Я Б В СТРОИТЕЛИ ПОШЁЛ...
Как-то раз оказался свидетелем подбора редактора для многотиражной газеты нефтяников. Учредитель настаивал на обязательной "нефтяной профессии". Знакомая журналистка, с которой держал совет организатор нового издания, заявила несколько категорично:
"Для газеты лучше плохой журналист, нежели хороший специалист".
Поясню примером из практики.
Однажды, когда только-только начинал корреспондентскую работу в отрадненской городской газете, нечаянно (сам я - сельчанин) оказался в промышленном отделе редакции, подготовил отчёт о рейде общественников на стройке. Речь в критической корреспонденции, хорошо помню, шла о плохом использовании поддонов в транспортировке кирпичей. Скажу честно, сам я совершенно не разбирался (да и сейчас вряд ли хорошо разбираюсь) в тонкостях строительного дела, но, видно, на стройке оказались высококвалифицированные специалисты, хорошо разбирались в деле другие участники рейда, а
Александр СТЕПАНОВ.
Истоки
И ВСЁ ИЗ-ЗА ЭТОЙ «РАБОЧЕЙ ТРИБУНЫ»…
…Город Отрадный, дом моей юности и начала профессиональной биографии, отмечает юбилей. И многое-многое вспомнилось. Конечно, что-то из рутинной редакционной жизни, но более всего - из работы литературного объединения (вообще-то оно называлось «Творческим объединением общественных корреспондентов», в котором было несколько секций, в том числе, литературное объединение и клуб старинной песни «Родничок»). Литературное объединение посещали начинающие поэты и прозаики.
Правда, надо сразу оговориться, что в «Рабочую трибуну» я перешёл из Кинель-Черкасской районной газеты «Трудовая жизнь» в 1966 году, т.е., не с самого создания городской газеты и тем более далеко не с первых лет образования города. До меня литературным объединением при газете руководили директор клуба «Нефтяник» и большой энтузиаст в творческой сфере Павел Иванович Руденко (сегодня ему уже за 80, но он продолжает работать – директором Подбельского клуба в Похвистневском районе), а затем журналист и поэт Василий Васильевич Семёнов – живет в Самаре, и недавно выпустил новый, кажется, уже десятый поэтический сборник «Исповедь». В «Рабочую трибуну» я пришёл, когда её редактировала замечательный журналист и душевный человек Эльвира Никандровна Соколова. Вскоре она уехала на учёбу в Москву, а затем вернулась уже на должность заведующей информационным отделом обкома КПСС, а редакцию возглавила поэт и прозаик Роза Дмитриевна Гальмуева.
Знаю, что при Дворце культуры в Отрадном сегодня собирается литературная студия под «крылом» именитого российского писателя Бориса Зиновьевича Сиротина, а он, кстати, мой наставник по Кинель-Черкассам, где в пятидесятые годы вёл литературное объединение, а я в нём занимался, когда на лыжах, когда на велосипеде, а когда и пешим ходом добираясь за 12 километров из Вольной Солянки. Всем этим совпадениям рад, и с этим чувством несколько раз гостил в нынешней отрадненской студии.
В те, конца шестидесятых, годы нами проводились молодёжные среды в кинотеатре Ленинского комсомола – не знаю, существует ли он до сих пор, и не знаю, как сейчас называется.
Творческое объединение тех лет посещала также и Татьяна Винникова, говорят, она сегодня – директор музея. Вот какие замечательные творческие кадры для будущего готовила тогда газета!
Естественно, с удовольствием взялся за воспоминания – частично они уже готовы и даже были опубликованы в книге и газете. Но многое пришлось записать по памяти и документам, чудом сохранившимся в домашнем архиве… Прошу также снисхождения за возможные неточности и шероховатости в письме и приять благосклонно мой субъективный взгляд на прошлые, возможно, памятные только для меня события. С уважением приму иные воззрения.
Не было б счастья…
Верно подмечено: не было б счастья, да несчастье помогло…
Моему переходу из районной (сельской) кинель-черкасской газеты «Трудовая жизнь» в городскую отрадненскую «Рабочую трибуну» предшествовали занятные события. Хм… Это сегодня, с расстояния многих и более сложных для меня лет они кажутся забавными, а тогда молодому «неоперенному» в интрижных затеях казались весьма непростыми и судьбоносными.
Начну с того, что прежний редактор «Трудовой жизни» Венедим Зельников собрался на пенсию и первый секретарь «барин» Бардин прибыл в редакцию в Отрадный, чтобы рекомендовать в качестве замены нового руководителя.
