Для чего люди одурманиваются

Л. Н. Толстой. (1890г.)

1.

Чтò такое употребленiе одурманивающихъ веществъ — водки, вина, пива, гашиша, опiума, табака и другихъ, менее распространенныхъ: эθира, морфина, мухомора? От чего оно началось и такъ быстро распространилось и распространяется между всякого рода людьми, дикими и цивилизованными одинаково? Чтò такое значит то, что везде, где только не водка, вино, пиво, тамъ опiумъ или гашишъ, мухоморъ и прочее, и табакъ везде.

Зачем людямъ нужно одурманиваться?

Спросите у человека, зачемъ онъ началъ пить вино и пьетъ. Он ответитъ вамъ: „Такъ, прiятно, все пьютъ“, да еще прибавитъ: „для веселья“. Некоторые же, те, которые ни разу не дали себе труда подумать о томъ, хорошо или дурно то, что они пьютъ вино, прибавятъ ещё то, что вино здорово, даетъ силы, т.-е. скажутъ то, несправедливость чего уже давнымъ давно доказана.

Спросите у курильщика, зачем онъ началъ курить табакъ и куритъ теперь, и онъ ответиъ то же: „Такъ, отъ скуки, все курятъ“.

Также, вероятно, ответятъ и потребители опiума, гашиша, морфина, мухомора.

„Такъ, отъ скуки, для веселья, все это делают“. Но ведь это хорошо такъ, отъ скуки, для веселья, оттого, что все это делают — вертеть пальцами, свистеть, петь песни, играть на дудке и т.п., т.-е. делать что-нибудь такое, для чего не нужно ни губить природныхъ богатствъ, ни затрачивать большихъ рабочихъ силъ, делать то, чтò не приноситъ очевидного зла ни себе, ни другимъ. Но ведь для производства табака, вина, гашиша, опiума часто среди населенiй, нуждающихся въ земле, занимаються миллiоны и миллiоны лучшихъ земель посевами ржи, картофеля, конопли, мака, лозъ, табаку, и миллiоны рабочихъ — въ Англiи ⅛ всего населенiя — заняты целыя жизни производствомъ этихъ одурманивающихъ веществъ. Кроме того, употребленiе этихъ веществъ очевидно вредно, производить страшныя, всемъ известныя и всеми признаваемыя бедствiя, отъ которыхъ гибнетъ больше людей, чемъ отъ всехъ войнъ и заразныхъ болезней вместе. И люди знютъ это; такъ, что не можетъ быть, чтобы это делалось такъ, отъ скуки, для веселья, отъ того только, что все это делаютъ.

Тутъ должно быть что-нибудь другое. Безпрестанно и повсюду встречаешь людей, любящихъ своихъ детей, готовыхъ принести всякого рода жертвы для ихъ блага и вместе съ темъ проживающихъ на водке, вине, пиве или прокуривающихъ на опiуме или гашишеи даже на табаке то, чтò или совсемъ прокормило бы бедствующихъ и голодающихъ детей, или по крайней мере избавило бы ихъ отъ лишенiй. Очевидно, что если человекъ, поставленный въ условiя необходимости выбора между лишенiями и страданiями своей семьи, которую онъ любитъ, и воздержанiемъ отъ одурманивающихъ веществъ, все-таки избираетъ первое, то побуждаетъ его къ этому что-нибудь более важное, чемъ то, что все это делаютъ и что это прiятно. Очевидно, что делается это не такъ, отъ скуки, для веселья, а что есть тутъ какая-то более важная причина.

Причина эта, насколько я умелъ понять ее изъ чтенiя объ этомъ предмете и наблюденiй надъ другими людьми и въ осбенности надъ самимъ собой, когда я пилъ вино и курилъ табакъ, причина эта, по моимъ наблюденiямъ, следующая:

В перiодъ сознательной жизни человекъ часто можетъ заметить въ себе два раздельныя существа: одно — слепое, чувственное, и другое — зрячее, духовное. Слепое животное существо естъ, пьетъ, отдыхаетъ, спитъ, плодится и движется, какъ движется заведенная машина; зрячее духовное существо, связанное съ животнымъ, само ни чего не делаетъ, но только оцениваетъ деятельность животнаго существа темъ, что совпадаетъ с нимъ, когда одобряетъ эту деятельность, и расходится съ нимъ, когда не одобряетъ ея.

Зрячее существо это можно сравнить со стрелкою компаса, указывающего однимъ концомъ на Nord, другимъ на противоположный — Sud и прикрытою по своему протяженiю пластинкой, невидной до техъ поръ, пока то, чтò несетъ на себе стрелку, двигается по ея направленiю, и выступающею и становящеюся видной какъ скоро то, чтò несетъ стрелку, отклоняется отъ указываемаго ею направленiя.

