О прославленных философах 6 глава

Редкостна высшая добродетель и бесполезна, она сияет и нежна в блеске своем: дарящая добродетель есть наивыс­шая.

Поистине, я разгадал вас, ученики мои: вы стремитесь подобно мне, к дарящей добродетели... Жажда ваша в том, чтобы самим стать и даром, и жертвой: потому и алчет душа ваша вобрать в себя все сокровища.

Наверное, никто другой не объяснял это так, как Заратустра - почему люди постоянно ищут истину или себя. Все великие учителя че­ловечества звали людей на поиск: кто вы? Познайте себя. Но зачем?

Заратустра знает ответ. Познайте свои богатства, по­знайте свои сокровища, чтобы вы могли поделиться, что­бы вы могли подарить их другим. Найдите себя, чтобы отдать, ибо в момент, когда вы делитесь, вы превосходите обычную человечность, вы становитесь сверхчеловеком.

Обычный человек жаден, он нищий. Он все время ко­пит, он никогда не отдает; он не знает языка отдачи - или радости отдачи. Он очень беден - ему известно лишь обы­денное удовольствие - получать. Получая - даже если вы по­лучите весь мир - ваше удовольствие будет тривиальным; а если вы отдаете, вы можете отдать всего лишь розу, но ра­дость ваша будет - радостью императора.

Возможно, это самое блаженное переживание в мире - отдавать; а когда вы отдаете себя, когда вы отдаете нечто из своей сокровенной сущности, вы поистине отдаете.

Жажда ваша в том, чтобы самим стать и даром, и жертвой: потому и алчет душа ваша вобрать в себя все со­кровища.

Ненасытно стремится душа ваша к богатствам и дра­гоценностям, ибо ненасытна и добродетель ваша, в своем желании дарить.

Все религиозные усилия, все духовное паломничество, все исследование самого себя имеют одну простую причи­ну: пока вы не познаете себя, вы не можете отдавать. Как вы можете отдать то, чего не знаете? И чудо в том, что в тот момент, когда вы познаете себя, вы не можете удер­жаться от искушения отдать. Оно приходит с окончанием поиска; вам тут же хочется кричать на весь мир: «Я нашел источник жизни, придите и разделите его со мной».

Когда вы переживаете нечто запредельное, вы не смо­жете уместить это в себе. Это просто невозможно, это не в природе вещей. Чем больше ваше внутреннее достижение, тем больше будет желание отдать. Сначала вы будете не­доумевать: вы так сильно жаждали найти источник жизни; но теперь вы познали, и желание поделиться стало еще сильнее.

И вот тайна, с которой вы столкнетесь: чем больше вы отдаете, тем больше у вас есть; чем меньше вы отдаете, тем меньше имеете. Если вы не отдаете, вы потеряете путь. Вы можете обладать, только если делитесь - делитесь, не оставляя никаких тылов, опустошая себя. И это забота су­ществования: как только вы опустошаетесь, существование из неведомого источника вашей жизни вливает в вас све­жие соки, новое богатство - вы никогда не будете пустым. Ваша наполненность становится нескончаемой, но она становится нескончаемой, только если вы бесконечно от­даете.

Вы притягиваете все вещи к себе и в себя, чтобы изли­вались они из родника вашего дарами любви.

На свете нет другой религии. Все другие религии под­дельны, все другие религии - просто заменители, обманы­вающие людей. Единственная религия - это религия любви. И когда вы нашли в себе бесконечный источник, ваша лю­бовь требует поделиться с теми, кто достоин, и с теми, кто недостоин, без всяких разграничении, ибо любовь, не знает никаких разграничении.

Только бедность различает. Чем богаче ваша душа... различие становится невозможным. Тогда не стоит вопрос о том, что кто-то достоин, а кто-то - нет: для вас все дело в том, чтобы нашелся кто-нибудь, кто примет. И вы благо­дарны человеку, который принимает, а не наоборот. Вы не надеетесь, что этот человек будет благодарен вам за то, что вы ему что-то дали.

На Востоке была традиция, очень странная... буддий­ские, джайнские или индуистские монахи... это три рели­гии, рожденные в Индии, с ароматом Востока. Когда вы даете монаху еду или одежду - ведь монахи нищие, они ни­чем не владеют - если им что-то нужно, они просят... С за­ходом солнца у них не должно остаться никакой собственности: будет день - будет пища. Они доверчивы: если до сих пор жизнь заботилась о них, то почему бы ей не позаботиться и завтра? К вечеру они совершенно ничем не владеют; если утром им что-то понадобится, они попро­сят.