Но тут нужны еще две оговорки. Бардин приехал из Кинель-Черкасс в Отрадный потому, что районная редакция располагалась именно в городе, в том же здании (свят-свят!) – в том же бараке, что и городская. Потому что до этого генеральный секретарь КПСС Никита Хрущев укрупнил райкомы, соединив сельские и городские. Объединились и газеты. А после «низложения» Никиты Сергеевича все опять разъединилось. А поскольку Кинель-Черкассы не сразу были готовы вернуть редакцию «домой», то обе разъединенные редакции теснились в одной стороне и без того тесного барака в городе в самом начале улицы Новокуйбышевской.
Теперь о новом редакторе Алексее Федоровиче Веревкине. До объявления секретарем райкома о его назначении он, по должности экономист сельхозуправления, можно сказать, «душил» нас своими статьями по своей специальности. Писал он не только длинно, но и скучно, главное, плохо – многие мысли не поддавались расшифровки из-за косноязычия.
Поэтому после того, как Бардин назвал его имя, меня дернуло ляпнуть: «А если кто-то не хочет его видеть редактором…».
- Кто не хочет, пусть пишет заявление об уходе, - ответил Барин.
Так и случилось со мной. А заявление написал после небольшого инцидента. Дело в том, что будучи экономистом до корней волос, новый редактор установил строжайший контроль за расходованием материалов. Одно возьмем: фотокора Завгороднева он обязал прикреплять к отчету о расходовании не только использованные пленки и снимки, но и пробные испорченные листы фотобумаги. Еще надо заметить, что меня выбрали председателем профсоюзной организации, а потому с жалобами на редакторский «режим-прижим» ко мне часто подходили сотрудники. И до своего случая приходилось в мягкой форме «укрощать» ревизорские страсти Алексея Федоровича.
И еще одна оговорка. Надо честно сказать: попивали мы тогда в редакции отменно. А на закуску почти всегда брали кильку в томате. К сожалению, специального прибора для открывания консервной банки не было, а пользовались секретарскими ножницами. Будучи ответственным секретарем и имея этот инвентарь, я и занимался вскрытием. При этом частенько лезвия не выдерживали специфической функции – ломались. Поэтому опять приходилось просить лично у редактора (все расходные заботы он отобрал у бухгалтера себе, на что она тоже жаловалась). Так вот, в очередной раз подошел к нему и попросил выделить деньги на ножницы. И он сердито затревожился:
- Слушай, куда ты их деваешь?! Только что покупали…
- Да закусываем мы ими, - сморозил я в ответ.
Надо еще заметить, что со следующего дня я уходил в отпуск и по этому поводу уже был слегка навеселе – поэтому дерзил.
Да еще одно обстоятельство потянуло на «подвиг»: минутами раньше редактор городской газеты Эльвира Никандровна Соколова пригласила в свой кабинет (это за смежной стенкой) и предложила перейти на работу в ее редакцию. На должность литературного сотрудника. И хотя это было для меня явным понижением, согласился. Она обещала, что возможен рост, а главное, сообщила: завтра же могу вселиться в однокомнатную квартиру на Пионерской. Оттуда в этот день съехал по счастливому случаю расширения жилплощади другой ее сотрудник, Василий Семенов. И я, не раздумывая и не советуясь с супругой, тут же написал заявление о переходе. Потому что больше года жил на квартире у весьма «тяжелой» в общении хозяйки. А у нас уж был малый ребенок. Так что Соколова уронила доброе зерно на благодатную почву.
Как узналось позже, такое предложение было тоже полезным и для нее. На мое место ответственного секретаря в «районке» она прочила своего, прости Господи, непутевого мужа, занимавшего в городской газете должность заведующего промышленного отдела, стихотворца Ивана Журавлева. Который частенько злоупотреблял, а выпивши, мог побуянить в общественном месте. А когда его укрощали, совал всем в нос редакционное удостоверение и стращал оглаской через газету – потому что его жена не кто-нибудь, а редактор «Рабочей трибуны». Выходит, и я, переходя к ней и освобождая место для Журавлева, делал доброе дело.
Не уходя в отпуск, одновременно ремонтируя квартиру и перевозя туда немудреный скарб, 21 октября 1966 года (так гласит запись в моей Трудовой книжке) приступил к работе в Отрадненской городской газете в должности литературного сотрудника. Правда, поначалу в промышленном отделе под «крылом» Эдуарда Константиновича Вазуля. Но вскоре, видя мою беспомощность в данной сфере, Эльвира Никандровна специально под меня, секретаря комсомольской организации (она объединяла редакционную и типографскую союзную молодежь), создала молодежный отдел в одном моем лице.