Точно такъ же зрячее духовное существо, проявленiе котораго въ просторечiи мы называемъ совестью, всегда показываетъ однимъ концомъ на добро, другимъ противоположнымъ на зло, и не видно намъ до техъ поръ, пока мы не отклоняемся отъ даваемаго имъ направленiя, т.-е. отъ зла къ добру. Но стòитъ сделать поступокъ, противный направленiю совести, и появляется сознанiе духовнаго существа, указывающее отклоненiе животной деятельности отъ направленiя, указываемаго совестью. И какъ мореходъ не могъ бы продолжать работать веслами, машиной или парусомъ, зная, что онъ идетъ не туда, куда ему надо, до техъ поръ, пока онъ не далъ бы своему движенiю направленiе соответствующее стрелке компаса, или не скрылъ бы отъ себя ея отклоннiе, такъ точно и не всякiй человекъ, почувствовавъ раздвоенiе своей совести съ животной деятельностью, не можетъ продолжать эту деятельность до техъ поръ, пока или не приведетъ ее въ согласiе съ совестью, или не скроетъ отъ себя указанiй совести о неправельности животной жизни.

Вся жизнь людская, можно сказать, состоитъ изъ этихъ двухъ деятельностей: 1) приведенiя своей деятельности въ согласiе съ совестью и 2) скрыванiя отъ себя указанiй своей совести для возможности продолженiя жизни.

Одни делают первое, другiе — второе. Для достиженiя перваго есть одинъ только способ: нравственное просвещенiе — увеличенiе въ себе света, и в ниманiе къ тому, чтò онъ освещаетъ; для второго — для скрытiя отъ себя указанiй совести — есть два способа: внешнiй и внутреннiй. Внешнiй способъ состоитъ въ занятiяхъ, отвелкающихъ вниманiе отъ указанiй совести; внутреннiй состоитъ въ затемненiи самой совести.

Какъ можетъ человекъ скрыть отъ своего зренiя находящiйся передъ нимъ предметъ двумя способами: внешнимъ отвлеченiем зренiя къ другимъ, более поражающимъ предметамъ, и засоренiемъ глазъ, такъ точно и указанiя свей совести человекъ можетъ скрыть от себя двоякимъ способомъ: внешнiм — отвлеченiем вниманiя всякаго рода занятiями, заботами, забавами, играми, и внутреннимъ — засоренiем самаго органа вниманiя. Для людей съ тупымъ, ограниченнымъ нравственнымъ чувствомъ часто вполне достаточно внешнихъ отвлеченiй для того, чтобы не видеть указанiй совести о неправильности жизни. Но для людей нравственно чуткихъ, средствъ этих часто недостаточно.

Внешнiе способы не вполне отвлекаютъ вниманiяотъ сознанiя разлада жизни съ требованiями совести; сознанiе это мешает жить: и люди, чтобы иметь возможность жить, прибегают къ несомненному внутреннему способу затменiя самой совести, состоящему въ отравленiи мозга одуряющими веществами.

Жизнь не такова, какая бы она должна быть по требованiямъ совести. Повернуть жизнь сообразно этимъ требованiям нетъ силъ. Развлеченiя, которыя бы отвлекали отъ сознанiя этого разлада, недостаточны или они прiелись, и вотъ для того, чтобы быть в состоянiи продолжать жить, несмотря на указанiя совести о неправильности жизни, люди отравляютъ, на время прекращая его деятельность, тотъ орган, черезъ который проявляются указанiя совести, такъ же, какъ человекъ, умышленно засорившiй глаза, скрылъ бы отъ себя то, чтò онъ не хотелъ бы видеть.

2.

Не во вкусе, не въ удоволиствиiи, не въ рзвлеченiи, не въ весельи лежитъ причина всемiрнаго распространенiя гашиша, опiума, вина, табака, а только въ потребности скрыть отъ себя указанiя совести.

Иду я разъ по улице и, проходя мимо разговаривающихъ извозчиковъ, слышу, одинъ говоритъ другому: „известное дело — тверезвому совестно!“

Трезвому совестно то, чтò не совестно пьяному. Этими словами высказана существенная основная причина, по которой люди прибегаютъ къ одурманивающимъ веществамъ. Люди прибегаютъ къ нимъ или для того, чтобы не было совестно после того, какъ сделанъ поступокъ, противный совести, или для того, чтобы впередъ привести себя въ состоянiе, въ которомъ можно сделать поступокъ, противный совести, но къ которому влечетъ человека его животная природа.

Трезвому совестно ехать къ непотребнымъ женщинамъ, совестно украсть, совестно убить. Пьяному ничего этого не совестно, и потому, если человекъ хочетъ сделать поступокъ, который совесть воспрещаетъ ему, онъ одурманивается.

Помню поразившее меня показанiе судившагося повара, убившаго мою родственницу, старую барыню, у которой онъ служилъ. Онъ разсказывалъ, что, когда онъ услалъ свою любовницу горничную и настурило время действовать, онъ пошелъ было съ ножемъ къ спальне, но почувствовалъ, что трезвый не может совершить задуманного дела... „Трезвому совестно“. Онъ вернулся, выпилъ два стакана припасенной впередъ водки и только тогда почувствовалъ себя готовымъ и сделалъ.

Девять десятыхъ преступленiй совершаются такъ: „Для смелости выпить!“

Половина паденiй женщинъ происходитъ под влiянiемъ вина. Почти все посещенiя непотребныхъ домовъ совершаются в пьяномъ виде. Люди знают это свойство вина заглушать голосъ совести и сознательно употребляютъ его для этой цели.

