Сказание об Иле
(часть 1-я) Посланники
«Не потревожь младенца! И скатится слеза из глаз его невинных и рухнет в пропасть мир».
(Иль — равновесие, благодать, сравнимая с бескрайним синим небом. А также это участок земли у северных склонов Хаагумского хребта, на котором издавна жил народ иль.)
(часть 1-я) Посланники
«Не потревожь младенца! И скатится слеза из глаз его невинных и рухнет в пропасть мир».
(Иль — равновесие, благодать, сравнимая с бескрайним синим небом. А также это участок земли у северных склонов Хаагумского хребта, на котором издавна жил народ иль.)
Все проносилось мимо. От пристального вглядывания в эту бесконечную круговерть его тело пошатнулось и едва не рухнуло в поток. Глаза безумца уставились на воду. Течение нещадно давило и гнало его прочь. Он был надоедливой соринкой в огромном оке.
Еще момент — и ледяной холод, словно удар молнии, пронзил его. Через плотно стиснутые зубы на белый свет вырвался рык:
— Ур-р-р!
Его трясло.
Будто собрав себя по частям, он наконец сделал первый шаг. За ним последовал другой и третий, и так он побрел назад, к тому берегу, что был для него ближе.
Достигнув суши, он уселся на теплые камни.
Пусто. Какие-то проблески как мотыльки трепыхались и маячили в его голове, но он не успевал их ухватить. Не до того...
Внутри все выло.
Стянуть с ноги единственную и разбухшую от воды чуню оказалось делом непростым.
«Верно, другую унесло течением?» — подумал он, не найдя ей пару, и тут же немало удивился. Способность мыслить вернулась к нему вместе со слетевшей с ноги раскисшей «колодкой».
Пронизанное солнечными лучами, теплое и чистое небо простиралось над его головой, он задрал голову и прищурился. Тело его окончательно согрелось. Теперь настало время осмотреться.
И прежде, он рассмотрел гору, что стояла отвесной стеной перед ним. Он прошелся взглядом по ее контурам. Было впечатление, что деревья на ее почти отвесных склонах не росли, а карабкались, хватаясь ветками за мох и камни. Ее разделенная надвое вершина упиралась в небо.
Вдруг совсем рядом, там, где, изъеденный водой, ствол некогда могучего дерева выползал из воды, его глаза уловили движение. Это была птица.
Она замерла в полете, но вот сверкнула бронзовым отливом своего оперения и подобно стреле вонзилась в водную гладь. Вырвав оттуда жирную рыбину с серебристой чешуей, она сделала еще мах крылом и в один миг оказалась над его головой. Там птица расцепила когти и бросила свою добычу. Рыба упала на теплые камни всего в паре шагов от него. Потрепыхавшись на них, как на печных углях, рыба замерла. Птица вернулась вновь к полусгнившему бревну и снова стрелой вонзилась в поток. Как и в предыдущий раз, в ее когтях оказалась рыба. На этот раз она перелетела на другой берег, села на поросший лишайником валун и принялась цепким и острым клювом выдирать серебристую чешую, добираясь до свежей и сочной плоти. Первая рыбина так и лежала недалеко от него на горячих камнях. Неожиданно в нем проснулось чувство голода. Перевалив тело на бок, он неуклюже добрался до оставленной для него добычи. Разрывая красную плоть, он уже жадно запихивал ее в рот. Заново открывая для себя вкус еды, в конце концов он насытился. А потом опустился на колени и припал к воде. И так, подобно животному, он с жадностью втягивал холодную влагу, пока не утолил жажду. Его глаза застыли на месте, когда вдруг увидели под собой того, кто следил за ним прямо из воды и повторял каждое его движение. На лице в отражении дернулся мускул.
— Человек... я — человек...
В этот момент над головой раздался крик. Такой пронзительный, что казалось, сейчас мог бы вывернуть его наизнанку. Человек закрыл уши ладонями и до боли сжал голову, так, если бы ее поместил в тиски. Пытаясь разглядеть виновника столь невыносимого крика, он поднял глаза, и тут же по ним полоснула ослепительная вспышка. Его веки быстро сомкнулись, но он не отступился и, немного выждав, опять взглянул на небо. Там в бесконечной синеве парила та же птица. От ярких вспышек, пульсирующих на ее крыльях, померкло в глазах. В безумной голове неумолимо, все сильнее и сильнее проникая до самых потаенных глубин сознания, нарастал крик таинственной птицы. Стараясь избавить себя от её голоса, он со всего маху рухнул в воду. Лицо уткнулось в колючий ил.
Человек вспомнил все. Все, что только может вместить человеческая память. А главным из всего этого было его имя.