Я б в строители пошел…
Итак, работаю младшим сотрудником в промышленном отделе городской газеты. Увы! – никогда до этого не будучи близко к этой отрасли. Впрочем, и с сельским производством мало соприкасался, если не считать деревенского детства. Пришлось здорово напрягаться. Да еще «повезло» с опекаемым заведующим Эдуардом Константиновичем Вазулем. Журналист он, несомненно, опытный, но в общении ну, очень нудный. Или таким казался мне, молодому, лишка честолюбивому. На всю жизнь запомнил первый же подготовленный материал – хлебнул с ним немало возни и огорчений. Потому что по замечаниям и указаниям въедливого «опекуна» пришлось несколько раз возвращаться на обозреваемый объект (это была строительная площадка Дворца культуры), брать дополнительные сведения, несколько раз переписывать корреспонденцию. Тема и проблемы в ней были для города новыми. Даже для строителей: использование поддонов при транспортировки кирпича. Сегодня представить невозможно, а до них кирпич грузили на самосвалы и сгружали с них ворохом! Подготовил отчет об «общественном рейде» на стройку – была тогда такая распространенная форма подачи публикации: ее подписывали, якобы, общественные корреспонденты. Фактически у людей, не написавших в газету и строчки, спрашивали разрешение подписать то, что написал штатный сотрудник редакции. Поэтому мне приходилось с нескольких заходов «выпытывать» секреты того, что представлял смутно, у квалифицированных и надежных специалистов (одного помню: молодой архитектор Семенов).
В связи с этим вспоминается беседа секретаря парткома областного нефте-газового управления (названия организации не помню, как и имя «комиссара») с нашим редактором. Создавалась ведомственная многотиражка, и он прибыл в Отрадный, чтобы подыскать у нас человека на роль ее собственного корреспондента по восточному округу. За рекомендацией пришел к Эльвире Никандровне и сразу заявил, что нужен специалист-нефтяник, или газовик. Она ответила почти афоризмом: для газеты лучше плохой журналист, чем хороший специалист. Еще лучше, если и то, и другое…
То, что она права, поясню своим примером, достаточно курьезным. Как раз это касалось того отчета со стройки. Как уже сказано, готовился он долго и мучительно, под строгим контролем Вазуля, человека досконального и щепетильного в работе над рукописью. И хотя в описываемом деле я был совершенный профан, материал получился таким добротным, что официально обсуждался в верхах, в первую очередь в критикуемом тресте «Востокнефтестрой». А руководил им тогда мой однофамилец. Может быть, еще и поэтому запомнил он и, меня, автора, и мою «разгромную» публикацию. Спустя некоторое время (я уж работал ответственным секретарем), встретил Степанов меня где-то перед городским совещанием и вполне серьезно пригласил на должность… начальника строительного участка. На мою растерянность среагировал настойчивостью: «Нам очень нужны такие специалисты, как вы…». Только после того, как узнал о моей настоящей профессии учителя начальных классов (а тогда я только что поступил на факультет журналистики Казанского университета), весело удивился.
Не только удачами помнятся первые шаги в освоении профессии. За один непрофессиональный поступок стыдно поныне. Относится он к проблеме журналистской этики. Не оправдывает меня и то, что был молод и неопытен в житейских делах.
Ударник ли дядя Гриша?
Та статья моя называлась очень остро: «Ударник ли дядя Гриша?». По тем временам, а это, напомню, вторая половина шестидесятых годов, заголовок выделялся среди других сокрушительной хлесткостью (такие на факультете журналистики осуждались, назывались «сенсационными», даже – «буржуйскими»). Да и сам материал подрывал авторитет социалистического святая святых – организацию коммунистического труда. По моей же поздней оценке был самым первым более-менее проблемным, аналитическим. Удачным посчитали и в редакции – удостоился премиальным повышенным гонораром.
Однако реальная жизнь «премировала» таким неприятным последствием, что помню его до сих пор.