Мало того, что люди сами одурманиваются, чтобы заглушить свою совесть, зная, какъ действуетъ вино, они, желая заставить другихъ людей сделать поступокъ, противный ихъ совести, нарочно одурманиваютъ ихъ, организуютъ одурманиванiе людей, чтобы лишить ихъ совести. На войне, солдатъ напаиваютъ пьяными всегда, когда приходится драться въ рукопашную. Все французскiе солдаты на севастопольскихъ штурмахъ бывали напоены пьяными.

Всемъ известны люди, спившiеся съ круга вследствiе преступленiй, мучившiхъ ихъ совесть. Все могутъ заметить, что безнравственно живущiе люди более другихъ склонны къ одурманивающимъ веществамъ. Разбойничьи, воровскiя шайки, проститутки — не живутъ безъ вина.

Все знаютъ и признаютъ, что употребленiе одурманивающихъ веществъ бываетъ последствiемъ укоровъ совести; что при известныхъ безнравственныхъ профессiяхъ одурманивающiя вещества употребляются для заглушенiя совести. Все также знаютъ и признаютъ, что употребленiе одуряющихъ веществъ заглушаетъ совесть; что человекъ пьяный способенъ на поступки, о которыхъ онъ трезвый не решился бы и подумать. Все съ этимъ согласны, но странное дело! — когда следствiем употребленiя одурманивающихъ веществъ не являются такiе поступки, какъ воровство, убiйство, насилiе и т.п.; когда одурманивающiя вещества принимаются не вследъ за какими-нибудь страшными преступленiями, а людьми профессiй, которыя не считаются нами преступными, и когда вещества эти принимаются не сразу въ большомъ количестве, но постоянно въ умеренномъ, то почему-то предполагается, что одурманивающiя вещества уже не дествуют на совесть, заглушая ее.

Такъ предполагается, что выпиванiе русскимъ достаточнымъ человекомъ ежедневно предъ каждой едой по рюмке водки и за едой по стакану вина, французомъ своей полынной настойки, англичаниномъ своего портвейна и портера, немцемъ своего пива, а зажыточнымъ китайцемъ выкуриванiе своей умеренной процiи опiума и куренiе при этомъ табаку делается только для удовольствiя и нисколько не влiяетъ на совесть людей.

Предполагается, что если после этого обычнаго одурманиванiя не совершено преступленiе, воровство, убiйство, а известные поступки, глупые и дурные, то эти поступки произошли сами собой и не вызваны одурманиванiем. Предполагается, что если этими людьми не совершено уголовнаго преступленiя, то имъ и нетъ причинъ заглушать свою совесть, и что та жизнь, которую ведутъ люди, предающiеся постоянному одурманиванiю себя, есть жизнь вполне хорошая и была бы точно такою же, если бы люди эти не одурманивались. Предполагается, что постоянное употребленiе одурманивающiхъ веществъ нисколько не затемняетъ ихъ совести.

Несмотря на то, что каждый по опыту знаетъ, что отъ употребленiя вина и табаку настроенiе изменяется и перестаетъ быть совестно то, что безъ возбужденiя было бы совестно; что после каждаго, хотя бы и мелкаго, укора совести такъ и тянетъ къ какому-нибудь дурману, и что подъ влiянiемъ одурманивющiхъ веществъ трудно обдумать свою жизнь и свое положенiе, и что постоянное и равномерное употребленiе одуряющихъ веществъ производитъ то же физiологическое действiе, какъ и одновременно неумеренное, — людямъ умеренно пьющим и курящимъ кажется, что они употребляютъ одурманивающiе вещества совсемъ не для заглушенiя совести, а только для вкуса и удовольствiя.

Но стòитъ только серьезно и безпристранстно, не выгораживая себя, подумать объ этомъ, чтобы понять, что: во-первыхъ, если употребленiе одурманивающихъ веществъ сразу въ большихъ размерахъ заглушаетъ совесть человека, то постоянное употребленiе этихъ веществъ должно производить то же действiе, такъ какъ одурманивающiя вещества дествуютъ физiологически всегда одинаково, всегда возбуждая и потомъ притупляя деятельность мозга, будутъ ли они приняты в большихъ или малыхъ прiемахъ; во-вторыхъ, что если одурманивающiя вещества имеютъ свойство заглушать совесть, то они имееютъ его всегда и тогда, когда подъ влiянiемъ ихъ совершается убiйство, воровство, насилiе, и когда подъ влiянiемъ ихъ говорится слово, которое не сказалось бы, думается и чувствуется то, что не думалось и не чувствовалось бы безъ нихъ, и, в-третьихъ, что если потребленiе одурманивающiхъ веществъ нужно для того, чтобы заглушить ихъ совесть ворамъ, разбойникамъ, проституткамъ, то точно такъ же нужно людямъ, занимающимся профессiями, осуждаемыми ихъ совестью, хотя бы профессiи эти признавались законными и почетными другими людьми.

Однимъ словом, нельзя не понять того, что употребленiе одурманивающихъ веществъ въ большихъ или малыхъ размерахъ, перiодически или постоянно, въ высшемъ или низшемъ кругу вызывается одною и тою же причиною — потребностью заглушенiя голоса совести для того, чтобы не видать разлада жизни съ требованiями сознанiя.