Странная традиция, о которой я хотел рассказать, со­стоит в том, что, когда вы даете что-то монаху, вы должны дать ему нечто большее. Это нечто большее называется благодарностью за то, что монах принял ваш дар. Он мог отказаться. Поскольку он принял от вас пищу, вы должны пожертвовать ему что-то еще, чтобы показать свою при­знательность - вы пришли в мой дом, вы попросили у меня пищу, вы приняли от меня еду. Я не очень-то заслуживаю право давать, и в особенности вам. И все же вы были так великодушны, что приняли; и поэтому, пожалуйста, возь­мите еще что-нибудь в знак моей признательности.

Когда я впервые узнал об этом, это казалось очень странным. Обычная логика говорит, что монах должен быть благодарен; вы дали ему пищу, вы дали ему одежду, лекарство, все, что ему было нужно - он должен благода­рить. Но, напротив, по традиции вы должны быть благо­дарны, и не только на словах, вы должны что-то отдать символически, чтобы показать свою признательность.

Эта очень древняя идея имеет некоторое отношение к тому, что говорит Заратустра. Вы делитесь собой, вы делитесь своей любовью - не выбирайте; кто вы такой, чтобы выбирать? В существовании нет дискриминации. Вы не должны претендовать на то, что вы мудрее самого суще­ствования. Все, что вы можете - это показать, что вы тоже признательны, потому что он позволил вам поделиться с ним собою, он позволил вашему облаку пролиться дождем на него. Ваше дело быть благодарным жаждущей земле, розовым кустам; принимая, они сделали вас богаче. И ког­да вы даете из своего сокровенного внутреннего источни­ка, вы обнаружите новые воды, которые вливаются и наполняют вашу чашу; ваша чаша никогда не опустеет.

Поистине, грабителем, стяжающим все ценности, должна стать дарящая добродетель.

Любви достаточно, все остальные ценности могут стать ее тенью.

Грабителем, стяжающим все ценности, должна стать дарящая добродетель; но здоровым и священным называю я это себялюбие.

Возможно, я единственный человек за двадцать пять веков после Заратустры, который использу­ет слово себялюбие, эгоизм как основание всякой духов­ности. Все остальные религии говорили о самоотречении, бескорыстии. И никого не волновало, как вы можете быть несебялюбивым, если вы даже не знаете себя. Вы никогда не входили внутрь самих себя.

Один знаменитый христианский миссионер, Стенли Джонс, часто бывал в Индии; полгода в Индии и полгода на Западе - таков был его ежегодный порядок. И у меня было много случаев... ведь он жил очень близко от университета, где я преподавал, и мы часто встречались во время утренних или вечерних прогулок. Одним из вопро­сов, который нас постоянно разделял, было вот что: он по­стоянно говорил, что по сравнению с христианством все восточные религии эгоистичны, поскольку делают упор на медитации; а медитация означает уход в себя, в свое оди­ночество, к самому центру своего существа, тогда как христианство учит вас идти к бедным.

Медитируя, вы не найдете бедных, не станете открывать больницы; вы не найдете сирот и не будете открывать приютов; вы не встретите больных - так что же вы соби­раетесь делать внутри? Настоящая работа - снаружи. Здесь есть бедные, голодные, больные, истощенные люди, сиро­ты, проститутки... здесь столько проблем. И в окружении стольких проблем вы учите людей медитировать, уходить в себя? Это эгоизм.

Когда он впервые сказал мне об этом, я выслушал и ни­чего не сказал. Он спросил:

- В чем дело? Почему вы не отвечаете? Вы согласны со мной или нет? Я сказал:

- Дело не в согласии. Я просто молчал. Мне было жаль вас.

- Что? Вам жаль меня? Я сказал:

- Да, потому что, то, что вы называете альтруизмом, бескорыстным служением - это просто бессмыслица. Чело­век, который не знает самого себя, сам сирота - сирота в духовном смысле. Он еще не нашел своих корней в суще­ствовании, он все еще - смертное тело. Он ничего не знает о вечном духе. Пока он не знает себя, не знает бесценных сокровищ, скрытых внутри, он никому не может помочь.