Готовил материал по заданию редактора Соколовой, и она, зная наперед сложность предстоящего исследования, все-все мне распланировала. В том числе, порекомендовала пообщаться в доверительной форме с простыми работягами. Исполнить такое напутствие мне оказалось не только легко, но и приятно: в подвале нашего дома находилось подразделение предприятия, из которого в редакцию поступил сигнал о том, что здесь некоторым рабочим незаслуженно присваивают звания «ударников коммунистического труда». Присваивают сами руководители без обсуждения в коллективе для того, чтобы искусственно увеличить число «маяков». А передовики – важный показатель в общегородском соревновании. В письме прямо указывался человек, по мнению автора-поборника, недостойный такого звания. А он как раз работал в столярке под нами, и жильцы частенько заказывали ему что-то изготовить для семьи по мелочи. Звали его дядей Гришей и все мы видели, что он пил по-черному – скорее всего, на деньги, заработанные им на наших «левых» заказах. Таким образом, мне заранее улыбнулась удача с будущим отрицательным героем. Хотя весь дом знал и его простодушный, открытый, мирный и чуткий на чужие заботы характер. Поэтому, спустившись в столярку, в сырой, грязноватый подвал, я как раз рассчитывал не его отзывчивость. Так, он охотно согласился, что «злодейка с наклейкой» ему, действительно, вредит и из-за нее недорабатывает. Больше того, отвечая на мою искреннюю заинтересованность, он поведал об интимных деталях своей жизни. Оказывалось, водкой он заглушал великую обиду – измену любимой женщины. Но я-то, подлец, - скрыв профессиональный (а не соседский) интерес к его личности, подготовил статью с тем самым отличным названием. Да самое преступное: хоть и вскользь, упомянул о семейной трагедии.
Буквально, в день выхода газеты с тем материалом нос к носу столкнулся со своим персонажем у входа в столярку. Он вопреки обычаю не поздоровался, только хрипло выдавил: «Ну, и сколько сребренников на мне заработал?».
Удар нанес внезапный и сокрушительный – не сразу и едва нашелся с ответом: «Да рубля три гонорара получу…».
Сегодня вот многие «желтые» газеты только этим и заняты, что с грязными ногами без спросу лезут в интимные уголки жизни людей. Иногда отстреливают слишком «дотошных» журналистов. Всегда неправедно. Мой горький опыт показывает: может быть, по простой житейской злобе – как говорится, «не дразни гусей»…
«Банные» очерки
Это сегодня почти все газеты сплошь заполнены материалами штатных сотрудников. И не важно при этом, что едва «оперившись», юный корреспондент, как говорится, «права качает», мотивируя свои взгляды почерпнутыми познаниями из не всегда высоконравственного современного чтива. Недавно вот один мой священнослужитель был возмущен тем, что религиозную передачу по местному телевидению ведет девушка, не знающая самых азов православия. Увы! В наше время внедрялась другая крайность: партийные органы жестко требовали от редакций публиковать в газетах не менее 60 процентов сторонних авторов. По крайней мере, гонорарный фонд должен был расходоваться по каждому номеру в соотношении 40 процентов – штатным авторам, 60 – селькорам, рабкорам…Конечно, были нарушения, неприятности. Беда была еще в том, что столько «авторских» материалов, хоть разбейся, никогда не набиралось. И тогда процветало заавторство. То есть, материал писал журналист от чьего-то имени, подписывал этим «заавтором». И большинство таких «дутых» авторов без стыда получало вознаграждение за чужую работу. Однако, замечу кстати, бывший первый секретарь Отрадненского горкома партии Иван Тимофеевич Комаров всегда передавал оплату за его выступления в газете (чаще всего их готовил Эдуард Вазуль) литературному записчику.
Так вот, чтобы избегать заавторство, приходилось организовывать материалы потенциальными авторами. И тут мне пригодилось увлечение банной парилкой. Познакомился с инженером Ренатом Сабировичем Мунировым, конечно, в редакции, куда он приносил свои статьи-инструкции по технике безопасности на буровых. Как-то оказались с ним вместе в одно время на полке парной, а потом отдыхали в предбаннике. Разговорились. Он оказался великолепным рассказчиком – в его байках о разных приключениях в дальних поездках искрился неподдельный юмор, сверкали детали наблюдательного психолога. И тут высказал свое отношение к его постоянным скучноватым статьям. Позавидовал, что он имеет возможность на доверительном уровне общаться с рабочими отдаленных объектов. А он говорит, что уже пробовал делать короткие зарисовки о событиях во время поездок на дальние буровые. «Ну, вот и ладненько, - предложил ему, - возьмись «причесать» эти этюды, наполнив их какими-то морально-этическими проблемами». И началось. Следующий поход в баню мы уже планировали заранее и он приносил туда очередной репортаж-очерк. В предбаннике мы совмещали приятное с полезным, обсуждая только что написанное и разрабатывая новую тему. Очерки нештатного корреспондента отличались как живостью языка, так и достоверностью описываемых реальных событий и проблем.
