В начале июня явился в Стародуб подозрительный молодой человек, который назвался родственником Нагих и всюду распространял слухи, что Димитрий жив. Когда же стародубцы подступили к нему с решительными вопросами, он самого себя объявил Димитрием. Кто был этот Лжедмитрий, неизвестно. Все, кто знаком был с первым Димитрием, дружно свидетельствуют, что второй нисколько не походил на него ни внешностью, ни характером. Это был человек грубый, невежественный, жестокий и хитрый. Все повадки изобличали в нем темного авантюриста, недаром в народе он получил прозвище Вора.
Происхождение этого претендента является новой загадкой, которой суждено остаться навсегда неразрешенной. Попович из Северской области или из Москвы, – Матюша Веревкин в первом случае, Алешка Рукин – во втором. Сын князя Курбского, великого политического противника Грозного; дьяк; учитель из маленького городка Сокола; чех из Праги, служивший среди драбантов первого Димитрия; еврей; сын "служивого человека" или "сын боярский", – все эти догадки выставлялись, но ни одна так и не получила подтверждение.
После переворота 17 мая этот человек бежал в Литву, где жил одно время в доме могилевского протопопа. Битый кнутом и изгнанный за покушение на честь протопопицы, он придумал называться именем своего бывшего господина. Все свидетельства отзываются единодушно о неприятной наружности, еще более непривлекательном характере самозванца, неотесанности его в обращении и грубости нрава. Все также утверждают, что ни по телесным, ни по духовным качествам новый претендент не походил на первого.
Интересно то, что в Польше появление самозванца вызвало некоторое замешательство. Однако польское правительство не растерялось и решило использовать самозванца в своих целях. Среди лиц, окружавших Лжедмитрия, поляки должны были занимать все-таки главное место, оказывая решительное влияние не только на его судьбу, но и на все развитие кризиса, в который вмешались. В эту пору в Польше окончилась междоусобная война, и поэтому освободились целые запасы сил, оставшихся без употребления, обманутых честолюбий, неудовлетворенных вожделений, героических настроений, рвущихся к новым подвигам, – все это нетерпеливо и жадно стремилось искать счастья вне родины. Воздух мирной страны, возвращенной к состоянию относительного порядка с подобием дисциплины, был невыносимо тяжел для соратников Зебржидовского. Они нахлынули на Московию, и второму Димитрию стоило только показаться, чтобы увидать вокруг себя цвет того странствующего рыцарства, из которого Баторий с трудом создал армию; оно оказалось неспособным бороться с регулярной армией Сигизмунда, но давало драгоценное подкрепление и блестящую рамку мятежной милиции. Скоро у самозванца оказалась армия и главнокомандующий – не кто иной, как пан Меховецкий, ветеран польских конфедераций. В его стане появились и более знаменитые новобранцы, и осажденный в Туле "большой воевода" мог ожидать скорой помощи.
Но ожидание его не оправдалось. У Меховецкого пока оказалась только горсточка войска, а осаждавшие, по совету муромского дворянина Ивана Сумина-Кравкова, затопили водою город, поставив плотины в русле соседней реки Упы. Болотников и царевич Петр сдались, получив обещание, что им даруют жизнь, и испытали обычную судьбу побежденных при такого рода договорах: в Москве ничуть не стеснялись их нарушать. "Большого воеводу" утопили, а его товарища по несчастью повесили.
В качестве князя и боярина Шаховской выпутался из беды, отделавшись только отправлением в ссылку. Но и Шуйскому день победы готовил разочарования. Вступая триумфатором в Москву, Василий Иванович вообразил, что окончательно раздавил гидру революции. Он забыл, что она теперь имела голову, до которой не доходили его удары. Пока он упорно воздерживался воспользоваться приобретенным преимуществом, голова поднималась все грозней и грозней, и скоро все подвиги Болотникова стали казаться только незначительным эпизодом борьбы, которая, развиваясь, достигла гораздо более громадных размеров.
Шуйский приостановил борьбу, тем самым дав Лжедмитрию время для организации своих сил, которые росли день ото дня. Второй претендент как будто собирался идти по следам первого, победив войска царя при первой же встрече в Козельске. Если же он немного спустя поспешно покинул стан под Карачевым и отошел к Орлу, а затем к Путивлю, то это отступление нахлынувших мятежников оказалось только кратковременным отливом. Не военная неудача послужила тому виной, а исключительно недостаток умения и выдержки, объяснявшейся составом армии, которая больше владела своим командиром, чем позволяла ему руководить своими движениями.
Наличный состав армии самозванца поддается только крайне приблизительному подсчету. Будзило в своем подробном перечислении польских полков доводит общий итог до 8126 человек. Рядом с мастодонтами польской кавалерии казаки, несмотря на свой пестрый живописный костюм и вооружение, широкие красные шаровары, длинные черные куртки (киреи) и высокие бараньи шапки, длинные копья, кривые сабли и мушкеты или самострелы, метавшие убийственные стрелы, представляли довольно жалкий вид.