Так что я сказал Стенли Джонсу:

- Запомните, не говорите больше, что медитация - это эгоизм. Медитация - это единственный путь. Когда вы эгоист, наступает момент... вся ваша жизнь становится бескорыстием. Но это происходит лишь через тотальное центрирование в самом себе - тогда у вас есть сострадание, любовь, тогда вы можете делать что хотите. Бедные, боль­ные, сироты никуда не денутся; и тогда вы можете им чем-то помочь. Но сначала спасите себя. Вы тонете и пытаетесь спасти других - и называете это подлинной религией. Я на­зываю это просто бессмыслицей.

«Себялюбие, - говорит Заратустра, - здорово и священ­но», ибо только из себялюбия вырастает все прекрасное, творческое, любящее. И тогда, что бы вы ни делали, вы не хотите никаких наград, вам не нужны никакие небеса, ни­какой рай, вам не нужен никакой Бог; вы не ждете никакой награды. Это само по себе награда. Это не средство до­стижения чего-то. И пока ваша жизнь не станет наградой сама по себе, вы не религиозны. Так можно определить ре­лигиозного человека: человек, чья жизнь стала наградой сама по себе - эгоистичной, здоровой и священной.

Вверх устремляется наш ум: он есть символ нашего те­ла, символ возвышения.

Символы таких возвышений суть имена добродетелей.

Так проходит тело через Историю - в становлении и в борьбе. А дух - что он для тела? Он - глашатай его битв и побед, товарищ и отголосок его.

Наши ценности - это наши полеты, далекие полеты в неведомое: наши полеты в собственное сознание. И наш внутренний мир не меньше, чем внешнее пространство. Мы находимся точно посередине: снаружи - бесконечность, внутри - тоже бесконечность.

Пусть вас не беспокоит, как в таком маленьком теле может заключаться бесконечное пространство. Оно не со­держится в теле, оно лишь соприкасается с телом - с цен­тром тела. А затем оно выходит за пределы тела, оно простирается без границ. Наш центр - это центр внешнего и внутреннего существования. И чем выше наш полет, тем чище становится тело, ибо тем крепче становится дух - те­ло движется почти как золото, которое проходит через огонь. Оно становится все чище и чище.

Даже тело становится огромной ценностью: невин­ность, мир, безмятежность, красота, изящество - и в теле открывается так много сокровищ!

Все наименования добра и зла суть символы: они не гово­рят, а только намекают, молча указывая.

Все слова в ду­ховных ценностях - всего лишь намеки. Не держитесь за слова, как если бы они были реальностью. Это намеки, указания - почти так же я могу указать пальцем на луну: но не держитесь за мой палец. Мой палец - не луна. Хотя па­лец и показывал на луну, он был лишь намеком.

В одном японском храме нет статуи Будды. Вместо ста­туи там находится палец, указующий на далекую луну. Это своеобразный храм, ибо Будда - не что иное, как палец, показывающий на луну. Не поклоняйтесь пальцу - это не поможет. Смотрите на луну, туда, куда указывает этот па­лец. Забудьте о пальце, забудьте о писаниях, забудьте о Мастерах, забудьте обо всех ваших религиях; постарайтесь просто выяснить, на что они намекают, и вы будете удив­лены: тысячи пальцев указывают на одну и ту же луну.

А последователи этих пальцев сражаются и убивают друг друга. Мусульмане убивают христиан, христиане уби­вают иудеев, индуисты убивают мусульман; и никто не за­думывается, что вы сражаетесь из-за пальцев. Пальцы могут отличаться, но луна одна и та же. Углы зрения могут отличаться, ведь люди стояли в разных местах и в разное время, в разные века. Разве Кришна может показывать в точности так же, как Иисус? Разве может Будда показы­вать точно так же, как Заратустра?

И не исключено, что кто-то левша. Вы убьете всех этих левшей, этих идиотов; весь мир верит в пальцы правой ру­ки, а эти верят в пальцы левой!

Правое - это нечто правильное, а левое неправильно. Это удивит вас, но десять процентов людей - левши. Это немало, но их заставляют с самого начала пользоваться правой рукой. Пользуйтесь левой рукой, и над вами будут смеяться повсюду, вы везде будете чувствовать себя нелов­ко - в школе, всю свою жизнь. Поэтому их заставляют, и им приходится учиться писать правой рукой; но если бы их оставили в покое, десять процентов людей в мире писали бы левой рукой. И определенно, по крайней мере, один из десяти Мастеров указывал на луну левой рукой.