А в ТООКе (творческом объединении общественных корреспондентов) при «Рабочей трибуне», у меня кроме него тогда состояли также рабочий Михаил Скоробогатов, инженер Александр Гончаров и другие производственники. И если Миша больше всего увлекался стихосложением (а рифмовал романтику своей профессии такелажника), то Саша снабжал редакцию добротными снимками из трудовых коллективов.
Не устану благодарить судьбу, что такой опыт работы с авторами обрел в «Рабочей трибуне». Использовал его, ставши редактором районной газеты, а навык писания «банных очерков» сказался на литературной работе одного из моих последующих друзей и привели его в Союз писателей России. Думаю, будь наши встречи с Мунировым дольше, его литературные способности развились бы вполне…
Даже Вазуль такого «темпа» не выдержал…
Эдуард Константинович Вазуль, вопреки стереотипу, не был подвижным журналистом. Заведовал он в редакции «Рабочей трибуны» промышленным отделом, в общем, традиционно скучным, материалы писал длиннющие, с большим набором специальной терминологии. И готовил их долго-долго: мог написать пол-странички, отвлечься на продолжительный трёп с коллегой, потом снова вернуться к рукописи, тут же уцепиться за «хвост» прежней мысли на бумаге и ещё записать несколько строчек мелким, но чётким почерком. И если большинство журналистов старается отписываться в один «выстрел», то он обладал редким спсосбом «брать материал на измор».
Мной никогда не забывалась его стройная высокая фигура (и сам он симпатяга – слыхал, женщины влюблялись в него с первого взгляда), вплывающая в секретариат для очередного его «перекура». Он усаживался передо мной надолго, не обращая внимания на мою бешеную занятость – почему-то мне всегда приходилось спешно чертить макет очередного номера газеты. Мне было здорово недосуг, но и весьма интересно послушать его монотонный монолог о каких-то житейских в основном курьезных историях из жизни небольшого городка. Мне кажется, рассказывая их, он частенько что-то присочинял, получалось смешно, анекдотично (впереди – эпизод с русским китайцем я услышал именно от него). Он не обращал на мою сверхзанятость, а чтобы поддержать интерес к его рассказам, мне было достаточно кивать головой и постоянно «агакать», только так успевая поддерживать его нескончаемый рассказ.
Редакторы, а их над ним побывало в редакции несколько, пока он сам не стал таковым, терпели такую медлительность, потому что ни один работник досконально и технически грамотно не смог бы, как он, изложить сложные темы местной индустрии. Не помню, из-за чего, но однажды Вазуль подал заявление о переводе в НОТ (отдел научной организации труда) управления буровых работ. Однако, вскоре, месяца через три-четыре вернулся в редакцию опять и, конечно же, с веселыми деталями поведал о невозможности настоящего журналиста-поденщика работать в производственной сфере. Дело в том, что в НОТе ему поручили выпускать листовки о новинках в сфере технологии, и он с ярым рвением приступил к делу с первого же дня работы. В один день насобирал материалы по заданию руководителя, на другой день отписался, а через три-четыре дня отпечатанный и смакетированный текст, весьма довольный собой, принес начальнику. Тот неожиданно для автора удивился и отложил бумаги на край стола. Прошла неделя, или больше, а та пачка так и лежала нетронутой на столе. Между тем, и нового задания не давалось, и Вазуль ходил, неприкаянный, без дела по тесному кабинетику и узкому коридору барака без дела. Наконец, не выдержал такого безделья, поторопил шефа со знакомством рукописи. Тот сдался, при нем же по «диагонали» прошелся по написанному, загадочно пошамкал губами и вернул автору: «Надобно кое-что подчистить – обратись к специалисту такому-то…(может быть, это и был мой приятель Муниров», - сказал без лишних комментариев, давая понять, что ему не до таких мелочей, как листовка.
Вазуль исполнил рекомендацию шефа и подошел к названному специалисту,. Тот и выдал ему «секрет» деятельности отдела. Все работы в нем ведутся по строгому графику, и данная листовка запланирована на определенное число месяца. А Вазуль «преступно» нарушил этот график и «приволок» материал почти за месяц до срока. Специалист, сердясь, не скупился на грубые выражения – ведь ретивый работник-новичок подводил и коллег, которые выполняли задания «поспешая медленно». А когда Эдуард Константинович преподнес те же материалы, даже с нетронутыми запятыми за день до намеченного дня, начальник отдела тут же пробежал по строчкам и сказал: «Ну вот теперь все в порядке».
