IX. ВИЗИТ К ПОЛКОВНИКУ СЕЛЬВУ

И КЛОТ-БЕЮ 31

Узнав о возвращении в Александрию вице-короля, господин Тейлор отправился туда, мы же остались в Каире готовиться к путешествию на Синай.

Благодаря замечательному топографическому чутью, присущему парижанам, мы уже чувствовали себя в Каире так свободно, словно родились здесь; наши мусульманские одежды, которые, признаюсь без ложной скромности, мы носили с истинно восточным достоинством, распахивали перед нами любые двери, даже врата мечетей, куда мы взяли привычку частенько наведываться. Мечеть - это оазис города: здесь вас ждут прохлада, вода, тень, деревья и птицы. Здесь вы встретите арабских поэтов, они приходят сюда, чтобы в перерывах между молитвами толковать стихи из Корана, и своим пением убаюкивают набожных бездельников, проводящих все свое время под сенью цветущих апельсиновых деревьев; нам доставлял истинное удовольствие размеренно-монотонный голос муэдзина; пока он молод, он взбирается на самый верх мадана и оттуда призывает народ на молитву; с годами он опускается на ярус ниже и голос его тоже утрачивает былую звонкость; еще позже, будучи дряхлым старцем, он способен подняться лишь на самую низкую галерею, откуда его слышат только прохожие.

Часто нам доводилось находиться в мечети во время омовения, и, подобно истинным правоверным, мы тоже принимали участие в исполнении этих религиозных обрядов; по тому рвению, с которым мы смачивали водой нос и руки, можно было бы заключить, что мы прибыли из святых мест - Медины или Мекки. Нас всегда забавляло то, как при выходе из мечети молившиеся "разбирали" свою собственность; каждый мусульманин, входя в мечеть, оставляет на пороге обувь, и возле дверей всегда возвышается гора бабушей всех цветов и фасонов. Вспомните разъезды после парижских балов, где каждый берет не свою шляпу, а ту, что покажется ему самой лучшей; то же происходит и с бабашами; это форменный грабеж, поскольку никто из молившихся даже не дает себе труда разыскать пару обуви хотя бы того же цвета, что и его. Что же касается самых ревностных правоверных, то они возвращаются из мечети вообще босиком, поскольку те, кто остался недоволен доставшимися им бабушами, возмещают ущерб качества количеством и уходят, унося по четыре туфли: две на ногах и две на руках.

Можете себе представить, сколь частым и разнообразным бывает это развлечение в таком городе, как Каир, где только на одной улице мы насчитали около шестидесяти мечетей; мы по очереди зарисовали самые примечательные из этих храмов: гигантскую мечеть султана Хасана, где укрывались мятежники во время каирского восстания, с которыми расправились при помощи кавалерии и пушек; мечеть Мухаммед-бея, ее купол покоится на колоннах, уцелевших от древнего Мемфиса; мечеть Му-Рустам, отделанную редкостной мозаикой - все это великолепные памятники искусства XI-XII веков; мечеть султана Калауна, ее квадратные столбы доверху облицованы фаянсовыми плитками ослепительных цветов; мечеть султана Гури, ее роскошные своды украшены прихотливо переплетенными и кокетливо изогнутыми арабесками, и, наконец, мечеть Ибн Тулуна, названную в честь построившего ее завоевателя; для арабов, которые приходят сюда молиться чаще, чем в другие мечети, она стала святыней, для любопытных чужеземцев - достопримечательностью, ибо все в ней поражает- и древность (она построена в IX веке), и невиданные размеры, и необычный минарет, снаружи опоясанный лестницей. Зарисовывая интерьер этой мечети, я едва не стал причиной ужасного скандала. Поскольку христиане могут проникнуть в мечеть лишь под страхом наказания, назначаемого обычно теми, кто застигает их там врасплох, поскольку лишь очень немногие мусульмане занимаются живописью, мы из предосторожности улучали такой момент, когда в мечети оставалось совсем немного правоверных - они либо дремали, расположившись под цветущими апельсиновыми деревьями, либо предавались видениям, порожденным опиумом, кроме них были там еще поэты, поглощенные толкованием Корана или самосозерцанием и не обращавшие на пас никакого внимания. Я достал из-за пояса кроме бристольской бумаги32 еще один лист, испещренный арабскими буквами, и принялся за дело.