Все наименования добра и зла суть символы: они не гово­рят, а только намекают, молча указывая. Глупец тот, кто в названиях ищет знания.

Человек, ищущий в этих обозна­чениях, в писаниях, в словах, в статуях - глупец. Поиск должен быть внутренним, ибо все они указывают: царство Божие внутри вас. И пока вы не пойдете внутрь, пока не закроете глаза и не расслабите свой ум, пока ваше сердце, ум и тело не придут в синхронность, гармонию, не станут глубоким созвучием - вы не сможете услышать мягкий не­громкий голос внутри.

Это не чужой голос, этот голос - ваш собственный. И запомните, лишь ваша собственная истина осво­бождает. Чужая истина всегда становится рабством.

Будьте же внимательны, братья мои, в те часы, когда дух ваш заговорит притчами и символами: ибо тогда за­рождается добродетель ваша.

Тогда тело возвышается и воскресает; своей радостью окрыляет оно дух ваш, и становится он творцом и цените­лем, несущим любовь и благо всем вещам.

Прошлое полностью провалилось потому, что мы соз­давали так называемых религиозных людей, но не могли создать творцов, созидателей. А пока религиозный человек не обогатит мир неким творчеством, он не узнает экстаза собственного бытия; иначе он стал бы делиться им тыся­чью и одним способом - может быть, в музыке, может быть, в танце, в песне, в стихах. Но он высказал бы этот экстаз, это переполняет его. В моем представлении творцы, религиознее людей, которые ходят в церкви, храмы, мече­ти, людей, которые подолгу постятся, которые истязают свое тело, которые идут на всяческий аскетизм: это слегка безумные люди - без центра. Если бы весь мир стал рели­гиозным в их понимании, вы обнаружили бы, что он пре­вратился в сумасшедший дом. Он уже почти превратился!

На днях я рассказывал вам о Винсенте Ван Гоге, знаме­нитом голландском художнике, который за всю свою жизнь не смог продать ни одной картины, поскольку кра­соту его живописи никто не смог понять. Он слишком опе­редил свое время. И как раз сегодня Анандо принесла мне газетную заметку об одной его картине с цветами, которая побила на сегодняшний день все рекорды. Она была про­дана за сорок миллионов долларов. Ван Гог умер в нищете и под конец сошел с ума, потому что недоедал.

Он предпочитал пище живопись. Поэтому все, что ему удавалось получить, он тратил не на еду, он покупал крас­ки, холсты. И он мог рисовать, голодный, целый день на жарком солнце, стоя. Жара и голод сводили его с ума. Когда через год его выпустили из сумасшедшего дома — потому что все, чего ему недоставало, был отдых и хоро­шее питание - он написал свою последнюю картину и со­вершил самоубийство. Ему было всего тридцать три года.

Он написал письмо брату: «Не думай, что я совершаю самоубийство. Я не беглец, причина того, что я покидаю этот мир, в том, что мне не удается совместить тело и жи­вопись. Я тянул, сколько мог; более того, я написал карти­ну, которую хотел написать. Я умираю полностью удовлетворенным, без сожалений, без жалоб».

А теперь, в этой газетной вырезке, перед его картиной стоят металлические решетки - ведь теперь она стоит со­рок миллионов долларов - и два констебля с ружьями, го­товые защищать ее, а художнику никто не дал даже хлеба с маслом.

Я назвал бы Ван Гога святым, потому что жизнь обошлась с ним настолько дурно, что нельзя вообразить. И, тем не менее, в последнем письме он не жалуется, не вы­ражает недовольства; он умирает в полном удовлетворе­нии, поскольку сделал то, что хотел. Он оставил миру некую красоту. Он принес ее, поняли люди ее или нет. «Это не мое дело; это их забота».

Сейчас, спустя сто лет, его картины разыскивают, по­скольку все картины стали настолько ценными, что даже величайшие художники остались далеко позади. Это ре­корд: до сих пор ни одна картина не продавалась за сорок миллионов долларов. И это всего лишь картина, на кото­рой изображены розы. За настоящие розы вы не дадите со­рок миллионов долларов.

Но за всю свою жизнь - я прочел все его письма, это все, что он написал - там нет ни одного места, где бы он злился, осуждал или говорил бы хоть что-либо против ми­ра. Он снова и снова говорит: «Я все понимаю. Если они не могут увидеть красоту моих картин, что они могут поде­лать? Ни я, ни они ничего сделать не могут.

