ШИНЕЛЬ ГОГОЛЯ
Пьеса Аси Волошиной
Помимо текстов Гоголя в пьесе использованы отрывки из романов Белого «Петербург» и Булгакова «Белая гвардия», стихотворение Блока «Русь», строки из трагедии Шекспира «Макбет».
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
Акакий Акакиевич Башмачкин – титулярный советник;
Петрович – портной;
Лицо – впоследствии – Значительное лицо;
Жена Петровича |
Квартирная хозяйка Мавра | ипостаси;
Матушка Акакия |
Три ведьмы – пузыри земли.
0.
Кругом раскинулась и воцарилась идея_Петербурга. Чернильная вода. Чернильное пятно.
Каменный город утвердился, но что делать пузырям земли? Что делать тем созданиям и исчадиям, коие жили здесь с основания мира? Нешто «эмигрировать»? Некуда им. Они здесь. Коренные жители, отпрыски болот, пусть и нетвёрдо видные глазу. Они не спешат. Они подождут. Они выжидают. Тонкий слой каменной кладки, накрывший толщи земли и болот – их древние извечные угодья – всего лишь смехотворно временная скорлупа. Однажды этот город пожрёт себя, и всё возвратится. Он и теперь уже жрёт себя ртом величиной в арку Главного штаба, множа всевозможную пошлость, вещность; и религию чинов. К тому ж чахоточные в здешнем климате и недовоплощённые люди чувствительны и уязвимы к козням. А кой-каких из них, если доискаться, можно и переманить. А кой-какие, если поскребсти, так и не люди вовсе…
Но мы отвлеклись. На петербургской площади, ещё пустынной по причине раннего утра, в тех обличиях, каковые угодно представить зрителю, – три ведьмы.
- Петрербурх...
- Петербурх…
- Жизнь, право, тонкая и политичная.
- Кеатры…
- Собаки тебе танцуют.
- Поехалв кондитерскую: мальчик, чашку шоколаду!
- Бонтон.
|
|
- Идешь по прешпекту берешь извозчика ...
- А не хочешь заплатить,у каждого домасквозные ворота.
- (елейно). Петербурх!...
- (елейно). Петербурх…
- Тьфу!
- Тьфу!
- Тьфу!
- Чайный столик, фортепьяны, домашние танцы ...
- Милостивый государь, Платон Кузьмич…
- Тьфу!
- Тьфу!
- Тьфу!
- В мундире, шитом золотом, с большим стоячим воротником, в замшевых панталонах.
- Корсет ... рублей полтораста стоит.
- Где нам сойтись?
- На пустыре.
- Хорошие знакомства.
- Вывесил золотую цепочку к часам, заказывает сапоги.
- Перстень с талисманом на щегольском мизинце.
- А на шинели — куница.
- Так-то, Иван Абрамович ... — Этак-то, Степан Ваграмович.
- Тьфу!
- Тьфу!
- Тьфу!
- Где нам сойтись?
- На пустыре. Хлопают друг друга по ляжкам.
- Квартал победней: из-под ворот — ад; и бежишь, заткнув нос во всю прыть мимо вывесок.
- Надписи:
- «Кушанье и чай»
- «Кофейники, самовары»
- «И кровь отворяют»
- Кровь…
- Цирюльник в пегом фраке схватит за нос и с помощью кисточки превратит щеки в крем, какой подают на купеческих именинах.
- Петербурх…
- Петербурх…
- Тьфу!
- Тьфу!
- Выставлены литографии:
- Женщина, обнажив ногу, весьма недурную, снимает башмак, а за спиной ее из дверей какой-то выставил голову.
- Картинка с изображением девушки, поправлявшей чулок, и глядевшего на нее из-за дерева франта с откидным жилетом.
- Где нам сойтись?
- Где нам сойтись?
- Мимо — мужикив сапогах, запачканных известью, низенький сонный чиновник с портфелем.
- Старухи, которые молятся ... которые пьянствуют, тащат тряпье ...
- На пустыре.
- На пустыре.
- Тащат тряпьеот Калинкина моста до Толкучего рынка, толкуя о дороговизне говядины.
|
|
- Извозчик стегает вожжою лошадь, и бредет лакей во фризовой шинели.
- Тьфу!
- Тьфу!
- А будочник указывает алебардою.
- Тьфу!
- Тьфу!
- Тьфу!
- Здесь отдаются квартирки за пять рублей в месяцс кофием.
- Здесь по утрам — запах печеного хлеба.
- Фррррр….
- Ломовой извозчик тащит красный гроб бедняка.
- По вечерам, когда потухает серое небо и дома — в красноватом свете зари…
- будочник ...
- карабкается…
- зажигает фонарь.
- Тьфу!
- Тьфу!
- И дома мерцают обманчивым светом вдруг — разом глянут четыре ряда окон.
- Тьфу!
- Тьфу!
- Тьфу!
(поёт). Я в дорогу моряку
Дам в подруги грусть-тоску,
Чтоб, скучая, ни на час
Не смыкал он ночью глаз,
Чтоб забыл покой и сон
Девяносто девять дён,
Чтобы таял он и сох,
Торопя последний вздох.
Но ни бурям, ни волнам
Потопить его не дам.
(Бой часов.)
- Слышишь, слышишь – барабанят!
- С Кокушкина моста пройди на Столярную, Мещанскую, сверни — на Гороховую….
- …Центр!