Заслышав за спиной чьи-то шаркающие, неторопливые шаги, я тут же клал исписанный лист поверх своего наброска; проходивший мусульманин искоса глядел на пего и, принимая нас за копиистов или поэтов, уходил, пожелав либо терпения, либо вдохновения, в зависимости ОТ ТОГО, чем, ПО его мнению, мы работали - руками или головой. Но тут я, вероятно, так углубился в созерцание своего творения, что не услышал, как ко мне кто- то приблизился; это оказался один из самых фанатичных завсегдатаев мечети; заметив тень на наброске, я инстинктивно положил сверху исписанный лист, но было уже поздно: правоверный увидел рисунок и признал во мне франка. Это открытие повергло его в такой ужас, что он бросился к одной из внутренних дверей, испуская дикие крики; я не стал терять времени, засунул рисунок, бристольскую бумагу и страницу рукописи за пояс и, решив, что если мусульманин позволил себе бегать в святом месте, то и я имею на это право, кинулся к выходу, в свою очередь не дав себе труда отыскать принадлежавшие мне туфли, обулся в первые попавшиеся и скрылся в соседней улочке.

Однако, чудом избегнув мук святого Стефана, я чуть было не повторил участь святого Лаврентия33. Горел один из домов в квартале франков; когда я увидел, что все бегут в направлении моего отеля, и к тому же имея только одному мне известные причины поторапливаться, я тоже устремился вслед за бегущими. Скоро мы оказались у места пожара, который спокойно делал свое дело, в то время как присутствующие пытались бороться с ним главным образом криками, жестами или молитвами. Между тем показался кади со своей гвардией, вооруженной бамбуковыми палками; в мгновение ока все вокруг опустело; рота солдат и около сотни добровольцев устремились к соседним деревянным домам, стоявшим вблизи горевшего. Работавшие действовали весьма рьяно, через час от домов не осталось и следа. Таким образом был отрезай путь огню, затем топорами подрубили главные опоры объятого пламенем дома, и он сразу рухнул; обломки залили водой и, оставив их тлеть под надзором стражи, разошлись.

Нашим вторым развлечением, не столь опасным, как первое, было посещение кофеен. Как известно, это светские заведения, и их смело может посещать кто угодно; курильщики опиума, игроки в шахматы и в мангаля - самые рьяные завсегдатаи кофеен. Ну а мы, не будучи любителями ни одного из этих развлечений, просто-напросто заказывали кофе и трубки. Мы не сразу привыкли к кофе, который на Востоке готовят иначе, чем во Франции: зерна слегка обжаривают, измельчают пестиком и заливают кипящей водой; пьют его таким горячим, как может выдернуть нёбо. Сначала я имел слабость попросить сахару и все необходимое для этой процедуры. Когда официант принес мне в ладони немного сахарного песку, я велел дать ложечку, чтобы размешать сахар, он поднял с пола какую-то щепку и любезно преподнес ее мне. Мои принципы не позволяют мне оскорблять окружающих, и поэтому, несмотря на брезгливость, которую я испытывал к этой импровизированной сахарнице, я подставил свою чашку, а затем поскоблил щепку перочинным ножом, чтобы освободить ее от всего наносного, и таким образом мне как нельзя лучше удалось испортить этот напиток. Тогда я попросил еще одну порцию кофе, выпил во всей его восточной первозданности и почувствовал изумительный аромат и изысканнейший вкус. Небольшие порции позволяют выпивать в день двадцать пять - тридцать чашек кофе; кофе вселяет бодрость, тогда как трубка - это развлечение. Стоит куда-нибудь зайти, и вам сразу же приносят кофе и чубук; кофе восстанавливает силы, отнятые жарой, ну а чубук заменяет разговор.

