Голи Смарт
Фотографическая карточка
Текст предоставлен издательством https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=3946385
«Фотографическая карточка»: MMB‑Text;
Аннотация
Голи Смарт – английский писатель, из‑под пера которого вышло немало остроумных рассказов и завораживающих детективных романов.
«Фотографическая карточка» – произведение с виртуозно выстроенным сюжетом, которое увлекает с первых строк и держит в напряжении до последней страницы. В провинциальном городке Бенбери совершено загадочное убийство. Улики не обнаружены, мотивы убийства неизвестны, преступник бесследно исчез. Талантливый сыщик из Скотленд‑Ярда Сайлас Ашер берется распутать преступление. Однако дело не движется, пока один из друзей погибшего не натыкается на старую фотокарточку в семейном альбоме.
Голи Смарт
Фотографическая карточка
I. Джон Фосдайк
– Нам нужен театр, сэр, непременно нужен! Как такой город, как Бомборо, может оставаться без театра? У нас есть технологический институт, зал для собраний, больница, коллегия, крытый рынок, городской сад, оркестр, самый образцовый муниципалитет во всем королевстве, школа художеств, а театра нет! Это просто немыслимо! Вы собираетесь развивать массы или как? Разве в наше время культура не значит все? В Бомборо тридцать тысяч жителей, сэр! В их числе, между прочим, есть артисты, которым недостает случая блеснуть своим талантом. Среди них обязательно отыщутся новые Шекспиры – покорив провинциальную сцену, они прославятся и в столице! Доктор Ингльби, несмотря на глупость и упрямство нашего городского совета, мы с вами провернули немало щекотливых делишек, – провернем и это: Бомборо должен иметь свой театр, и раз я, Джон Фосдайк, это сказал, то так тому и быть.
Вот эта‑то непреклонная самоуверенность и стала главной пружиной в карьере Джона Фосдайка. Он поселился в Бомборо пятнадцать лет тому назад. Тогда он был молодым никому не известным юристом без связей и рекомендаций, сегодня же по популярности он занимал практически первое место. Мистер Фосдайк за словом в карман не лез, особенно когда комментировал то, что затевалось в Бомборо. Он был дальновиден, с крепким умом и медным лбом – его ничем нельзя было пронять. Он начинал, как начинают все передовые граждане, с оппозиции и очень скоро доказал, что когда красноречие и изворотливый ум Джона Фосдайка восставали против чего‑нибудь, то цель достигалась не без хлопот. Городские «шишки» скоро убедились, что такого человека выгодно иметь на своей стороне, и стали перед ним заискивать. Стойкий и энергичный, Джон Фосдайк был не в силах отказаться от лакомого куска и скоро стал засовывать уже не один палец, а всю руку в каждый общественный пирог. Юрист быстро научился извлекать выгоду из всего. Когда ему удалось жениться на дочери довольно богатого пастора, которая сверх того имела состояние, доставшееся ей от умершей матери, Джон Фосдайк совместил прибыльное ремесло заимодавца со своей юридической профессией. Среди фермеров в окрестностях Бомборо вскоре распространилось известие о том, что знаменитый юрист охотно дает деньги в долг. Сначала Джон Фосдайк брал даже меньше процентов, нежели банки. Год от года он преуспевал и разживался, после чего получил место городского секретаря и монополию наживы во всем, что относилось к бомборскому муниципалитету.
В то время, когда начинается этот рассказ и когда мистер Фосдайк почувствовал потребность выразить мнение о необходимости театра своему уважаемому другу доктору Ингльби, он приобрел для себя хорошенькую виллу Дайк в миле от города и слыл весьма зажиточным человеком в Бомборо. Его предприимчивый ум был занят теперь театром как еще одним нововведением в дополнение к тем, которые он беспрестанно выдумывал и которые немало способствовали его благосостоянию.
– Человек усердный, хороший человек, и поохотиться не прочь, – говорили о нем сельчане, для которых Бомборо служил рынком, и популярный в народе юрист старался заслужить эти похвалы, всегда являясь на охоту, если она устраивалась в удобном для него месте.
Но, несмотря на все эти достоинства, на мистера Фосдайка иногда возводили обвинение в том, что, хотя он и наживает деньги, от него их весьма трудно получить. Так на его счет злословили бомборские поставщики, хотя, может быть, это была клевета.
– Ну, – медленно начал доктор после непродолжительного молчания, – если вы, Фосдайк, решили, что у нас должен быть театр, он у нас будет. Вы всегда умеете настоять на своем, однако нельзя сказать, что ваши планы всегда удаются. Конечно, вы устраиваете нам хорошую встряску. Мы застоялись на одном месте, муниципалитету нужна была новая кровь, но вы хватили через край. Зал для собраний не открывается и двух раз за год, в крытом рынке никто не торгует, а в городском саду нет ничего, кроме песчаных дорожек и редких кустов.
– Начинать всегда непросто, – весело возразил Фосдайк. – Публика, привыкшая к тесноте и давке, не сразу полюбит танцы в просторном помещении, деревьям нужно время, чтобы вырасти, а крытый рынок войдет в обиход благодаря нашему капризному климату. Поедем же ко мне, позавтракаем в Дайке и поговорим о театре.
Но доктор Ингльби отказался от этого предложения, и юрист вернулся домой один.
В богатых семьях не всегда все так гладко, как кажется. Джон Фосдайк, по мнению жителей Бомборо, женился удачно. Брак выгодно продвинул его по карьерной лестнице, ведь он получил руку единственной дочери Мориса Кимберли, ректора[1]в Бимби (прихода, находившегося за три мили от города). Правда, Мэри Кимберли нельзя было назвать молоденькой, она была даже на несколько лет старше своего жениха, но зато ей принадлежало порядочное состояние. В то время поговаривали, что для нее это неравная партия, но, так как другого жениха не предвиделось, а Мэри было уже за тридцать, она, не желая остаться старой девой, приняла предложение Джона Фосдайка. Впрочем, Мэри согласилась не сию же минуту, а попросила время на размышление. Как девушка благоразумная, она все как следует обдумала и пришла к такому заключению: или ей весь век хозяйничать в доме отца, или выйти за какого‑неимущего кьюрета[2], или согласиться на предложение Джона Фосдайка. Она выбрала последнее. Этим Мэри Кимберли продемонстрировала всю свою рассудительность, но, к сожалению, став Мэри Фосдайк, она о ней совершенно позабыла.
Многие мужья обязаны женам своим успехом, но если жена постоянно напоминает мужу об этом, то однажды он почувствует, что платит слишком большие проценты за взятый капитал. Миссис Фосдайк беспрестанно выставляла мужу на вид, что именно ее деньги послужили основанием его благосостояния. Может быть, в этом и была значительная доля правды, но ее постоянные упреки могли взбесить кого угодно. Никто не говорил, что Фосдайки жили как кошка с собакой, но все сходились в том, что миссис Фосдайк, хотя и казалась женщиной доброжелательной, временами бывала невыносима. Ее вечное недовольство мужем объяснялось тем, что она часто оставалась одна: мистер Фосдайк вел дела не только в Бомборо.
Миссис Фосдайк, добропорядочная женщина, любила супруга и гордилась им, но не могла удержаться от того, чтобы не пожаловаться знакомым на его частые отлучки.
– И это после всего того, что я для него сделала! – причитала она. – Это же я ввела его в общество, это на мои деньги он начал все свои дела!.. Джон умен, этого у него не отнять, и энергии в нем предостаточно… Не многие, даже при всех его талантах, могли бы достигнуть того, чего достиг он, но Джон так невнимателен ко мне! Ему следовало бы помнить, что я для него сделала, ведь и мне нужны перемены, и я не прочь немного развеяться! Мог бы брать меня с собой, хоть изредка!
Но мистер Фосдайк оставался глух к подобным просьбам. Когда ему приходилось оставлять свой дом, он не брал с собой миссис Фосдайк. Эта почтенная женщина с серыми глазами, орлиным носом и невероятным упорством вынуждена была мириться с тем, что Джон всегда поступал по‑своему и никогда не советовался о делах со своей лучшей половиной. Потребовалось довольно много времени, чтобы миссис Фосдайк приняла это, потому как она имела высокое мнение о своем умении всем распоряжаться и не колеблясь, решительно высказывалась на самые разные темы.
Итак, пока Джон Фосдайк в одиночестве разъезжал по своим делам, его жена продолжала предаваться жалобам.
На вилле Дайк частым гостем был один высокий краснощекий старик, мистер Тотердель. Он отчасти и являлся причиной нередких ссор миссис Фосдайк и ее мужа. Кроме пристрастия к хорошему столу и портвейну, старик отличался еще ненасытным любопытством: ни один ребенок так часто не задавал вопросы зачем и почему, как это делал он. Как‑то раз при нем имели неосторожность начать укладывать чемодан Джона Фосдайка, так последний чуть не сошел с ума. Тотердель непременно хотел знать, зачем Фосдайк берет с собой охотничьи сапоги, если едет в Лондон, зачем берет фрак. Разве запланирован торжественный ужин? У кого же в таком случае? Словом, непомерное любопытство Тотерделя могло уморить любого, даже самого энергичного человека. Тем не менее от старика некуда было деться: он был крестным отцом миссис Фосдайк. Провернув кое‑какие дела в Сити, Тотердель накопил денег и поселился в Бомборо, где и занялся надзором за делами своих близких. Особенно его интересовали приезды и отъезды Джона. Не дремала и миссис Фосдайк, стараясь уверить мужа, что ее советы могут оказаться для него бесценными. Так что дома знаменитому юристу приходилось совсем несладко.
