каждому мое; я не могу воздать каждому свое. Это нужно понять.

Я много раз говорил вам: Мастер дает вам то, что уже является вашим; Мастер отнимает у вас то, что никогда вашим не было. Он забирает то, что в вас ложно, а тому, что в вас истинно, он дает возможность вырасти, расцвес­ти. Мастер дает человеку то, что уже его - его экстаз, его любовь, его радость, его жизнелюбие; но он может дать ему только то, что уже его. Я не имею в виду собствен­ность; то, чем мы владеем - не наше. Мы пришли в этот мир нагими и покинем этот мир тоже нагими - собствен­ность принадлежит миру.

Но наш дух... когда мы рождаемся, мы приходим с ты­сячами возможностей. Это только семена; поэтому вы не видите их. Если создать им нужные условия, приложить правильные усилия, поместить в нужную почву, все они могут расцвести. И вы можете делиться своей радостью, счастьем, благословением, сколько хотите, ибо источник бесконечен.

Пока в человеке нет такой любви и такого блаженства, он не достоин быть судьей. И, тем не менее, нам придется ждать такого человечества, в котором, в юридических кол­леджах, учат не только законам, но учат людей быть более тихими, более любящими, более безмятежными, более по­нимающими, более сострадательными. Учить людей толь­ко мертвой букве закона опасно.

Вы дали в руки слепым такую мощную силу. Прежде чем давать им власть, дайте им любовь, чтобы эта власть не использовалась неправильно.

Только любовь может помешать распорядиться влас­тью неправильно. Любовь - это величайшая ценность; за­кон - это то, что стоит меньше всего.

А эта ситуация - когда закон становится высочайшей ценностью, а любовь полностью игнорируется - настоящее несчастье. Там, где дело касается закона - ни в храмах пра­восудия, ни в судах - нет места для любви.

Нужна великая революция, которая изменит все законы в соответствии с законами любви. Справедливость должна быть всего лишь тенью любви, не мстить, но почитать. Это возможно; такое случалось в жизни отдельных индивиду­альностей; однажды это станет возможно в жизни всего общества.

... Так говорил Заратустра.

 

О ДОБРОВОЛЬНОЙ СМЕРТИ

4 апреля 1987 года

Возлюбленный Ошо,

О ДОБРОВОЛЬНОЙ СМЕРТИ

Многие умирают слишком поздно, а иные - слиш­ком рано.

Пока еще странным кажется учение:

«Умри вовремя!»

Умри вовремя: так учит Заратустра.

Конечно, как может вовремя умереть тот, кто не жил вовремя? Лучше бы ему и не родиться! - Так со­ветую я всем лишним.

Но и лишние важничают своей смертью, и даже самый пустой орех хочет быть расколотым.

Все относятся к смерти серьезно: но пока еще она не стала праздником. Люди не научились еще чтить самые светлые праздники.

Я показываю вам смерть, в которой обретается полнота и завершенность, - смерть, которая станет для живущих жалом и священным обетом.

Человек, завершивший путь свой, умирает победо­носно....Такая смерть — наилучшая; лучшей же после нее будет — умереть в борьбе и растратить великую душу.

Но и борющемуся, и побеждающему - одинаково не­навистна ваша смерть: скаля зубы свои, она крадет­ся, как вор, а приходит к вам повелителем.

Истинно свободную смерть хвалю я, ту, что при­ходит ко мне, ибо я хочу ее.

Когда же устремится к смерти воля моя? - У кого есть цель и преемник, тот пожелает смерти вовре­мя, тогда, когда это удобно для цели и для преемни­ка... Иные, становятся слишком стары, для побед истин своих; беззубый рот не имеет уже права на все истины.

Всякий, жаждущий славы, должен заблаговременно расстаться с почетом и освоить нелегкое искусство - уйти вовремя...

Пусть бы явились проповедники скорой смерти! И подобно буре, сотрясли бы деревья жизни! Но я слышу только проповедь медленного умирания и терпения ко всему «земному».

Если бы он остался в пустыне, вдали от добрых и праведных! Быть может, он научился бы жить, и любить землю, и даже смеяться!..

Да не будет умирание ваше хулой на человека и землю, друзья мои: с такой просьбой обращаюсь я к меду души вашей.

Даже в смерти должны пылать дух ваш и добро­детель, подобно вечерней заре над землей: иначе смерть ваша плохо удалась вам.

Так хочу умереть и я: чтобы вы, друзья мои, ради меня еще больше любили землю; снова в землю желаю я обратиться - обрести покой у той, что родила меня.

Поистине, была цель у Заратустры, в нее метал он мяч свой; отныне вы, друзья, будете преемниками цели моей, вам бросаю я золотой мяч.

Приятнее всего мне смотреть на вас, друзья мои, когда подбрасываете вы его! Вот почему помедлю я еще немного на земле: простите мне это!

...Так говорил Заратустра.