Происшествие, случившееся со мной в мечети Ибн Тулуна, на какое-то время отвратило нас от посещения святых мест, и мы решили совершить вторую поездку за город. Однажды, проезжая по Старому Каиру, мы встретили полковника Сельва, он изъявил желание принять в своем шатре господина Тейлора и просил передать ему это приглашение. Полковник Сельв, став Сулейман- беем, отрекся от христианской религии и от французских привычек, принял ислам и зажил восточной жизнью; несмотря на перемену веры и нравов, сердце его оставалось европейским и в нем еще жили национальные воспоминания: он велел расписать стены своего дома картинами самых славных баталий времен революции и империи, и отныне перед его взором всегда предстают соотечественники; он показывал нам эти картины с грустной улыбкой, и мы поняли, сколько страданий и душевной борьбы претерпел он, прежде чем отважился на то, что во Франции именуют вероотступничеством; он просил, чтобы мы посвятили ему целый день, и мы обещали. Как-то утром он явился к нам, требуя исполнения данного обещания. Господин Тейлор отыскал на Роде переданную в его распоряжение лодку, чтобы мы смогли добраться до пирамид Саккара и к развалинам Мемфиса, затем на обратном пути вместе с французскими офицерами, состоящими на службе у вице-короля, мы должны были устроить ужин по-европейски. Мы отправились в путь, взяв с собой господина Мсара, сопровождавшего нас во всех странствиях.

Дул попутный ветер, путешествие проходило великолепно. Мы плыли по Нилу - древние величали его отцом всех рек; волны, раскачивавшие нашу лодку, некогда омывали руины Фив и Филе; мужчины, которых мы видели на берегах, были одеты так же, как во времена Исмаила34, а женщины - как во времена Агари35; итак, нам ни минуты не приходилось скучать, а пояснения Сулейман-бея и господина Мсара придавали окружающему еще большую поэтичность. Из своих французских пристрастий господин Сельв сохранил любовь к охоте; я подробно расспросил его относительно здешних животных, н особенно о крокодилах.

Крокодилы никогда не спускаются до Нижнего Египта, и, чтобы увидеть их, нужно подняться до Дендера: в самые жаркие дни, когда уровень воды в Ниле очень низок, крокодилы выбираются из реки погреться на солнце; однако, прежде чем доставить себе подобное удовольствие, они принимают меры предосторожности, из чего можно заключить, что эти животные прекрасно отдают себе отчет в том, какой опасности подвергают себя, покидая свою естественную среду. Обычно их можно увидеть на песчаных отмелях, открывающихся, когда в Ниле убывает вода; они лежат неподвижно, как стволы деревьев, и почти всегда окружены большими птицами, которые, по-видимому, находятся с ними в самых добрых отношениях; один из лучших друзей крокодила - пеликан, как у буйвола и коровы- белая цапля, загадочный спутник, чья привязанность поистине необъяснима.

Когда крокодил не находит себе островка, где можно пожариться на солнце, он осмеливается вылезти на берег, но не удаляется от воды больше чем на пять- шесть шагов и, заслышав малейший шум, пыряет обратно. Именно в этом случае пеликан, наделенный очень тонким слухом, оказывает крокодилу неоценимую помощь: он взлетает, хлопая крыльями и испуская громкие крики, и таким образом предупреждает друга об опасности; крокодил стремительно погружается в реку. Кроме того, поскольку эти животные покрыты прочным панцирем, за исключением отдельных участков под конечностями, то, даже приблизившись к нему на расстояние выстрела, редко кому удается попасть именно в то место, где отсутствует эта природная броня.

Во времена Египетской экспедиции в Дендере жил один кашиф36; он очень любил охотиться на крокодилов и знал их излюбленные места, как наши браконьеры знают, где водятся зайцы и косули; иногда он устраивал засаду и, прикрывшись водорослями и пальмовыми листьями, проводил там целые дни, подстерегая свою редкостную добычу. Таким образом кашиф убил семь или восемь крокодилов внушительных размеров и водрузил их на крышу своего дома; издали они напоминали артиллерийскую батарею; этот обман зрения был единственной выгодой, которую кашиф извлекал из охоты. Он не разу не подвергся нападению крокодила, а наоборот, неоднократно наблюдал, как крокодилы убегают от человека.

После восхитительного двухчасового плавания мы сошли на берег против пирамид Саккара. Они древнее по возрасту и поэтому хуже сохранились, чем пирамиды Гизы,- их очертания утратил былую четкость, у одних ступени совсем невысокие, у других же, чтобы добраться до вершины, нужно преодолеть два огромных уступа, словно рассчитанных на великанов; у основания пирамид, на земле, валяются кости; достаточно слегка разгрести песок, и можно обнаружить остатки мумий, погребальных бинтов или же статуэтки богов, амулеты и скарабеев. Под землей находятся гигантские катакомбы, где покоятся обитатели древнего Мемфиса; некрополь раскинулся по всему побережью Нила.