То же повторилось несколько раз и с другими заданиями, и бедный журналист не вынес такого темпа – вернулся в газету. С того и вплоть до пенсии прикипел к редакционной спешке. Хотя, повторю: в редакции он считался самым медлительным «писарчуком». Не знаю, может быть, этот эпизод я передал не очень достоверно, видит Бог: так он сохранился в моей памяти из рассказа того же Вазуля.
Писали гимны городу, газете…
Как уже упоминалось, при редакции газеты было создано творческое объединение с многими ответвлениями: корреспондентское (для тех, кто писал в газету заметки), литературное (для поэтов, прозаиков), поисково-фольклорное (для хранителей и исполнителей старинных песен и ритуалов). Нередко все эти секции совмещали свои усилия, выступали перед публикой со стихами и песнями, а затем сами же отчитывались об этом в газету.
Чаще всего проводили такие творческие встречи в кинотеатре им. Ленинского комсомола. Причем, каждый раз придумывали какие-то темы этих встреч. То чествовали юбиляров с уникальной судьбой, то проводили День смеха (1 апреля), то посвящали в корреспонденты.
Кое-какие следы тех творческих отчетов сохранились в моем домашнем архиве. Вот, к примеру, клочочки бумаги, на которых зрители сочиняли свои посвящения городу по заданным рифмам. Рад предложить их сегодня на обозрение с подписями, тайно надеясь, что через десятки лет найдутся их авторы.
…А вокруг – простор неоглядный,
Рожь бежит за тобою волной.
В синей дымке город Отрадный.
Этот город нам вечно родной!
С приветом, Слава Ганин.
Милый край мой, навек неоглядный.
Рощи мчатся с холмов волной,
Затерялся там город Отрадный –
Неприметный, богатый, родной…
Володя Захаров.
Иду тропою неоглядной –
Навстречу ветер мне волной…
Люблю тебя я, мой Отрадный,
Любимый город мой родной.
Лариса Семенова.
Конечно же, придирчивый буквоед заметит несовершенство сочинений. Так ведь пусть учтет, что стихи эти сложены в переполненном кинозрителями зале, за несколько минут по заданным концовкам строк (это, так называемое, буриме).
Не по соцзаказу, а от души сочинял активнейший наш рабкор геофизик Миша Скоробогатов. Приведу его рабочие откровения, близкие и моему сердцу:
ГАЗЕТА
Вечер тихо спустился
На дневные заботы,
Я домой воротился
Чуть усталый с работы.
И в ладонях шершавых,
Теплой нефтью согретых,
Чуть шурша, открывает
Мне страницы газета.
Я беру осторожно
Эту белую птицу
И читаю тревожно
За страницей страницу.
В ней дыхание века,
Все: и радость, и беды.
С нею, как с человеком,
Провожу я беседы…
РАБОЧИЙ ПОЭТ
Он вошел, волнуясь и робея,
Журналисту протянул тетрадь.
Он, признаться, верил и не верил
В то, что мог стихами рассказать.
Журналист читал стихи внимательно,
Правил он, при этом говоря:
- Не могу сказать, что замечательно,
Но трудился, парень, ты не зря.
О рабочих? – Это для газеты! –
Помолчал, разглядывая лист…
- Вместе с городом у нас растут поэты, -
Улыбнувшись, молвил журналист.
- Пусть твои стихи родятся с муками,
Только бы рождались от души…
И еще скажу: дружи с науками…
Что еще сказать тебе?
Пиши…
Он писал,
Он рифмами вызванивал,
Он горел в работе, как костер.
Говорят, стихи – его призвание,
И к тому же он еще рабкор…
Думаю, в последнем стихотворении автор отразил реальную картину, а в роли журналиста выставил меня. Потому что так оно и бывало: самодеятельные стихотворцы с дрожью в сердце приносили на мой суд свои вирши, и мне доставляло удовольствие поддерживать искренние и высокие чувства друзей.
Кстати, недавно мне бывшие воспитанники в Отрадном напомнили мою тогдашнюю «диктатуру»: якобы, я требовал, чтобы на заседание клуба каждый приносил не менее двух новых произведений – может быть, так и было – не помню. Но точно: и сегодня рад за бывших участников литературного объединения Татьяну Старостину и Галину Самойлову (тогда – Казакову), которые сегодня имеют статус профессиональных литераторов и успешно работают на этом поприще в Отрадном!
