Переводчик передал контрпредложение хозяину. Мистер Аким изобразил оскорбление до глубины души и начал плакаться. Он не может, не имеет права, у него семья. Снова подвело его доброе сердце, только из-за него он назвал такую небольшую цену. Вещи, отобранные дамами, — настоящие антикварные ценности. Дамы это прекрасно знают. Он клянется своей честью, честью отца, бородой пророка. Тринадцать фунтов.
— Двенадцать, но окончательно.
Аким чуть не зарыдал. Это себе в убыток! Но что он может сделать, он всего-навсего нищий араб. Двенадцать с половиной.
— По рукам.
Едва сделка состоялась, все снова заулыбались — и в лавке, и у дверей. Стороны долго трясли друг другу руки, Аким цветисто благословлял женщин, а также их потомство до седьмого колена. Китти оставила Акиму адрес гостиницы и велела доставить тщательно вычищенные покупки в гостиницу, где с ним рассчитаются. Дав на чай переводчику и тупице-сыну, Китти и Карен вышли из лавки.
Они шатались по блошиному базару и не переставали изумляться, как ухитряются вместить эти крошечные лавчонки столько товара, а заодно — столько грязи. Когда они дошли до угла, мужчина с внешностью сабры подошел к Карен, пошептался с ней на иврите и тут же скрылся.
— Кто это?
— Не знаю. Он по одежде определил, что я еврейка. Хотел знать, не англичанка ли ты. Я ему сказала, кто ты, и он посоветовал нам немедленно вернуться в Тель-Авив. Тут заваривается какая-то каша.
Китти окинула взглядом улицу, но мужчины и след простыл.
— Наверное, из маккавеев, — сказала Карен.
— Тогда уходим.
Китти успокоилась, только когда Яффа осталась позади. Они подошли к углу улицы Алленби и бульвара Ротшильда. Вдоль улицы шли ряды новых магазинов, а бульвар, нарядный и широкий, был застроен ультрасовременными трехэтажными домами и утопал в зелени. Здесь все так разительно отличалось от Яффы. Машины и автобусы шли сплошным потоком, пешеходы торопились, как во всех больших городах.
— Просто дух захватывает! — сказала Карен. — Я ужасно рада, что поехала с тобой. Трудно даже представить, что все, кого видишь: шоферы, официанты, продавцы, — евреи. Они построили настоящий большой город. Еврейский город. Вряд ли ты понимаешь, что это значит — город, в котором все принадлежит евреям.
Китти обиделась:
— У нас в Америке живет много евреев, и они счастливы, как все настоящие американцы.
— Да, но это все-таки не то, что еврейское государство. Необходимо знать, что на свете есть уголок, где ты нужен, местечко, которое принадлежит лично тебе.
Китти порылась в сумке и достала клочок бумаги.
— Вот адрес. Где бы это могло быть?
Карен посмотрела на бумажку.
— Через два квартала! Когда ты наконец научишься понимать иврит?
— Боюсь, никогда, — ответила Китти, затем быстро добавила: — Вчера чуть не вывихнула себе челюсть, когда пыталась сказать несколько слов.
Они нашли дом. Это оказался магазин готовой одежды.
— Что нам здесь нужно? — спросила Карен.
— Я собираюсь обновить твой гардероб. Это подарок от Сазерленда и от меня.
Карен остановилась как вкопанная.
— Я не могу, — сказала она.
— Но почему, дорогая?
— А чем плоха одежда, которая на мне?
— Она хороша для Ган-Дафны…
— Никакой другой мне не надо, — упорствовала Карен.
Еще одна Иордана, подумала Китти.
— Карен, не забывай: ты молодая девушка. Никаких принципов ты не предашь, если иной раз наденешь приличное платье.
— А я горжусь тем, что…
— Да будет тебе! — решительно оборвала ее Китти. — Ты с каждым днем все больше напоминаешь сабру. Когда ты куда-нибудь едешь со мной, пожалуйста, одевайся так, чтобы мы с Сазерлендом могли тобой гордиться.
Китти рассердилась, в ее голосе послышалась непреклонность. Карен прикусила язык и пошла на попятную. Она покосилась на разодетые манекены в витрине и последний раз попыталась возразить:
— Это нечестно по отношению к остальным девочкам.
— А мы спрячем эти платья под винтовками, если тебе так хочется.
Несколько минут спустя Карен уже вертелась перед зеркалом, как истая женщина, и была, честно говоря, рада, что Китти проявила настойчивость. Так приятно чувствовать на себе эти вещи и смотреться в зеркало! Когда она одевалась так нарядно? В Дании, пожалуй, но это было так давно! Китти тоже радовалась, видя, как Карен у нее на глазах превращается в изящную девушку. Затем они обошли всю улицу Алленби, заходили в магазины, покупая то одно, то другое пока наконец, нагруженные свертками, добрались до площади Мограби. Усталые, они присели к столику ближайшего кафе. Карен ела мороженое, не сводя широко раскрытых глаз с улицы и торопливых прохожих.
— Это самый прекрасный день, сколько я себя помню. Как жаль, что с нами нет Дова и Ари.
Какая она прелесть, подумала Китти. Она так добра, что всегда помнит о других.
Карен задумалась, выковыривая из стаканчика остатки мороженого.
— Я частенько думаю, что нам с тобой досталась пара кислых лимонов.
— Нам с тобой?
— Ну, как же… ты и Ари, я и Дов.
— Я не знаю, откуда ты взяла, будто между мной и мистером Бен Канааном что-то есть. Ты глубоко ошибаешься.
— Так почему же вчера ты чуть не свернула себе шею, осматривая каждый грузовик? Кого же ты там высматривала, если не Ари Бен Канаана? — рассмеялась Карен.
Китти усмехнулась и отпила глоток кофе, чтобы скрыть смущение.
Карен вытерла губы и пожала плечами:
— Да хоть кого спроси, все знают, что ты к нему неравнодушна.
Китти строго посмотрела на нее:
— Послушай-ка, мисс Всезнайка…
— Попробуй только отрицать. Я тогда возьму и закричу об этом во весь голос на иврите.
Китти вскинула руки:
— Сдаюсь. Может быть, когда-нибудь ты поймешь, что женщине, которой перевалило за тридцать, тоже может нравиться мужчина. Да, Ари мне нравится, но это решительно ничего не значит. Я должна разочаровать твое романтическое воображение: ничего серьезного между нами нет.
Карен смотрела на Китти, и ее взгляд говорил, что она не верит ни единому слову. Девушка вздохнула, придвинулась поближе, взяла Китти за руку, словно собиралась поделиться с ней Бог весть какой тайной, и серьезно сказала:
— Ты очень нужна Ари, я это знаю.
Китти похлопала Карен по руке и поправила локон, выбившийся у нее из-под ленты.
— Хотела бы я снова быть шестнадцатилетней девочкой и чтобы все стало мне таким простым и ясным. Нет, милая, Ари Бен Канаан — супермен, которому никто не нужен и который полагается только на себя с того самого дня, когда отец сунул ему в руки воловий кнут. Его кровь состоит из малюсеньких частиц стали и льда, а сердце у него — обыкновенный насос вроде двигателя вон того автобуса. Ему неведомы простейшие человеческие чувства.
Она замолчала, неподвижно глядя куда-то поверх головы Карен.
— Но все-таки ты его любишь.
— Да, — вздохнула Китти, — я его люблю, и то, что ты сказала, — правда. Нам с тобой досталась пара кислых лимонов. Ну, а теперь вернемся в гостиницу. Я хочу, чтобы ты успела переодеться и нарядиться как принцесса. У нас с Брюсом есть для тебя сюрприз.
Когда Сазерленд явился на ужин, Карен действительно выглядела как принцесса. Сюрприз заключался в том, что они отправились в национальный театр «Габима» на «Лебединое озеро». Там играл оркестр Палестинской филармонии. Весь спектакль Карен просидела, наклонившись вперед, на краешке стула, не сводя глаз с балерины, плывущей по сцене. Божественная красота балета произвела на девушку потрясающее впечатление.
Господи, как же это прекрасно! — думала она, уже почти забывшая, что на свете существует балет. Какое счастье, что у нее есть Китти! Сцена утопала в синем свете, гремел финал, отважный Зигфрид побеждал злого Ротбарта, а лебеди превращались в красавиц. Слезы радости текли по лицу девушки.
Китти следила больше за Карен, чем за балетом. Она чувствовала, что разбудила в ее сердце что-то потаенное. Карен вспоминала, что на свете есть вещи не менее важные, чем зеленые поля Галилеи. Китти решила поддерживать это чувство в душе Карен во что бы то ни стало. Как бы евреи ни завладели ее сердцем, а все-таки оставалось и такое, на что их власть никогда не распространится.
Завтра Карен увидится с отцом, и ее жизнь изменится. Китти многого добилась за этот день.
Они вернулись в гостиницу поздно. Карен светилась от счастья. Рывком открыв тяжелую входную дверь, она, танцуя, прошла по вестибюлю. Английские офицеры у стойки изумленно подняли брови. Китти отправила ее наверх и велела готовиться ко сну, а сама подошла с Сазерлендом к бару, чтобы выпить по рюмке.
— Вы уже сказали ей про отца?
— Нет еще.
— Хотите, я пойду с вами?
— Нет, я лучше сама.
— Хорошо.
— Только неплохо будет, если вы потом придете.
— Я буду здесь.
Китти поднялась с табурета и поцеловала Сазерленда в щеку.
— Спокойной ночи, Брюс.
Карен все еще танцевала, когда в номер вошла Китти.
— Помнишь Одетту в последней сцене? — спросила девушка.
— Поздно уже, и ты устала, как негр на плантации.
— Ах, какой чудесный день! — вздохнула Карен, опускаясь на постель.
Китти прошла в ванную, переоделась на ночь. Она слышала, как Карен напевает мелодии балета.
— Господи! — зашептала Китти. — За что же ей такое наказание?
Она закрыла лицо руками и беззвучно заплакала. Потом она лежала в темноте с широко раскрытыми глазами. Вдруг Карен встала, подошла к кровати Китти, опустилась на колени и положила голову ей на грудь.
— Я очень, очень тебя люблю, — прошептала она. — Родную мать, и то не могла бы любить больше.
Китти отвернулась и погладила девушку по волосам.
— Иди спать, — сказала она, сдерживая слезы. — Завтра будет утомительный день.
Китти лежала без сна, курила сигарету за сигаретой, вставала, ходила по комнате. Каждый раз, когда она смотрела на спящую девушку, у нее сжималось сердце. Было далеко за полночь, а она все сидела у окна, прислушиваясь к шуму прибоя и глядя на Яффу, еле видную за поворотом. Лишь под утро Китти погрузилась в беспокойный сон.
Она проснулась усталая, с тяжелым сердцем и синевой вокруг глаз. Попыталась начать тяжелый неизбежный разговор, но не могла решиться. Они молча завтракали на террасе.
— А где генерал? — спросила Карен.
— У него какие-то дела. Придет попозже.
— Какие у нас планы на сегодня?
— О, всякие.
— Китти… это связано с моим отцом, верно?
Китти опустила глаза.
— Я все время догадывалась.
— Я не собиралась тебя обманывать, дорогая. Я…
— Что… расскажи мне все… Что с ним?..
— Он очень, очень болен.
Карен стала кусать ногти, ее губы задрожали.
— Я должна его видеть.
— Девочка, он не узнает тебя.
Карен выпрямилась и посмотрела в сторону моря.
— Я так долго ждала этого дня.
— Карен, не надо…
— Каждую ночь с тех пор, как началась война, уже больше двух лет, я видела один и тот же сон. Лежу, бывало, в постели и стараюсь представить, что мы с ним встретились. Я знала совершенно точно, как он выглядит, что мы скажем друг другу. В лагерях и все эти месяцы на Кипре я каждую ночь видела это… отец и я. Понимаешь? Я все время знала, что он жив и что мы с ним увидимся.
— Карен, подожди! Все будет совсем не так, как в твоем сне.
Девушка задрожала, ее ладони взмокли. Она вскочила:
— Веди меня к нему!
Китти крепко стиснула ее руку:
— Ты должна приготовиться к ужасному.
— Пожалуйста, Китти… пойдем.
— Знай, что бы ни случилось, что бы тебе ни пришлось там увидеть, я с тобой. Я буду с тобой, Карен. Помни!
— Я буду помнить.
И вот Карен и Китти сидят перед доктором.
— Вашего отца пытали в гестапо, — сказал он Карен. — В начале войны они хотели заставить его работать на них и прибегали к самым жестоким мерам. И все же им пришлось отказаться от своего плана. Он просто не мог работать на фашистов, хотя и подвергал этим вашу мать и братьев смертельной опасности.
— Я вспоминаю, — сказала Карен. — Как-то вдруг не стало писем. Я все приставала к Ааге, не случилось ли что с родными.
— Его отправили в Терезиенштадт, это в Чехословакии, а мать и братья…
— О них мне все известно.
— Его отправили в Терезиенштадт в надежде, что он передумает. Только после войны ваш отец узнал, что случилось с женой и сыновьями. Его мучила совесть, он винил себя в том, что задержался в Германии, из-за чего ваша мать и братья попали в западню. Когда он узнал про их судьбу, его ум помрачился.
— Но ведь он поправится?
Доктор посмотрел на Китти.
— У него депрессия, крайняя меланхолия.
— А что это означает?
— Карен, твой отец вряд ли поправится.
— Я вам не верю! — закричала девушка. — Я хочу видеть его.
— Вы его помните?
— Очень мало.
— Сохраните лучше о нем воспоминание, какое у вас есть, не советую смотреть на него теперь.
— Она должна его увидеть, доктор, во что бы то ни стало, — сказала Китти.
Доктор повел их вниз по коридору и остановился перед дверью. Сопровождавшая их сестра отомкнула замок. Доктор оставил дверь открытой.
Карен вошла в помещение, напоминающее келью. В комнате стояли стул, этажерка и кровать. Она оглянулась вокруг и застыла на месте. Кто-то сидел в углу на полу, босой и непричесанный, прислонившись спиной к стене, обхватив руками колени и тупо глядя на стену.
Китти шагнула к этому человеку. Он был небрит, лицо в рубцах. Внезапно Карен почувствовала облегчение. Это недоразумение, подумала она. Какой-то посторонний несчастный человек. Это не отец. Он просто не может им быть. Ошибка! Она с трудом подавила желание выскочить вон и закричать: неужели вы не видите, как ошибаетесь, это недоразумение! В углу сидит не Иоганн Клемент, не ее отец. Отец живет где-то в другом месте и ждет встречи с ней. Карен остановилась перед больным, пристально посмотрела в его потухшие глаза. Она почти ничего не помнила, но это был не тот человек, о встрече с которым она мечтала.
Там был камин и запах трубочного табака. Там был большой добродушный бульдог, которого звали Максимилиан. В комнате рядом плакал ребенок. «Мириам, сходи посмотри, что с Гансом. Я читаю девочке сказку, а он мешает».
Карен Хансен-Клемент опустилась на колени перед неподвижным калекой.
В доме бабушки в Бонне пахло свежеиспеченным пирожным. Она всегда пекла его, готовясь встречать родных в воскресенье.
Несчастный продолжал смотреть на стену, словно был один в комнате.
«Ты только посмотри, какие смешные обезьяны! Кёльнский зоопарк лучший в мире. Когда же снова карнавал?»
Она пристально разглядывала его от босых ног до рубцов на лбу. Ничего… ничего похожего.
«Жидовка! Жидовка!» — это орет ей вслед толпа, и она с разбитым в кровь лицом бежит домой. «Будет, Карен, не плачь! Папа не даст тебя в обиду».
Карен дотронулась до его щеки.
— Папочка? — сказала она.
Человек не шевельнулся, даже не заметил ее.
Притихшие дети в поезде; говорят, что их везут в Данию, но ей безразлично — очень устала. «До свидания, папочка. Возьми мою куклу, она будет смотреть за тобой». Она стоит в тамбуре, не сводя глаз с отца, а он становится все меньше.
— Папочка! — закричала Карен. — Это я, Карен, твоя дочь. Я уже большая, папочка. Неужели ты меня не помнишь?
Врач крепко держал Китти, которая стояла в дверях, дрожа всем телом.
— Пустите меня! Я ей помогу, — умоляла Китти.
— Оставьте ее, — ответил врач.
А Карен наконец вспомнила.
— Да, да! Это мой отец! Это мой папа. Папочка! — рыдала она, обнимая его за шею. — Пожалуйста, скажи мне что-нибудь. Поговори со мной! Я умоляю!
Человек, который когда-то был Иоганном Клементом, заморгал глазами. На лице появилось выражение любопытства — он почувствовал, что его обнимают. Какой-то проблеск появился в его глазах, словно в нем кто-то пытался пробить окружающий мрак, — но лишь на мгновение, потом взгляд снова потух.
— Папа! — закричала Карен. — Папочка!
Только эхо оттолкнулось от стен пустой комнаты. Сильные руки врача оторвали Карен от отца. Ее осторожно вывели из комнаты, дверь снова заперли, и она навсегда рассталась с Иоганном Клементом. Девушка разрыдалась в объятиях Китти.
— Он меня даже не узнал. Боже, Боже… да что же это такое? Почему он меня не узнал? Боже, ответь… ответь!
— Все хорошо, дитя мое, теперь все хорошо. Китти с тобой.
— Не оставляй меня, Китти, никогда не оставляй!
— Нет-нет, деточка… Китти никогда тебя не оставит, никогда!
ГЛАВА 9
Весть об отце Карен дошла до Ган-Дафны быстрее, чем они успели вернуться. Дов Ландау был потрясен — впервые с тех пор, как Мундек держал его в объятиях в бункере гетто, он обнаружил, что может сочувствовать не только себе. Сострадание, которое он испытывал к Карен Клемент, стало лучом света, который пробил наконец его мрачный мир.
Она — единственный человек на свете, к которому Дов чувствовал доверие и привязанность Почему же именно ей выпало на долю такое? Как часто в том вонючем лагере на Кипре Карен уверяла, что ее отец жив! Удар, который обрушился на нее, причинил глубокую боль и Дову.
Кто же теперь остался у Карен? Только он да миссис Фремонт. Бывало, ему хотелось ненавидеть и Китти, но он сдерживался потому, что Китти добра к Карен. Теперь, когда нечего больше надеяться на отца, миссис Фремонт, может быть, увезет Карен в Америку.
Кто он Карен? Жернов на шее, и только. Он мешает ее отъезду — ясно, что Карен его не бросит Значит, оставалось только одно…
Парень по имени Мордехай тайно вербовал юношей в ряды маккавеев прямо в Ган-Дафне. Через него Дов узнал, как можно связаться с подпольем. Коттеджи в селе никогда не закрывали на замок, и однажды вечером, когда все ушли ужинать, он украл из домиков для персонала несколько золотых вещиц и уехал в Иерусалим.
Брюс Сазерленд явился к доктору Либерману и убедил его, что Карен, пока не оправится от шока, должна провести вместе с Китти неделю-другую в его особняке.
Карен переносила свое горе с присущими ей мужеством и достоинством. Китти не спускала с нее глаз и ни на минуту не оставляла одну.
Страшная участь отца и исчезновение Дова Ландау — все складывалось в пользу Китти: она одержала победу, грустную, но все-таки победу. Китти чувствовала, что теперь, может быть, удастся увезти Карен в Америку. Находясь в доме Сазерленда, она думала об этом все время и порой презирала себя за то, что хочет извлечь выгоду из горя Карен, но вести себя по-другому уже не могла. С того дня, когда Китти впервые увидела Карен в лагерной палатке, вся ее жизнь сосредоточилась вокруг этой девушки.
Однажды после обеда к Сазерленду приехал Ари Бен Канаан. Мужчины проговорили почти час. Покончив с делами, Сазерленд вдруг сказал:
— Кстати, у меня гостят ваша приятельница Китти Фремонт и Карен.
— Я слышал, вы крепко подружились с ней.
— Да, Кэтрин Фремонт — одна из самых приятных и толковых женщин, с которыми мне доводилось встречаться. Съездите в Ган-Дафну и посмотрите, какие чудеса она там творит. Там есть мальчик, который шесть месяцев назад не мог сказать ни слова. Теперь он не только говорит — играет на трубе в оркестре.
— Слышал, — сказал Ари.
— Я настоял, чтобы она приехала ко мне и привезла с собой Карен. Девушка нашла отца, но бедняга совершенно помешан. Для девушки это страшный удар, что и говорить. Идемте к ним в парк.
— Весьма сожалею, но у меня куча дел.
— Чепуха! Не хочу слушать. — Он взял Ари под руку и потащил за собой.
Китти не видела Ари с поездки на гору Табор. Его вид огорчил ее, он явно не щадил себя.
Ее удивило, как мягко и тактично он выразил Карен соболезнование. Так ласково он относился, по-видимому, только к своим — с ней он всегда держался по-другому. Значит, он считает Карен своим человеком, сказала себе Китти и тут же рассердилась! До чего дошло! Она начинала рассматривать все на свете с точки зрения еврейства Карен. А Разве дело только в этом?
Китти и Ари пошли прогуляться по парку.
— Как она? — спросил Ари.
— Очень крепкая и мужественная девушка, — ответила Китти. — Шок перенесла ужасный, но удивительно хорошо с ним справилась.
Ари обернулся и посмотрел, как Карен и Сазерленд играют в шашки.
— Она действительно прелесть, — искренне сказал он.
Эти слова поразили Китти. Она никогда не слышала, чтобы Ари кого-нибудь похвалил, и даже спрашивала иногда себя, замечает ли он вообще красоту? Дойдя до конца дорожки, они остановились. Вокруг парка шла низенькая каменная ограда. За ней гора спускалась в долину, к Сафеду. Китти присела на забор, любуясь Галилеей. Ари достал сигареты, они закурили.
— Ари, я никогда не обращалась к вам с просьбой, но теперь хочу кое о чем попросить.
— Просите!
— Беду с отцом Карен со временем как-нибудь переживет, но есть еще одно дело, с которым она, пожалуй, не справится. Дов Ландау сбежал из Ган-Дафны. Думаем, что он подался в Иерусалим к маккавеям. Вы, конечно, знаете, что Карен шефствовала над парнем, теперь она очень болезненно переживает его исчезновение. Я прошу вас найти его и вернуть в Ган-Дафну. Думаю, вы сумеете его разыскать. Если вам удастся убедить Дова, что он нужен Карен, Дов вернется.
Ари пустил струйку дыма и с любопытством посмотрел на Китти:
— Я не понимаю вас. Девушка принадлежит теперь всецело вам. Дов — единственный человек, который мог бы помешать, и вот он сам ушел…
Китти смотрела на него бесстрастно.
— Ваши слова должны бы меня обидеть, но я не обижаюсь, так как вы правы. Но я не могу строить свою жизнь на ее несчастье, не могу увезти ее в Америку, не решив проблему с Довом.
— Весьма похвально.
— Дело не в благородстве. Карен умная девушка, но до тех пор, пока речь не заходит об этом мальчике. У каждого из нас есть слабости, не так ли? Ей будет гораздо легче справиться с этим, если Дов вернется в Ган-Дафну.
— Прошу прощения за мой примитивный образ мыслей, вы очень проницательны.
— Я люблю эту девушку, и что же в этом плохого или хитрого?
— Вы хотите уверить ее, что ей ничего не остается, кроме как уехать с вами.
— Я хочу только, чтобы ей было хорошо. Вы мне, пожалуй, не поверите, но если бы я решила, что ей лучше остаться в Палестине, то я бы оставила ее здесь.
— Почему же? Вполне верю.
— Скажите, положа руку на сердце, разве я делаю что-то плохое, желая увезти ее в Америку?
— Ничего дурного в этом нет.
— Тогда помогите мне вернуть Дова.
Наступило долгое молчание. Ари потушил сигарету о забор, машинально разорвал окурок, высыпал остатки табака, смял остатки бумаги в шарик и положил в карман. Майор Мальколм приучил его не бросать окурки, по которым противник всегда может найти тебя.
— Это не в моих силах, — сказал Ари наконец.
— Нет, в ваших. Дов очень уважает вас.
— Дело не в этом. Конечно, найти его нетрудно. Я даже могу заставить его вернуться в Ган-Дафну и приказать: сиди, мой мальчик, и не рыпайся, потому что дамы тревожатся о тебе. Однако Дов Ландау принял решение. Каждый еврей в нашей стране должен сам решить этот вопрос в соответствии со своими убеждениями, и мы тут чрезвычайно щепетильны. Из-за разногласий в этом деле мой отец и его брат не разговаривают друг с другом уже пятнадцать лет. Дов Ландау всей душой жаждет мести. Остановить его может только Бог или пуля.
— Вы говорите так, словно одобряете террористов.
— Бывает, я им сочувствую, иной раз питаю к ним отвращение, но судить их не собираюсь. Кто вы такая и кто я такой, чтобы говорить Дову Ландау, будто он не прав? Вам известно, что ему пришлось вынести. Кроме того, вы ошибаетесь еще и в другом. Если его вернуть в Ган-Дафну, он принесет этой девушке горе. Нет, Дов должен делать то, что он считает нужным.
Китти поднялась, и они направились к воротам.
— Да, Ари, — сказала она, — вы, пожалуй, правы.
Когда они вышли за ворота и направились к машине, подошел Сазерленд.
— Вы долго пробудете в этих краях, Бен Канаан? — спросил он.
— У меня кое-какие дела в Сафеде.
— А почему бы вам не вернуться и не поужинать с нами?
— Но я…
— Пожалуйста, приходите, — сказала Китти.
— Спасибо. Приду.
— Вот и прекрасно. Как только управитесь с делами в Сафеде, сразу же и возвращайтесь.
Они помахали ему вслед. Ари поехал под гору, мимо форта, и скрылся из виду.
— Не дремлет и не спит хранящий Израиля, — сказала Китти.
— Да вы, Китти, никак псалмы стали цитировать?
Они вернулись в парк.
— Вид у него изнуренный.
— Для человека, который работает сто десять часов в неделю, он выглядит неплохо, — возразил Сазерленд.
— В жизни не видела такой самоотверженности, чуть не сказала — фанатизма. Его приезд к вам удивил меня, Брюс. Я и понятия не имела, что вы тоже замешаны в их дела.
Сазерленд набил трубку.
— Ну, положим, не так уж и замешан. Хагана попросила меня составить список арабских частей, находящихся за пределами Палестины. Им нужна объективная оценка специалиста. Но раз уж мы об этом заговорили, Китти, не кажется ли вам, что каждому из нас пора честно разобраться во всем этом?
— Я же сказала вам, что не хочу брать ничьей стороны.
— Китти, боюсь, вы действуете, как страус. Сидите посреди поля сражения и говорите: «Не троньте мой дом, я закрыла ставни».
— Я уеду, Брюс.