Кроме женских и мужских погребений здесь захоронены животные - спелёнатые священными повязками кошки, ибисы, ящерицы - все они прежде почитались божествами. Положены эти разнообразные божества в общую могилу "валетом". Я взял под мышки ибиса и кошку, которые по внешнему виду показались мне значительными фигурами своего времени, и отправился, прихватив эту парочку, отдохнуть в склепе, испещренном иероглифами, местами прекрасно сохранившимися, а местами полустертыми путешественниками, этими варварами цивилизации. От пирамид Саккара мы отправились к пальмовой роще, выросшей на месте древнего Мемфиса, примерно в одном лье от пирамид. Трудно подобрать лучший саван для этих древних египетских руин: из земли выступают какие-то мраморные плиты и колонны и как бессмертный дух этих величественных развалин - поверженный колосс фараона Рамсеса Великого, покрывающий пространство в тридцать шесть футов.

В нескольких шагах от колосса находится библейский памятник, почти ровесник завоевателя, чья статуя лежит неподалеку; это склеп, арабы называют его темницей Иосифа, они считают, что именно сюда был привезен сын Иакова и что он поднимался по ведущим во дворец ступеням, которые вам непременно покажут, дабы толковать сон фараона. Впрочем, на Востоке языческие и библейские традиции всегда переплетаются; обе легенды связаны между собой, it нам еще не раз представится случай воскресить их в памяти одновременно.

Мы вернулись тем же путем, по Нилу,- это единственная дорога, пересекающая Египет, причалили напротив Шубры и отправились к полковнику Сельву.

Нас ждали к ужину. Среди приглашенных была одна знаменитость. Ля Контанпореп37, путешествовавшая в это время по Египту, была принята нашим щедрым соотечественником с королевскими почестями. Несколько дней назад она заболела и, поскольку чувствовала себя еще довольно слабой, чтобы встать с постели, попросила накрыть стол в ее комнате. Говорила она без умолку, так как ела мало, благодаря чему мы остались только в выигрыше. На следующий день мы начали готовиться к паломничеству на гору Синай. Мы прибегли к помощи соотечественника, молодого француза, господина Линана, который не так давно сопровождал графа де Форбена в Сирию и, придя в восторг от климата, архитектуры и от всей пронизанной поэзией атмосферы Востока, остался в Каире, предварительно исполнив свои обязательства перед знаменитым попутчиком. Он-то и предложил нам свои услуги па предмет объяснений с проводниками-арабами. Настало время вступить в переговоры с этими сынами пустыни; и вот мы отправились к господину Линану напомнить об обещании - он был готов его исполнить. Результат не замедлил сказаться; на следующий же день к нам явилась депутация племени валед-саид - одного из самых многочисленных на Синайском полуострове. Мы условились с вождем о цене и договорились о том, что сначала им предстоит привезти господина Тейлора из Александрии в Каир, а затем уже совершить путешествие на Сипай и вернуться в Суэц. Мы столковались на пятидесяти пиастрах за дромадера, то есть все путешествие должно было обойтись нам в восемнадцать франков.

Я наблюдал, как арабы со своими животными входили во двор нашего отеля, и это зрелище навело меня на серьезные размышления; всякий раз, когда я слышал рассказы о путешествиях на Восток, в качестве средства передвижения упоминались верблюды, и, думая об этом животном, я представлял его себе таким, как его описывает господин Бюффон38,- с двойным горбом на спине; в какой-то мере я свыкся с ним мысленно и тысячу раз воображал себя во время путешествия расположившимся в этом созданном природой ущелье на спине этого загадочного четвероногого, но с приездом на Восток все мои представления странным образом развеялись. Прежде всего я узнал, что двугорбых верблюдов в Египте вообще нет и что здесь без разбора всех верблюдов именуют дромадерам, и наоборот. Верблюд же рядом с дромадером примерно то же, что лошадь в упряжке рядом с верховой. Это открытие перевернуло всю стройную систему моих понятий: вместо ущелья оказалась гора, и к тому же, вместо того чтобы использовать ее как точку опоры для поясницы или груди, арабам пришло в голову взгромоздить именно на нее седло, увеличивающее высоту еще на восемь или десять дюймов, и, таким образом, поднять путешественника на десяток футов над землей. Прибавьте к этому рысь, от которой буквально выворачиваются наизнанку все внутренности, и можете себе представить все прелести этого восточного способа передвижения.