Снова оглядев отвесную стену, поросшую лесом, и оценив ее размеры, он понял, что перед ним та самая гора Лондок, а там, за ней, начинается чужбина — Каргун, рыжая земля. Узнал также и реку Снирь, что набирала здесь свою силу, а дальше бежала вдоль всего хребта Малого Хаагума через земли Ниирейские и впадала в Большое озеро. Иль простирался за его спиной. Всё это было знакомо ему с детства..
Ту птицу, с бронзовым отливом на перьях, он никогда не видел прежде.
Ее уже не было, а глаза его все смотрели и смотрели в синее небо.
Наконец он вымолвил:
— Роха.
Так звали его.
Он жил здесь прежде, и было это так.
Благодар
Иль праздновал. Подходил к концу второй день светлого праздника Благодара. Его отмечали в середине осени, когда природа открывала свой богатый ларь и щедро одаривала человека.
Вдоль дорог стояли длинные столы, украшенные лесной ягодой, осенней листвой и лепестками послецвета, растущего на южных склонах Малого Хаагума. Эти благородные цветы набирали свою силу как раз к середине осени.
В небе, напитанным солнцем, щебетали многоголосые птахи. Оно было чистым и ясным и словно бы искрилось, впрочем, как и всегда в это время года.
На больших деревянных подносах горки лесных орехов. Совсем мелкие, с ячменное зернышко, и крупные, величиной с детский кулак, колючие, как ежи, и гладкие, вроде бы их скорлупа отшлифована кем-то, — все они здесь. Был на этом столе и орех седого дерева. Такой редкий орех — настоящее лакомство.
Здесь же, на столах, стояли глиняные кувшины. Разные по форме, они искусно расписаны тонким орнаментом: то в виде сказочных цветов, то в виде фантастических животных и пестрокрылых птиц. Около кувшинов, наполненных до краев, сидели торговцы с Большого озера. Они гости Иля, их щедро угощали, предлагая самое вкусное. На ароматные запахи со всех сторон слетались жуки и пчелы, им тоже перепадало с праздничного стола.
Были здесь и дичь, и рыба. В центре на огромных серебряных блюдах разлеглась, раскинув на всю ширину свои плавники, как крылья, царская рыба куранга. Вот запахло сладковатым дымком — это вяленая туша дикого козла. Из деревянных резных ковшей струился душистый мед. Очумевшие от несмолкаемой праздничной карусели музыканты сменяли друг друга, не давая остыть стареньким инструментам. Дудочки, трещотки бубны и барабаны — сегодня все они в ходу. То тут, то там веселыми стайками носилась нарядная детвора. Ряженые в лесных чудищ парни смешно пугали девушек, сбившихся в стайки, а одиноких прохожих неутомимо завлекали в незатейливые игры.
Старики при этом внимательно наблюдали, чтобы не было нарушений на светлом празднике. А уж тех, кто разгулялся не на шутку, окунали в чан с кислыми огурцами.
Стоял тот чан на самом видном месте. На потеху всем могли бросить туда гордецов, людей богатых и даже знатных, чтобы «отмыть» от гордости и зазнайства.
Правила на празднике были простыми — всем должно быть место за большим столом. Будь ты чужеземный странник или безродный бродяга, будешь одет и накормлен в светлый праздник Благодара.
Везде, где играли дети, был слышен приятный уху перезвон. Источником сей нежной какофонии являлись привязанные к детским лодыжкам колокольчики. Так было заведено от самых истоков и до сей поры: родившемуся в народе Иль крепили к голени маленький колокольчик.
За тонкую связь с незримым миром, дающим жизнь, берегли его как собственную жизнь. Пронося через все свои дни, расставались с ним только в смертный час.
К вечеру по всему Илю слышны песни, особенно красивы они на закате. Посреди домов с высокими крышами, на которых громоздились резные размалеванные птицы, расположился богатый двор. Два могучих столба из дубовых бревен держали массивные двери. На них изображено раскидистое дерево. Его ветви, извиваясь, уходили лучами в разные стороны. В основании этого дерева расположилась птица, держащая в клюве красную рыбу. Так выглядели ворота, ведущие на царский двор. Сейчас они раскрыты и ждут гостей. Поодаль стоял украшенный узорами дом. Вечерние лучи скользили по его стенам и крыше и добавляли тёплых оттенков, так что узоры на доме начинали переливаться. Крыша его столь высока, что рядом не было дерева, готового соперничать с ним. От дома в сторону ворот шли двое: один из них стар, и поэтому его движения неспешные; другой молод, он специально и почтительно замедлил ход, чтобы идти рядом со старцем. Когда остановились, старик поднял голову к небу, прищурился и сказал:
— Эх, хорошо как поют... Я бы тоже спел, да рассмешу всех. Голуби на моем дворе и те смеяться будут. Дворовые скажут: царь из ума выжил! — На лице старика появилась добрая улыбка. Он положил руку на спину собеседнику и добавил: — На тебя надеюсь, на ум твой. Помню, Роха, чей ты сын. Иди!
Мастеровой
Конь под Рохой был справный, хороший, темно-коричневой масти. Он отлично нес седока.
Одним словом, прекрасный конь. Рохе достался он в наследство от Мастерового. В Иле все знали этого умельца и говорили о нем с большим уважением, так как во всяком известном ремесле он преуспел и ко всему подходил основательно и вдумчиво. Ходили к нему за советом и знатный человек и простой, и никому он в помощи не отказывал. Не гордился он, за богатством не гнался, жил просто. Звал его к себе и царь. Посоветоваться, если решение сложное принять надо, а если строить что задумал, без Мастерового не обойтись. В любом деле тот голова.
Немногословный и даже угрюмый, он чувства свои на людях не выказывал, но при этом был человеком не злым.
Опекал он Роху с малых лет. Тот попал к нему в раннем детстве и воспитывался как родной сын. Кроме Рохи, у него никого не было. История же о том, как мальчик попал к нему, со временем превратилась в легенду. А дело было так.
Ходил Мастеровой в чужие края далекие и неизведанные, за Большое озеро. Долго был он в пути, уже почти два года не видел родных мест.
Однажды в дороге, когда усталость сморила его спутников, почудился ему детский плач. Места те были дикие, безлюдные; солнце неумолимо клонилось к закату. Мастеровой остановил коня и спросил, не слышали ли его попутчики рыдания ребенка. Те отвечали, что не слышали, мол, почудилось ему, от усталости и не такое бывает. И вдруг снова донесся плач, да такой надрывный… Мастеровой оглянулся и посмотрел на своих товарищей, но никто не слышал, как заливается дитя. Однако он приметил, что кони под ними вздрагивали, словно откликаясь на далекий детский голос.
Пришпорил он коня и погнал его в надвигающуюся с горизонта темноту. Приятели, не понимая, что происходит, помедлив немного, бросились следом. Чуть не загнав коня, Мастеровой увидел в стороне от дороги одиноко стоявший огромный валун. Вокруг него металась, рыла землю и завывала свора диких собак. Почуяв всадника, псы, оскалившись, повернули к нему мерзкие морды.
Всадник остановил коня, вглядываясь в расщелину, делившую камень на две неравные части. Именно из нее время от времени доносился крик ребенка. И туда же были направлены взгляды псов.
Мастеровой снял с плеч войлочную накидку и намотал ее на левую руку, плотно закрыв тем самым кисть и предплечье. Другой рукой он вынул из чехла, крепившегося к седлу, боевой топор. Костяная рукоять удобно легла в ладонь. Сверкнув остро заточной сталью, топор рассек воздух по дуге и принял боевое положение.
Увидев всадника, собаки прижали уши, опустили черные морды к самой земле и двинулись на человека.
Ускоряя шаг и, очевидно, готовясь к прыжку, одна из них вырвалась вперед; остальные, забегая справа и слева, нацелились обойти Мастерового и напасть сзади. Конь вздрогнул и, испугавшись, попятился назад. Мастеровой, не давая стае приблизиться для решающего прыжка, что было духу свистнул, да так громко, что собаки, оторопев, застыли как вкопанные. Задрав серые головы, псы с напряженным исступлением стали всасывать теплый воздух сумрака. Учуяв призрак смерти, некоторые из них, завыли.
С криком, переходящим в рев, всадник ударил коня и помчался на ошарашенных зверюг. Собаки расступились, как будто давая ему дорогу, но стоило поравняться с ними, как со всех сторон заклацали их челюсти. Подобная тактика была Мастеровому хорошо известна, такую же применяли волки в охоте на крупную добычу. Вначале они изматывали жертву, нападая по очереди, а затем, когда та окончательно обессиливала, набрасывались скопом и рвали на части. Поэтому главное правило в такой ситуации — не оказаться в центре стаи, не загнать коня и, не дай бог, выпасть из седла. Мастеровой наклонился и стал приманивать рыжего пса, тот явно пытался первым вцепиться в человеческую плоть. Он опустил обмотанную войлоком руку и стал дразнить собаку. Инстинкт хищника сработал мгновенно. Пес тут же вцепился в предложенную ему приманку. Еще немного — и его челюсти, как стальные тиски, раздавили бы руку, а удар сильной, мускулистой туши вырвал бы человека из седла. Без промедления Мастеровой нанес удар топором; псина, взвизгнув, мгновенно оставила погоню. Скорчившись в агонии, еще некоторое время она упрямо ползла куда-то в сумрак, волоча свой перебитый хребет. Подобравшись к камню вплотную, всадник несколько раз попытался заглянуть внутрь расщелины, и каждый раз собаки с еще большим остервенением набрасывались на него.