Я пришел преждевременно; моим картинам придется подождать, когда придут их зрители. Когда придут мои люди, возможно, они признают их, если мои картины со­хранятся».

Ни один музей не был готов взять эти картины бесплат­но. Люди стыдились; его друзья стыдились, потому что он отдавал картины своим друзьям, те самые картины... «просто подержите их у себя, у меня нет места. Я живу в маленькой комнате, я не могу платить дороже, и у меня нет места, чтобы хранить все картины. Поэтому просто по­весьте их у себя на стене».

Люди вешали картину, но как только он уходил, они могли закинуть ее в подвал. «Любой человек, который придет сюда, подумает, что мы сумасшедшие, потому что мы не можем сказать, что означает эта картина». Все двес­ти картин были найдены в подвалах, в странных местах. И поиск продолжается очень интенсивно, потому что он на­писал тысячи картин и раздал их разным людям, ведь у не­го не было места, чтобы хранить их.

Я бы назвал святым этого человека - человека, который жертвует жизнью, но жертвует не какому-то гипотети­ческому Богу, не некоей деревянной статуе; это жертва для того, чтобы поделиться своей радостью, своей красотой, своим видением, своими мечтами. Если современники не могут это понять, он готов подождать. Его здесь не будет, но кто-то, когда-нибудь в будущем, поймет, обрадуется; и это достаточная награда.

Такая вера в собственное творчество, такая вера в то, что однажды появится кто-то, кто поймет его - он не мо­жет оставаться непонятым навечно - может быть ка­чеством только святого, истинного мудреца.

Когда переполненное сердце ваше волнуется и разливает­ся, подобно потоку, и это - благо и вместе с тем опасность для живущих на берегу: тогда зарождается добродетель ваша.

Заратустра говорит необычайно важную вещь.

Когда переполненное сердце ваше волнуется и разливается, подобно потоку, и это - благо и вместе с тем опасность для живу­щих на берегу.

Человек, подобный Заратустре, является благословением лишь для очень немногих людей; лишь для тех, кто достаточно смел, чтобы приблизиться к нему, кто достаточно смел, чтобы пойти вместе с ним в неведомое, непройденными путями, против традиций, против орто­доксии, против условностей, против толпы.

Но для большинства людей это опасность. Само при­сутствие человека, сердце которого переполнено любовью подобно реке, - опасность. Его любовь может затопить вас, его любовь может разрушить ваше эго. Быть близко к такому человеку - значит потерять свои ограничения, свою личность.

Вот почему этих людей так ненавидят; настолько, что Сократа пришлось отравить. Должно быть, он стал вели­кой опасностью для афинян. Какую опасность он мог представлять? Любовь, истина, индивидуальность, пере­полняющее его блаженство - опасны, как наводнение. Во время наводнения у вас еще есть возможность выплыть; но если вы попали в поток любви, вы не сможете выплыть.

Во все времена люди, которые были настоящим благо­словением, считались бедствием. Лишь очень немногие люди, смелые, разумные, отважные, готовые на риск, гото­вые пойти на приключение с глубоким доверием и любо­вью, познали их благословение; остальные узнали только их опасность. И лучше уж уничтожить этих опасных лю­дей, потому что они могут внести хаос в целое общество.

Но хаос, созданный человеком вроде Заратустры, Со­крата или Иисуса - это хаос, из которого рождаются звез­ды, это хаос, благодаря которому человек достигает высочайших пиков эволюции. Рушится старое и рождается новое. Это хаос, который нужно приветствовать. Но даже сейчас ситуация остается точно такой же.

Когда вы возвысились над похвалой и порицанием и воля ваша желает повелевать всеми вещами как воля любящего: тогда зарождается добродетель ваша.

Когда вы начинаете желать одной волей и этот поворот от всего, что заботит вас, называете необходимостью: тогда зарождается добродетель ваша.

Поистине, она - новое добро и новое зло! Голос нового родника, доносящийся из глубин!

В ней могущество, в этой новой добродетели; она - гос­подствующая мысль, осененная тонкой душой: золотое солнце, и вокруг него - змей познания.

Любовь - его центральная тема, его Бог; любовь - на­чало и источник всякой добродетели, любовь - глубочай­шая внутренняя потребность всех, разгоняющая мрак и невежество.

Любовь - это новая мораль, новое добро, новый Бог.

Поистине, она - голос нового родника, доносящийся из глубин!

