— Орехи уже ничего? — грустно спросила Таня.
— Ничего, уже можно есть… немного еще терпкие.
— Сейчас придем к тебе — я полезу. Я за все лето не влезла ни на одно дерево, правда. А лето уже прошло… Слушай, Люся, а как же мы теперь будем заниматься — тоже шесть дней в неделю? И выходной по воскресеньям? Страшно неудобно как-то…
— Почему неудобно?
— Ну, раньше выходные дни были известны заранее — шестого, двенадцатого, восемнадцатого, а теперь заглядывай каждый раз в календарь. И потом, заниматься лишний день!
— Ах ты лентяйка. Ты и в десятом классе собираешься бездельничать?
— Какое уж теперь безделье, с семидневной неделей… — Таня вздохнула. — Да, а лето уже кончилось. Люся, я просто не могу представить себе, что через четыре дня я его увижу…
— Слушай, Татьяна. Ты хорошо проанализировала свое чувство? Мы ведь договорились, что за лето ты это сделаешь.
— Ничего я не проанализировала… И ничего не хочу анализировать! Я просто хочу видеть его и быть с ним… если бы только я знала, что и он…
Таня не договорила и низко опустила голову, пряча лицо.
— Я тебя очень прошу, — встревоженно сказала Людмила. — Нечего демонстрировать свои переживания перед всеми…
— А я их вовсе не демонстрирую, — обиженно отозвалась Таня, по-детски — кулачком — утирая слезы. — У меня просто уже рефлекс, как у павловской собаки… плакать, когда подумаешь о Сереже. Никаких анализов я не делала, я только знаю, что сейчас я люблю его еще больше, чем тогда…
— Хорошо, идем. Об этом можно поговорить дома.
Они вышли из кафе, перешли на теневую сторону улицы. В своих белых сандалетках на полувысоком каблучке Таня была теперь заметно выше подруги. Людмила уже раза два заметила взгляды, которыми прохожие окидывали высокую загорелую девушку с короткой прической цвета начищенной красной меди.
— Танюша, — сказала она, — тебе не кажется, что у тебя платье переужено?
Таня посмотрела на нее рассеянно:
— Что? А, платье… да, оно немного неудобное, мне трудно было войти в вагон по ступенькам. Не знаю, она сказала, что так носят. Я попрошу Сарру Иосифовну немножко расширить юбку… Ты знаешь, о чем я сейчас думала, Люся?
— Нет, не знаю.
— Я сейчас смотрю на эту улицу, и она какая-то совсем не такая, как была раньше. Или я не такая, не знаю. У меня впечатление, что все сейчас меняется, что нет ничего-ничего определенного… У тебя нет такого чувства?
— Не знаю, Танюша… пожалуй, нет.
— А у меня есть. Понимаешь — всё… как будто все чего-то ждут. Я заметила еще в Сочи… так, из всяких разговоров. Как будто что-то должно случиться… А может быть, это просто потому, что я сама жду? Ты понимаешь, Люся, это как если бы ты шла до сих пор по ровной улице… по такой знакомой, где ты знаешь каждую витрину, каждый дом… а теперь у тебя впереди перекресток — и ты совершенно не знаешь, что за ним будет, куда ты повернешь, что окажется на твоем новом пути… это какое-то очень странное чувство, правда.
— Ну… — Людмила пожала плечами. — Всегда, каждый день случается что-то новое…
— Да нет же, я говорю совсем про другое! Что-то совершенно новое, понимаешь? Такое, чего до сих пор не было…
— Это у тебя предчувствие, — улыбнулась Людмила.
— Да, но чего?
— Может быть, любви?
Таня посмотрела на нее очень серьезно и опять поправила волосы своим новым жестом.
— Не знаю, Люся… может быть. Но это не только у меня. Я говорю про то, что сейчас чувствуется в воздухе. Дядясаша встретил там одного своего старого друга — летчика, он получил какой-то испанский орден за Барселону… Мы часто бывали вместе. Один раз он что-то сказал насчет будущего отпуска, а Дядясаша так задумался и говорит: «Да, что еще с нами будет к тому времени…» Ты понимаешь, меня это прямо поразило — значит, он чувствует то же самое!
— Почему же, так вообще часто говорят. Человека приглашают в гости, а он отвечает — спасибо, приду, если буду жив.
— Нет, Люся! Дядясаша сказал это совсем по-другому. В общем, я не знаю… это очень трудно передать. Как будто все меняется и должно измениться еще больше, как будто мы все подходим к незнакомому перекрестку…
Сергей притворил за собой калитку и огляделся. Усадьба Глушко имела теперь совсем обжитой вид: высаженная вдоль ограды сирень принялась и окрепла, а последнее Володькино изобретение — легкий навес из жердей, прикрывающий всю площадку перед домом, — уже густо затянулось повителью, в тени которой было приятно посидеть в такую жару.
— Володька! — крикнул Сергей, не видя вокруг признаков жизни.
На крыльцо, щурясь от солнца, вышла Лена Глушко, босиком и в выцветшем сарафанчике.
— Здравствуйте, — сказала она по-взрослому. — Вы к Володьке? Он сейчас вернется, пошел к соседям за укропом. Заходите!
В комнате с прикрытыми ставнями было прохладно, приятно пахло недавно вымытыми полами. Сергей бросил кепку на подоконник, с удовольствием сел, вытянул ноги.
— Ты что же это, Елена, — сказал он. — Старшего брата гонять за укропом не годится, сама бы сбегала.
— А он сам вызвался, — ответила Лена и нерешительно замолчала. — Сказать вам одну вещь? Только по секрету, и Володьке не говорите, что я вам сказала!
— Ну, валяй.
— Он влюбился, — таинственно понижая голос, сказала Лена с заблестевшими от любопытства глазами. — Там есть одна девочка, куда он пошел за укропом, и он в нее влюблен — так я думаю…
— Одна девочка? — рассеянно переспросил Сергей.
— Ну да, то есть она уже совсем взрослая, она перешла в девятый… и она в него тоже, в Володьку.
— Что ж, правильно делает, — одобрительно кивнул Сергей, думая о своем.
— Только вы ему не скажете, ладно?
— Не скажу, не бойся…
— Ленка-a! Получай свой укроп! — послышался со двора Володькин вопль.
Лена выскочила из комнаты, на прощанье еще раз знаком напомнив Сергею о молчании.
— Раньше не мог вернуться? — закричала она за дверьми. — Там тебя Сережа уже целый час ждет!
— Здорово, Сергей! — виноватым голосом воскликнул Володя, входя в комнату. — Давно ждешь, да? А я, понимаешь, задержался там с проклятым укропом — пока нарвали…
— Да нет, это тебя сестренка подначивает, я только пришел. Пяти минут нет. Как живешь-то?
— Да ничего, вот через два дня начинаем трудиться. Десятый класс! Ты как, рассчитался уже на своей стройке?
— Уже всё. Я до двадцать пятого поработал и взял расчет… Хотел дотянуть до конца месяца — до тридцать первого, как раз суббота, — да мамаша шуметь начала. Как это, говорит, прямо не отдохнувши — и в школу. Ну ладно, я спорить не стал…
— Черт, завидую я тебе, — сказал Володя, присаживаясь к столу и вынув из кармана пачку «Красной звезды». — Все-таки проработать все лето на монтаже…
— Кто же тебе самому мешал, чудак, — усмехнулся Сергей. — А ты уже, я вижу, и дым пускать научился?
Володя небрежно пожал плечами, скрывая смущение.
— Кто мешал… Никто не мешал, конечно, просто как-то не собрался… Ну как — ничего уже? — спросил он, кивнув на Сергееву руку, наискось перехваченную широким розовым шрамом. — Ты тогда так и не рассказал, как это тебя угораздило?
Сергей нахмурился:
— Чего рассказывать… ну, обварился массой, я ж тебе говорил.
— Какой массой?
— Смола такая — битумный компаунд для заливки кабельных муфт. У нее температура зверская. Плеснуло на руку, так лоскут кожи и слез…
— Черт, для меня все это как китайская азбука, — вздохнул Володя. — Кабельные муфты, компаунд… черт его знает, как нас учат, — физику проходим, а потом пробку заменить не умеем. Ну ничего, один год остался. А здорово, Сергей, а? Представляешь — летом сорок первого мы уже свободный народ! Аттестат в зубы и хвост трубой. Здорово? Обидно только, что в вуз сразу нельзя. Ну ничего, что ж делать. В армии, если в технические войска попасть, тоже кое-чему можно научиться. Тебя-то по семейной льготе теперь не возьмут…
— Меня не возьмут, — задумчиво подтвердил Сергей, глядя в окно. — Но в вуз я все равно раньше вас вряд ли попаду… жить-то надо, Володька, зарабатывать надо, вот какое дело. Я вот только не знаю, что лучше… или вообще отложить все это на какой-то срок, или сразу поступать на заочное, без отрыва… Так вроде скорее, а что-то не хочется… все думается, что заочное — это что-то ненастоящее.
— Ерунда, по-моему, — сказал Володя. — Почему это ненастоящее? Наоборот, это, может, даже удобнее — поступишь куда-нибудь на монтаж, вот тебе и получится одновременно теория и практика…
— Так-то это так, — вздохнул Сергей. — Ну что, смотаемся в школу, посмотрим списки? Говорят, уже вывесили.
— Идем. Я только матери скажу, что уходим.
Сергей вышел на крыльцо, нахлобучил кепку. Эх, жарит-то как! На Архиерейские бы пруды сейчас… Так за все лето и не собрался. Пролетели каникулы — и оглянуться не успел. Через два дня…
Ольга Ивановна Глушко — полная моложавая блондинка с раскрасневшимся от жары миловидным лицом — вышла из-под навеса летней кухоньки, вытирая руки передником.
— День добрый, Сережа, — приветливо сказала она, произнося слова с сильным украинским акцентом. — Извините, не вышла к вам — завозилась тут с обедом. Как дома у вас — здоровы?
— Здоровы, Ольга Ивановна, спасибо…
— Маме привет от меня не забудьте. Вы куда это с Володей собрались? И не выдумывайте, Сережа, мы обедать сейчас будем…
— Спасибо, Ольга Ивановна, я, пожалуй, не буду, очень уж жарко.
— А у меня сегодня окрошечка — холодная, с погреба. Оставайтесь, все равно я вас не пущу, и не думайте. Ленусь, накрывай-ка на стол, живенько!
— Придется остаться, — сказал Володя, — приказ есть приказ. Пошли, я тебе на руки полью…
В просторном вестибюле 46-й школы было жарко от бьющего в окна послеобеденного солнца и пахло свежей олифой, побелкой и мастикой для натирания полов. Ребята толпились перед доской объявлений, бродили по заду, переходя от одной группы к другой, шумно приветствуя приятелей, обмениваясь новостями и летними впечатлениями.
Протиснувшись к доске вместе с Володей, Сергей затаил дыхание, обегая глазами длинные отпечатанные на машинке листы списков. Восьмые, девятые… десятый «А»… а, вот оно, десятый «Б»: Абрамович, Андрющенко, Арутюнова… и Бердников Володька тоже здесь — переполз-таки, прямо не верится.
— Значит, мы теперь в «Б», — разочарованно заметил рядом Володя. — Плохо наше дело. Во второй смене заниматься, весь день пропадает…
— Какая разница, — отозвался Сергей, — зато утро свободно…
Он все еще перечитывал первый десяток фамилий, не решаясь опуститься ниже. Глушко, Дежнев. Это все правильно. А вдруг она теперь в параллельном? Скажем, не хочет заниматься во второй смене… взяла и перевелась, — простое дело… Нет, Земцева здесь — тогда все в порядке! Ну конечно…
— Ты, Глухарь, ничего не понимаешь, — раздался из-за плеча ехидный голос Женьки Косыгина, — во второй заниматься — самое хорошее дело… Скажем, проводить кой-кого в темноте лучше, чем среди бела дня. А, Дежнев здесь! Здорово, ты чего ж это старых друзей не узнаешь?
— Здорово, — обернулся Сергей. — На этот счет можешь не беспокоиться, тебя за километр узнаешь. Как был трепачом, так и остался — извилин за лето, видно, не прибавилось?
— А на шиша мне извилины? Жил без них и проживу. Ну, а ты как? Как там делишки насчет… того самого которого?
— А ну, точнее, — прищурился Сергей.
— Во, ему еще растолкуй! — Косыгин заржал. — Как там твоя капитанская дочка поживает — опять под ручку ходите? Или еще не помирились?
— Слушай, ты, трепло! Если хочешь получить по морде, то скажи прямо, не стесняйся. Я тебе это дело устрою по блату, вне очереди. А трепаться довольно. Понял?
— Подумаешь, герой, — обиделся Женька, но Сергей уже отвернулся от него к доске.
Никифорова Зоя… Никодимов Степан… Николаева Татьяна! Сергей едва сдержал вздох облегчения.
— Ну, пошли! — заявил он радостно, с размаху хлопнув Володю по плечу — тот даже присел. — Какого еще рожна вынюхиваешь?
— Погоди ты, — рассеянно отмахнулся тот, — я новеньких ищу… Вот, интересно, кто такая Вернадская Инна? Может быть, родственница?
— Еще чего! — решительно возразил Сергей, Его возмутила мысль, что в классе, кроме Тани, может появиться родственница еще какой-нибудь знаменитости.
— А что, может быть… фамилия довольно редкая…
— Ладно тебе… редкая фамилия! Небось уж примериваешься, как бы это влюбиться. Смотри, Володька, станешь как Сашка Лихтенфельд…
Они вышли на крыльцо. В саду Володя задержался возле группы одноклассников. Сергей, кивнув в ответ на их приветствия, отошел к калитке и стал закуривать, присев на низкий цоколь ограды.
Трудно было привыкнуть к мысли, что еще два дня — и он увидит ее наяву. После семидесяти пяти дней разлуки. Шутка сказать — семьдесят пять дней… и столько же ночей, с такими снами, что наутро не знаешь — то ли смеяться от радости, что можно пережить это хотя бы во сне, то ли плакать от того, что этого нет на самом деле…
Таня, Танюша… нелепая долговязая девчонка, давним весенним вечером шумно вломившаяся в его жизнь и перевернувшая все вверх дном. Как странно это получается… Его самого сделала за год другим человеком, а сама превратилась в… трудно даже определить, во что именно. Во что-то такое, что даже не посмеешь поцеловать, а просто хочется взять на руки, укрыть собою от ветра и непогоды и нести далеко-далеко — через горе, через трудности, через годы, через всю жизнь…
С озабоченным видом подошел Володя.
— Понимаешь, — сказал он, — потрясающая новость… У одного Витькиного друга батька в облоно служит, так он говорил, что на днях будет опубликован новый указ о введении платы за обучение, начиная с восьмого… Но это ерунда, там этой платы всего рублей сто в год, что ли, а вот хуже то, что стипендии в вузах, кажется, накроются…
— Иди ты, — сказал Сергей, вставая на ноги. — Ты что, серьезно?
— Ну не знаю, Витька говорит — точно. Вроде какие-то будут персональные — только для отличников, что ли…
Сергей долго молчал.
— Да… ну ладно, идем, Володька. Поживем — увидим…
— Конечно, может, еще и трепня все это, — поспешно согласился Володя, увидев, как огорчила приятеля эта новость. — Я лично думаю, что это трепня. Слушай, не махнуть ли нам с тобой на выставку моделизма, а? Послезавтра она закрывается, а там, говорят, есть интересные вещи. Ты же вроде увлекался раньше, даже сам участвовал…
— Пойдем, что ж, — хмуро сказал Сергей.
После выставки Володя предложил ехать к нему — играть в шахматы. На трамвайной остановке приятели обсуждали достоинства заинтересовавшей их модели реактивного глиссера, потом заспорили о будущем ракетного двигателя вообще. Глушко оказался большим энтузиастом и знатоком этого дела: заваливая Сергея цифрами, фактами и именами — Циолковский, Оберт, Годдард, — он стал доказывать, что еще в наше время ракетный двигатель проявит себя самым потрясающим образом. Сергей только посмеивался — что взять с романтика…
— Смотри, на Луну не улети, — подмигнул он приятелю. — Буза все это, Володька. Будущее техники — в электричестве. Автоматика, телемеханика — это да. А твои ракеты… пока это игрушки. Может, через сто лет что и будет, не знаю.
— Через сто лет?! — завопил Володя. — Да ты после этого темная личность, реакционер ты, вот кто ты такой! Через пятьдесят — да что через пятьдесят, через двадцать пять лет! — в авиации вообще не будет другого двигателя!..
Они так увлеклись спором, что не заметили, как из подошедшего трамвая выскочила Людмила Земцева и остановилась в двух шагах от приятелей, выжидая, пока те отвлекутся от своей высокой темы. Так и не дождавшись, Людмила засмеялась и окликнула их сама.
— А-а, Земцева… — растерялся Сергей. — Ну, здорово… Когда приехала?
— О, я уже давно, восемнадцатого. А Таня — позавчера, — добавила она не без лукавства, успев перехватить настороженный взгляд, которым Сергей окинул толпу. Очевидно, он подумал, что Таня, как всегда, должна находиться рядом с подругой. — Я сейчас еду к ней — мы договорились идти сегодня в кино, на «Большой вальс». Хотите вместе? Пойдемте, правда — вчетвером веселее!
Сергей окончательно пришел в смятение. Увидеть ее сейчас, через десять минут! Но нет — что за удовольствие встретиться в компании, когда и поговорить-то нельзя…
— Нет, Земцева, я не пойду… Неудобно как-то в таком виде. — Он указал на свои старые, вытянутые на коленях брюки и одетые на босу ногу тапочки.
— Господи, какой ты чудак! Ведь лето же, да и потом…
— Нет, нет, Людмила, мы не пойдем, — тоном арбитра заявил Володя. — В конце концов, у нас есть дела поважнее, чем таскаться по кино. И потом, «Большой вальс» я уже видел два раза.
— Мужская логика! — засмеялась Людмила. — Ну, как хотите. А хороший фильм?
— Ничего, смотреть можно. Там поет эта Милица Корьюс — эффектная особа, ничего не скажешь. А в общем рассчитано на уровень женского ума.
— Спасибо, ты очень любезен. А о чем это вы тут так спорили? Я стояла около вас целые две минуты. Какие-нибудь мировые вопросы, Дежнев?
— Да нет… Володька тут разные фантазии разводил, насчет ракет и межпланетных полетов.
Людмила снова засмеялась:
— Опять? Ой, Володенька, а ты помнишь, как обещал прокатить меня на Марс?
— А, да что там с вами говорить, — пренебрежительно бросил Володя. — Прав был Ницше: женщина — это игрушка мужчины, и ничего больше. Сергей, наш трамвай! Пока, Людмила, увидимся в классе. Пошли, Сергей…
Работая локтями, он стал проталкиваться поближе к рельсам. Людмила сразу стала серьезной.
— Погоди, Дежнев! — Она поймала Сергея за рукав и понизила голос: — Останься на пять минут — нужно поговорить… очень серьезно…
Сергей побагровел:
— Может, после…
— Господи, я тебе говорю, это важно!
— Ну, ладно… Володька! — крикнул он приятелю, уже взобравшемуся на площадку. — Езжай сам, жди меня дома — я подъеду следующим!
— Да какого дьявола!.. — заорал тот, но трамвай уже тронулся, увозя возмущенного романтика.
— Хорошо, — улыбнулась Людмила, посмотрев на часики, — у меня есть ровно пятнадцать минут. Давай сядем там на скамейке…
— Да ну, чего на скамейке, — буркнул Сергей. Только и не хватало — сидеть с девушкой на глазах у всех! — Пошли лучше выпьем чего-нибудь, вон напротив…
Людмила согласилась. Они зашли в магазинчик «Соки — воды».
— Тебе чего заказать? — хмуро спросил Сергей.
— Давай выпьем помидорного соку, я к нему так привыкла в Ленинграде, теперь всех агитирую. Холодный, с солью, очень вкусно. Ты не пробовал?
Сергей взял два сока. Они сели в углу, за маленьким круглым столиком.
— Верно, приятная штука, — сказал он, отпив из стакана. — И придумают же…
— Ну, хорошо, — решительно прервала его Людмила. — Ты догадываешься, о чем я хочу с тобой говорить?
Сергей опять мучительно покраснел.
— Да собственно… — пробормотал он.
— Догадываешься, — кивнула Людмила. — Так вот, Дежнев. Ты, конечно, извини, что я вмешиваюсь в твои дела, но… это дело также и Танино, понимаешь? А Таня для меня не просто подруга, она мне больше чем сестра. И я не могу больше видеть, как она страдает. Послушай, неужели ты до сих пор не понял, что она тебя любит?
Щеки Сергея, за секунду до этого почти не отличавшиеся цветом от стоящего перед ним стакана, вдруг побелели.
— Ты брось, Земцева, — сказал он глухо, — такими вещами не шутят…
— Господи, — вздохнула Людмила, — ну что это за человек! Слушай, Сергей, я тебе даю честное слово — понимаешь? — честное слово, что она тебя любит. Клянусь моим комсомольским билетом. Неужели ты считаешь меня способной сказать такую вещь, не имея на это оснований? Я повторяю: Таня тебя любит, и она до сих пор не понимает, за что ты мог тогда на нее обидеться, и ей это очень больно. Она хочет с тобой помириться. Не думай только, что я говорю это по ее поручению, у нее хватит смелости объясниться самой, не думай! Но, конечно, если ты опять встретишь ее ежом, то из вашего примирения ничего не получится. И уже окончательно. У всякой девушки есть свое самолюбие, верно? И вообще, гораздо приличнее именно тебе, а не ей, сделать первый шаг. Тем более что ты ее оскорбил незаслуженно. Ты ведь начал ссору? Так вот, я тебе советую — пойди к ней домой, завтра или послезавтра. Понимаешь? Поговори попросту, объясни, за что именно ты на нее обиделся. Ведь даже если она и в самом деле чем-то провинилась, то нужно ей об этом сказать! Я тебе даю слово, что она даже не догадывается, за что ты мог на нее обидеться… А дуться молча — это уж совсем глупо и не по-мужски. Как Танюша может понять свою ошибку, если она даже не знает, в чем дело? Подумай сам! Приди к ней — можешь даже придумать какой-нибудь предлог, хотя это и не нужно, — и я уверена, что вся эта ваша ссора окажется недоразумением…
Сергей кашлянул, все еще избегая смотреть на Людмилу.
— Так ведь все равно, — начал он нерешительно, — мы через два дня увидимся в школе…
— Я тебе говорю, — настойчиво повторила та, — иди к ней завтра или послезавтра! В школе мы все увидимся, а если ты придешь сам, раньше, то это будет выглядеть совершенно иначе. Пойдешь завтра?
— Лучше уж послезавтра… А она будет дома — скажем, вечером?
— Вечером? Хорошо, будет — я это устрою. Значит, послезавтра вечером?
— Да, но только… ты ей лучше не говори про этот наш разговор, знаешь…
— Разумеется, не скажу! Кстати, как тебе не стыдно, неужели ты ни разу не мог ей написать за все лето? Она, бедная, каждый день бегала на почту…
— Да ты сдурела! — Сергей изумленно вытаращил глаза. — Куда бы я ей стал писать, если ты мне даже адреса не сказала? Ты же помнишь, мы с тобой тогда виделись возле «Динамо», — ты только и сказала, что она уехала…
— Знаю! Адрес я перед своим отъездом оставила Володе, чтобы он передал тебе. В тот день я и сама еще его не знала — Таня прислала позже…
— Вон оно что-о-о… — ошеломленно протянул Сергей. — Так это значит он, псиша лохматая… Ты и в самом деле оставила ему адрес?!
— Он что, ничего тебе не говорил? — Людмила пожала плечами. — Ну, знаешь, действительно… А я еще на него понадеялась!
— Так разве ж на такого можно! — с отчаяньем сказал Сергей. — Это же неимоверный лопух… Ну что мне теперь с ним сделать, ну скажи? Навешать ему по шее? Так он же и драться по-человечески не умеет, чертов романтик! Тоже мне звездоплаватель, о ракетных двигателях толкует…
— Ну ничего, — засмеялась Людмила, — ты только не вздумай и в самом деле с ним подраться, с тебя станет. Ничего, я Тане объясню, как это вышло. А еще лучше — если ты сам, послезавтра. Договорились? Ну, а теперь я побежала, Танюша мне голову оторвет за опоздание…
— До свиданья. — Сергей крепко пожал Людмиле руку, она даже сморщилась. — Спасибо, Земцева…
— Тебе спасибо — за Танюшу… заранее!
Романтик явился к нему чуть ли не на рассвете и яростно забарабанил кулаком по раме окна.
— Ишак ты!! — заорал он, когда окно распахнулось, показав взъерошенную со сна голову Сергея. — Кто ж такие вещи делает: ждешь его, как дурак, шахматы расставлены, а он так и не приходит! Три часа тебя вчера ждал, спать не ложился! Потрох ты самый настоящий, в жизни тебе этого не прощу!
— Ах ты лопух, — зловеще сказал Сергей, усевшись на подоконник и свесив наружу босые ноги. — Ах ты звездоплаватель, куриная твоя голова. Это ты-то собираешься мне прощать?
— Как раз наоборот — не собираюсь!
— Так, так…
Сергей задумчиво улыбнулся, почесывая ступню о ступню.
— Послушайте, гражданин Глушко, а куда это вы задевали адресок, который два месяца назад был передан вам свидетельницей Земцевой? Не помните? Может, вам мозги прочистить?
Романтик оторопело смотрел на него снизу вверх, разинув рот. Потом вдруг сморщился и схватился за лоб растопыренной пятерней.
— Черт возьми, Сергей! — простонал он. — Я ведь и в самом деле… черт возьми!
— Да, да, ты в самом деле, так оно и есть.
— Слушай, Сергей, — убитым тоном сказал Володя. — Ты так ей ни разу и не написал?
— А куда мне было писать? На деревню дедушке?
— Сергей, ну я не знаю… ну вот что хочешь со мной теперь сделай — ну хочешь, морду набей?
— На что мне твоя морда, — вздохнул Сергей, — ты ж от этого все равно не поумнеешь…
Володя в отчаянии сел на камень под акацией, положив рядом удочки.
— Ну хочешь… хочешь, я сам к ней схожу и объясню всё, как было?
— Ну, ну, — нахмурился Сергей, — тебя только там и не хватало! Без тебя объяснят. Ты что, на рыбалку собрался?
— Ага… Может, вместе пойдем? — нерешительно предложил окончательно убитый романтик.
— Нет, я рыбалку не люблю. Плюнь, идем лучше на Архиерейские пруды раков ловить.
— Понимаешь, Сергей, я еще позавчера с ребятами договорился… Они меня там ждут, а черви все у меня. А завтра за раками не хочешь?
— Завтра?.. что ж, можно и завтра. Только чтоб к шести часам вернуться, у меня вечером дела.
— Идет. Где встретимся?
— Могу к тебе зайти, от тебя ближе. В это время, как сейчас.
— Ясно…
Володя встал и подобрал свою снасть.
— Слушай, Сергей… так ты на меня не очень в обиде?
— Ладно уж, — снисходительно сказал тот. — Что толку на тебя обижаться… Так я завтра к тебе зайду. У вас там чувала покрепче не найдется? У меня есть, только дырявый, все к чертям повылазят. Ты поищи, слышь?
Сразу после чая мать уехала к Зинке в лагерь, расположенный под городом, в Казенном лесу, — там сегодня устраивался прощальный праздник, и родители были приглашены с утра.
Оставшись дома, Сергей очень скоро пожалел, что не пошел с Володькой на рыбалку. Промаявшись до обеда, он разогрел суп, нехотя поел, вымыл посуду, сходил за водой. Вспомнив, что мать жаловалась на ходики, которые взяли вдруг привычку останавливаться ни с того ни с сего, он обрадовался — все-таки занятие!
Ходики были сняты со стены, выпотрошены, продуты, промыты бензином и смазаны костяным маслом. Теперь они снова бодро затикали, но минутная стрелка двигалась с той же проклятой неторопливостью, что и стрелка будильника. Было всего два часа. Черт, напрасно он не пошел хотя бы на рыбалку…
В который раз взявшись за чтение, Сергей бросил книгу, так и не одолев первой страницы, и, нахлобучив кепку, выскочил из квартиры.
Куда убежать от этой лихорадочной тревоги ожидания, которая с каждым часом растет в сердце, грозя разорвать грудную клетку? Как научиться ждать? Сергей долго бродил по сонным, притихшим от зноя окраинным улочкам, каждые десять минут доставая из кармана большие Колины часы. Когда впереди показался мороженщик со своим голубым фанерным возком, он обрадовался этому как большому и интересному событию.
Сняв крышку с луженого цилиндра, мороженщик почти по плечо засунул туда руку и долго орудовал ложкой, извлекая свой товар и запрессовывая его в круглую жестяную формочку. Рукав белой куртки был далеко не первой свежести, но Сергей отнесся к этому просто — рабочий человек, чего там. Наполнив формочку, рабочий человек припечатал мороженое клетчатой вафельной облаткой, выдавил и протянул Сергею.
— Ну и жарынь, — покачал он головой, смахнув мелочь в ящичек. — Давно такой не было… а все, слыхать, потому, что земля сместилась.
— Как сместилась? — не понял Сергей.
— А так вот и сместилась, — повторил мороженщик, рукавом утирая со лба пот. — По всей Европе небось днем и ночью бомбы кидают — вот она от сотрясений-то и того… сместилась, стал быть. В газете давеча было, что на полюсе и то лёду почитай что не осталось, во как.
— Невозможно это, — покачал головой Сергей.
— В наши времена, гражданин, все возможно, — зловеще возразил мороженщик. — Моррожена-а-а! — затянул он ленивым голосом, покатив дальше громыхающий по булыжникам возок.
Сергей, посмеиваясь, перешел на теневую сторону улицы. Доев мороженое, он выбросил облатки и, сполоснув пальцы у водоразборной колонки на углу, снова достал часы.
Что за черт — всего пятнадцать минут?.. Ему казалось, что прошел уже целый час. Горячий ветер гнал по мостовой пыль и сухие листья, закручивая свою добычу в тощие смерчи. Сергей смотрел на них, вертя в пальцах истертый часовой ремешок, и думал о том, что непременно нужно его сменить, этот ремешок, иначе потеряются Колины часы. Вдруг он сообразил, что нечего и думать — прождать так до завтрашнего вечера. Еще целые сутки? Да он просто сойдет с ума! Еще раз взглянув на часы, Сергей спрятал их в карман и почти бегом направился к дому.
Надев чистую рубаху и заботливо разутюженные матерью брюки, Сергей долго наводил глянец на ботинки, поплевывая на щетку. Его охватило вдруг буйное веселье. «Эх, хорошо в стране советской жить! Эх, хорошо свою страну любить!» — запел он во весь голос, размахивая щеткой. Правильно, брат, не откладывай на завтра того, что можно сделать сегодня!
По пути он избегал думать о предстоящей встрече. Как войдет, что будет говорить… все эти предварительные размышления ни к чему не приводят, он это уже знал по опыту. Когда нужно, слова сами приходят в голову — как раз те, что нужно…
Защитного цвета «эмка» стояла перед знакомым подъездом. Сергей озабоченно поглядел на ничего не говорящие цифры, белой краской отпечатанные на дверце машины. Военная, это видно. Но чья? Ему вспомнилось: Таня рассказывала, что дядька любит ездить без шофера. Неужели это его машина?
Возможность застать дома самого Николаева до сих пор как-то не приходила ему в голову. «Как же быть?» — подумал он, охваченный внезапным смятением. Не объясняться же при дядьке… А зайти и, в случае чего, отделаться выдуманным предлогом — слишком уж глупо. Вот черт, как неудачно… Впрочем, может быть, он скоро уедет — иначе не оставил бы машину перед подъездом.