 

Смерть - одно из самых неправильно понимаемых явлений. Люди считают смерть концом жизни. Это первая, основная ошибка.

Смерть - не конец, но начало новой жизни. Да, это ко­нец для того, что уже мертво. Но также это крещендо того, что мы называем жизнью, хотя очень немногие знают, что такое жизнь. Они живут, но живут в таком невежестве, что никогда не встречаются с собственной жизнью. И для этих людей не существует возможности узнать собственную смерть, ибо смерть - это высший опыт в этой жизни и на­чало переживания другой. Смерть - дверь между двумя жизнями; одна осталась позади, другая ждет впереди.

В смерти нет ничего безобразного; но человек от страха даже слово «смерть» сделал безобразным и непроизноси­мым. Люди не любят говорить об этом. Они не хотят даже слышать слово «смерть».

У этого страха есть причины. Страх возникает потому, что умирает всегда кто-нибудь другой. Вы всегда видите смерть со стороны, а смерть - это внутреннее переживание. Это все равно, что смотреть со стороны на любовь. Вы мо­жете наблюдать годами, но ничего не узнаете о том, что такое любовь. Вы можете узнать проявления любви, но не саму любовь. То же самое мы знаем о смерти. Только внешние проявления - дыхание прекратилось, сердце остановилось, человека, который разговаривал и ходил, боль­ше нет: вместо живого тела лежит просто труп.

Это всего лишь внешние признаки. Смерть - это пере­ход души из одного тела в другое или, когда человек пол­ностью пробужденный, от этого тела к телу всей вселенной. Это великое путешествие, но вы не можете уз­нать об этом со стороны. Со стороны видно только внеш­ние признаки; и эти признаки вызывают в людях страх.

Тот, кто познал смерть изнутри, полностью утрачивает страх смерти. Смерть из уродливого и страшного явления превращается в одно из самых чистейших, тихих и тон­чайших переживаний. Вы впервые ощущаете себя вне тюрьмы, вне тела, это переживание абсолютной свободы... нестесненной, неограниченной.

Такую смерть можно познать многими способами. Один из них - обычная смерть; но тогда вас уже нет здесь, чтобы рассказать об этом. Вы умерли. Вы пережили это, но ваше переживание ушло вместе с вами. К счастью, есть и другие способы, когда вы можете точно испытать, что та­кое смерть, и все же остаться живым.

Любовь - один из них. В тотальной любви, когда вы ничего не оставляете позади, происходит некая смерть. Вы больше не тело, вы больше не ум, вы чистый дух. В меди­тации бывает то же переживание бестелесности, состояния без ума и все же абсолютной осознанности, тотальной жизни.

Вот почему любящие никогда не боятся смерти. Если любящий боится смерти, это показывает, что ему неиз­вестна любовь. Медитирующий никогда не боится смерти. Если медитирующий боится смерти, это значит, что его медитация неглубока.

Есть лишь одна глубина, которой нужно достичь - че­рез любовь ли, через медитацию или через творчество. Это глубина, на которой вы больше не физическое тело и также не ментальное - просто чистое осознание, чистое небо без всяких облаков, безграничное. Оно промелькнуло - и смерть становится прекрасным переживанием. У Заратустры есть нечто важное, чтобы рассказать об этом.

Многие умирают слишком поздно, а иные - слишком рано. Пока еще странным кажется учение: «Умри вовремя!»

Когда он говорит: Многие умирают слишком поздно, он имеет в виду, что они живут бессмысленно, без всякой ра­дости, без песни.

В их жизни нет никакого цветения. Кажется, что они просто забыли, как умереть. Они продолжают жить, хотя в их жизни нет никаких соков, никакого волнения, экстаза. Но им не хватает смелости отбросить тело.

Их жизнь бесполезна. Они просто топчут землю. Они живут как паразиты, они не созидают, и не только не сози­дают - они разрушители, поскольку они не могут жить, они не умеют жить. Они очень завидуют тем, кто поет, танцует, любит. Они осуждают всех тех, кто живет.

Люди, которые умирают слишком поздно - осуждающие. Они становятся святыми, они становятся священ­никами, они становятся праведниками не потому, что они святы, а потому, что они не способны жить и не знают, как умереть: они находятся в середине. И им приходится ис­кать оправданий. И они находят оправдание в осуждении всего мира.

Об одном греческом философе, Зеноне, известно, что он учил: жизнь бесполезна, бессмысленна, тщетна; единственный разумный поступок, который может совер­шить человек - это самоубийство.

Сотни его учеников покончили жизнь самоубийством. Сам он прожил долгую жизнь; когда он умер, ему было за девяносто. Кто-то спросил у него перед смертью:

- Вы всю жизнь проповедовали, что единственный, разумный поступок для человека - это самоубийство. Почему же вы жили так долго?