Сохранилось у меня и прямое обращение Михаила Скоробогатова к моей личности – в прямом и рноНОСном сысле:
ИЗДАТЕЛЬ
А.Степанову.
Весенним солнечным лучом
Едва полусогреты
Полу-стихи
Полу-поэты
Несут в редакцию газеты –
В них – обо всем и ни о чем.
В них ямб, хорей и амфибрахий,
Строка, строфа, ударный слог
Переплелись узлом анархий –
Издатель развязать не мог.
Он долго чешет длинный нос:
- Ну,что мне делать, братцы, с вами?!
Один принес, второй принес –
Все говорят у нас стихами.
… Я сам стишки маяукаю,
Своей читаю дочке,
А ваши я простукаю
Все до последней строчки…
И он ведет стихам с утра
Из слов рекомбинацию,
А их давным-давно пора
Пустить… в канализацию…
1 марта 1971 г.
Вот такое ироническое самоуничижение было присуще тогда многим моим друзьям. Они, в отличие от некоторых нынешних знакомых пиитов не переоценивали свой талант.
Давненько не писал я фельетонов…
С самых шестидесятых годов не приходилось мне выступать с эти редким, но интересным жанром – фельетоном. Да и тогда, когда уже работал ответственным секретарем в «Рабочей трибуне», не приводилось блистать ироническим остроумием. А вот в связи с понятием «фельетон» у меня произошел такой каверзный случай.
Сидел я как-то на берегу речушки Большой Кинель чуть дальше моста над ним по дороге в Тимашево и рыбачил – в отпуске как раз пребывал. Вдруг ближе полудню на противоположный берег со стороны города подрулил автобус, и из него, резко распахнув дверцу, вывались шумная и уже навеселе компания во главе с председателем профкома одной из строительных организаций и моим давним приятелем Владимиром Горяйновым. От него я уже знал, что в этот день профком проводит семинар профорганизаторов, и было понятно, что таким образом он сегодня заканчивается.
Именно мой приятель, не мешкая, сразу же разделся до семейных, в яркий цветочек, трусов и с криком бросился в воду. Тем временем оставшиеся, изъяв из салона ящик питейного и усевшись в тени машины, на лоне природы продолжили начатую, видимо, в стесненных городских условиях пирушку. Охолонув от жары, профсоюзный вождь придумал повеселить товарищей таким вот традиционно мальчишеским образом: приспустив в воде трусы, с криком «Смотрите белую березу» опрокидывался вниз головой, задирая свою нижнюю обнаженную часть тела над водой… Проделав такое упражнение несколько раз под бесшабашный хохот на берегу, довольный, вышел из реки и присоединился к потреблению горячительного.
Буду честен: к ящику с напитками у меня тоже возник жгучий интерес и, будучи в отпуске, был бы не против примкнуть к компашке (в ней узнавалось еще несколько знакомых личностей), поэтому, когда Владимир Андреевич демонстрировал «белую березу», несколько раз окликал его. Увлеченный пошловатой игрой, он не расслышал, да мой голос не был громким, уверенным в положительном исходе моих желаний. А он предоставил мне еще одну возможность приобщиться к веселой трапезе, когда вдруг перед очередным возлиянием провокационно воскликнул: «Эх, вот бы какой корреспондент из «Рабочей трибуны» увидал нас – хороший бы фельетон получился!». Только на мгновенье замолкла аудитория, кто-то успел поддержать шутку названием такой публикации «Белая береза»… Но тут же расслабившийся кружок расхохотался и загомонил пуще прежнего.
- А корреспондент здесь! – кричал я с другого берега. Не докричался.
Потом, после отпуска, мне представилась великолепная возможность поиграть на нервах своего друга. Позвонил ему и сообщил. Что хочу уточнить кое-какие факты в фельетоне «Белая береза лидера профсоюза».
Что тут было!!!
Через несколько минут он уже был в редакции с двумя бутылками коньяка, просил хоть одним глазком взглянуть на гранки материала. Фельетона, конечно, никакого не было, а «гостинец» виновника торжества был немедля уговорен вместе с друзьями-коллегами.