- Фррр! Вода серебрится как волчья шерсть.
- Ровно чернила.
- Петербурх.
- Петербурх.
- Если Петербурх не столица, то нет Петербурга.
ВМЕСТЕ. Невский проспект!
- Всеобщая коммуникация!
- Чисто подметены его тротуары!
- Он пахнет гуляньем, он пахнет тысячами!
- Тьфу!
- Тьфу!
- Ряпушка, корюшка.
- Где нам сойтись?
- На пустыре!
- Семга и вишни по пяти рублей штучка.
- Арбуз-громадище высунулся.
- Фрррррррррррр…
- Дам — цветочный водопад.
- Тьфу!
- Тьфу!
- Тьфу!
- Точно море мотыльков…
- Легоньких вертлявых девчонок.
- Мужчины в длинных сюртуках.
- Черные, как смоль, бакенбарды…
- …с необыкновенным искусством пропущены сквозь галстук.
|
|
- Так-то, Иван Абрамович ... — Этак-то, Степан Ваграмович.
- Фррррр…..
- Вчера вы были немного ниже ростом.
- На ус излились восхитительные духи.
- Кто показываетсюртук сбобром.
- Кто оборотится посмотреть на твои фалды.
(поёт). Я в дорогу моряку
Дам в подруги грусть-тоску,
- Экипажей множество.
- Лихачи в малиновых бархатных шапках.
- Карета со светлой оборкой
- …Свернула и пронеслась под аркой Главного штаба, разъятой, как рот.
- Как рот!
- Как рот!
- Тьфу!
- Тьфу!
- Тьфу!
- Какой-нибудь торговке, которая продает на Воскресенском мосту очищенные апельсины, можно сидеть без носа…
- Без носа!
- Тьфу!
- Петербурх….
- Порядком распоряжается квартальный надзиратель благородной наружности в треугольной шляпе, со шпагою.
- …Большой любитель искусств и мануфактурностей.
- Петербурх…
- Ав воздухе – мосты!
- Висят этаким чортом.
- Войдешь в парадную — сени с мраморнымиколоннами, с облитым золотом швейцаром.
- Гардины, шторы, чертовство такое; ковры ...
- Персия!
- Китайские вазы;
- Мраморные доски для столов ...
- Мебели с выгнутымигрифами, сфинксами и львиными лапами
- Тьфу!
- Тьфу!
- Тьфу!
- Где ты была, сестрица?
- Мор насылала на свиней.
- Камер-юнкеры, в блестящем костюме ... сдвинулись ... стеною
- В кабинете перед столом красного дерева…
ВМЕСТЕ. Значительное лицо!
- Изрекает правила!
- Плюнулв лицо ...
- А жалованьеприбавил.
- А на шее значительный орден.
- А чиновник сидит и очинивает перья.
- А в растворенное же окошко мелькает бледная Нева и бедные рыбаки в красных рубашках
- Нева!....
- Нева!.........
- Нева!.............
- А Петербурх – тьфу. Тьфу. Тьфу. В пропасть его.
- Где нам сойтись?
- На пустыре.
- Весь народ срастается в одно огромное чудовище и шевелится всем своим туловищем на площади и по тесным улицам, кричит, гогочет, гремит, мечется кучами и снуется перед глазами.
- В пропасть!
- Дыра в раме теперь — дыра в мозге.
- Чудилось, будто кто-то ...
- Влез в мозг и ходил внутри него.
- Виноват петербургский климат…
- Изо рта выбежал клык ... и стал ... старик.
- Разъята как рот; как рот.
- Тут и вскрывается провал, дна которого никто не видал.
- На пустыре.
- На пустыре.
- Слышишь, слышишь: барабанят?
- День был без числа; январь, случившийся после фебруария.
- Месяца тоже не было.
- Было, чорт знает что. Какое-то мартобря.
- Слышишь, слышишь: барабанят?
- Идёт.
- Идёт.
- Идёт.
Вся суть Акакия
Через сцену идёт, заметно торопясь вследствие дуновения петербургского климата, Акакий Акакиевич Башмачкин.
- Идёт…
- Акакий.
- Акакиевич.
- Имя-то, прошу заметить, выисканное.
- И ничего не выисканное. Никак его не искали, а что сами собою случились такие обстоятельства, что никак нельзя было дать другого имени…
- Ну, и чорт с ним.
- Чорт. Чорт. Чорт.
Та из ведьм, что побойчее, бежит к нему и срывает шапку. Тут и выясняется попутно, что ведьм не очень-то и видно. Точнее, видно лишь тогда, когда они принимают какое-то обличие. Впрочем, в этом вопросе на Акакия Акакиевича положиться полностью нельзя, ибо он особенной приметливостью, как известно, не отличался.
АКАКИЙ. Это, право, совершенно того...
- Ветер.
- Ветер.
- Ветер. Виноват петербургский климат.
Ведьмы перебрасывают друг другу шапку, прячут за спинами… Акакий Акакиевич пробует гнаться за ней, подгоняемой, как ему кажется, ветром.
- Того… ветер.
- Холодно!
- Холодно!
- Холодно-холодно-холодно! (Как в игре в горячо-холодно.)
- Пусто-пусто-пусто.
Трудно с ними поспорить: мороз и вспрямь влез петербуржцам за самый шиворот. Акакий Акакиевич ежится и к тому моменту, когда завладевает, наконец, обратно своей шапкой, уже совершенно продрог.