Зенон ответил:

- Я должен был жить; иначе, кто бы сказал людям, что жизнь бесполезна, бессмысленна? Хотя это и было для меня пыткой, я продолжал жить, чтобы спасать людей от бес­смысленного, тщетного существования. Великолепное оправдание! Он нашел прекрасное оправдание, чтобы жить самому.

Запомните, вот критерий: те, кто осуждают жизнь - ка­леки, у них неразвито сердце, у них нет корней; в их бытии нет цветов, и они не могут признать, что ошиблись. Чтобы отомстить жизни, они отрекаются. Все религии учат: «Отрекитесь от жизни». Кто эти люди, которые учат: «Отрекитесь от жизни»? Это люди, неспособные жить, ко­торым неведомо искусство жизни.

...А иные умирают слишком рано. Заратустра говорит не об их реальной смерти, он имеет в виду, что они живут по­смертной жизнью: в тридцать лет они умирают, а в семьде­сят их хоронят. За все эти сорок лет в их жизни ничего не происходит: это совершенно бесплодная пустыня, в кото­рой ничего не растет, ничто не зеленеет. Ни одного поющего ручейка не протекает по их жизни. Они абсолют­но бесплодны. Они ничего не создают, ничто не рождается из них - ни живопись, ни поэзия, ни музыка, ни танец.

Это посмертная жизнь. Они умерли, когда им было тридцать. В тот день, когда вы перестаете любить, пере­стаете творить, в день, когда вы прекращаете расти - в ме­тафизическом смысле вы умираете. Физически вы можете продолжать дышать, но дыхание не может быть синони­мом жизни. Это всего лишь произрастание, как кабачки и капуста; в мире столько кабачков и капусты.

Заратустра говорит: Пока еще странным кажется уче­ние: «Умри вовремя!» Тот, кто жил правильно, интенсивно и тотально, обязательно умрет вовремя. Его смерть - не что иное, как зрелый плод, урожай. Его смерть - не что иное, как полное завершение.

Он жил так сильно, любил так много, он всю свою энер­гию потратил на творчество, он так наслаждался, что пришло время отдохнуть. Чаша его жизни полна. Больше незачем медлить на земле. Он пришел туда, куда ему суж­дено прийти.

Умри вовремя - это может понять лишь тот, кто жил, и жил тотально, без всяких тормозов, естественно; подчиня­ясь не мертвым писаниям, но живым источникам своего собственного бытия. Такие люди обязательно достигают огромного экстаза наполненности; их смерть - завершение: круг замкнулся. Смерть приводит их к новому рождению. Если вы умрете не вовремя, вы никогда не испытаете красо­ту смерти. Она останется предубеждением, мнением, кото­рое вы слышали от других. Но личного опыта у вас не будет.

Умри вовремя: так учит Заратустра. Для Заратустры смерть - актуализация всего вашего потенциала. Больше нет смысла оставаться в теле. Вы можете умереть радостно, с улыбкой на лице, с великой тайной в глазах. Ваша смерть не будет безвременной; почти 99,9 процента смертей без­временны - либо слишком поздние, либо слишком ранние.

В день своей смерти, рано утром, Гаутама Будда сказал своим ученикам: «Этого больше чем достаточно. Пришло время уходить». Они не могли понять, что он имеет в виду; может быть, он говорит, что пора уходить в другое место? Будда сказал: «Вы не понимаете: я имею в виду, что я по­кидаю тело. Найдите красивое место. Я жил красиво, в окружении гор, деревьев, диких зверей и медитирующих».

Он оглянулся вокруг и увидел два очень красивых, очень высоких сааловых дерева. Они стояли рядом и были почти как близнецы. Будда сказал: «Кажется, это подхо­дящее место. Я умру здесь, между этими сааловыми дере­вьями».

Он сказал это так, что казалось: смерть для него - про­сто решение. Для человека, который живет полно, смерть становится решением: она зависит от него. Смерть не мо­жет прийти к нему; он сам открывает свое тело для смерти. Больно, когда смерть приходит к вам и отнимает тело, а ваши дела не закончены - ваши дети не стали взрослыми, дочь собирается замуж, ваше дело идет не очень-то хоро­шо. Смерть постучалась в вашу дверь, но вы не можете приветствовать ее. Даже императоры не могут приветство­вать смерть, потому что осталось еще так много завоевать, покорить. Жадность не знает границ. Она все время просит еще и еще. Вот почему смерть кажется врагом.

Но для человека, подобного Гаутаме Будде, это просто выбор. Он пошел к этим деревьям, сел между ними и сказал ученикам:

- Вы никогда больше меня не увидите. Это тело до­стигло своей полноты; ему нужен отдых; ему нужно уйти в окончательный покой. Но прежде чем я отброшу его, если у вас есть какие-то вопросы, задайте их. Может быть, вы встретите другого пробужденного... где и когда - нельзя предсказать.

Но ученики стали плакать. Им было не до вопросов, они сказали: