Встреча состоялась в час ночи в открытом поле неподалеку от Иерусалима, в том самом месте, где когда-то стоял лагерь Десятого римского легиона. Присутствовало всего четверо: Акива и Бен Моше от маккавеев, Авидан от Хаганы и Зеев Гильбоа от Пальмаха. Не было никаких рукопожатий и приветствий. Они стояли в темноте, настороженно вглядываясь друг в друга. Хотя наступило лето, ночь была прохладная.
— Я хотел встретиться, — начал Авидан, — чтобы узнать, нельзя ли нам договориться о совместных действиях.
— Хочешь покомандовать нами? — подозрительно спросил Бен Моше.
— Я давно уже отказался от намерения влиять на действия вашей группы, — ответил Авидан, — но все же думаю, что сейчас необходимо объединить усилия для решающей битвы. У вас немалые силы в трех главных городах, и к тому же вы можете действовать гораздо свободнее, чем мы.
— Вот как! — крикнул Акива. — Значит, хотите загребать жар нашими руками?
— Дай ему высказаться, — перебил его Бен Моше.
— Мне не нравится эта затея. Я с самого начала был против встречи с ними, Бен Моше. Эти люди продавали и предавали нас в прошлом и сейчас сделают то же самое.
— Я не буду обращать внимания на твои оскорбления, Акива, — сказал Авидан, — потому что слишком многое поставлено на карту. Думаю все-таки, что ты в первую очередь еврей и любишь Эрец Исраэль.
С этими словами он протянул Акиве копию доклада Хэвн-Херста. Старик в свою очередь передал бумагу Бен Моше, который направил на нее свет карманного фонаря.
— Еще четырнадцать лет тому назад я утверждал, что англичане — наши враги, — тихо сказал Акива.
— Я не собираюсь спорить с тобой. Будете сотрудничать с нами или нет? — спросил Авидан.
— Что ж, попытаемся, — ответил Бен Моше.
После этой встречи представители обеих организаций разработали план совместной операции. Спустя две недели после взрывов с англичанами рассчитались за все.
За одну ночь Хагана вывела из строя всю железнодорожную сеть Палестины, полностью прервав сообщение с соседними странами.
Следующей ночью маккавеи ворвались в здание шести британских посольств и консульств, аккредитованных в странах Средиземноморья, и уничтожили документы, содержащие сведения о нелегальной иммиграции.
Пальмах повредил нефтепровод Мосул — Хайфа в пятнадцати местах.
Вслед за этим приступили к последней части операции — ликвидации генерала Арнольда Хэвн-Херста. Маккавеи установили круглосуточное наблюдение за шнеллеровскими казармами: следили за передвижениями солдат, регистрировали каждую машину и составили детальный план казарм.
Уверенности в успехе не было. Хэвн-Херст расположился в самом центре крепости, а кругом было полно солдат. Никто, кроме английских военных, не мог подойти к его штабу. Выезды Хэвн-Херста за пределы казарм держались в большом секрете, к тому же его всегда сопровождала такая охрана, что маккавеи потеряли бы много людей, если бы попытались напасть на него в городе.
Им удалось установить, что три раза в неделю легковая машина с гражданским номером выезжает из казарм между полуночью и первым часом ночи и возвращается незадолго до рассвета. В машине всегда сидел один водитель в штатском. Регулярность и необычные часы этих рейсов вызвали подозрения.
По номеру машины установили хозяина — оказалось, что она принадлежит богатому арабскому семейству. Маккавеи поначалу решили, что хозяин машины — обычный агент англичан и, значит, через него они вряд ли доберутся до Хэвн-Херста.
Тем временем тщательно изучались сведения, касающиеся поведения и привычек генерала. Стало известно, что это очень тщеславный человек и что его жена из весьма влиятельных кругов. Брак с ней обеспечил Хэвн-Херсту богатство и положение в обществе, он всячески берег семью. Генерала считали респектабельным джентльменом, корректным и скучным до тошноты.
Однако, покопавшись глубже, маккавеи выяснили, что у Хэвн-Херста случались внебрачные связи и даже как будто он содержит любовницу. И тогда встал вопрос: а не чувствует ли себя Хэвн-Херст чересчур одиноко в казармах? Он женат, занимает высокое положение и не посмеет, конечно, возить женщину в казармы. Но не ездит ли он сам к любовнице? Что, если таинственная машина вывозит регулярно его из казармы, а затем доставляет обратно?
Это предположение казалось нелепым. Но нельзя было отбрасывать и такой вариант. Кем могла быть любовница Хэвн-Херста? Ни одна еврейка не стала бы жить с ним, подходящих англичанок не было, значит, это могла быть только арабская женщина. Если и имелось у Хэвн-Херста любовное гнездышко, то скрывал он его в высшей степени ловко.
Следить за машиной было опасно: это грозило испортить все дело. Поначалу маккавеи хотели устроить засаду, однако командование решило, что если есть хоть малейший шанс, что в ней ездит сам Хэвн-Херст, то лучше установить, куда он ездит, и накрыть его с поличным. Выяснили, что в семье, которой принадлежит таинственная машина, есть дочь, которая вполне могла понравиться Хэвн-Херсту. За домом арабского семейства стали следить. На вторую ночь усилия увенчались успехом. В полночь девушка вышла из дома, направилась в сторону богатого арабского квартала Эль-Бак, расположенного у Хевронского шоссе, и зашла в какой-то дом. Полчаса спустя подъехал таинственный автомобиль, и маккавеи увидели, как в том же доме скрылся Хэвн-Херст.
В три часа утра Хэвн-Херста разбудил громовой голос, читавший стих из Библии, от которого у генерала в жилах застыла кровь: «Славьте Господа, мстящего за Израиль!»
Хэвн-Херст соскочил с кровати. Его подружка дико завизжала, а по комнате уже неслись пули маккавеев.
Несколько часов спустя в британский штаб поступила телефонограмма с сообщением, где можно найти тело главнокомандующего. Кроме того, в ней говорилось, что обстоятельства кончины сэра Арнольда Хэвн-Херста запечатлены на фотопленку и что эти фотографии будут преданы гласности, если только англичане вздумают прибегнуть к контрмерам.
В генштабе сообразили, какой возникнет скандал, если станет известно, что британского генерала убили в постели арабской любовницы, и решили спрятать концы в воду. Официально объявили, что Хэвн-Херст погиб в автомобильной катастрофе.
Маккавеи не стали опровергать эту версию.
Едва генерала убрали со сцены, террор прекратился. Вот-вот должна была прибыть комиссия ООН, и в стране воцарилось напряженное ожидание.
В конце июня 1947 года специальная комиссия, состоявшая из представителей Швеции, Нидерландов, Канады, Австралии, Гватемалы, Уругвая, Перу, Чехословакии, Югославии, Ирана и Индии, прибыла в Хайфу. Состав ее был весьма невыгоден для Израиля. Иран — мусульманская страна. Индия тоже частично мусульманская, к тому же входящая в Британское содружество; да и индийский представитель был мусульманином. В содружество входили также Канада и Австралия. Страны советского блока — Чехословакия и Югославия — вели традиционную антисионистскую политику. Представители южноамериканских стран — Уругвая, Перу и Гватемалы — были католиками, подверженными влиянию Ватикана, а тот относился к сионизму весьма неприязненно. По-настоящему беспристрастными были только Швеция и Нидерланды.
И все же ишув приветствовал комиссию.
Палестинские арабы возражали против вмешательства ООН. Они объявили всеобщую забастовку и собирали митинги протеста, на которых произносились проклятия и угрозы. В арабских странах снова начались кровавые еврейские погромы.
И опять ишув призвал на службу старого бойца и дипломата Барака Бен Канаана. Вместе с Бен Гурионом и доктором Вейцманом он вошел в совещательный комитет при комиссии ООН.
ГЛАВА 13
Вернувшись в Ган-Дафну, Китти ждала удобного момента, чтобы переговорить с Карен. Когда пришло письмо от Дова Ландау, она решила, что откладывать больше нельзя.
…Китти прополоскала длинные, густые каштановые волосы Карен лимонной водой, отжала их и вытерла насухо большим полотенцем.
— Фу! — фыркнула Карен, протирая кончиком полотенца глаза, куда попало мыло.
Вода в чайнике закипела. Карен встала, завязала полотенце тюрбаном и налила чаю. Китти за кухонным столом делала маникюр. Пахло лаком.
— Ты о чем задумалась? — ласково спросила Карен.
— Нельзя уж и задуматься на минутку!
— Нет, что-то тебя беспокоит с тех самых пор, как ты вернулась с экскурсии к озеру. Между тобой и Ари что-нибудь произошло?
— Между мной и Ари произошло много чего, но не это меня тревожит. Карен, нам с тобой нужно поговорить о нас с тобой и нашем будущем.
— Не понимаю.
Китти помахала рукой в воздухе, чтобы лак скорее высох, затем встала и неторопливо закурила сигарету.
— Ты, конечно, знаешь, как много ты для меня значишь и как я тебя люблю?
— Думаю, знаю, — ответила девушка шепотом.
— С того дня, когда я тебя впервые увидела в Караолосе, мне хочется, чтобы ты стала моей дочкой.
— Мне тоже этого хочется, Китти.
— Значит, ты поверишь, что я тщательно все обдумала. Я ведь желаю тебе только добра. Ты должна доверять мне во всем.
— А разве я не доверяю?
— Тебе будет непросто понять то, что я скажу сейчас. Мне и самой нелегко сказать это, потому что мне очень дороги эти дети и я как-то срослась с Ган-Дафной… Карен, я хочу забрать тебя домой, в Америку.
Девушка посмотрела на Китти, словно ее ударили. Она даже. не сразу поняла, о чем речь.
— Домой? Но ведь… я дома. У меня нет другого дома.
— Я хочу, чтобы твой дом был у меня — всегда.
— Я тоже хочу, Китти. Больше всего на свете… Это так странно.
— Что странно?
— То, что ты говоришь: домой, в Америку.
— Но ведь я американка, Карен, и мне хочется домой.
Карен прикусила губу, чтобы не заплакать.
— А ты говоришь — не странно! Я думала, все у нас останется как было. Ты останешься в Ган-Дафне и…
— А ты отправишься в Пальмах, а потом… в какой-нибудь пограничный кибуц?
— Ты угадала.
— Я многое полюбила здесь, но это не моя страна и не мой народ.
— Какая же я эгоистка, — сказала Карен. — Ни разу даже не подумала, что тебе тоже хочется домой, что ты вообще можешь хотеть чего-нибудь для себя.
— В жизни не слыхала такого комплимента.
Карен задумалась. Китти была для нее всем, но — уехать?
— Не знаю, как сказать, Китти, но, как только я научилась читать, это было в Дании, я все время думала, что значит быть евреем? Я до сих пор не умею ответить на этот вопрос Знаю только, что здесь, в этой стране, у меня есть что-то, чего у меня никто никогда не отнимет Не знаю, как это называется, но для меня нет ничего важнее. Может быть, когда-нибудь я сумею объяснить тебе лучше, но уехать из Палестины не могу.
— Никто ничего не собирается отнимать у тебя. Евреи, которые живут в Америке, да и, думаю, повсюду, испытывают то же, что и ты. От того, что ты уедешь, ничего не изменится.
— Но ведь они живут на чужбине.
— Нет, дитя мое! Американские евреи любят Америку!
— Немецкие евреи тоже любили Германию!
— Перестань! — крикнула Китти. — Мы не такие, я и слушать не стану эту ложь, которой тебя тут пичкают! — И, тут же спохватившись, добавила: — В Америке есть люди, которые так любят свою страну, что скорее умрут, чем допустят, чтобы там произошло то же, что в Германии.
Она подошла к девушке и дотронулась до ее плеча:
— Думаешь, я не знаю, как это трудно? Думаешь, я смогу когда-нибудь причинить тебе боль?
— Нет, — тихо ответила Карен.
Китти опустилась перед девушкой на колени и посмотрела ей в глаза.
— Ах, Карен. Ты ведь даже не знаешь, что такое мир. Ты еще не жила без страха. Ты думаешь, здесь когда-нибудь станет лучше? Я всей душой хочу, чтобы ты осталась еврейкой, чтобы любила эту землю, но есть и другие вещи, которые я хочу сделать для тебя.
Карен отвела взгляд.
— Если ты останешься здесь, то проведешь всю жизнь с винтовкой в руке. Ты огрубеешь и очерствеешь, как Ари с Иорданой.
— С моей стороны было нечестно рассчитывать на то, что ты останешься.
— Поехали со мной, Карен, мы обе достаточно настрадались. Давай поживем по-человечески. Мы не можем друг без друга.
— Не знаю, смогу ли я уехать… Не знаю, и все тут, — сказала девушка срывающимся голосом.
— Ах, Карен… Мне так хочется видеть тебя и в сапожках для верховой езды, и в бальном платье, и в «форде», и на футбольном матче. Хочу, чтобы тебе звонили поклонники. Хочу, чтобы твоя головка была занята прекрасными пустяками, а не контрабандой оружия и боеприпасов. Сколько же на свете вещей, о которых ты понятия не имеешь! Тебе бы хоть познакомиться с ними, прежде чем принимать окончательное решение. Пожалуйста, Карен, прошу тебя.
Карен побледнела и отошла в сторону.
— А как же Дов?
Китти достала из кармана письмо и протянула его Карен:
— Я нашла это у себя на столе. Понятия не имею, как оно туда попало.
«Миссис Фремонт!
Эти строки написаны человеком, который владеет английским гораздо лучше, чем я, но я переписываю его, чтобы вы по почерку убедились, что это я. По известным причинам письмо будет вам доставлено несколько необычным образом. В эти дни я очень занят У меня тут много друзей, первых моих друзей за много, много лет, и это настоящие друзья. Теперь, когда я устроился окончательно, мне хочется сказать вам, как я рад, что мне не приходится больше жить в Ган-Дафне, где решительно все мне смертельно надоело, не исключая и вас с Карен Клемент. Я для того, собственно, и пишу вам, чтобы сказать, что мы с Карен больше не увидимся, так как я слишком занят и нахожусь среди настоящих друзей. Пускай Карен не думает, что я когда-нибудь вернусь к ней. Она же еще сущий ребенок. У меня тут настоящая женщина, одних лет со мной, с ней я и живу. Кстати, почему вы не уезжаете с Карен в Америку? Здесь ей делать нечего.
Дов Ландау».
Китти взяла письмо и разорвала на клочки.
— Я скажу доктору Либерману, что увольняюсь. Как только мы все здесь уладим, — закажем билеты и уедем.
— Ладно, Китти. Я поеду с тобой, — ответила Карен.
ГЛАВА 14
Каждые несколько недель главный штаб маккавеев переезжал с места на место. После «адской недели» и убийства Хэвн-Херста Бен Моше и Акива решили на время оставить Иерусалим. Их организация была, в сущности, невелика: несколько сот бойцов, несколько тысяч человек, вступающих в дело лишь время от времени, да несколько тысяч сочувствующих. Из-за необходимости постоянно менять пристанище главный штаб состоял всего из шестерых человек. Теперь, когда положение резко обострилось, в штабе осталось только четверо, и в Тель-Авив отправились Акива, Бен Моше, Нахум Бен Ами и Маленький Гиора, то есть Дов Ландау. Дов стал любимцем Акивы. Благодаря невероятной отваге и мастерству, с которым он подделывал документы, Дов вошел в высший круг руководства маккавеев.
Они расположились в подвале, принадлежавшем человеку, который сочувствовал маккавеям, на улице Бне-Брак, неподалеку от центральной автобусной станции и старого базара, где всегда толпился народ. Вокруг дома расставили часовых, позаботились о запасном выходе, словом, все устроили как следует.
Вот уже пятнадцать лет Акива сводил на нет все усилия Си-Ай-Ди. В годы мировой войны англичане объявили амнистию, и Акива мог свободно ездить по стране. Все остальное время за ним охотились. Ему всегда удавалось обходить расставленные ловушки. За его поимку англичане объявили премию в несколько тысяч фунтов.
По чистой случайности Си-Ай-Ди установило слежку за помещением на улице Бне-Брак — всего через три дома от штаба маккавеев. Там устроила склад товаров, доставленных в яффский порт в обход таможни, шайка контрабандистов. Агенты Си-Ай-Ди, зорко наблюдая за складом из здания напротив, заметили подозрительных людей у подвала, где находился штаб. Их сфотографировали и, сверившись с досье, опознали двух маккавеев. Так, охотясь за контрабандистами, англичане случайно наткнулись на добычу, которая была для них в тысячу раз важнее. Многолетний опыт войны с маккавеями подсказал им, что необходимо действовать без проволочек. Контрразведка быстро стянула силы, понятия не имея, что речь идет о самом штабе.
Дов сидел в одной из трех комнат полуподвальной квартиры и подделывал сальвадорский паспорт. Кроме него, на месте находился только Акива. Нахум и Бен Моше отправились на свидание с Зеевом Гильбоа, связным Хаганы и Пальмаха. Акива вошел к Дову.
— Ну-ка, Маленький Гиора, — начал старик, — признавайся! Как тебе удалось сегодня вывернуться? Ведь Бен Моше хотел взять тебя с собой?
— Мне нужно доделать этот паспорт, — буркнул Дов.
Акива взглянул на часы и лег на койку.
— Они вот-вот должны вернуться.
— Вы как хотите, а я не доверяю Хагане, — сказал Дов.
— Выбирать нам не из чего. Приходится пока доверять, — ответил старик.
Дов посмотрел страницы паспорта на свет, чтобы убедиться, не задеты ли водяной знак и печать. Чистая работа. Даже эксперт не смог бы обнаружить подделку.
Дов снова склонился над документом и тщательно изобразил подпись неизвестного ему сальвадорского чиновника. Потом он встал и беспокойно зашагал по комнате, то и дело проверяя, высохли ли чернила.
— Не будь таким нетерпеливым, Маленький Гиора. Самое тяжелое в подполье — ждать. Я частенько задаю себе вопрос: а чего, собственно, мы ждем?
— Мне уже приходилось жить в подполье, — живо ответил Дов.
— Я знаю. — Акива встал и потянулся. — Ждать, ждать и снова ждать. Ты еще очень молод, сынок. Не будь таким серьезным и постоянно настроенным на работу. Это всегда было одним из моих недостатков. Я тоже весь отдавался делу, день и ночь работал для дела.
— Странно слышать такое от Акивы.
— В мои годы начинают болтать всякое. Мы ждем. Чего? Возможности окунуться в новое ожидание. Если мы попадемся, то в лучшем случае отделаемся ссылкой или пожизненным заключением. Теперь англичане чаще вешают и пытают. Вот поэтому я и говорю — не надо быть таким серьезным. Я думаю, немало девушек были бы рады познакомиться с Маленьким Гиорой. Почему бы тебе не пожить, пока живется?
— Я к этому равнодушен, — твердо ответил Дов.
— Ишь ты, — засмеялся старик. — Может быть, у тебя уже есть девушка?
— У меня была девушка, — ответил Дов, — но теперь с этим покончено.
— Придется попросить Бен Моше, чтобы подобрал тебе другую подругу. Хоть будет с кем выйти погулять.
— Мне никого не надо, и никуда я отсюда не уйду. У меня нет важнее дела, чем работать в штабе.
Старик снова прилег и задумался, а затем сказал:
— Ты не прав, Гиора, ты очень, очень не прав. Самое важное дело на свете — это вставать утром, отправляться в поле, работать там, затем возвращаться вечером и знать, что тебя ждут дома те, кого ты любишь и кто любит тебя.
Снова старик ударился в сентиментальность, подумал Дов, Чернила высохли. Он приклеил фотокарточку. Акива задремал на койке, а Дов снова зашагал по комнате. После того как он отослал письмо миссис Фремонт, ему стадо еще хуже. Теперь он все время рвался в рейды. Рейд, и еще рейд, и еще. Рано или поздно он попадется англичанам, те его повесят, и тогда будет покончено со всем. Никто не подозревал, что Дов оттого так безрассудно храбр, что ему на все наплевать. Он ничего не хотел — только погибнуть от вражеской пули. Ему снова снились кошмары, и Карен больше не появлялась между ним и дверцей, ведущей в газовую камеру. Теперь она уедет с миссис Фремонт в Америку. Это хорошо. А он будет ходить на задания, пока не попадется, — зачем жить без Карен?
Полсотни переодетых полицейских подобрались к зданию, где расположился штаб. Они быстро и бесшумно сняли часовых. Затем окружили плотным кольцом весь квартал.
Пятнадцать мужчин, вооруженных автоматами, гранатами со слезоточивым газом, топорами и кувалдами, спустились в подвал и остановились у двери штаба.
Акива вздрогнул, когда раздался стук.
— Это, наверно, Бен Моше и Нахум. Поди открой.
Дов надел цепочку и приоткрыл дверь. В ту же секунду кувалда обрушилась на дверь и сорвала ее с петель. -
— Англичане! — взвизгнул Дов.
…Акива и Гиора попадись!
Эта ошеломляющая весть была у всех на устах. Легендарный Акива, который больше десяти лет водил англичан за нос, попал в руки врага.
«Измена!» — кричали маккавеи. Они обвиняли во всем Хагану. Ведь Бен Моше и Нахум встречались с Зеевом Гильбоа. Значит, либо он сам, либо другой агент Хаганы выследили их и установили, где расположен штаб. Как иначе его могли обнаружить? Обе организации снова оказались на ножах.
Британский губернатор Палестины потребовал немедленного суда над задержанными в надежде, что приговор деморализует маккавеев. Ему казалось, что, если быстро приговорить Акиву, это в какой-то мере восстановит авторитет британских властей и положит конец террору, вдохновителем которого старик был долгие годы.
Губернатор распорядился, чтобы суд был закрытым. Фамилию судьи ради его безопасности держали в тайне. Акива и Маленький Гиора были приговорены к смертной казни через повешение. Приговор собирались привести в исполнение через две недели.
Обоих посадили в тюрьму Акко, из которой еще никто не убегал.
В своей ретивости губернатор совершил ошибку: не пустил на суд журналистов. У маккавеев всюду, особенно в США, были влиятельные друзья, которые оказывали им всяческую, в том числе и финансовую, помощь. Они постарались, чтобы вопрос о виновности или невиновности Акивы и Маленького Гиоры утонул во взрыве возмущения, последовавшем за оглашением приговора. Как и в случае с «Исходом», приговор вызвал ожесточенные нападки на англичан. Журналисты раскопали и опубликовали биографию Дова: все, что ему пришлось вынести в варшавском гетто и в Освенциме. По Европе покатилась волна сочувствия к осужденным. Особенно возмущало то, что суд был тайным. Фотографии старика Акивы и восемнадцатилетнего Маленького Гиоры, пророка и его ученика, потрясали воображение читательской публики. Журналисты требовали свидания с осужденными.
Сесиль Бредшоу находился в это время в Палестине в составе комиссии ООН. После событий на «Исходе» он знал к каким последствиям может привести подобная шумиха. Посоветовавшись с губернатором, Бредшоу тут же потребовал инструкций от министерства колоний. Инцидент снова выставлял англичан в дурном свете, и как раз тогда, когда в Палестину приехала комиссия ООН. К тому же он обещал спровоцировать новую волну террора. Бредшоу и губернатор решили показать всему миру милосердие британского правосудия. Ссылаясь на юный возраст Дова и глубокую старость Акивы, они объявили, что осужденные могут просить о помиловании и спасти свои жизни. Это заявление притупило бурю протеста.
Губернатор и Бредшоу съездили в Акко, чтобы лично переговорить с арестантами. Осужденных привели в кабинет начальника тюрьмы, где двое сановников без обиняков изложили им свое предложение.
— Мы люди рассудительные, — сказал губернатор. — Подпишите эти бумаги. Официально — это ходатайства о помиловании, но, между нами, чистая формальность…
— Вы подпишете прошения, и мы заключим с вами договор, — сказал Бредшоу. — Мы вывезем вас из страны в одну из африканских колоний, где вы отбудете небольшой срок, а через несколько лет вся эта история забудется.
— Я вас не совсем понимаю, — ответил Акива. — Почему это мы должны отбывать какой-то срок в Африке? Мы никакого преступления не совершали, а всего лишь боремся за наши права. С каких это пор солдат, сражающийся за родину, — преступник? Мы военнопленные, и вы не имеете права приговаривать нас к какому-либо сроку. Мы действуем в стране, оккупированной врагом.
Лоб губернатора покрылся капельками пота. Было видно, что уговорить старика будет нелегко. Он не раз слышал все это от фанатичных маккавеев.
— Послушайте, Акива. Мы приехали не для того, чтобы вести с вами политические дискуссии. Речь идет о вашей жизни. Либо вы подписываете эти ходатайства о помиловании, либо мы приведем приговор в исполнение.
На лицах сановников без труда читалось беспокойство. Акиве стало ясно, что англичане ведут какую-то игру.
— Послушайте, юноша, — обратился Бредшоу к Дову. — Ведь вам не хочется болтаться на веревке, не правда ли? Возьмите и подпишите, а за вами подпишет Акива.
Бредшоу придвинул к Дову ходатайство и достал авторучку. Дов оглядел документ, а затем плюнул на него.
Акива посмотрел на оторопевших от неожиданности англичан.
— Своими же устами ты вынес себе приговор, — изрек он презрительно.
В газетах под аршинными заголовками появились сообщения о нежелании Акивы и Маленького Гиоры просить о помиловании. Этот отказ был истолкован как протест против политики англичан. Десятки тысяч евреев Палестины, которые до сих пор не питали особых симпатий к маккавеям, почувствовали гордость за поступок осужденных. Старик и юноша стали олицетворением героического духа сопротивления.
Вместо того чтобы нанести удар маккавеям, англичане ухитрились создать двух новых мучеников. Им не осталось ничего другого, как назначить срок казни: ровно через десять дней.
С каждым днем напряжение возрастало. Рейды Хаганы и маккавеев, правда, прекратились, но страна жила, как на пороховой бочке.
Город Акко, населенный арабами, находился на северном конце залива, южная часть которого омывает Хайфу. Тюрьма помещалась в уродливом здании, построенном на развалинах крепости крестоносцев. Ахмад эль-Джацар — Мясник — превратил это странное сооружение, состоящее из башен, высохших рвов, внутренних дворов, непробиваемо толстых стен и подземных ходов, в турецкую крепость, выстоявшую перед Наполеоном. Англичане устроили здесь одну из худших тюрем страны.
Дова и Акиву поместили в сырые и вонючие соседние камеры северного флигеля. Стены, потолок, пол здесь были каменные, наружная стена достигала толщины без малого пяти метров, а решетчатые двери выходили в небольшое помещение со стальной дверью, в которой имелось смотровое отверстие, закрывающееся снаружи. Была еще узкая щель, пробитая высоко в стене, через которую в камеры попадала полоска дневного света. Сквозь нее Дов видел верхушки деревьев и макушку холма, носившего имя Наполеона, — крайней точки, до которой дошел французский император во время похода на Восток.
Акива чувствовал себя неважно. С потолка и стен текла вода; сырость действовала на его ревматические суставы, и они невыносимо ныли.
Два-три раза в день приходили британские чиновники и уговаривали узников спасти свою жизнь компромиссом. Дов не обращал на них внимания, а Акива прогонял, выкрикивая цитаты из Библии, которые долго потом звенели в их ушах.
За шесть дней до казни Акиву и Дова перевели в другое крыло здания — в камеры смертников, расположенные рядом с помещением, где находилась виселица. Место казни окружали четыре бетонные стены, между ними было глубокое замаскированное отверстие, а с потолка свисал стальной кронштейн, на котором укреплялась веревка. Надежность виселицы предварительно испытывали: подвешивали мешок с песком примерно того же веса, что и осужденный, надзиратель нажимал на рычаг, крышка опускалась, и мешок проваливался в отверстие.
Акиве и Дову выдали рубашки и штаны кровавого цвета — традиционную одежду английских висельников.
ГЛАВА 15
Был час ночи. Брюс Сазерленд дремал в библиотеке над книгой, когда раздался резкий стук в дверь и лакей ввел в комнату Карен Клемент.
Сазерленд протер глаза.
— Какая нелегкая заставила тебя приехать среди ночи?
Карен стояла, дрожа всем телом.
— Китти знает, что ты здесь?
Карен покачала головой.
Сазерленд усадил ее в кресло. Карен была смертельно бледна.
— Ты ужинала, Карен?
— Я не голодна, — ответила девушка.
— Принесите бутерброд и стакан молока, — распорядился Сазерленд. — Ну, милочка, может быть, ты мне все-таки расскажешь, что случилось?
— Я должна видеть Дова Ландау. Только вы можете мне в этом помочь.
Сазерленд вздохнул и зашагал по комнате, заложив руки за спину.
— Если я даже и смогу тебе помочь, это ничего, кроме огорчений, не принесет. Вы ведь уезжаете с Китти через пару недель. Ты не должна о нем думать, дитя мое.
— Пожалуйста, — взмолилась она. — Я все это уже слышала, но с тех пор, как его схватили, я не могу думать ни о чем другом. Я обязательно должна увидеть его хотя бы один-единственный раз. Пожалуйста, генерал, умоляю вас — помогите!
— Попытаюсь, — ответил он. — Но первым делом мы должны позвонить Китти и сказать, что ты здесь. Она, верно, там с ума сходит. И разве это дело — ездить одной по арабским селам?
На следующее утро Сазерленд позвонил в Иерусалим. Губернатор мгновенно разрешил свидание: англичане все еще надеялись уговорить Дова и Акиву изменить решение и хватались за любую соломинку. Может быть, Карен удастся сломить сопротивление Дова? Китти, Сазерленд и Карен с полицейским конвоем добрались до Акко, где их провели прямо в кабинет начальника тюрьмы.
Всю дорогу Карен провела словно в забытьи. Когда она оказалась в здании тюрьмы, ей почудилось, что она видит сон.
Вошел начальник тюрьмы.
— Все готово.
— Я пойду с тобой, — сказала Китти.
— Нет, я хочу его видеть одна, — твердо ответила Карен.
Два вооруженных надзирателя ждали девушку в коридоре. Они провели ее через длинный ряд стальных дверей в безобразный каменный двор, окруженный со всех сторон окнами в решетках. Из-за решеток на Карен смотрели заключенные. Карен шла, глядя прямо перед собой. Они поднялись по узкой лестнице в крыло, где размещались камеры смертников, прошли мимо огороженного колючей проволокой пулемета, затем остановились перед новой стальной дверью, охраняемой двумя часовыми с примкнутыми штыками.