3.

Въ этомъ одномъ причина распространенiя всехъ одуряющихъ веществъ и между другими табака, едва ли ни самаго распрастранненаго и самаго вреднаго.

Предполагается, что табакъ веселитъ, уясняетъ мысли, привлекаетъ къ себе только какъ всякая привычка, ни въ какомъ случае не производя того действiя заглушенiя совести, которое признается за виномъ. Но стоитъ только повнимательнее вглядеться въ условiя, при которыхъ проявляется особенная потребность въ куренiи, для того, чтобы убедиться, что одурманенiе табакомъ точно такъ же, какъ и виномъ, действуетъ на совесть, и что люди сознательно прибегаютъ къ этому одурманеiю особенно тогда, когда оно нужно имъ для этой цели. Если бы табакъ только уяснялъ мысли и веселилъ, не было бы этой страстной потребности въ немъ и потребности именно въ извстныхъ определенныхъ случаяхъ, и не говорили бы люди, что они готовы пробыть скорее безъ хлеба, чемъ безъ табаку, и действительно часто не предпочитали бы куренiе пище.

Тотъ поваръ, который зарезалъ свою барыню, разсказывалъ, что когда онъ, войдя в спальню, резнулъ ее ножемъ по горлу, и она упала хрипя, и кровь хлынула потокомъ, то онъ заробелъ. „Я не могъ дорезать“, говорилъ онъ, и „вышелъ изъ спальни въ гостинную, селъ тамъ и выкурилъ папироску“. Только одурманившись табакомъ, онъ почувствовалъ себя въ силахъ вернуться в спальню, дорезать старуху и разобраться в ея вещахъ.

Очевидно, потребность курить въ эту минуту была вызвана въ немъ не желанiемъ уяснить мысли или развеселиться, а необходимостью заглушить что-то, мешавшее ему доделать задуманное дело.

Такую определенную потребность къ одурманиванiю себя табакомъ въ известныя, самыя затруднительныя, минуты можетъ заметить въ себе всякiй курящiй. Вспоминаю за время своего куренiя, когда я чувствовалъ особенную потребность въ табаке. Всегда это было в такiя минуты, когда мне именно хотелось не помнить то, чтò я помнилъ — хотелось забыть, не думать. Сижу я одинъ, ничего не делаю, знаю, что мне надо начать работу, и не хочется. Я закуриваю и продолжаю сидеть. Я обещалъ кому-либо быть у него въ 5 часовъ, и засиделся в другомъ месте; я вспоминаю, что я опоздалъ, но мне не хочется помнить это, и я курю. Я раздраженъ и говорю человеку непрiятное и знаю, что дълаю дурно, и вижу, что надо перестать, но мне хочется дать ходъ своему раздражению, — я курю и продолжаю раздражаться. Я играю въ карты и проигрываю больше того, чемъ то, чемъ я хотелъ ограничиться, — я курю. Я поставилъ себя в неловкое положенiе, я дурно поступилъ, ошибся, и мне надо осознать свое положенiе, чтобы выйти изъ него, но не хочется сознаться, — я обвиняю другихъ и курю. Я пишу и не совсем доволенъ темъ, что пишу. Надо бросить, но хочется дописать то, что задумалъ, — я курю. Я спорю и вижу, что мы съ противникомъ не понимаемъ и не можемъ понять другъ друга, но хочется высказать свои мысли, — я продолжая говорить и курю.

Особенность табака отъ другихъ одуряющихъ веществъ, кроме легкости одурманиванiя себя и его кажущейся безвредности, заключается еще въ его, такъ сказать, портативности, возможности прилагать его къ мелкимъ отдельнымъ случаямъ. Не говоря уже о томъ, что употребленiе опiума, вина, гашиша сопряжено съ некоторыми приспособленiями, которыя не всегда можно иметь с собой, и о томъ, что курильщикъ опiума, алкоголикъ возбуждаетъ ужасъ, человекъ же, курящiй табакъ, не представляетъ ничего отталкивающаго, — преимущество табака предъ другими дурманами то, что дурманъ опiума, гашиша, вина распространяется на все впечатленiя и действiя, получаемыя и производимыя въ известный довольно продолжительный перiодъ времени, дурманъ же табака можетъ быть направленъ на каждый отдельный случай. Хочешь сделать то, чего не следуетъ, — выкуриваешь папироску, одурманиваешся на столько, насколько нужно, чтобы сделать то, чтò не надо было, и опять свежъ и можешь ясно мыслить и говорить; или чувствуешь, что сделалъ то, чего не следовало, — опять папироска, и непрiятное сознанiе дурного или неловкаго поступка уничтожено и можешь заняться другимъ и забыть.

Но, не говоря о техъ частныхъ случаяхъ, въ которыхъ всякiй курящiй прибегает к куренiю, не какъ къ удовлетворенiю привычки и препровожденiю времени, а какъ къ средству заглушенiя совести для поступковъ, которые имеютъ быть сделаны или уже сделаны, разве не очевидна та строгая определенная зависимость между образомъ жизни людей и ихъ присьрастiем къ куренiю.

Когда начинаютъ курить мальчики? — Почти всегда тогда же, когда они теряютъ детскую невинность. Отчего люди курящiе могутъ переставать курить, какъ скоро становятся въ более нравственныя условiя жизни, и опять начинаютъ курить, какъ только попадаютъ въ развращенную среду? Почему игроки почти все курятъ? Почему изъ женщинъ меньше всего курятъ женщины, ведущiя правельный образъ жизни? Почему проститутки и сумашедшiя все курятъ? Привычка првычкой, но очевидно, что куренiе находится въ определенной зависимости отъ потребности заглушенiя совести, и что оно достигаетъ этой своей цели.

Наблюденiе о томъ, до какой степени куренiе заглушаетъ голосъ совести, можно сделать надъ всякимъ почти курильщикомъ. Всякiй курильщикъ, предаваясь своей страсти, забываетъ или пренебрегаетъ самыми первыми требованiями общежитiя, котораго онъ требуетъ отъ другихъ и которе онъ соблюдаетъ во всехъ другихъ случаяхъ, до техъ поръ, пока совесть его не заглушена табакомъ. Всякiй человекъ нашего средняго воспитанiя признаетъ непозволительнымъ, неблаговоспитаннымъ, негуманнымъ — для свего удовольствiя нарушать спокойствiе и удобство, а темъ более здоровье другихъ людей. Никто не позволитъ себе намочить комнату, въ которой сидятъ люди, шуметь, кричать, напустить холоднаго, жаркаго или ванючаго воздуха, совершать поступки, мешающiе и вредящiе другимъ. Но изъ 1000 курильщиковъ ни одинъ не постеснится темъ, чтобы напустить нездароваго дыму въ комнатъ, где дышатъ воздухомъ некурящiя женщины, дети. Если закуривающiе и спрашиваютъ у присутствующихъ: “вамъ не непрiятно?” то все знаютъ, что принято отвечать: “сделайте одолженiе” (не смотря на то, что некурящему не можетъ быть прiятно дышать зараженнымъ воздухомъ и находить вонючiе окурки въ стаканахъ, чашкахъ, тарелкахъ, на подсвечникахъ или даже въ пепельницахъ). Но если бы даже некурящiе взрослые и переносили табакъ, то детямъ-то, у которыхъ никто не спрашиваетъ, — никакъ не можетъ быть это прiятно и полезно. А между тем люди честные, гуманные во всехъ другихъ отношенiяхъ курятъ при детяхъ, за обедомъ, въ маленькихъ комнатахъ, заражая воздухъ табачнымъ дымомъ, не чувствуя при этомъ ни малейшаго укора совести.

Обыкновенно говорятъ, и я говорилъ, что куренiе содействуетъ умственной работе. И несомненно, что этоь такъ, если смотреть только на количество умственной работы. Человеку курящему, а потому перестающему строго оценивать и взвешивать свои мысли, кажется, что у него вдругъ сделалось много мыслей. Но это совсемъ не то, что у него сделалось много мыслей, а только то, что онъ петерялъ контроль надъ своими мыслями.

Когда человекъ работаетъ, онъ всегда сознаетъ в себе два существа: одного работающаго, другого оценивающаго работу. Чъмъ строже оценка, темъ медленнее и лучше работа, и наоборотъ. Если же оценивающiй будетъ находится подъ влiянiем дурмана, то работы будетъ больше, но качество ея будетъ ниже.

„Если я не курю, я не могу писать. Мне не пишется, я начинаю и не могу продолжать“, говорятъ обыкновенно, говорилъ и я. Чтò же это значитъ? А то, что тебе или нечего писать, или то, чтò то, чтò ты сейчасъ хочешь уже написать, еще не созрело въ твоемъ сознанiи, а только смутно начинаетъ представляться тебе, и оценивающiй живущiй въ тебе критикъ, не дурманенный табакомъ, говоритъ тебе это. Если бы ты не курилъ, ты или оставилъ бы начатое и подождалъ времени, когда то, о чемъ ты думаешь, уяснилось бы тебе, ты постарался бы вдуматься въ то, чтò смутно представляется тебе, обдумалъ предсталяющiеся возраженiя и напрягъ бы все свое вниманiе на уясненiе себе своей мысли. Но ты закуриваешь, судящiй в тебе критикъ одурманивется, и задержка в твоей работе устраняется: то, что тебе трезвому отъ табаку казалось ничтожнымъ, представляется опять значительнымъ; то, чтò казалось неяснымъ, уже не представляется такимъ; представлявшiяся тебе возраженiя скрываются, и ты продолжаешь писать, и пишешь много и быстро.

4.

„Но неужели такое малое, крошечное измененiе, какъ легкiй хмель, производимый умереннымъ употребленiемъ вина и табаку, можетъ производить какiя-либо значительные последствiя? Понятно, что если человекъ накуривается опiума, гашиша, напивается вина такъ, что падаетъ и теряетъ разсудокъ, то последствия такого одурманенiя могутъ быть очень важны; но то, что человекъ находится подъ самымъ легкимъ действиемъ хмеля или табаку, никакъ не можетъ иметь никакихъ важныхъ последствiй“, говорятъ обыкновенно. Людямъ кажется, что маленькiй дурманъ, маленькое затменiе сознанiя не можетъ производить важнаго влiянiя. Но думать такъ — все равно, что думать то, что часамъ можетъ быть вредно то, чтобы ударить ихъ о камень, но что если положить соринку въ середину ихъ хода, то это не можетъ повредить имъ.

Ведь главная работа, двигающая всей жизнью людской, происходитъ не въ движенiи рукъ, ногъ, спинъ человеческихъ, а въ сознанiи. Для того, чтобы человекъ совершилъ что-нибудь руками и ногами, нужно, чтобы прежде совершилось известное измененiе въ его сознанiи. И это-то измененiе определяетъ все последущiе действiя человека. Изъмененiя же эти всегда бываютъ крошечныя, почти незаметныя.

Брюлловъ поправилъ ученику этюдъ. Ученикъ, взглянувъ на изменившiйся этюдъ, сказалъ: „Вотъ чуть-чуть тронули этюдъ, а совсемъ сталъ другой“. Брюловъ ответилъ: „Искусство только тамъ и начинается, где начинается чуть-чуть “.

Изреченiе это поразительно верно и не по отношенiю къ одному искусству, но и ко всей жизни. Можно сказать, что истинная жизнь начинается тамъ, где начинается чуть-чуть, тамъ где происходятъ кажущiеся намъ чуть-чуточными безконечно-малыя измененiя. Истинная жизнь происходитъ не тамъ, где совершаются большiя внешнiя измененiя, где передвигаются, сталкиваются, дерутся, убиваютъ другъ друга люди, а она происходитъ только тамъ, где совершаются чуть-чуточные дифференцiальныя измененiя.

Истинная жизнь Раскольникова совершалась не тогда, когда онъ убивалъ старуху или сестру ея. Убивая самое старуху и въ особенности сестру ея, онъ не жилъ истинной жизнью, а дествовалъ какъ машина, делалъ то, чего не могъ не дълать: выпускалъ тотъ зарядъ, который давно былъ заложенъ в немъ. Одна старуха убита, другая предъ нимъ тутъ же, топор у него в рукахъ.

Истинная жизнь Раскольникова происходила не въ то время, когда онъ встретилъ сестру старухи, а въ то время, когда онъ не убивалъ еще и одной старухи, не былъ в чужой квартире съ целью убiйства, не имелъ в рукахъ топора, не имелъ въ пальто петли, на которую вешалъ его, въ то время, когда онъ даже и не думалъ о старухе, а, лежа у себя на диване разсуждалъ вовсе не о старухе и даже не о томъ, можно или нельзя по воле одного человека стереть съ лица земли ненужнаго и вреднаго другого человека, а разсуждалъ о томъ, следуетъ ли ему жить или не жить въ Петербурге, следует ли или нетъ брать деньги у матери и еще о другихъ, совсемъ не касающихся старухи вопросахъ. И вотъ тогда-то, въ этой совершенно независимой отъ деятельности животной области, решались вопросы о томъ, убьетъ ли онъ или не убьетъ старуху? Вопросы эти решались не тогда, когда онъ, убивъ одну старуху, стоялъ съ топоромъ передъ другой, а тогда, когда онъ не дъйствовалъ, а только мыслилъ, когда работало одно его сознанiе и въ сознанiи этомъ происходили чуть-чуточные измененiя. И вотъ тогда-то бываетъ особенно важна для правильнаго решенiя возникающаго вопроса наибольшая ясность мысли, и вотъ тогда-то одинъ стаканъ пива, одна выкуренная папироска могутъ помешать решенiю вопроса, отдалить это решенiе, могутъ заглушить голосъ совести, содействовать решенiю вопроса въ пользу низшей животной природы, какъ это и было съ Раскольниковымъ.

Измененiя чуть-чуточныя, а отъ нихъ-то самыя громадныя, ужасныя последствiя. Отъ того, чтò сделается, когда человекъ ръшился и началъ действовать, можетъ измениться много матерiальнаго, могутъ погибнуть дома, богатства, тела людей, но ничего не можетъ сделаться больше того, чемъ то, что залегло въ сознанiе человека. Пределы того, что можетъ произойти, даны сознанiемъ.

Но отъ чуть-чуточныхъ измененiй, которыя совершаются въ области сознанiя, могутъ произойти самыя невообразимыя по своей значительности последствiя, для которыхъ нетъ пределовъ.

Пусть не думаютъ, что то, что я говорю, имеетъ что-нибудь общее съ вопросами о свободе воли или детерминизме. Разговоры объ этихъ предметахъ излишни для моей цели, да и для чего бы то ни было. Не решая вопроса о томъ, можетъ или не можетъ человекъ поступать такъ, какъ онъ хочетъ (вопроса, по-моему, не правильно поставленнаго), я говорю только о томъ, что такъ какъ человеческая деятельность определяется чуть-чуточными измененiями въ сознанiи, то (все равно — признавая или не признавая такъ называемую свободу воли) надо быть особенно внимательнымъ къ тому состоянiю, въ которомъ проявляются эти чуть-чуточныя измененiя, какъ надо быть особенно внимательнымъ къ состоянiю весовъ, посредствомъ которыхъ мы взвешиваемъ предметы. Надо, насколько это отъ насъ зависитъ, стараться поставить себя и другихъ въ такiя условiя, при которыхъ не нарушалась бы ясность и тонкость мысли, необходимыя для правильной работы сознанiя, а не поступать обратно, стараясь затруднить и запутать эту работу сознанiя потребленiемъ одуряющихъ веществъ.

Человекъ ведь есть и духовное и животное существо. Человека можно двигать, влiяя на его духовное существо, и можно двигать, влiяя на его животное существо. Такъ же, какъ часы можно двигать за стрелку и за главное колесо. И какъ в часахъ удобнее руководить движенiемъ черезъ внутреннiй механизмъ, такъ и человекомъ — собой или другимъ — удобнее руководить черезъ сознанiе. И какъ въ часахъ пуще всего надо блюсти то, чемъ удобнее двигать серединный механизмъ, такъ и въ человеке пуще всего надо блюсти чистоту, ясность сознанiя, которымъ удобнее всего двигать человекомъ. Сомневаться въ этомъ невозможно, и все люди знаютъ это. Но является потребность обманывать себя. Людямъ не столько хочется, чтобы сознанiе работало правильно, сколько того, чтобы имъ казалось, что правильно то, чтò они делаютъ, и они сознательно употребляютъ такiя вещества, которыя нарушаютъ правильную работу сознанiя.

5.

Пьютъ и курятъ не такъ, не отъ скуки, не для веселья, не потому, что прiятно, а для того, чтобы заглушить в себе совесть. И если это такъ, то какъ ужасны должны быть последствiя! Въ самомъ деле — подумать, какова была бы та постройка, которую строили бы люди не съ прямымъ правиломъ, по которому они выравнивали бы стены, не съ прямоугольнымъ угольникомъ, которымъ бы они определяли углы, а с мягкимъ правиломъ, которое сгибалось бы по всемъ неровностямъ стены, и съ угольникомъ, складывающимся и приходящимся къ каждому и острому и тупому углу.

А ведь, благодаря одурманиванiю себя, это самое делается въ жизни. Жизнь не приходится по совести, совесть сгибается по жизни.

Это делается въ жизни отдельныхъ лицъ, это же делается и въ жизни всего человечества, слагающегося изъ жизни отдельныхъ лицъ.

Для того, чтобы понять все значенiя такого отуманенiя своего сознанiя, пускай всякiй человекъ вспомнитъ хорошенько свое душевное состоянiе въ каждый перiодъ своей жизни. Каждый человекъ найдетъ, что въ каждый перiодъ его жизни предъ нимъ стояли известные нравственные вопросы, которые надо было ему разрешить, и отъ разрешенiя которыхъ зависело все благо его жизни. Для разрешенiя этихъ вопросовъ нужно большое напряженiе вниманiя. То напряженiе вниманiя состовляетъ трудъ. Въ каждомъ же труде, особенно въ начале его, есть перiод когда трудъ кажется тяжелымъ, мучительнымъ, и слабость человеческая подсказываетъ желанiе оставить его. Физическiй трудъ представляется мучительнымъ въ начале его; еще более мучительнымъ представляется трудъ умственный. Люди имеютъ свойство переставать думать тогда, когда думанье начинаетъ представлять трудности, а ведь именно тогда, думанье начинаеть быть плодотворнымъ. Человекъ чувствуетъ, что решенiе стоящихъ предъ нимъ вопросовъ требуетъ напряженнаго, часто мучительнаго, и хочется отвильнуть отъ этого. Если бы у него не было внутреннихъ средствъ одурманенiя, онъ не могъ бы изгнать изъ своего сознанiя стоящихъ передъ нимъ вопросовъ и волей-неволей былъ бы приведенъ къ необходимости решенiя ихъ. Но вотъ человекъ узнаетъ средство отгонять эти вопросы всегда, когда они представляются, и употребляетъ его. Какъ только предстоящiе къ решенiю вопросы начинаютъ мучить его, человекъ прибегаетъ къ этимъ средствамъ и спасается отъ беспокойства, вызываемаго тревожащими вопросами. Сознанiе перестаетъ требовать разрешенiя ихъ, и не разрешенные вопросы остаются неразрешенными до следущего просветленiя. Но при следущемъ просветленiи повторяется то же, и человекъ месяцами, годами, иногда всю жизнь продолжаетъ стоять предъ теми же нравственными вопросами, ни на шагъ не подвигаясь къ разрешенiю ихъ. А между темъ въ разрешенiи нравственныхъ вопросовъ и состоитъ все движенiе жизни.

Совершается нечто подобное тому, что делалъ бы человекъ, которому черезъ взмученную воду надо бы увидать дно для того, чтобы достать драгоценную жемчужину, и который бы, не желая взойти въ воду, сознательно взбалтывалъ воду, какъ скоро она начинала бы отстаиваться и быть прозрачной. Всю жизнь, часто, стоитъ человекъ одурманивающiйся неподвижно на томъ же, разъ усвоенномъ, неясномъ, противоречивомъ мiросозерцанiи, упираясь при всякомъ наступающемъ перiоде просветленiя все въ ту же стену, въ которую онъ упирался 10-20 летъ назадъ и которую нечемъ пробить, потому что онъ сознательно притупляетъ то острiе мысли, которое одно могло бы пробить ее.