– Он чересчур предприимчив, Мэри, я всегда это говорил. Вечно он что‑то выдумывает, – увещевал свою крестницу Тотердель, развалившись в кресле. – Зачем ему здесь это новшество? Оно хорошо в Лондоне, а в Бомборо таких вещей не нужно. Я слышал, что в столице театры – выгодное вложение средств, но здесь… Да и что он может понимать в театральных делах? Я ничего не имею против, душа моя, но помяни мое слово, твой муж наживет себе хлопот, впутываясь в то, в чем ничего не смыслит. И эти его вечные отлучки… Какие такие дела могут требовать этого? Верно, что‑нибудь рискованное, чего не одобрят его старые друзья. Нет, нет, тебе определенно надо употребить все свое влияние, жена должна быть поверенной мужа.
– Совершенно верно, крестный. Тайна, которой Джон окружает свои дела, делает меня несчастной.
– Я вообще не могу его понять, – заметил старик, ерзая в кресле и вертя в руках тяжелые очки в золотой оправе. – Я здесь только год и прежде твоего мужа не знал… Но скажи мне, кто такая твоя компаньонка? Откуда она взялась? Конечно, она, должно быть, девушка хорошая, но кто ее рекомендовал?
– Откуда мне знать? – ответила миссис Фосдайк. – Мисс Хайд рассказывает о себе очень скупо. Ее родные не богаты. Джон, зная, что мне скучно оставаться без него одной, – и очень хорошо, что он подумал об этом, – предложил мне взять компаньонку. Мисс Хайд явилась по нашему объявлению и теперь живет у нас.
– Она очень мила и прекрасно себя держит, с этим я согласен, только слишком хороша собой. Немногим дамам понравилось бы это в компаньонке.
– Не говорите пустяков, крестный, – резко оборвала его миссис Фосдайк. – Джон никогда не огорчал меня в этом отношении, а Бесси Хайд не кокетка.
– Конечно, душа моя, конечно, но все же кто она такая?
– Боже мой! Какое нам до этого дело? Она премилая девушка, и кто ее отец – простой доктор или кто другой, – не имеет никакого значения! – воскликнула миссис Фосдайк, притопнув ногой с излишней, может быть, горячностью.
Ненасытное любопытство крестного порой раздражало миссис Фосдайк, а иногда, к несчастью, возбуждало в ней недоверие к мужу. Как говорится, вода камень точит. Если в деталях разбирать каждый поступок, подозрительность неизбежна. Именно это чувство постепенно охватывало миссис Фосдайк. Она испытывала весьма естественный интерес к тем делам, которые заставляли ее мужа так часто отлучаться из дома. Когда же она поняла, что ее муж терпеть не может расспросов, то, как женщина благоразумная, примирилась с этим. Через некоторое время Джон поинтересовался у жены, не хочет ли она взять молодую компаньонку, ведь детей у них не было. Миссис Фосдайк выразила мужу признательность за заботу и нашла девятнадцатилетнюю Бесси Хайд веселой и милой девушкой с прекрасным характером.
Так как же случилось, что миссис Фосдайк, в сущности, женщина честная и добрая, позволила такому отъявленному болтуну и сплетнику, как мистер Тотердель, постепенно воспламенить ее воображение и пошатнуть ее здравый смысл?
С тех пор как старик удалился от дел, он бо́льшую часть времени посвящал крестнице, и хотя миссис Фосдайк не приходила от этого в восторг, она все же имела весомые основания терпеть его: у старика, без сомнения, был порядочный капиталец. Но постоянное желание мистера Тотерделя что‑нибудь разузнать возбудило недоверчивость в миссис Фосдайк. Она стыдилась этого чувства, но не могла удержаться от того, чтобы не высказать свои подозрения именно тем, от кого их следовало скрывать, – мужу и Бесси. Джон Фосдайк, всегда выходивший из себя при любых намеках на его отлучки, без труда догадался, кто подстрекал жену к подобным разговорам, и стал настолько резок и неприветлив с Тотерделем, что более тактичный человек перестал бы бывать у него вовсе. Но этот старик привык встречать отпор в своем неизменном стремлении досконально все разузнать. Мистер Тотердель, потеряв всякий стыд, не хотел понимать сарказма, направленного в его адрес, так что единственным способом освободиться от него было запретить ему приходить в дом. Но не пускать к себе родственника жены в провинциальном городке довольно трудно. Хотя Джон Фосдайк не боялся общественного мнения, он, однако, понимал, что, закрыв свой дом для Тотерделя, он не зажмет рот старому болтуну.
Лицо Джона омрачилось, когда, войдя в гостиную, он увидел предмет своего отвращения развалившимся в кресле и рассуждавшим, вне всяких сомнений, о его делах.
Смуглый, крепкий, румяный, почти без седины в черных волосах, с глазами зоркими, как у ястреба, Джон Фосдайк и внешне казался тем, кем был на самом деле, – счастливчиком. Добродушный тон обезоруживал подозрения, внушаемые его хитрым взглядом, голос же у него был великолепный, густой и мягкий.
– Здравствуйте, мистер Тотердель, – сказал он, входя. – Какие новости сегодня?
– Ничего не слышал, решительно ничего, и Мэри говорит, что ничего не слыхала. А что‑нибудь интересное наверняка произошло. Вы сами что слышали, любезный друг?
– Ничего. Я нигде не бываю, кроме своей конторы и комиссии, учрежденной по поводу устройства театра. Конечно, есть препятствия, но мы их преодолеем, главное – проявить упорство и настойчивость, а мне их не занимать.
– Крестный уверяет, что театр в Бомборо не окупится, Джон, – вмешалась миссис Фосдайк.
– Позволь спросить, что мистеру Тотерделю известно о театрах и Бомборо? Он здесь не больше года, а я прожил тут пятнадцать лет.
– Я и не предполагал, что вы знаете толк в театрах, – заметил старик.
– Я был знаком со многими актерами и в молодости очень любил театр, да и теперь иногда бываю там, когда езжу по делам в Лондон, – не без желания уколоть ответил мистер Фосдайк.
– Тогда тебе должно быть очень стыдно, Джон, не брать меня с собой – ты ведь знаешь, как я люблю театр, – заметила миссис Фосдайк.
– А! Вы в молодости общались с актерами? С чего это вдруг? – поспешно спросил Тотердель. – Как вы сошлись с ними? Расскажите, это должно быть очень интересно.
– Не имею ни малейшего желания удовлетворять ваше любопытство, – возразил юрист. – Я упомянул об этом только для того, чтобы доказать вам, что кое‑что смыслю в театральном деле. А сопровождать меня, Мэри, в моих деловых поездках совершенно невозможно. Я не всегда знаю, придется ли мне заезжать в Лондон, и, как я уже говорил, тебе это будет неудобно.
– А все‑таки хоть раз мне хотелось бы съездить, – упорствовала миссис Фосдайк как истинная дочь Евы, готовая вынести все, лишь бы подсмотреть, чем без нее занимается любимый человек.
– А приятные знакомые эти актеры? – спросил Тотердель, встрепенувшийся, почуяв возможность заглянуть в прежнюю жизнь Фосдайка, относительно которой тот был весьма скрытен; даже жена очень мало знала о жизни Джона до его приезда в Бомборо, и это‑то неведение крестницы, главным образом, и разжигало любопытство старика.
– Познакомьтесь с ними и судите сами, – отрезал Фосдайк, начинавший терять терпение.
– А много у вас в конторе дел‑то? – продолжал выспрашивать докучливый Тотердель.
– Какие у меня могут быть дела? Об этом и говорить не стоит, – бросил юрист. – Я пойду взгляну на розы, Мэри. Пришли за мной, когда подадут чай.
– Это очень странно, – заметил Тотердель, когда Фосдайк вышел, – но мисс Хайд ушла туда же полчаса тому назад. Дурной характер у твоего мужа, душа моя, да и манеры дурные. – И старик откинулся на спинку кресла с самой добродушной улыбкой.
– Характер у него совсем не дурной, – вспылила миссис Фосдайк, не позволявшая никому, кроме себя, подмечать недостатки мужа. – Он терпеть не может расспросов, а вы только раздражаете его.
– Да как же, боже мой, вести разговор без вопросов? – возразил Тотердель. – Я думал, что он будет рад поведать нам о своей театральной карьере. Наверно, он занимал какое‑нибудь место по этой линии.
– Никакого места он не занимал, и очень гадко с вашей стороны предполагать подобные вещи! – вскрикнула в негодовании миссис Фосдайк.
Между тем ее супруг пробирался через цветочные клумбы к зеленой лужайке, что вела к розовым кустам, пребывавшим в расцвете своей летней красоты. Там высокая темноволосая девушка в садовых перчатках большими ножницами подрезала увядшие цветки и бросала их в небольшую корзину, стоявшую у ее ног.
– Ухаживаете за вашими любимцами, Бесси? – проговорил Фосдайк, приближаясь.
– Да, – ответила девушка, приветствуя его улыбкой, – в этом году они долго стоят. Однако вы сегодня рано вернулись домой.
– Дел особенно не было, а старик Тотердель так замучил меня расспросами, что я сбежал сюда. Как только жена выносит этого болтуна! За это он должен оставить ей порядочное наследство, да и не заставлять долго ждать. А вас он донимает, Бесси?
– Да, порой он ставит меня в весьма затруднительное положение, но я обычно ухожу под каким‑нибудь предлогом. Миссис Фосдайк так добра, что помогает прикрыть мое отступление.
– И правильно делает, ни в коем случае не откровенничайте с ним. А моя жена – она вас ни о чем не расспрашивает? – спрятав руки в карманы, спросил юрист и окинул девушку проницательным взглядом.
– Миссис Фосдайк никогда не задавала мне вопросов о моих родных. Не пора ли пить чай?
– Пожалуй… Вот и Роберт идет нас звать.
Они не спеша направились в гостиную. В произошедшем разговоре Джона и Бесси не было ничего особенного, но, если бы миссис Фосдайк слышала его, она непременно подумала бы, что подозрения ее крестного небезосновательны. Между говорившими не возникало даже намека на любовные отношения, но эти немногие фразы указывали на некое соглашение между Фосдайком и мисс Хайд. То, что он называл ее Бесси, не значило ровным счетом ничего – ни сам мистер Фосдайк, ни его жена не скрывали, что очень любили девушку и считали ее скорее родственницей, нежели компаньонкой. И все‑таки по тем словам, которыми Джон Фосдайк и Бесси Хайд обменялись в цветнике, нетрудно было заключить: Фосдайк что‑то знал о прежней жизни мисс Хайд.
Справедливости ради стоит заметить, что все хорошее, сказанное об этой очаровательной девушке, в сущности, было справедливо. Ее воспитала тетка, вдова компаньона в большой торговой фирме, в Лондоне. Красота Бесси затмевала ее кузин, они стали притеснять ее, и она не захотела жить у них. У нее была своя тайна – одно неприятное обстоятельство, которое не стоило никому разглашать и которое мешало ей занять желаемое место. Обстоятельство это было не так уж и важно само по себе, но общество, особенно английское, не без предрассудков. Бесси знала Фосдайка и решила посоветоваться с ним. От него последовал незамедлительный и решительный ответ:
– Говорите просто, что вы воспитывались у вашей тетки и что вам наскучило жить дома. О других ваших родных не упоминайте, а главное – ни слова о том, что вы знали меня прежде, тогда я предоставлю вам тихое место в своем собственном доме. Моя жена – женщина добрая, она будет с вами мила, но если выяснится, что мы с вами были знакомы раньше, то она захочет выяснить все подробности и не успокоится, пока все не узнает, к тому же у нее тоже есть свои предрассудки, и я сомневаюсь, что она оставит вас в Дайке.
Сначала девушка отказывалась, но Фосдайк мало‑помалу дал ей понять, что, какое бы место она ни желала получить, тайну все‑таки придется сохранить.
– Разумеется, все не столь страшно, но мы не сможем убедить в этом других. В порядочную семью вас не возьмут. В моем доме и в любом другом вам нельзя об этом говорить.
Бесси, наконец, согласилась. По прошествии двух лет Дайк стал ей настоящим домом. Фосдайки обращались с ней как с близкой родственницей, а бомборское общество видело в ней привлекательную девушку.
– Идите наливать чай, милая Бесси, – позвала миссис Фосдайк.
– Надеюсь, что я не заставила вас долго ждать… Так много роз пришлось обрезать, что я и забыла, который час.
– Что нового сегодня… – в Бомборо, хотел спросить Тотердель, но нахмуренное лицо Фосдайка остановило его, и он, обратившись к Бесси, окончил свой вопрос иначе, – в розовом цветнике?
– Появилась гусеница, – ответил за Бесси юрист.
Девушка закусила губы, чтобы удержаться от смеха. Тотердель просиял, как будто и это для него была важная новость, а миссис Фосдайк бросила на мужа недовольный взгляд.
Наконец, Тотердель ушел, но не потому, что хозяин дома не скрывал своего раздражения, а потому, что не о чем было больше спрашивать. Он всем по‑дружески пожал руку и вышел с таким самодовольным видом, словно ощущал себя самым дорогим гостем.
– Твой крестный, Мэри, становится несноснее день ото дня, – заметил сердито Джон, когда дверь за стариком затворилась.
– Он порой назойлив, я согласна, но ведь нельзя же не принимать его. К тому же он оставит кое‑что после себя. Не знаю, почему так происходит, Джон, но мы всегда нуждаемся в деньгах, хотя доход у тебя должен быть значительный.
Мистер Фосдайк заворчал. Хотя он и не говорил с женой о делах, она прекрасно помнила, что принесла ему порядочный капитал. Мэри знала, что место городского секретаря дает ему хорошее жалованье, а профессия юриста – неплохой доход. Миссис Фосдайк было также известно, что ее муж неохотно расстается с деньгами и даже придирается к хозяйственным издержкам. Эта черта казалась весьма оригинальной в человеке с таким характером, как у Джона Фосдайка, ведь подобные люди обычно все делают на широкую ногу, если, конечно, обстоятельства их не стесняют, а это вряд ли было так.
– Кстати, Джон, – сказала миссис Фосдайк после непродолжительного молчания, – крестный сообщил мне, что ему предлагают выдвинуть свою кандидатуру в муниципальный совет.
– Ему?! – воскликнул мистер Фосдайк. – Надеюсь, что он и думать об этом забудет. У нас и без него там дураков хватает. Постарайся отговорить его.
– Вряд ли у меня получится… Он добивался этого и в Лондоне, но там ему не удалось. Могу тебя заверить, что он страшно этого желает. Кроме того, он честолюбив, и ему нечем заняться, пусть это станет ему развлечением.
– Справиться с ним вам будет не сложнее, чем с другими, мистер Фосдайк, – заметила мисс Хайд, – ведь вы умеете повернуть все по‑своему.
– И все же я не хочу, чтобы Тотердель был в совете! – решительно возразил Фосдайк. – Запомни, Мэри, ты должна отговорить его, и вы, Бесси, сделайте это при случае. Я же предприму все, чтобы его не избрали.
– Неужели это может представлять для тебя какую‑то важность, Джон? – воскликнула миссис Фосдайк.
– Пожалуйста, выполни мою просьбу. Важность, может быть, и небольшая, но, поверь мне, у меня есть причины не желать, чтобы мистер Тотердель вошел в состав совета.
II. Как опасны бывают прогулки в парке
Увеселительное заведение «Сиринга» было известно не только в Клеркенвиле и Айлингтоне, его посещали иногда и обыватели Вест‑Энда, желавшие взглянуть на забавных комиков и знаменитых акробатов.
«Сирингу» лет десять тому назад основал некий Моффат и назвал ее в свою честь. Тогда она была концертным залом с буфетом. Но то ли из‑за недостатка капитала, то ли потому, что Моффат не сумел разрешить извечной проблемы – что же нужно публике, – его заведение не процветало, и лет через пять, чтобы не стать банкротом, Моффат сдал его мистеру Джеймсу Фоксборо.
Это был человек предприимчивый, энергичный и, очевидно, с капиталом. Он уничтожил прежний концертный зал и, прикупив два соседних дома, выстроил новый и назвал его «Сирингой». Новый хозяин напечатал красивые афиши, пригласил знаменитых артистов, и через три месяца новый музыкальный зал собирал аншлаги.
Можно сказать, что мистер Фоксборо сам принадлежал к театральному миру. Он был женат на Нидии Уиллоби, которая прославилась как вокалистка еще лет двадцать тому назад. Вначале она содержала его на свой заработок, но потом, по слухам, он нажил денег, разъезжая по провинциям с актерами. Его считали знатоком в театральном деле и думали, что ему в значительной степени помогает жена. Миссис Фоксборо обычно говорила так:
– Я не претендую на умение судить о достоинствах пьесы и игры. Но я знаю, какие пьесы дают хорошие сборы, а сборы часто дают пьесы далеко не самые лучшие.
И в этом отношении она, несомненно, была права. Когда ее муж отправлялся в театральные странствия, она очень хорошо управляла «Сирингой». Труппа любила миссис Фоксборо. Она хорошо видела, кто привлекал публику, а кто – нет, и хотя она понимала, что следует как можно скорее избавляться от несчастных бездарей, но по доброте душевной все же позволяла оставаться им еще на несколько недель после окончания контракта, пока они не найдут другого места.
Сама Нидия не часто появлялась на сцене. Голос у нее не пропал, и если формы ее и стали полнее и солиднее, она все‑таки была красивой женщиной лет сорока. В ее густых каштановых локонах не было ни единого седого волоса, а темно‑голубые глаза сияли так же, как в то время, когда пленили Джеймса Фоксборо.
Когда она пела, ее принимали великолепно: миссис Фоксборо любила петь и пела хорошо, при этом у нее доставало здравого смысла понимать, что если ее имя станет слишком часто мелькать на афишах, то прием не всегда будет восторженным. Она была женщиной смелой, энергичной, в молодости достойно выдержавшей борьбу с обстоятельствами. Теперь же Нидия наслаждалась жизнью и никогда не чувствовала себя такой счастливой, как в то время, когда муж возвращался с гастролей домой.
Кроме супруга, миссис Фоксборо нежно любила свою единственную дочь Нидию, или Нид, как ее называли близкие, – хорошенькую девушку с каштановыми волосами и темно‑голубыми глазами. Черты лица Нид были неправильными, но ее очаровательная белозубая улыбка с лихвой перекрывала этот недостаток. Воспитание она получила прекрасное, особое внимание уделялось музыке, благо ее родители могли себе это позволить. Девушка очень смутно помнила те трудные времена, когда ее матери приходилось нанимать кеб[3], потому как у них не было собственной кареты, когда они все вместе теснились в крохотной квартирке. Ей казалось, что она всегда жила в этом уютном Тэптен‑коттедже, который они занимали в Риджентс‑парке. Одним словом, Нид жила в полном довольстве и весьма презрительно относилась к деньгам.
Девушка сидела в большом кресле в гостиной Тэптен‑коттеджа и взволнованно рассказывала матери:
– Да, мама, настоящее приключение, уверяю вас. Только я вошла в парк со стороны Зоологического сада, ко мне вдруг подошел человек, весь такой неопрятный, и попросил дать ему что‑нибудь. Я осмотрелась вокруг в надежде кого‑нибудь позвать, но тщетно. Я быстрым шагом пошла вперед, тогда он нагнал меня и дерзко обратился ко мне: «Если такая молоденькая девушка не испытывает сострадания, то ее следует этому научить. Давайте кошелек, не то я сверну вашу миленькую головку». Я так испугалась, что поспешила сделать то, чего он требовал. «Теперь ваши бусы и браслет, да скорее же! Или, может, вы хотите, чтобы я помог вам? Но учтите, милая, до вашей ловкой горничной мне далеко». Мои руки так дрожали от страха, что я никак не могла расстегнуть ожерелье, тогда этот нахал потерял терпение и сорвал его с моей шеи. До этой минуты я была нема от страха, но тут громко вскрикнула. «Молчи, не то я задушу тебя! – свирепо пригрозил он. – Живо снимай свои побрякушки, а то мне опять придется тебе помочь». Я отстегнула браслет, но тут ноги у меня подкосились, и я упала. Грязно выругавшись, злодей бросился ко мне. Вдруг поблизости я услышала быстрые шаги: какой‑то человек в белой шляпе набросился на подлеца, завязалась драка. В конце концов преступник упал, и я лишилась чувств.
– Дорогая моя, ты больше не должна выходить одна! – воскликнула миссис Фоксборо, вставая со своего места, чтобы обнять дочь.
– Ничего подобного никогда не случалось со мной в парке, мама. Я уже не раз прогуливалась там одна.
– Да, но все‑таки там мало полицейских. Когда вернется твой отец, он заявит о случившемся в полицию. Это просто безобразие: девушке, живущей близ Риджентс‑парка, опасно бывать там без провожатых! Слава богу, что я вижу тебя здоровой и невредимой! Но я хочу услышать конец твоего приключения, Нид.
– Когда я опомнилась, то увидела, что человек в белой шляпе поддерживает меня и опрыскивает мне лицо водой из лейки, которую, видимо, принес сторож парка. Я вскочила и попросила стакан воды. Незнакомец в белой шляпе и сторож в смущении переглянулись. Конечно, не могла же я пить из лейки, и мой спаситель послал сторожа за стаканом. Я так промокла, как будто они вылили на меня всю лейку, пока я была без чувств. «Вы, должно быть, страшно испугались, – сказал господин, спасший меня, – я, как сделал бы и любой другой на моем месте, кинулся к вам на помощь, услышав ваши крики, но все же немного опоздал. Не отнял ли чего у вас этот негодяй? Я поднял с травы браслет, но вы, может быть, потеряли еще что‑то?» – «Он взял мое ожерелье и кошелек, – пролепетала я, – но, пожалуйста, не беспокойтесь. Сейчас я не могу вас отблагодарить, я еще не совсем оправилась от потрясения, но вы были очень добры, и… и… я очень вам обязана». Я знаю, что это очень глупо, мама, но я так растерялась, что больше ничего не придумала. «Мне очень жаль, что так вышло с вашим кошельком, жаль, что преступник скрылся, – сказал мой герой. – Я повалил его на землю, но он вскочил и бросился бежать. Я было погнался за ним, но потом решил не оставлять вас одну». – «Оставить меня было бы бесчеловечно с вашей стороны», – проговорила я с усилием, потому что с трудом сдерживала подступившие к горлу рыдания.
– Еще бы, моя дорогая! – нежно проговорила мать, наклонившись к своей любимице и поглаживая ее.
– «Негодяй скрылся, – продолжал мой новый друг, – и вы, вероятно, больше никогда не увидите ни его, ни ваши драгоценности, но в этом есть и некоторое утешение для вас: если бы он был пойман, вам пришлось бы прийти в полицию, а это не очень‑то приятно». – «Скорее я расстанусь с десятью кошельками, чем пойду в полицию», – ответила я. «Это зависит от того, что будет в этих кошельках, – заметил мой герой, смеясь. – Вы достаточно оправились, чтобы ехать домой? А вот и сторож с водой». Я освежилась, и мой спаситель провожал меня до тех пор, пока мы не встретили кеб. Устроив меня в нем, он спросил, куда велеть ехать, и выразил надежду, что я скоро оправлюсь от испуга. Он держался очень достойно, мама.
– Он хорош собой? Героями подобных приключений, Нид, всегда бывают красавцы, – произнесла мать, улыбаясь.
– Ну, я бы не сказала. Конечно, я не сумела хорошенько его рассмотреть, ведь я так испугалась, да и неловко как‑то… Он запомнился мне рыжим и высоким. Он был очень внимателен по отношению ко мне до конца. Когда я уезжала, он сказал: «Извините за вопрос, но ведь у вас отняли кошелек, не могу ли я и в этом оказаться вам полезным?» Конечно, я поблагодарила его, но отказалась.
– Он молод? – спросила миссис Фоксборо.
– Право, не знаю, не очень, кажется, и, мама, чем больше я думаю обо всем этом, тем больше убеждаюсь в том, что он некрасив.
– Жаль, что мы его не увидим: мне хотелось бы его поблагодарить, – сказала миссис Фоксборо.
– Скорее всего, не увидим, – подтвердила Нид.
Но в душе она почему‑то не сомневалась в том, что непременно встретит своего рыжего спасителя в белой шляпе, и не ошиблась, потому что на следующее же утро служанка принесла ее матери карточку, на которой значилось: «Мистер Герберт Морант».
– Этот господин желает знать, не примете ли вы его. Он нашел ожерелье, которое вчера украл вор.
– Просите его, Эллкен, и позовите мисс Нидию, – распорядилась миссис Фоксборо, с любопытством ожидая появления героя вчерашнего дня.
Это был высокий, благородного вида мужчина с волосами хотя и не совсем огненного цвета, но определенно рыжими, гладко выбритый. Он носил щегольские усы и отличался смелым проницательным взглядом.
– Миссис Фоксборо, я полагаю? – сказал он с непринужденной улыбкой. – Мне вчера посчастливилось оказать вашей дочери небольшую услугу, и хотя это и не давало мне права являться к вам, я счел себя обязанным вернуть эту вещь, – он подал ожерелье, – и не устоял перед искушением сделать это лично. Я хотел поинтересоваться самочувствием вашей дочери после вчерашнего потрясения.
– Вы очень добры, – ответила миссис Фоксборо, – и я рада, что могу выразить вам свою признательность. Благодарю вас всем сердцем, – продолжала хозяйка дома, протягивая руку гостю. – Не подоспей вы вовремя, неизвестно, чем бы все закончилось… Дочь очень, очень дорога мне, мистер Морант. Вы сами убедитесь в этом, когда узнаете нас поближе.
– Для того чтобы это понять, вряд ли нужно близкое знакомство, – произнес с чистосердечной простотой молодой человек; хотя он был не молод, с точки зрения Нид, до тридцати ему недоставало еще двух лет. – О, я непременно должен сказать вам, миссис Фоксборо, кто я такой и чем занимаюсь, но именно в этом и заключается главная сложность. Мне гораздо легче сообщить вам не что‑то положительное о себе, а скорее наоборот – отрицательное. Я не юрист, не доктор, не военный, не моряк – словом, я ничто. Я – аномалия, именуемая человеком с независимыми средствами. Проще говоря, у меня достаточно денег, чтобы не зарабатывать себе на пропитание, и недостаточно для удовлетворения всех своих потребностей. Вы, разумеется, спросите, почему я ничем не занимаюсь, на что отвечу вам, что собираюсь начать. Собираюсь уже лет шесть, но дальше этого дело пока не продвинулось.
Миссис Фоксборо не могла не рассмеяться, услышав эту пламенную речь. В ту минуту она подумала про себя: «Какой чистосердечный и откровенный человек!» – а между тем этот чистосердечный и откровенный человек обманывал ее. Ожерелье он поднял вместе с браслетом еще вчера, но был так поражен красотой Нид, что спокойно положил ожерелье в карман, чтобы иметь предлог зайти к девушке.
– Извините меня, – сказал он после краткой паузы, – но мне кажется, что мы с вами уже где‑то встречались.
– Не думаю, – ответила миссис Фоксборо, – хотя очень может быть, что вы видели и слышали мисс Нидию Уиллоби – это мой сценический псевдоним.
– Конечно! Как же я сразу не догадался! Я с превеликим удовольствием слушал вас много раз, но не знал, что мисс Уиллоби и миссис Фоксборо – одно и то же лицо.
– «Сиринга» принадлежит моему мужу, мистер Морант, а так как он часто отлучается со своей труппой на гастроли в провинцию, то театром управляю я. А вот и Нидия идет к нам.
Девушка казалась очень милой, когда, покраснев, выражала свою п