Фотокор-изобретатель
Это сегодня в век повальной компьютеризации, хотя и очень дорого, но есть возможность даже в нашей провинции издавать «цветные» газеты. В конце 60-ых прошлого века фотографии в газету попадали через примитивное устройство ЭГА (в шутку мы его звали «бабой Ягой», на самом деле, это был электро-гравировальный аппарат). И часто в других газетах особенно не везло фотопортретам – получались только темные контуры лиц, которые мы называли «мишенями» за сходство их с изображением лиц на стендах стрельбищ. Так вот Иван Лаврентьевич Леонов умудрялся не только преобразовывать до тончайшей точности фотографии в металлическую пластину-клише, но и «нарезать» несколько слоев такого изображения на металле, что позволяло представить в газете иллюстрацию двух- или трех-цветной…
Вообще же, Леонов занимал должность мастера-наладчика в типографии, но успевал «обслуживать» и редакцию в качестве нештатного фотокорреспондента. Снимал он весьма квалифицированно, насколько помню, не раз отмечался в областных кругах. А налаживать капризную в неумелых руках «бабу Ягу» и учить ласково обращаться с ней направлялся во многие типографии-редакции области.
Сегодня вот иные мои ровесники-старички на митингах заявляют, что в советские времена не было такого, как прежде, бюрократизма. Было. Но чаще всего он уживался «втихаря». Только не понятно, кого мы тогда обманывали всякими уловками от норм. Так, хотя Леонов практически выполнял для редакции штатную работу корреспондента и вместе с пишущими сотрудниками выезжал фотографировать на объекты, даже по совместительству не мог быть принят в штат. Отсюда – потеря в оплате, а стоимость иллюстраций был ограничен. То же было и в самой типографии. Дело в том, что, будучи простым наладчиком, Иван Лаврентич много занимался творческим делом. И то, что он совершенствовал «Ягу» – мелочь по сравнению с другими изобретениями. Так, полиграфисты тогда имели возможность только вручную разматывать тяжелейшие рулоны газетной бумаги ножами. Бедные женщины (а это – подсобницы) надрывались с самими рулонами, вращая их, и нередко обрезали себе руки длиннющим ножом, нарезая определенного размера куски.
Делалось это «на глазок», поэтому допускался большой перерасход бумаги.
И вот Леонов, скоро ли долго кумекая, смастерил из имеющихся трофейных железяк разматывающий и резальный агрегат.
Ему-то уж как были все благодарны за это! Но ни изобретатель, ни бухгалтерия не были в восторге: по достоинству оплатить изобретение штатного работника никак не было законной основы. И тогда, как приятеля его, пригласили в помощь меня: постороннего человека можно было оформить на поощрение! Так и сделали. Теперь вот могу честно сообщить: не изобретал я
резальный агрегат. А вознаграждение передал уважаемому автору!
«Зеленый цвет» отношений с редактором Гальмуевой
За многие годы поддержки одаренной молодежи (и не только!) мне доводилось наблюдать две крайности самооценки творчества. Так, один, преувеличивая свои успехи в сочинительстве, к месту и не к месту без вящей скромности представлял как очередной шедевр свою подчас незрелую продукцию всем и вся. Другой, терзаясь самоцензурой, создав что-то, прятал от людей, или вообще уничтожал только что созданное, тем самым сдерживал развитие таланта, и страдая комплексом неполноценности, заглушал в себе дар Божий. Мне и сегодня кажется: Роза Гальмуева – по-настоящему талантливый писатель. Ее рассказы и повести много печатались в коллективных сборниках Куйбышевского книжного издательства. Мне же нравился тончайший психологизм героев ее произведений, выстроенный в мельчайших подробностях поступков и событий. Но… Не думаю, что ее литературный талант раскрылся вполне. И одна из причин: строжайшая самоцензура. Можно сказать, до самоуничижения.
Помню, по утрам, после «развода» по местам сотрудников, она затихала в своем кабинете и мы знали: редактриса взялась сочинять рассказ. Некоторое время спустя, не поднимаясь с места, она громко звала меня через фанерную стенку: «Са-аша!». Я входил и она начинала читать очередной кусок прозы, записанный ровным четким почерком авторучкой с зеленой пастой. Зеленый цвет пасты был ее любимым, и бухгалтеру Анне Григорьевне приходилось с большим трудом добывать стержни именно с пастой этого цвета – не только эта пустяковина, многое тогда было в дефиците.
Так вот, как правило, Розе Дмитриевне хватало духу прочитать мне одну-две страницы. На следующей начинала сердиться, и зло разрывала всю рукопись, тут же выбрасывая в корзину. Так она, недовольная собой, расправлялась с только что выполненной работой! И так постоянно… Несмотря на крепкую образованность (закончила два гуманитарных вуза) и прочные навыки письма, была постоянно недовольна собой.
Для газеты писала она также и фельетоны (всегда под вымышленной фамилией). Получались они у нее не толь