- Апылсины! Очищенные апылсины. Мягонькия, голенькия – ровно младенчики. Барин! Не желаете откушать?
АКАКИЙ. Право… Того. Фета рцы слово.
- А барин никак титулярный советник? Глядите, ему пятьдесят, а он всё ещё титулярный. Титулярный титулярным и помрёт.
АКАКИЙ. Покой веди червь иже ижица.
Обсыпает его опилками или какой-то другой ветошью.
- Эй, барин! Да вы ж не на средине улице. Капот-то снимите. Присутствие же. Надо ж понимание иметь.
- (значительно; подобострастно). Присутствие(!). Департамент(!).
- Не станем называть, какой департамент. Ничего нет сердитее всякого рода департаментов…
- …полков, канцелярий и, словом, всякого рода должностных сословий. Словом, департамент. А что это тут у нас? Что это тут у нас в департаменте?
(Подсюсюкивая, ровно речь о дитяте, извлекает Лицо – чиновника, будто бы на минутку прикорнувшего. Чиновник тут же принимает вид весьма почтенный.)
ЛИЦО. Гхм… И вечно вы, Акакиос Акакиевич, надобно вам заметить, имеете особенное искусство, ходя по улице, поспевать под окно именно в то самое время, когда из него выбрасывали всякую дрянь. Вечно вы уносите на своей шляпе арбузные и дынные корки и тому подобный вздор. Надо бы вам взыскание.
АКАКИЙ. Так я того…
- Эй, сударь мой! Вы на середине строки.
АКАКИЙ. Того… Ерь. Юс…
- Глядите, глядите. Пишет. Т-ссс…. Пишет как пишет.
- А ведь вне этого переписыванья, казалось, для него как будто ничего и не существует…
- (мечтательно; и с неким уважением). Ничего…
- Ничего…
АКАКИЙ. Аз… Веди… Живите, мыслите, слово, твердо…
(Одна из ведьм, нарвав втихомолку бумажек, подносит их Лицу, ровно для важного чиновного дела. Лицо с достоинством принимает бумажки, подходит к Акакию и осыпает его.)
ЛИЦО. Вот-с. Снег… Снег… Акакиос Акакиевич!
- До чего же у вас всё же шея длинная.
АКАКИЙ. Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?
(Все смеются.)
- (Притворно причитая.) И ведь никто же в целом свете его не уважает. Сторожа не только не встают с мест, когда он проходит, но даже не глядят на него…
- как будто бы через приемную пролетела простая…
- Муха!
- Что если бы соразмерно его рвению давали ему награды…
- Но он нажил лишь пряжку в петлицу да геморрой в поясницу.
ЛИЦО. Гхм…. Прошу соблюдать уважение. Во избежание всяких неприятностей.
(Ведьмы изъявляют покорность.)
ЛИЦО. А вот давеча, господа… гхм…
- Просим!
- Просим!!.
ЛИЦО. Гхм… А вот давеча, господа, мне рассказывали, один молодой человек…
АКАКИЙ. Ась?
ЛИЦО. Да я не вам, милостивый государь. Вы переписывайте, переписывайте. Так вот, господа, один молодой человек совершенно свинтился с ума на почве наводнения и какой-то там утонувшей невесты. Шатается, изволите ли видеть, ровно призрак, и грозит…
АКАКИЙ (бормочет). Живите, мыслите, слово, твердо…
- А ведь он и дома переписывает. И единственно для своего удовольствия.
- Т-сс! Т-сс… (Указывает, что Лицо-то ещё, может, и не договорило.)
- Так ведь вне этого переписывания для него же ничего…
- Ничего!
- Ничего!
ЛИЦО (не понимая их разговора). А ведь у него же между букв и любимчики есть. Гхм… Впрочем, господа, мне пора-с. К самому.
- К самому.
- Ах, к самому. Ну, так кланяйтесь, кланяйтесь, кланяйтеся.
(Выпроваживаемое Лицо уходит.)
- Тьфу.
- Тьфу.
- (Акакию.) Эй, милостивый государь! Милостивый госуда-арь! Ц-ц-ц… Вы не на середине строки, а скорей, на середине улицы.
(Ведьмы начинают приманивать Акакия Акакиевича.)
- Аз… буки… веди…
- Живите, мыслите, слово, твердо…
- Холодно!
- Холодно!
- Холодно!
(Ведьмы кружат его и обрывают его старый капот.)
- Ветер, ветер, ты могуч,
- Ты гоняешь стаи туч…
- Батюшки, что это у вас будто бы и капот прохудился.
- Только слава что сукно, а подуй ветер, так разлетится.
- Берегитесь: проберётся сквозь прореху сильный враг.
- Ой, и здесь вот на плече как будто.
- Холодно? А вы скорей, скорей, скорей. А потом натопчитесь хорошенько ногами в швейцарской, пока не оттают таким образом все замерзнувшие на дороге способности и дарованья к должностным отправлениям…
- До чего же сукно поистёрлось! (Обрывают.)
- И сквозит, и подкладка как будто…
- Пропекает-то в спину и в плечо, а? А?
- Небось.
- Небось.
- Много, много стало в шинеле грехов.
АКАКИЙ. И вот здесь как будто. Того… Беда. Беда. Ну, да я к Петровичу. Петрович-то он это… Только сукно кое-где… Больше двух рублей не давать. Больше двух – оно того… капиталец целый.
- Скорей, скорей…
- И потом хорошенько ногами…
- Натоптаться…
- Э-эх…
Весть и вестник
В доме портного Петровича, предвкушая явление Акакия Акакиевича, две ведьмы поднимают почти безжизненное после праздника и весьма заплетающееся тело. А одна караулит у входа.
- Идёт… Он идёт…
- А этот – пачкун поджаристый, бревно глупое – ос е л, ровно соломенный тюк.
- Пьян мертвецки.
ПЕТРОВИЧ (молодцевато). Я под куражом!!
- Хватай – падает!
- А он уже на лестнице.
- Той, что, надобно-отдать-справедливость-вся-умащена-водой-помоями-и-проникнута-насквозь-тем-спиртуозным-запахом-который-ест-глаза-и-как-известно-присутствует-неотлучно-на-всех-черных-лестницах-петербургских-домов. Уф.
ГОЛОС АКАКИЯ. Больше двух рублей того... не давать. Живите, добро, юс.
- Идёт…
- Ничего. Мы его поправим. Чорт одноглазый, голубчик, ну-тк нюхни.
ПЕТРОВИЧ. Рэхпч!
- А то как же. А ты как хотел? Настоянно-то на деревий и шалфей. У кого болят лопатки или поясница, то очень помогает. Каково?
- Заваливается он у тебя, сестрица. На левый бок – гляди.
ПЕТРОВИЧ. Неси мне, чорт, какую хошь добычу. Хоть капот, хоть редингот, хоть исподнее – всё залатаю как пить дать!
- Глаза как будто на месте – вижу. Поправим, поправим. Ну-тк.
ПЕТРОВИЧ. Ыпч!
- То-то же. Настояно на золототысячник: если в ушах звенит и по лицу лишаи делаются, то очень помогает.
- Гляди, как скрутило. Вот сейчас лбом и колдыбохнется.
- ПЕТРОВИЧ (в пустоту). Да ты, паскуда, никак немец!
А мы вот так.
ГОЛОС АКАКИЯ. Больше двух рублей это того… это никак. Да и где ж взять таких капиталлов…
- Сейчас-сейчас! (Отмеривает.)
- Во второй этаж уже поднялся.
- Не ерепень. Тут наука. Если как-нибудь, вставая с кровати, ударится кто об угол шкапа или стола и набежит на лбу гугля, то стоит только... (домерила, суёт в нос.) Иииии…
ПЕТРОВИЧ. Ыгрп!
- А?
- Гляди куда его повело!
Лови, лови! И-их!
(Две ведьмы ловят Петровича и встряхивают, будто куклу. Он, кажется, приходит в состояние.)
ПЕТРОВИЧ. Эк меня разобрало-то. А, кажись, и ничего.
- Идёт…
- Сапоги скидывай, окаянец. По обычаю всех портных, сидящих за работою. Чтоб ноги были нагишом. Ноги свои, собирай как турецкий паша. Ну-ка.
- Ноготь-то у него гляди какой! Как у черепахи череп.
ПЕТРОВИЧ. И очень себе известный всем ноготь!
- Сиди, дурак. Нитку вдевай.
ПЕТРОВИЧ. Сами знаем, небось. Не лезет, варварка. Небось не первый год в портных ходим. И потому только так берём незначительно, что живём не на Невском, да без вывески. Да в четвёртом этаже. Не лезет! Уела ты меня, шельма этакая!
- Идёт, идёт. Насилу успели.
(Входит Жена Петровича, неся самовар или другой агрегат, напускающий пару.)
ЖЕНА ПЕТРОВИЧА (победно). Ну, что?? Осадился севухой старый чорт?
- Это ещё кого принесло?
- Жена…
- Жена. Жена – это самая модная материя! Шерстяная материя! очень добротная! из нее все теперь шьют себе сюртуки.
- Нет! Жена – это дурная материя! Из нее никто не шьет себе сюртука.
- Дыму-то, дыму-то напустила! Что нельзя видеть даже и самых тараканов.
ЖЕНА ПЕТРОВИЧА. К нему там посетитель, а он…
- Что поделаешь? Жена повылезла. Теперь и об ней надо два слова.
- Ишь ты. И впрямь жена. Носит даже чепчик, а не платок
ЖЕНА ПЕТРОВИЧА (причитает, не особенно даже обращая внимания на самого Петровича). …Он в таком состоянии, что всегда охотно уступит и согласится на такую малость, что только – тьфу! – плюнуть да и только. Ни за что возьмет работать.
- Но красотою, кажется, не может похвастаться.
ЖЕНА ПЕТРОВИЧА. Да ещё поклонится и поблагодарит. А коли трезв, то всегда разнесёт его нелегкая запросить такую цену, какой и сам не стоит. Как его земля ещё носит?
- Так и вижу себе, так и вижу, как гвардейские солдаты заглядывают ей под чепчик…
ЖЕНА ПЕТРОВИЧА. Да кто ж его трезвым-то видел. Мне же потом идти, плакаться, что муж-де был пьян и потому дешево взялся…
- Заглядывают, заглядывают. И так потом так отпрянывают – фрррррр – моргнувши усом и испустивши какой-то особый голос.
(Хохочут.)
ПЕТРОВИЧ. Иди себе, немка! Мирская женщина. Почто разоралась?
ЖЕНА ПЕТРОВИЧА. Ишь ты! Ишь ты, подишь ты! А, кажись, и трезв. Вот те чудеса! Что же это делаеться? (Опомнившись.) Акакий Акакиевич! Акакий Акакиевич, милости просим. Муж как раз только вас и поджидает. (Петровичу.) Смотри же мне, одноглазый чорт.
(Ретируется.)
- Насилу убралась. Шельма! (Вслед.)
ЖЕНА ПЕТРОВИЧА (вновь выглядывая и грозя Петровичу). Это я-то шельма? Ух, я тебе! Если б не при госте. (Акакию.) Просим прощеньица.
- Пришёл!
АКАКИЙ. Здравствуй, Петрович!
ПЕТРОВИЧ. Здравствовать желаю, судырь.
АКАКИЙ. А я вот к тебе, Петрович, того...
(Ведьмы затаили дух и только чуть дирижируют.)
ПЕТРОВИЧ. Что ж такое?
АКАКИЙ. А я вот того, Петрович... шинель-то, сукно... вот видишь, везде в других местах, совсем крепкое, оно немножко запылилось, и кажется, как будто старое, а оно новое, да вот только в одном месте немного того... на спине, да еще вот на плече одном, да и вот на этом – видишь, вот и все. И работы немного...
ВЕДЬМЫВМЕСТЕ. Браво! Браво…
АКАКИЙ. А? Что-с? Будто почудилось.
- Ц-ц-ц-ц…
ПЕТРОВИЧ. Эт мы сейчас, эт мы посмотрим. Эт мы мигом.
(Петрович лезет за табаком.)
- Что это у него?
- Да табакерка. А на ней какое-то значительное лицо. Только какое нельзя разобрать совсем, потому как то место, где у лица лицо проткнуто пальцем и потом заклеено четвероугольным лоскуточком бумажки.
ПЕТРОВИЧ. Апчхи! (Облако табаку.)
- Прах!
АКАКИЙ. Так что же? Того?...
(Ведьмы дирижируют обоими.)
ПЕТРОВИЧ. Нет!
АКАКИЙ. Нет??
ПЕТРОВИЧ. Нет. Нельзя поправить: худой гардероб!
(У Акакия подкашиваются ноги.)
- Держи его!
- Нюхни, нюхни, родимый.
- Ц-ц-ц…
АКАКИЙ. Отчего же нельзя, Петрович? Отчего же нельзя? Ведь только всего что на плечах поистерлось, ведь у тебя есть же какие-нибудь кусочки...
ПЕТРОВИЧ. Да кусочки-то можно найти, кусочки найдутся. Да нашить-то нельзя: дело совсем гнилое, тронешь иглой – а вот уж оно и ползет.
АКАКИЙ. Пусть ползет, а ты тотчас заплаточку.
- Ц-ц…
ПЕТРОВИЧ. Да заплаточки не на чем положить, укрепиться ей не за что. Только слава что сукно, а подуй ветер, так разлетится.
АКАКИЙ. Ну, да уж прикрепи. Как же этак, право, того!..
ПЕТРОВИЧ. Нет. Уж вы лучше наделайте из нее себе онучек, потому что чулок не греет. Это немцы выдумали, чтобы побольше себе денег забирать. А шинель уж, видно, вам придется новую делать.
АКАКИЙ. Новую!
- (про снадобье). Готовь.
АКАКИЙ. Как же новую? Ведь у меня и денег на это нет.
(Ведьмы разошлись.)
ПЕТРОВИЧ. Да, новую.
АКАКИЙ. Ну, а если бы пришлось новую, как бы она того...
ПЕТРОВИЧ. То есть что будет стоить?
АКАКИЙ. Да.
(Чуть ли не нашёптывают каждому слова.)
ПЕТРОВИЧ. Да три полсотни с лишком надо будет приложить.
- И-и!
(Радуются.)
АКАКИЙ. Полтораста рублей за шинель!
ПЕТРОВИЧ. Да-с. Да еще какова шинель. Если положить на воротник куницу да пустить капишон на шелковой подкладке, так и в двести войдет.
АКАКИЙ. Петрович, пожалуйста. Как-нибудь… чтобы хоть сколько-нибудь ещё… поправь…
- Ц-ц-ц…
ПЕТРОВИЧ. Никак.
АКАКИЙ. Послушай… А я вот что… того… в честь праздника. (Суёт ему гривеник.)
- Э-э…
ПЕТРОВИЧ. Благодарствую, сударь, подкреплюсь маленечко за ваше здоровье. (Тут же начинает добрососедски выпроваживать.) А уж об шинели не извольте беспокоиться: она ни на какую годность не годится. Новую шинель уж я вам сошью на славу, уж на этом постоим.
АКАКИЙ. Хоть сколько-нибудь…
ПЕТРОВИЧ. Уж новую я вам сошью беспримерно, в этом извольте положиться, старанье приложим. Можно будет даже так, как пошла мода: воротник будет застегиваться на серебряные лапки под аплике.
АКАКИЙ. Аплике?
ПЕТРОВИЧ. Аплике. А тряпьё – на онучки. А иначе – и работу убивать и деньги попусту тратить.
- Браво!
- Браво! И себя не уронил, да и портного искусства тоже не выдал.
- Ц-ц-ц.
(Придавленный горькой новостью, Акакий Акакиевич оказвается на улице.)
Разговор с неизвестным.
(Ошалелый, Акакий Акакиевич не двигается с места. Мимо две ведьмы в картинном трауре несут гроб.)
(Третья подходит к нему, тоже приняв облик жителя.)
АКАКИЙ. Этаково-то дело этакое. Я право, и не думал, чтобы оно вышло того... Так вот как! наконец вот что вышло, а я, право, совсем и предполагать не мог, чтобы оно было этак. Ижица…
- Вишь, барин, да. Хоронят. Тож небось ведь, вашего брата.
АКАКИЙ. Ась? Обстоятельство.
- Вашего, говорю, брата – чиновника. Слыхали, один тоже всё мечтал, мечтал. Всё на ту сторону ходил, через Неву, на Васильевский. Невеста там у него – известно: дело молодое. У вас – слыхали – тоже есть невеста? Подруга жизни? Приятная подруга. На толстой вате, на крепкой подкладке… Нет? Так будет. А потом как в прошлом годе как всё тут затопило – и невесту его – насмерть – гоп. И весь Петербурх, чтоб ему пусто было окаянному. Так у него-то, у чиновника, ум колом и встал. Шатался, говорят, по Петербурху, точно призрак. Ходит, неприкаяный, чуть не на людей бросается. И истукану Петра грозил. Глазища этакие вытаращит, лицо своё в решётку вдавливает ажно до белых полос, кулаком потрясает и вопит: «Ужо тебе!». «Ужо…». Будто он, стало быть, во всём и виноват. Пётр-то. Бледный, как мертвец. Тоже в своём роде брат ваш.
АКАКИЙ. Ась?
- Так не его ли? Не его ли, говорю, теперча хоронят?
АКАКИЙ. Как же, в самом деле, как же…
(Гроб или по христианскому обычаю опускают в яму, или по басурманскому пускают в реку. Прощаются.)
АКАКИЙ. Как же это будет. Того…
- А давеча тоже одного хоронили. А ветер-то лютый. В Петербурхе-то, известное дело, сильный враг всех, получающих четыреста рублей в год жалованья или около того. Враг этот не кто другой, как наш северный мороз. Он же – правильно я говорю? – даёт такие сильные и колючие щелчки без разбору по всем носам, что бедные чиновники решительно не знают, куда девать их. Да что там, даже у занимающих высшие должности болит от морозу лоб и слезы выступают в глазах, бедные титулярные советники иногда бывают беззащитны.
АКАКИЙ. Как это вы?.. Как это того?
- Так я говорю, хоронят его, болезного, титулярного-то, а матушка возьми да с одного чиновника, стоящего поодаль, шинелю-то и сдёрни.
АКАКИЙ. Как это оно? Матушка?
- Матушка. Матушка покойникова. Старуха.
АКАКИЙ. Шинелю?
- Шинелю. И давай своего дитятку-то своего в гробу шинелей укрывать.
АКАКИЙ. Шинелей?
- Так и похоронили. А вам бы, сударь, я посмотрю, шинелю тоже бы не грех справить! А то капот-то ваш…
АКАКИЙ. На что?? На какие деньги ее сделать? Конечно, можно было бы отчасти того… положиться на будущее награждение к празднику, но как же… новые панталоны… сапожнику старый за это… за приставку… к голенищам, да ещё швее… того белья, которое, которое… ну, словом, которое бельё. Неприлично. Неприлично высказать. Так все деньги совершенно – того. Хотя оно, конечно, Петрович и за восемьдесят рублей… и за восемьдесят… И если бы даже директор был так милостив, что вместо сорока рублей наградных, того, то так пожалуй, что сорок пять а то и пятьдесят… если бы… да и то все-таки останется какой-нибудь самый вздор, который в шинельном капитале…
- Будет капля в море? Да? Я угадал? Послушайте, но сударь мой, а половина? Ведь половина бы отыскалась? Или разве не имеете вы, милостивый государь, обыкновения со всякого истрачиваемого рубля откладывать по грошу в небольшой ящичек, запертый на ключ, с прорезанною в крышке дырочкой для бросания туда денег.
АКАКИЙ. Ась?
- Ась? Вот тебе и «Ась». А по истечении всякого полугода ревизовать накопившуюся медную сумму и заменять ее мелким серебром. Ась?
АКАКИЙ. Ась?
- И не накопилось ли у вас с тех пор, благодаря давности сего обычая, суммы более чем на сорок рублей? Итак, половина в руках! Но где же взять другую половину? Это ли хотите вы спросить? Где взять другие сорок рублей? А я вам на это вот что: а употребление чаю?
АКАКИЙ. Чаю?
- Изгнать! Если изгнать употребление чаю по вечерам, а?
АКАКИЙ. Юс.
- Не зажигать свечи? А если что понадобится делать, – так идти в комнату к хозяйке и работать при ее свечке – каково?
АКАКИЙ. Пожалуй, и того.
- Ходя по улицам, ступать как можно легче и осторожнее, по камням и плитам, почти на цыпочках, чтобы таким образом не истереть скоровременно подметок!
АКАКИЙ. Это ведь, пожалуй, что и можнно….
- Ещё? Ещё-ещё-ещё-ещё… Как можно реже отдавать прачке мыть белье! Каково?
АКАКИЙ. Как можно! Как можно того… реже.
- А чтобы не занашивалось, то всякий раз, приходя домой, скидать его и оставаться в одном только демикотоновом халате, очень давнем и щадимом даже самим временем. Как вам такое?
АКАКИЙ. Скидывать!!
- Может, поначалу будет трудно. Но зато! Зато вы сможете питался духовно, нося в мыслях своих вечную идею будущей шинели.
АКАКИЙ. Шинели! Шинели… Подруги жизни?
- На толстой вате, на крепкой подкладке…
АКАКИЙ. (Вдруг.) На аплике? (Чуть не лезет обнимать его от ликования.)
- (как незнакомец.) Позвольте. Да пустите же. Что это вы, сударь, вдруг эдак расшумелись? Имейте понятие.
АКАКИЙ. Так я… я разве что… того…
- Вот вы, милостивый государь, знаете, что здесь раньше было? На месте этого всего. Безобразия.
АКАКИЙ. Что?
- Ничего. То-то и оно, что ничего. Пустота… лепота…
(поёт). Я в дорогу моряку
Дам в подруги грусть-тоску,
Чтоб, скучая, ни на час
Не смыкал он ночью глаз…
Кратко сказать, земля, прах, тень и ничтожная пустоша – всё то одно. А город – что город?.. Ну, всё. Зелёный. (Очень буднично и парадоксально. Для нас – как будто, да, про светофор. Но нет, почудилось.)
- Зелёный??
АКАКИЙ. Зелёный. «Где нам сойтись? – На пустыре!». Цвет лица, говорю, у вас зелёный. Несколько даже что ни есть геморроидальный. Ц-ц-ц… Но что делать, что делать. Виноват перебургский климат. Да-с? (Шагает будто через улицу.) А не желаете ль апельсынчику. (Меняя маску.) Голенький, сладенький. Сестра моя на Вознесенском мосту торгует. А я здеся. Ну, не хотите, как хотите.
(Акакий Акакиевич уже ничего не хочет. Он озарён, как светом, идеей шинели.)
АКАКИЙ. Не положить ли, точно, куницу на воротник?..
Свет будущей шинели.
(Окрылённый, Акакий Акакиевич влетает к себе.)
АКАКИЙ. Мавра! Ма-вра!
(Входит заспанная добрая баба – та же, что жена Петровича, только уж не в чепчике, а в каком-нибудь эдаком салопе. Пялится на Акакия Акакиевича.)
АКАКИЙ (почти гусарски). Мавра, того! Чаю!
МАВРА. Не извольте беспокоиться, батюшка.
АКАКИЙ. Постой! Того… это. Не надо чаю. Чаю – изгнать!!
МАВРА. «Изгнать»?..
АКАКИЙ. Изгнать! Мавра! Кипятку!
МАВРА (бормочет). Как его разобрало-то эдак…
АКАКИЙ. Мавра, и свечей – того…
МАВРА. Несу-несу.
АКАКИЙ. Свечей – того: не надо. Пусть будет тьма.
МАВРА. Тьма…
АКАКИЙ. Тьма, Мавра… шинель… того… подруга! (Чуть не приплясывает с ней, чуть не выкидывает коленца.) Юс! Юс!
МАВРА. Всегда так смирный…
АКАКИЙ. Подруга… Живите, мыслите, слово, твердо…
МАВРА. Ополоумел.
АКАКИЙ. Глагол, добро, како, иже, онъ…
МАВРА. Точно как будто его черт толкнул.
(Вдалеке появляется Петрович. Как во сне и тумане.)
ПЕТРОВИЧ. Уж если новую, так это беспримерно, в этом извольте положиться, старанье приложим.
АКАКИЙ. Так этак-то!
ПЕТРОВИЧ. Сукно купим хорошее – такое, что лучше и не бывает. Применимся к ценам.
АКАКИЙ. Евой…
ПЕТРОВИЧ. На подкладку выберем коленкору.
АКАКИЙ. Того-то…
ПЕТРОВИЧ. …но такого добротного и плотного, который будет еще лучше шелку и даже на вид казистей и глянцевитей.
АКАКИЙ. Вот какое уж, точно, никак неожиданное.
ПЕТРОВИЧ. А коль с куницею не выйдет, так вместо ее выберем кошку. Да, но какую? Лучшую! Лучшую, какая только найдётся в лавке, кошку, которую издали можно всегда будет принять за куницу.
АКАКИЙ. Неожиданное... Подруга…
ПЕТРОВИЧ. Я покажу в себе бездну!
АКАКИЙ. Того бы это и никак...
ПЕТРОВИЧ. Бездну, разделяющую портных, которые подставляют только подкладки и переправляют, от тех, которые шьют заново!
АКАКИЙ. Не надо чаю. Свечей – того – не надо. Ходя по улицам – так это так бы легче, осторожнее, потому как того… не истереть… скоровременно. А ну как премия, а ежли сорок пять… Так это так глядишь и за год это… А вицмундир – вицмундир – вот ведь обстоятельство… так его… скидывать! Чтобы пореже прачке. Скидывать! (Начинает стряхивать с себя одежду, оставаясь в одном белье.)
(Мавра визжит и убегает.)
МАВРА. Ополоумил батюшка! Жилец ополоумел…
АКАКИЙ. Скидывать, скидывать, скидывать. Хоть бы и год, хоть бы и два…Чтоб это… того… не занашивалось. По вечерам – голодать. Хоть бы и год, хоть бы и два… Ничего. Ничего. Вона что на голодании-то накопилось. Юс, юс. Так то в ящичек. Вот от него и ключик. Хоть бы и год, хоть бы и два, зато подруга. Вот ведь и ижица. Пусть и желудок пучится. А как придёт охота пописать, переписать что-то такое… для своей охоты… такое замечательное – копию – так то можно и к Мавре. И при её свечах. Вот-с. Вот-с и ещё, гляди-ка накопилось. Ступать как можно аккуратней. Хоть бы и год, хоть бы и два. Вот-с вам и юс, вот-с вам и ерь. Вот-с как. Подруга. Шинель. Хоть приснилась бы. То-то же…
(Акакий Акакиевич засыпает.)
Сон золотой.
(Всё как будто бы в сладком, но мертвенном тумане. Дородная женская фигура качает белый свёрток, в котором младенец.)
МАТУШКА. …И раздался тут, сыночек мой, петуший крик. Испуганные духи бросились, кто как попало, в окна и двери, чтобы поскорее вылететь, но не тут-то было: так и замерли они там, завязнувши в дверях и окнах. Вошедший священник остановился при виде такого посрамления божьей святыни и не посмел служить панихиду в таком месте. Так навеки и осталась церковь с завязнувшими в дверях и окнах чудовищами, обросла лесом, корнями, бурьяном, диким терновником; и никто не найдет теперь к ней дороги…
(поёт).
Ты и во сне необычайна.
Твоей одежды не коснусь.
Дремлю – и за дремотой тайна,
И в тайне – ты почиешь, Русь.
МУЖСКОЙ ГОЛОС. Матушка… покойница…
МАТУШКА (поёт).
Ты опоясана реками
И дебрями окружена,
С болотами и журавлями,
И с мутным взором колдуна…
(Одна из ведьм прикинулась кумом.)
- Против ночи родился. Но уж что уж. Что ж, покойница, надобно крестить.
МАТУШКА (поёт).
Где ведуны с ворожеями
Чаруют злаки на полях,
И ведьмы тешатся с чертями
В дорожных снеговых столбах.
…А каким именем окрестить-то, кум?
- Так по календарю выходит или Моккием, или Соссием, или уж назвать ребенка во имя мученика Хоздазата.
МАТУШКА. Имена-то все такие...
(поёт).
Где буйно заметает вьюга
До крыши – утлое жилье,
И девушка на злого друга
Под снегом точит лезвее.
- Ну, уж единственно чтобы вам, кума, угодить: разверну календарь в другом месте. Вот вам, пожалуйста, опять три имени: Трифилий, Дула и Варахасий.
МАТУШКА. Вот это наказание. Какие всё имена; я, право, никогда и не слыхивала таких. Пусть бы еще Варадат или Варух, а то Трифилий и Варахасий.
(поёт).
Где все пути и все распутья
Живой клюкой измождены,
И вихрь, свистящий в голых прутьях,
Поет преданья старины...
- Ох и вздорная же вы, покойница, старуха. Ну, уж в последний раз, уж только единственно из уважения к вашему покойному мужу. Переворочу ещё страницу. Вот, пожалуйста, Павсикахий и Вахтисий. Чего бы ещё надо?
МАТУШКА (поёт).
Так – я узнал в моей дремоте
Страны родимой нищету,
И в лоскутах ее лохмотий
Души скрываю наготу.
Тропу печальную, ночную
Я до погоста протоптал,
И там, на кладбище ночуя,
Подолгу песни распевал.
И сам не понял, не измерил,
Кому я песни посвятил,
В какого бога страстно верил,
Какую девушку любил…
Ну, уж я вижу, что, видно, его такая судьба. Уж если так, пусть лучше будет он называться, как и отец его. Отец был Акакий, так пусть и сын будет Акакий.
- Ох, и самовольная же вы, я погляжу, покойница… Ну, да делать нечего. Окрестим. (Хочет взять у неё ребёнка. Заглядывает в свёрток.) Святые заступники, ну и гримаса! Он у вас, покойница, как будто бы предчувствует, что будет всю жизнь… титулярный советник. Ха-ха…
МАТУШКА. Будет вам насмехаться, кум… (Смотрит на сына, разворачивает свёрток.) Ой, ведь и правда. Поглядите-ка. Он же у меня в вицмундире…
(Из свёртка матушка достаёт маленькую – величиной с младенца куклу Акакия. И нежно поправляет на ней одежду, водит и гладит.)
- (хохоча). Вот анекдот! Родился на свет уже совершенно готовым, в вицмундире и с лысиной на голове…
МАТУШКА (поёт).
Где все пути и все распутья
Живой клюкой измождены,
И вихрь, свистящий в голых прутьях,
Поет преданья старины...
Идея овеществлена.
(На пороге оказывается Петрович – сияющий и великолепный. Со свёртком.)
ПЕТРОВИЧ. К-хм…
(Акакий Акакиевич только моргает. Он, может быть, как был, развоплощённый, беленький, в белье. Он не верит. Не ждал, что так скоро. Всего-то какой-то год.)
ПЕТРОВИЧ. Вот… Изволите ли видеть, не постояли.
АКАКИЙ. Она?
ПЕТРОВИЧ. Она. Кто как не она. Она же самая. Изволите ли видеть.
АКАКИЙ. Петрович, ты… ты…
(Шинель извлечена из свёртка.)
ПЕТРОВИЧ. Ну!? Какова работа?
АКАКИЙ. Живите, мыслите, слово, твердо…
ПЕТРОВИЧ. Что? Показал бездну?
АКАКИЙ. Глаголь, добро, юс, юс…
ПЕТРОВИЧ. По всякому шву прошёлся собственными зубами, вытесняя ими разные фигуры…
АКА