В ней могущество, в этой новой добродетели; она - гос­подствующая мысль, осененная тонкой душой: золотое солнце, и вокруг него - змей познания.

Так говорил Заратустра.

 

О ДАРЯЩЕЙ ДОБРОДЕТЕЛИ

Часть 2

4 апреля 1987 года

Возлюбленный Ошо,

О ДАРЯЩЕЙ ДОБРОДЕТЕЛИ часть 2

И тут Заратустра умолк на минуту, с любовью глядя на учеников. Потом продолжил он речь свою, и голос его изменился:

«Оставайтесь верны земле, братья мои, со всем могуществом добродетели вашей! Ваша дарящая лю­бовь и познание, да послужат они смыслу земли! Так прошу я и заклинаю вас...

Сотни раз уже пытались вырваться и заблужда­лись дух и добродетель.

Да, человек и был их попыткой вырваться! О, сколько невежества и заблуждений стало в нас плотью!

Не только разум тысячелетий, но и безумие их проявляется в нас. Опасно быть наследником.

Продвигаясь, шаг за шагом, боремся мы с исполи­ном-случаем, и над человечеством до сих пор еще тя­готеют неразумие и бессмыслица.

Да послужат ваш дух и ваша добродетель смыслу земли, братья мои: да будет ценность всех вещей вновь установлена вами! Ради этого должны вы бо­роться! Во имя этого - созидать!

Познавая, очищается тело; приобретая опыт зна­ния, возвышается оно...

Врач, исцелись сам: тогда исцелишь ты и больного твоего. Но лучшим исцелением будет для него, если он своими глазами узрит того, кто сам исцелил себя.

Есть тысячи троп, троп еще нехоженых; тыся­чи здоровых натур и скрытых островов жизни. До сих пор не открыты еще и не исследованы, человек и земля его.

Бодрствуйте и внимайте, одинокие! Таинственные ветры несутся на крыльях из будущего; до чуткого уха долетает благая весть.

Вы, ныне одинокие, вы, покинувшие людей, некогда вы станете народом: от вас, избравших самих себя, должен произойти народ избранный, а от него — Сверхчеловек.

Поистине, земля еще станет местом выздоровле­ния! И уже веет вокруг вас новое благоухание, несущее исцеление и новую надежду!»

... Так говорил Заратустра.

Человек - это эксперимент: эксперимент существования, направленный на достижение высот сознания и глубин самих источников жизни. Человека должно понимать только так. Вы не рождены со­вершенным. Все остальные животные рождаются совер­шенными; собака рождается собакой, и умирает собакой. Человек может родиться человеком, и умереть Гаутамой Буддой. Ни одно животное не эволюционирует между рождением и смертью, за исключением человека.

Однажды ваше сердце познает это - что вы эксперимент существования - и вам даровано величайшее возможное достоинство. Тогда вы не сможете продолжать механи­ческую, роботоподобную жизнь. Вы должны двигаться - идти к звездам. Вы должны прогрессировать, и ваше раз­витие безгранично.

Вы - паломничество без всякой цели; паломничество от вечности к вечности. Ибо ваша реальность находится не только снаружи - наружное очень поверхностно - ваша подлинная эволюция произойдет внутри. Ваше путешест­вие - внутреннее. Следовательно, ваше бытие-эксперимент в конечном итоге превратится в бытие-опыт, бытие-переживание. Мы экспериментируем с вещами, которые находятся снаружи. Наука экспериментальна. Мы пережи­ваем вещи, которые находятся внутри нашего существа. Религия переживаема. Человек должен делать то и другое. Он должен быть экспериментом в руках существования, и он должен также стать переживанием самого себя, в своей субъективности.

Эти слова Заратустры слишком важны, чтобы их можно было забыть. Каждое отдельное слово должно стать виб­рацией внутри вас; не просто памятью, но живой, откры­той тягой к еще более необъятным просторам, к более высоким небесам.

Заратустра - не священник, он - ученый души. Его ре­лигия состоит не в поклонении, его религия заключается в трансформации: символ его религии - огонь. Символ огня многозначителен: это единственное, что не поддается гра­витации. Он не движется вниз: он всегда поднимается вверх.

Но с теми, кто считался последователями Заратустры, произошла обычная ошибка. Вместо того чтобы стать пламенем, поднимаясь вверх, в высшие сферы сознания, они стали огнепоклонниками. Поклонение - очень хитрая штука; оно сбивает людей с дороги.