Пускай всякiй вспомнитъ себя за тотъ перiодъ, во время котораго онъ пьетъ и куритъ, и пускай проверитъ то же самое на другихъ, и всякiй увидитъ одну постоянную черту, отмечающую людей, предающихся одурманенiю, отъ людей, свободныхъ отъ него: чемъ больше одурманивается человекъ, темъ более онъ нравственно неподвиженъ.

6.

Ужасны для отдельныхъ лицъ, какъ описываютъ ихъ намъ, последствiя потребленiя опiума и гашиша; ужасны, знакомыя намъ, послествiя потребленiя алкоголя на отъявленныхъ пьяницахъ; но безъ сравненiя ужаснее послествiя для всего общества того, считающимся безвреднымъ, умереннаго употребленiя водки, вина, пива и табаку, которому предается боьшинство людей, а въ особенности такъ называемые образованные классы нашего мiра. Эти последствiя должны быть ужасны, если признать то, чего нельзя не признать: что руководящяя деятельность общества — дятельность политическая, служебная, научная, литературная, художественная, — производится большею частью людьми, находящимися въ ненормальномъ состоянiи, людьми пьяными. Обыкновенно предполагается, что человекъ, который, какъ большинство людей нашихъ достаточныхъ классовъ, употребляетъ алкогольные напитки при всякомъ принятiи пищи, находится на другой день, въ тотъ перiодъ времени, когда онъ работаетъ, въ совершенно нормальномъ и трезвомъ состоянiи. Но это совершенно несправедливо. Человекъ, выпившiй накануне бутылку вина, стаканъ водки или две кружки пива, находится въ обычномъ состоянiи похмелiя или угнетенiя, следующаго за возбужденiемъ, и потому въ умственно подавленномъ состоянiи, которое усиливается еще куренiемъ. Для того, чтобы человекъ, курящiй и пьющiй постоянно и умеренно, привелъ мозгъ в нормальное состоянiе, — ему нужно пробыть по крайней мере неделю или более безъ употребленiя вина и куренiя. Этого же почти никогда не бываетъ.

Но отчего же люди не пьющiе и не курящiе находятся часто на умственномъ и нравственномъ уровне несравненно низшемъ противъ людей пьющихъ и курящихъ! И почему люди пьющiе и курящiе часто проявляютъ самыя высокiя и умственныя и душевныя качества?

Ответъ на это, во-первыхъ, тотъ, что мы не знаемъ той степени высоты, до которой достигли бы люди пьющiе и курящiе, если бы они не пили и не курили. Изъ того же, что люди духовно сильные, подвергаясь принижающему действiю одурманивающихъ веществъ, все-таки произвели великiя вещи, мы можемъ заключить только то, что они произвели бы еще большiя, если бы они не одурманивались. Очень вероятно, какъ мне говорилъ одинъ мой знакомый, что книги Канта не были бы написаны такимъ страннымъ и дурнымъ языкомъ, если бы онъ не курилъ такъ много. Во-вторыхъ же, надо не забывать то, что чемъ ниже умственно и нравственно человекъ, темъ менее онъ чувствуетъ разладъ между созананiемъ и жизнью, и потому темъ меньше онъ испытываетъ потребность одурманиванiя, и что потому такъ часто и бываетъ то, что самыя чуткiя натуры те которыя болезненно чувствуютъ разладъ жизни и совести, предаются наркотикамъ и погибаютъ отъ нихъ.

Такъ что большая часть всего того, что творится въ нашемъ мiре и людьми управляющими другими и поучающими другихъ, и людьми управлемыми и поучаемыми, совершается не въ трезвомъ состоянiи.

И пусть не принимаютъ это за шутку или за преувеличенiе: безобразiе и, главное, — безсмысленность нашей жизни происходятъ преимущественно отъ постояннаго состоянiя опьяненiя, въ которое приводитъ себя большинство людей. Например, общая воинская повинность: все европескiе народы вотъ уже десятки летъ заняты темъ, чтобы придумывать наилучшiя средства убiйства людей и обучать убiйству всехъ молодыхъ людей, достигшихъ зрелаго возраста. Все знаютъ, что нападенiй варваровъ никакихъ быть не можетъ, что приготовленiя къ убiйству направлены цивилизованными народами другъ на друга; все знаютъ, что это тяжело, больно, неудобно, разорительно, безнравственно, безбожно и безумно, — и все готовятся къ взаимному убiйству: одни — придумывая политическiя комбинацiи о томъ, кто съ кемъ в союзе и кого будетъ убивать; другiе — начальствуя надъ приготавляющимися къ убiйству, и третьи — подчиняясь противъ воли, противъ совести, противъ разума этимъ приготовленiямъ къ убiйству. Разве трезвые люди могли бы это делать? Только пьяные, никогда не вытрезвляющiеся люди могутъ делать эти дела и жить въ томъ ужасающемъ противоречiи жизни и совести, въ которыхъ не только въ этомъ, но и во всехъ другихъ отношенiяхъ живутъ люди нашего мiра.