Ребенок больше не кричал, это обстоятельство беспокоило Мастерового. Он мог попросту опоздать. Выжидая удобного момента, Мастеровой стал объезжать камень по кругу. Он продолжал дразнить псов, размахивая топором и царапая его острием поверхность скалы и высекая из нее яркие искры. Звери держались на некотором расстоянии; озлобившись, они то собирались в кучу, то, разделившись, начинали носиться по кругу вслед за своей добычей.
Стараясь еще раз заглянуть в расщелину, Мастеровой, забыв об опасности, самонадеянно повернулся спиной к собакам, и в тот же момент псы, будто сговорившись, кинулись рвать и коня, и всадника. Один из них, очутившись между камнем и конскими ногами, как между молотом и наковальней, получил несколько мощных ударов копытами и был нещадно затоптан. Другой, уличив момент, запрыгнул на коня верхом. Оказавшись за спиной у человека, пес вцепился ему клыками в плечо. Мастеровой, задохнувшись от боли, рванул узду на себя; конь захрипел, встал на дыбы и под весом наездника и пса повалился назад, налетев могучей спиной на каменную глыбу.
Затем, как в горячке, вскочил и несколько раз взбрыкнул, порываясь скинуть лохматое чудовище с дрожащей спины. От сильного удара всадник какое-то время находился в беспамятстве, но, уцепившись мертвой хваткой за конскую гриву, все же смог удержаться в седле. Зверю, только что победно восседавшему на спине у коня, повезло меньше: раздавленный лежал он на измятой траве. Из надвигавшейся темноты донеслись свист и крики людей. Это была долгожданная помощь.
Злобные твари, все это время неотступно преследовавшие человека и терзавшие уставшего коня, в мгновение ока исчезли, не оставив никаких следов своего существования. Куда-то подевались и тела поверженных псов. Все те, что лежали, скорчившись, около одинокого камня, словно растаяли в надвигающейся ночи.
Товарищи не сразу признали Мастерового. Вид у него был как у того, кто только что разминулся с собственной смертью. Левая рука, обмотанная до окровавленного плеча изорванным в лохмотья войлоком, висела плетью вдоль туловища. Другая рука, с широко расставленными пальцами, запуталась в смоляной гриве коня. Ноги и спина были покрыты ссадинами. Голова склонилась, а помутневший взгляд направлен в сторону одиноко стоящего камня. Конь под седоком, выпучив глаза, тяжело хрипел, втягивая горячие струи воздуха. Нервно переступая то вперед, то назад, он время от времени вздрагивал и тряс косматой головой.
Мужчины попрыгали с коней и поспешили к своему раненому товарищу, чтобы помочь, но всадник выпрямился и сделал знак рукой, запретив им приближаться к себе. Погладив коня, он слез с седла и, сорвав с руки остатки войлока, подошел к расщелине.
Щель в камнях была очень узкой, такой, что взрослый человек мог просунуть в нее руку, а уж протиснуться целиком не представлялось возможным. Мастеровой понял, что внутри имеется полость, достаточная для того, чтобы в ней мог укрыться маленький ребенок, но все попытки дотянуться до дитя были безуспешны. Расщелина оказалась не только узкой, но и достаточно глубокой. И все уловки выманить ребенка наружу также не возымели действия.
Внутри стояла абсолютная тишина, казалось, что там и нет никого. Мастеровой время от времени подходил к камню и прислушивался, но из расщелины по-прежнему не доносилось ни звука. Оставалось одно — ждать.
Так прошла ночь. Друзья рассказали Мастеровому, как помчались за ним следом, но заплутали. Ведомые темными силами, они, как слепые, разбрелись по разным сторонам, а затем с большим трудом нашли дорогу к заветному камню. Все это время Мастеровой не сомкнул глаз, а к утру задремал. Его товарищи расположились поудобнее возле своих коней и скоро уже спали сладким сном.
Открыв глаза, Мастеровой увидел рядом с собой маленького мальчика, примерно года от роду, кудрявого и светловолосого. Солнце ласково пригревало, в чистом небе щебетали птицы. Ребенок сидел в траве и беззаботно играл, перебирая руками разноцветные камешки. Иногда он вытягивал губы трубочкой и начинал лепетать что-то непонятное, но очень забавное. Один за другим проснулись спутники Мастерового. В изумлении от происходящего и не произнеся ни слова, чтобы не напугать дитя, они потихоньку стали усаживаться поближе.