Шуйскому приходилось считаться с грозной силой. А между тем, когда эта армия, сосредоточившись между Орлом и Кромами, готовилась к наступлению, Василий Иванович еще упражнялся в опытах морального воздействия, хотя их первые результаты были далеко не утешительного свойства. Напротив, смущение и беспокойство усиливалось среди населения столицы. Устрашающие видения волновали умы. Под сводами Успенского собора сам Христос явился попу и объявил ему, что страшная кара падет на его отечество, ибо грехи его давно вопиют ко гневу небесному. Шуйский принял угрозу на свой счет и широко распространил известие о событии; духовные власти со своей стороны установили пятидневный пост и общее покаяние. Но это не помешало мятежникам закончить свои приготовления.
Весной 1608 года их армия выступила в поход по направлению к Болхову, крепости, прикрывавшей дороги из Польши к Туле. Войско Василия Ивановича под начальством братьев царя, Димитрия и Ивана Шуйских, и князя Василия Голицына, пыталось остановить нашествие, встретилось с авангардом, состоявшим главным образом из поляков. После двухдневной битвы, 30-го апреля и 1-го мая, войско Шуйского подверглось полному разгрому. Пять тысяч москвитян сложили оружие, согласившись целовать крест Лжедмитрию. Самозванец ускорил движение к Можайску. Он повсюду сыпал обещания, чтобы задержать поляков или привлечь под свои знамена крестьян: одним говорилось, что они будут вместе с ним царствовать в Москве, другим, что все земли и все дочери сторонников Шуйского перейдут в их распоряжение. И армия не встречала сопротивления.
1-го июня 1608 года мятежники расположились на берегу Москвы-реки почти в виду столицы. После различных операций, искусно отраженных воеводами Шуйского, они остановились у Тушина, между реками Москвой и Сходней, на выгодной позиции, хорошо оцененной Лисовским, при узле больших дорог на Смоленск и Тверь. Тушино! Эта местность обрекалась на печальную известность. Имя скромной деревушки сообщилось одной из самых мрачных страниц народной истории и самому претенденту: он обратился в "Тушинского вора", подобно тому, как его предшественник был "расстригой" для сторонников Шуйского, а впоследствии и для всех. Еще немного, и разбойник мог бы возложить на себя в Кремле шапку Мономаха. Тотчас по прибытии ночной атакой, умело подготовленной и яростно произведенной, Лжедмитрий рассчитывал ворваться в столицу. Но, превосходные воины в открытом поле, поляки еще раз показали свою неспособность приступать к крепостям, даже первобытным и плохо защищенным. Войско было вынуждено отступить в Тушино. При этом его численность неумолимо росла за счет знатных новобранцев, москвитян и поляков.
Однако поляки поняли, что у Лжедмитрия нет средств, что бы оплатить им затраты. Следовательно, нужно было любой ценой возвести его на престол. А потом потребовать свою долю как в деньгах, так и в обещанных землях. Правда, была проблема: кроме как ростом, Лжедмитрий II ничем не походил на Димитрия I. И хотя большое число людей признали в нем истинного царя, этого было недостаточно. Нужно было что-то большее, чем просто слова. И тогда разыскали Марину Мнишек, чудом уцелевшую после переворота. Под страхом пыток и расправы, ее заставили признать в Тушинском воре своего супруга. А чтобы Марину не мучили угрызения совести, ее тайно обвенчали с Лжедмитрием. От этого брака на свет появился сын Иван, прозванный в народе "варенком".
И тут-то поляки решились. Пока в России было противостояние Москвы и Тушино, пока народ решал, кому из царей верить, польские интервенты, используя имя Лжедмитрия, брали один город за другим. Но русский народ оказывал им сопротивление. Галич, Кострома, Вологда, Городец, Кашин отвергали самозванца и посылали в Москву грамоты и уверения в своей верности и разоблачая преступные замыслы вора. Но Шуйский не смог как следует воспользоваться этим внезапным подъемом народного духа. Он приказал своим "верным поданным" сплотиться для избавления столицы от врага, где, впрочем, как он уверял, "все обстоит благополучно". Но дела шли далеко не так хорошо, как этого хотел бы Шуйский. Страна была в бедственном положении. Видные польские деятели уже давно делили между собой русскую землю, самозванец собирал армию для захвата Москвы. Как и первый Димитрий, вор обещал соратникам неслыханное богатство кремлевской казны. Но до нее надо было добраться. Конечно, признание Марины в нем супруга первое время вносило весомый вклад в кампанию. Но его отношения с поляками насторожили простой народ. Люди хотели видеть русого царя, а не польского захватчика. Назревал народный бунт…