— Тогда вам нужно торопиться. Если думаете, что сможете и дальше жить здесь так, как до сих пор, то глубоко ошибаетесь.
— Мне нельзя ехать сейчас. Надо подождать, пока Карен поправится.
— Только поэтому?
Китти покачала головой:
— Временами мне кажется, что я смогу забыть и Карен, и Палестину, но порой, как сейчас, я сомневаюсь и боюсь доводить дело до решающего испытания.
Перед ужином они смотрели на полную луну, повисшую над городом.
— Три дара обещал Господь Израилю, но каждый из них будет обретен ценой страдания. Один из этих даров — Эрец Исраэль, — изрек Сазерленд. — Это сказал Бар Иохан две тысячи лет назад. Мудрые слова, ничего не скажешь.
— Уж коли мы заговорили о мудрецах, — сказал Ари, — то завтра я еду к Тивериадскому озеру. Вы бывали там, Китти?
— Нет, я мало путешествую.
— Обязательно нужно побывать там. И как можно скорее. Через несколько недель будет чересчур жарко.
— А почему бы вам не взять ее с собой? — быстро ввернула Карен.
Наступило неловкое молчание.
— Это идея, — сказал Ари. — Я выкрою несколько дней. Почему бы нам не поехать вчетвером?
— Меня не считайте, — сказала Карен. — Я была там дважды.
Сазерленд понял намек девушки.
— На меня тоже не рассчитывайте, старина. Я бывал в тех местах раз десять.
— А почему бы вам не поехать вдвоем? — не отставала Карен.
— Лучше я побуду здесь, с тобой, — ответила Китти.
— Глупости, — буркнул Сазерленд. — Мы с Карен прекрасно справимся одни. Если хотите знать, вы нам доставите только удовольствие, если избавите от своего присутствия на несколько дней. Да и Ари не мешает отдохнуть.
Китти засмеялась:
— Ари, вы чувствуете? У них заговор. Похоже, мы имеем дело с двумя кумушками, которые только и мечтают, как бы состряпать шидох 11.
— Нет, вы только послушайте, что она говорит! — закричала Карен.
— А что? Я сабра не хуже тебя. Кажется, мы с вами попались, Ари.
— Я этому очень рад, — ответил он.
ГЛАВА 10
На следующее утро Ари и Китти сели в машину и поехали к Тивериадскому озеру. Они въехали в Геносаретскую долину, которая тянется вдоль его северного берега. По ту сторону озера над этой очень низкой местностью, расположенной ниже уровня моря, вздымались выветрившиеся коричневые сирийские горы. Теплый, душный воздух словно застыл.
Это озеро — собственность самого Господа Бога, подумала Китти. Снова она была наедине с Ари и снова ощущала, что теряет чувство времени, как однажды в горах Иудеи. Почему эта страна действует на нее так сильно именно тогда, когда рядом Ари?
Ари остановился у самого берега и повел ее к развалинам капернаумской синагоги. Здесь, на этом месте, ходил Иисус, учил и лечил людей. В памяти Китти всплыли слова, которые она, казалось, совершенно забыла. «Проходя же близ моря Галилейского, Он увидел двух братьев, Симона, называемого Петром, и Андрея, брата его, закидывающих сети в море… И приходит в Капернаум; и вскоре в субботу вошел Он в синагогу и учил» 12.
Казалось, что Он все еще здесь. На берегу рыбаки закидывали сети в море, тут же паслось небольшое стадо черных коз — время словно застыло с тех пор.
Ари повел ее к церкви, построенной якобы на том самом месте, где неподалеку от Капернаума произошло чудо с хлебами и рыбами. Пол церкви был украшен византийской мозаикой с изображением бакланов, цапель, уток и прочих диких птиц, до сих пор населяющих озеро. Затем они поднялись на гору Благословений и подошли к небольшой часовне, стоящей там, где Иисус произнес Нагорную проповедь.
«Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царство Небесное. Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за Меня. Радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда на небесах: так гнали и пророков, бывших прежде вас» 13.