Мастеровой подошел к ребенку и, наклонившись, бережно взял мальчика на руки. Малыш как ни в чем не бывало продолжал играть. Затем внимательно посмотрел круглыми глазенками на своего спасителя, заулыбался и вложил камешки в его большую, грубую ладонь. Мужчина убрал подаренные игрушки себе в пояс, а затем бережно усадил дитя на мягкий кусок овчины, служивший походным лежаком. Кто-то из товарищей Мастерового нашел среди припасов хлебную лепешку, и малыш с большим удовольствием занялся новым делом — едой.
Плечо сильно болело от собачьих укусов, но Мастеровой не подавал виду. Он подошел к валуну. Оставалось непонятным, как маленький ребенок мог оказаться здесь совсем один. Куда подевались его родители?
Вдруг Мастерового окликнул один из друзей. Мужчина стоял, склонив голову, шагах в пятидесяти. Подойдя ближе, Мастеровой увидел странную картину: на небольшом пяточке трава по краям была примята, ближе к середине вырвана наполовину, а в центре и вовсе перемешана с землей. Здесь нашел он обрывки ткани. Похоже, то были остатки одежды. А еще собравшиеся заметили пучок светлых волос и поясной ремешок. Стало очевидно, что это место недавней трагедии. Вероятно, именно здесь смерть настигла одного из родителей ребенка или того, кто был с ним.
Мастеровой вспомнил про камешки, которыми играл мальчик. Он вынул содержимое из поясного мешочка и наконец рассмотрел детский подарок.
Холодная дрожь пробежала по телу, нахлынула горечь, и внутри словно вымерло все. Дело в том, что эти яркие овалы из окаменевшей смолы когда-то были ожерельем. Мастеровой сделал его собственными руками для своей невесты по имени Илея, и было это три зимы назад.
Вот и все… То, для чего ходил он в дальние края, та, которую любил и так долго искал, надежда, что жила в его душе, — все умерло около проклятого камня.
Илея
Илея была из знатной семьи. Единственная и всеми любимая дочь у своих родителей, она не знала забот. Ее отец, богатый торговец по имени Каула, вел дела далеко от родных земель. Мастерового он знал, было такое, что обращался к нему как к известному умельцу, но отдавать дочь замуж за ремесленника в планы Каулы не входило. У купцов считалось правильным заключать браки в своей среде. В торговле главное, чтобы дела процветали, а капитал приумножался. Поэтому по любви семьи складывались очень редко. Исключением были родители Илеи, они любили друг друга с юности и до зрелых лет сохранили тепло в своих сердцах. Может быть, поэтому отец не стал противиться выбору дочери, а может, потому, что души в ней не чаял и старался во всем угодить. Так все и шло своим чередом к богатой свадьбе.
Но не случилось. Незадолго до этого купил Каула кораблик. Поставил его на Большом озере для торговли. Взял он жену и дочь — показать тот парусник, покатать их при хорошем ветре да по большой воде. В Иле так было заведено, перед свадьбой молодых разлучали. Чтобы проверить их чувства, шесть полных лун не давали видеться влюбленным. Это было серьезным испытанием, но разлука шла на пользу любящим сердцам, так считали в Иле.
Надо заметить, что человек здесь за период своего земного существования должен был пройти три рождения. Первое — когда появлялся на белый свет и обретал жизнь земную. Второе — когда повязывали ему колокольчик и получал он тонкую связь с землей Иля. И, наконец, третье — когда находил свою половину и скреплял себя с ней навек.
Прошли шесть лун, потом еще шесть, но ни Илея, ни ее родители не возвратились в Иль. Не вернулись назад и те из помощников Каулы, что отправились с ними в дальнюю дорогу. Не было никаких вестей, одни лишь слухи. Некоторые утверждали, что потонул тот кораблик вместе с хозяевами и их людьми. Другие поговаривали, что где-то у большой воды есть бездна, вот в нее-то и провалились путешественники. Кое-кто судачил, что старый отец изменил своему слову, нарушив тем самым закон, и выдал дочь за богатого чужеземца. И наконец, были и такие, которые уверяли, что напали на знатного купца и его семью лихие люди и погубили всех.
Прошло еще время, прежде чем Мастеровой отправился вслед за возлюбленной своей — на ее поиски.
И вот он оказался здесь. И долго стоял в печали и раздумьях…
Мастеровой взглянул на ребенка. И тут ему открылось то, чего он раньше не замечал, теперь же это стало для него очевидным. Этот малыш удивительно похож на Илею.
Мастеровой перевел дух. Безмятежно хлопая глазенками, перед ним сидел ребенок Илеи.
Мужчина присел на колени. Этот мальчик мог быть его сыном... Судьба же злодейка распорядилась по-своему.
Вероятно, отца у мальчонки тоже не было, иначе бы Илея не оказалась здесь одна, наедине с опасностью.
Подошли остальные. Делиться страшной догадкой с товарищами Мастеровой не стал. Вырыв в тени у камня ямку, они аккуратно сложили в нее то, что осталось от Илеи. Так этот огромный камень стал ее надгробием.
Умелец подошел к ребенку, взял его на руки и поднял его над собой, лицом к своим спутникам.
— Отныне его имя — Роха! (Что означало на языке Иля «спасенный»). Он поедет с нами.
Всю дорогу до дома Мастеровой размышлял о случившимся. Кудрявый Роха сидел смирно, не плакал и, казалось, по-взрослому переносил все тяготы долгой дороги. Для удобства малышу сладили просторный короб, который заменил ему колыбель. Так и прибыл спасенный малыш с новым именем Роха в Иль — в плетеном коробе и крепко спящим.
По многим причинам умелец утаил от людей все то, о чем догадывался. Вернувшись в родные земли, поведал лишь о том, как нашел Роху и спас его от собак. Судьба найденыша обсуждалась теперь на совете Иля. Без споров и раздумий на нем решили так: пусть мальчик живет и воспитывается в Иле, в доме у нашедшего его, но так как ребенок чужеземец, то колокольчик носить не должен. Таков был закон.
Роха
В седле Роха сидел прямо, как и научил его наставник. Он уже взрослый и находился на царевой службе. От роду ему девятнадцать зим. Впервые его ждало по настоящему большое дело, ведь он посланник Иля.
Обоз огибал реку и поэтому сильно растянулся. По уложенной ковром осенней листве скрипели колеса. Оставив позади родные деревеньки, обозчики держали направление на северо-восток к землям Закрая. На девяти повозках — по случаю праздника Благодара — везли царевы подарки для правителя Закрая Ямыха. Ко всему прочему вели и породистую лошадь, из царских конюшен как главный подарок.
Довольный Роха раз за разом гордо выделывал круг за кругом на своем красавце жеребце по кличке Гор. Обгоняя обоз с конной охраной и седых конюхов, деловито восседавших на двух меринах, он по-мальчишески радовался. И правда, его Гор в табуне был лучшим.
Прекрасный конь!
На шестой день пути показались болота Закрая. Огромными плешами покрыли они все окрестные земли. Промеж мари извилистой змейкой уползала за горизонт одинокая дорога. Она была такая узкая, что повозки то и дело задевали кочки. Торчащие по обеим сторонам, они набивались в колеса и цеплялись за ноги лошадей своими длинными высохшими стеблями.
Время от времени из глубины болот доносились странные звуки. Как будто кто-то тяжко вздыхал от непосильной ноши. Все это вместе с унылой местностью, расстилавшейся вокруг, нагнало дремоту, и люди смолкли.
Но вот где-то совсем рядом раздались хлопки. Обозчики встрепенулись и закрутили головами. Над марью появились большие черные птицы. Задрав белые клювы, они поднимались все выше, пока не сбились в одну черную тучу. Снизу этот хаос напоминал разоренный муравейник, птицы явно затеяли какой-то спор. Все закончилось так же внезапно, как и началось. Очевидно, договорившись меж собой, птицы разлетелись в разные стороны и лениво поодиночке опустились на болото. Наступила тишина.
Еще через какое-то время на горизонте показался всадник. Заметив обоз, он остановился, немного выждал, а затем стегнул веткой своего лохматого коника и направился навстречу обозу.
Роха выехал вперед.
Надо сказать, что закрайники были потомками тех, кто вынужден был поселиться когда-то в этих местах. Только на гиблых болотах и нашлось им место. В основном это были изгнанники из тех племен, что населяли берега Большого озера, Каргуна и Нииреи. А также люди, некогда жившие в Иле, те, кто переступил закон или утерял заветный колокольчик и изгнан был за это на вечные времена. Среди закрайников находились и те, чьи племена вымерли под корень. Так и жили эти разноликие, но в чем-то очень похожие друг на друга люди на самом краю земли, в Закрае.
У всадника был весьма странный вид. Прежде всего, он восседал на неказистой лошадке, тело которой было густо покрыто шерстью. Её маленькие глазки-бусины, были полностью скрыты под смоляной гривой. Короткие ножки до земли были покрыты шерстью. На хозяине лошадки были овечья шкура и шитые-перешитые штаны. На ногах нелепая обувь, она совершенно не парная: на одной ноге — из рыбьей кожи, на другой — плетенная из коры какого-то дерева.
И наконец, лицо всадника скрывала половинка позолоченного диска. Два отверстия в форме глаз косились пустыми глазницами на чужаков. И хотя это была всего лишь половинка, а не круг, как до́лжно, посланники Иля поняли, что перед ними человек, наделенный в этих болотах немалой властью. Всадник в маске снял с ноги плетеный башмак, приложил обе руки к своему животу и наклонил голову, поприветствовав гостей так, как это было принято у закрайников. В ответ Роха положил правую руку на грудь — такое приветствие было принято в Иле. Формальности завершены, и теперь можно показать лицо. Под маской оказался юнец. Золоченая половинка маски повисла у него на груди.
— Я Ив, — сообщил юный всадник, — послан правителем Закрая Ямыхом, чтобы сопровождать вас до Гнезда.
«Откуда ему знать о нашем прибытии?» — подумал Роха, но вслух произнес:
— Я Роха, сын Мастерового, послан царем Иля Миролеем к правителю Закрая Ямыху. Мы везем подарки.
Посланец правителя Закрая формально объехал обоз, лишь вскользь бросив взгляд на охрану. Затем вернулся к Рохе и сказал:
— Надо поторопиться!
— Откуда вам стало известно о нашем прибытии в земли Закрая? — спросил Роха. — На этой дороге мы не встретили ни одной живой души.
Ив улыбнулся детской улыбкой и громко заявил:
— Здесь у всего есть глаза, чтобы видеть, и голос, чтобы, когда надо, говорить. — И, выдержав паузу, добавил: — Все очень просто, у вас праздник… этот… как его? — Юноша на мгновение задумался. — Благодар, — наконец вспомнил он. — Вы везете дары через каждые четыре зимы... — Ив загнул пальцы — Ну вот... С прошлого раза прошли четыре.
Болота как будто отступили, впереди показались лысые вершины холмов. Ив стегнул веткой своего коника и очень шустро рванул вперед, туда, где дорога взбиралась на пригорок.
Закрайник буквально влетел на холм и, постояв немного на его вершине, снова вернулся к обозу.
— Сколько же ехать-то до Гнезда? — обратился к нему Роха.
(Дело все в том, что главным местом Закрая считалось Гнездо. Где оно находилось и что из себя представляло, для посланника Иля оставалось загадкой. Ибо никто прежде из его соплеменников не был там. Все предыдущие разы обозы доезжали до разных предместий Гнезда и останавливались там в гостевых домах, а потом возвращались назад в Иль. В этот же раз все должно быть по-другому. Впервые посланники Иля должны были прибыть именно в Гнездо. Об этом был его разговор с царем, перед тем как Роха отправился в дорогу.)
— Две ночи — и будем на месте, — сообщил Ив. — А сегодня заночуем в гостевом доме.
— И где же он?
— За холмом!
И сразу же Ив легонько стегнул своего коника, и совсем скоро он уже был на указанной возвышенности. Роха последовал за ними. Когда же посланник Иля оказался на лысой вершине, то застыл на месте.
— Это и есть дом? — спросил он с нескрываемой иронией.
— Да, — с гордостью ответил Ив. — Он самый.
То, что выдавалось юношей за гостевой дом, с высоты холма выглядело как шалаш.
Составленный из стволов черного дерева, он был самой нелепой формы. При всем, даже очень большом желании это нагромождение бревен вряд ли могло бы укрыть кого бы то ни было от дождя, не говоря уже о том, чтобы. быть гостевым домом.
Так и стояли эти двое, молча дожидаясь, пока обоз взберется на пригорок.
— Не стоит доверять глазам, — прервал молчание Ив и кивнул, как бы приглашая Роху убедиться в обратном.
Тот принял вызов и рванул вперед, закрайник теперь последовал за ним.
Вблизи выяснилось, что строение не имеет дверей, окон, да и вообще каких-либо отверстий, подходящих для того, чтобы в него проникнуть. Снизу, местами на высоту человеческого роста, оно было тщательно заложено дерном, а дальше вверх уходили кривые бревна. Они стояли неровной стеной и под небольшим углом были сведены к центру.
Ив спрыгнул со своей лошадки и, подняв с земли палку, стукнул ею по одному из бревен. Раздался оглушающий, словно ударили в большой медный колокол, протяжный гул:
— Бу-у-у-ум!
Не выпуская палку из рук, он прошел немного вдоль стены и вдруг исчез в ней. Отсутствие его было недолгим, скоро Ив объявился вновь:
— Ступай за мной, я распорядился!
— Надо подождать обоз, — возразил Роха.
— Его встретят. И коня оставь. О нем позаботятся.
Когда Роха подошел к гостевому дому, его одолели противоречивые чувства. С одной стороны, им овладело предчувствие опасности, с которой он готов был встретиться лицом к лицу, с другой же — изумление.
Сразу вспомнились слова Ива о том, что не следует очень уж доверять глазам. И правда, вблизи казавшаяся цельной стена преломлялась так, что образовывался незаметный проем, достаточный для того, чтобы в него войти.
«Хитро устроено», — подумал Роха и на всякий случай крепко сжал рукоять меча.
Как только посланник Иля переступил черту, отделяющую дневной свет от полумрака, царившего под странными сводами, то сразу понял, что попал в лабиринт.
— Как же такое возможно? — недоумевал Роха, блуждая в полной темноте.
Узкий ход вел его то в одну, то в другую сторону, и казалось, что всему этому нет конца.
Не мог понять Роха, каким образом в этом «шалаше» столько всего вмещалось. Все эти углы, стены, повороты, опять углы и снова повороты, которым не было числа. Но вот все кончилось, показался слабый свет, и Роха вышел в центр какого-то зала.
Пол был обтянут кусками чешуйчатой кожи. Желто-серые стены образовывали сферу, так что было полное ощущение простора. Где-то довольно высоко над ним ровным кругом зияло белое небо. В помещении было довольно тепло.
«Может быть, лабиринт увел меня вниз, под землю?» — подумал Роха.
Его кисть все это время так крепко сжимала меч, что пальцы занемели. И теперь Рохе пришлось другой рукой разжимать их. Привыкшие к полумраку глаза постепенно выхватывали все новые и новые детали, складывалась общая картина. Прищурившись, Роха увидел своего проводника, тот сидел на широкой скамье прямо напротив него.
— Присядь, — обратился Ив к гостю и указал рукой на еще одну скамью, что оказалась за спиной у посланника Иля.
— Не скрою, ты меня немало удивил, — признался Роха.
— Это не я — это все дом... — улыбнулся Ив. — Расслабься, здесь мы проведем одну ночь, а завтра отправимся дальше. Тебя ждут в Гнезде.
В руках у юноши оказалась знакомая палка, и он снова ударил ею, но уже по скамье, раздался все тот же металлический гул, правда, не такой сильный, как в первый раз. Две женские фигуры появились тут же. Одна из женщин несла на голове глиняный кувшин, с ее плеча аккуратными складками свисала белоснежная ткань. В руках другой была громоздкая деревянная кадушка, но, несмотря на это, женщина бесшумно скользила по чешуйчатому полу. Так они оказались рядом с посланником. Теперь он смог их немного рассмотреть.
У той, что несла кувшин, оказалось молодое и приветливое лицо. Ее возраст был под стать весеннему цветку, а стройную фигуру не прятала даже длинная, до пят, рубаха из болотных трав. Другая же была постарше и, напротив, скрывала свое лицо под грубой тканью. Та плотно облегала ее голову и спадала складками на плечи.
Ив указал рукой в сторону Спасенного. Женщина, сделав еще несколько плавных движений, наконец поставила свою ношу у ног посланника. Затем приняла кувшин из рук молодой и что-то налила из него в кадушку, потом нежно взяла Роху за ту ладонь, которая только что сжимала меч. На мужские руки теплой струйкой полилась вода. Даже теперь, вблизи, Спасенный никак не мог разглядеть лица женщины.
Когда Роха умылся, то к нему приблизилась молодая женщина и, сняв с плеча белую ткань, вытерла остатки влаги.
Потом церемония повторилась, теперь уже умылся Ив. Затем женщины удалились, но уже скоро показались вновь. Та, что помоложе, принесла изумительную по красоте серебряную чашу. Ну, а та, что постарше, явилась с большим деревянным подносом и разными яствами на нем. Среди них были куски отварного белого мяса, отдающие мягким, едва ощутимым ароматом каких-то пряностей, а также лепешки, только что вынутые из печи.
Молодая женщина, отставив серебряную чашу, постелила прямо на пол, в форме неровного круга, кусок травяной ткани. Следом на пол легли две небольшие шкуры, и женщина старательно расправила их. Так получился стол. Затем она отошла, уступив место старшей. Последним на травяной скатерти появился глиняный сосуд с каким-то мутноватым напитком.
Роха не был голоден, но призывно влекущие, душистые запахи пищи разбудили в нем… нет, не аппетит, а больше — интерес. Ему очень хотелось отведать те яства, что подают в этом странном доме.
Под конец трапезы раскрылось назначение серебряной чаши — той, что была отставлена в сторону. Ив, не целясь, но при этом очень метко, стал бросать в нее остатки пищи. Все, что осталось недоеденным на столе, отправилось руками служанок туда же. Эта искусно выполненная вещь оказалась всего лишь емкостью для объедков.
Ив взял в руки сосуд с густым, вязким напитком и, отпив из него немного, предложил посланнику:
— Выпей, это взбодрит.
Роха отпил немного. Легонько пощипав кончик языка, горьковато-сладкая жидкость приятным теплом растеклась внутри