Как вы думаете, если ученый начнет поклоняться своим инструментам, будет ли какой-нибудь прогресс? Как вы думаете, если художник станет поклоняться краскам и холстам, будет ли какое-нибудь творчество? Музыкант, поклоняющийся своим музыкальным инструментам, не сможет подарить миру великой музыки.

Что же касается религии, то там произошло именно это. Люди поклоняются и считают поклонение религией. По­клонение - не религия. Вы заблуждаетесь, цепляясь за сим­волы даже в храмах Заратустры. Этот огонь поддерживался двадцать пять веков, но никто сам не стал пламенем, чтобы весь внутренний мусор мог быть сожжен, и сохранилось только золото, чистое золото.

Заратустра говорил о высшей ценности, о любви. Лю­бовь для него - синоним Бога, но не так же, как для Иисуса. У Иисуса сначала Бог, а потом любовь. Иисус говорит:

«Бог есть любовь». Это означает, что любовь - один из ат­рибутов Бога, но у Него может быть множество других ат­рибутов. Бог - не только любовь, не одна любовь; у Него много всякого другого.

У Заратустры любовь на первом месте; любовь есть Бог, ибо любовь - это высшая ценность. И простая пере­мена мест этих слов ведет к такой колоссальной разнице, что это кажется невероятным. Если любовь есть Бог, то Бог становится атрибутом любви - а что такое Бог, если не творчество? Любовь, которая созидает - вот вся суть рели­гии.

Он определил высшую ценность абсолютно уникаль­ным образом. Во-первых, она редкостна - поэтому то, что вы думаете о любви, не может быть той любовью, о кото­рой говорит Заратустра. Ваша любовь очень обычна. Ва­ша любовь - всего лишь слово; за ней не стоит ничего, кроме биологического вожделения. Ваша любовь - не цен­ность, а деградация, рабство - но не свобода. Она прино­сит в вашу жизнь несчастье и мучение, а не блаженство, не тишину, не безмятежность и не божественность. Пока лю­бовь не несет в себе этих качеств, она остается обыденной. Согласно Заратустре, первое важное свойство высшей цен­ности - то, что она должна быть уникальной, редкостной.

Во-вторых, она должна быть бесполезной. Понять вто­рой пункт чуть труднее, потому что все мы научены фило­софии полезности. Как может быть высшей ценностью нечто бесполезное? Это вообще нельзя назвать ценностью.

Но то, что имеет в виду Заратустра, ясно. Он говорит: любовь не может быть средством для чего-то. Ею нельзя пользоваться. Вы можете жить ею, вы можете быть ею, но нельзя пользоваться ею в каких-либо целях, для ка­ких-либо нужд; нельзя сводить ее до уровня средства. Вот что он имеет в виду, говоря, что высшая ценность - цель всех прочих ценностей, но сама она бесполезна - ибо нет ничего выше того, для чего она может стать средством. Она сама по себе цель, конец пути.

И третье - то, что она не нуждается ни в каких внешних доказательствах своей ценности; она сияет из собственного внутреннего центра. Она блистающа. Она одаряет соб­ственной красотой. Она абсолютно независима.

Поговорив о высшей ценности, Заратустра умолк на минуту, с любовью глядя на учеников.

Когда произнесено нечто значительное, за ним необхо­димо должно последовать молчание. Эта тишина делает сказанное глубже, значительнее, существеннее.

И тут Заратустра умолк на минуту. Мастера - не ора­торы. Они не занимаются специально ораторским искус­ством, они пытаются передать свой опыт ученикам. Поэтому они пользуются словами, а также - тишиной без­молвия. И гораздо чаще истину нужно искать в этих про­межутках, когда они умолкают.

Когда вы услышали важную истину и Мастер умолк, внезапно слова исчезают и ваше сердце наполняется при­сутствием Мастера. В эти мгновения тишины проявляется нечто такое, что никто никогда не мог и не сможет сказать. Такая передача возможна лишь тогда, когда Мастер мол­чит и ученики безмолвны. Там, где сливаются две тишины, вы переживаете высшую ценность; вы переживаете любовь.

И тут Заратустра умолк на минуту, с любовью глядя на учеников. В этой тишине была одна только любовь, излу­чающаяся от Мастера и проникающая в сердца учеников. Ничего не было сказано, но все стало понятно. И он был счастлив и смотрел на учеников с любовью, ибо эта тиши­на не была пустой; ученики смогли принять ее, они стали беременны ею.