Для человека, по два-три раза падающего со своего осла на каждой прогулке, это не такая уж веселая перспектива. К счастью, я давно взял за правило бороться лишь с реально угрожающей опасностью и поэтому, имея впереди десять дней пли по меньшей мере неделю, гнал от себя тревожные мысли и был готов на следующий же день вновь предаваться беззаботной, полной соблазнов жизни, которую мы вели вот уже почти три недели.

На сей раз к нам в дверь постучал еще один француз, намеревавшийся занять нас на весь день. Это был Клот-бей, знаменитый врач, нам довелось встречать его в Париже в 1833 году; он состоял на службе у паши и, кстати, не раз оказывал ему неоценимые услуги; недавно ОН ОТ крыл В Абу-Забале больницу и хотел показать ее господину Тейлору, а затем приглашал нас к себе домой провести вечер на турецкий манер. Нетрудно вообразить, что мы с радостью согласились. Паша придавал исключительную важность больнице в Абу-Забале: она должна была стать школой для молодых врачей; мы увидели все страшные болезни Востока, неизвестные или забытые в Европе, которые упоминаются лишь в Библии: слоновая болезнь, проказа, водянка - иначе говоря, все болезни из Книги Иова. Молодые хирурги-арабы с внимательными, умными глазами демонстрировали своих больных, проявляя при этом излишнюю горячность, свидетельствовавшую об их стремлении понравиться начальству. Клот-бей понимал, что это зрелище, представляющее интерес для людей науки, у нас могло вызвать любопытство ненадолго, и мы быстро перешли в небольшой сад - настоящий оазис, где росли кусты сирени и апельсиновые деревья; казалось, здесь, в тени и прохладе, выздоровление наступает само по себе.

Около двух часов дня Клот-бей заметил, что погода резко ухудшилась, поэтому он предложил нам сесть на ослов и как можно скорее вернуться в Каир. Он рассудил так не без основания, ведь если ураган застанет нас в Абу-Забале, нам придется провести здесь весь день, что врядли доставит нам удовольствие, к тому же Клот-бей уже отдал необходимые распоряжения по поводу предстоящего приема. Мы мчались галопом, и, хотя больница находилась в двух - как нам показалось, нескончаемых - лье от Каира, меньше чем через час мы были у цели; я с радостью убедился, что я и мой осел до последней минуты составляли неразделимое целое; это вселило в меня некоторые надежды в отношении дромадеров.

Перед ужином Клот-бей повел нас в бани. Я уже подробно рассказывал, как происходит эта процедура, в главе об Александрии, поэтому не стану повторяться; к тому же я вполне освоился и, в свою очередь, превратился в ярого приверженца восточных бань.

Мы отправились в дом Клот-бея на ужин; все было на турецкий манер, единственная уступка Европе - наличие ножей и вилок; ужин состоял главным образом из плова, вареной баранины, риса, рыбы и сластей. После трапезы Клот-бей пригласил нас перейти в салоп и расположиться на огромном диване; нам подали по нескольку чашек превосходного кофе, которым мы наслаждались; затем каждому вручили по чубуку, а в ногах улегся негр, в чьи обязанности входило набивать, зажигать и выбивать трубки; видя, что мы устроились весьма удобно, Клот-бей хлопнул в ладоши, и вошли четверо музыкантов.

Признаюсь, увидев их, я ужаснулся, вспомнив музыкальный вечер в доме у вице-консула, мне совсем не хотелось вторично выслушивать подобный тарарам. Я с опаской взглянул на инструменты, и, увы, их вид не успокоил меня: во-первых, там был барабан, уже известный мне по путешествию на лодке; во-вторых, скрипка зэ, железная ножка которой была зажата между коленями исполнителя; два других инструмента напоминали мандолины с грифом невиданной величины. Оказалось, что злодеи-музыканты к тому же еще наделены голосами, они скрывали их до поры до времени, но в конце концов мы их услышали.

Концерт только начался и, казалось, ничем не должен был отличаться от того, что нам уже пришлось слушать, как вдруг вошел Жиль, одетый во все белое, с чем-то наподобие шляпы из тонкого фетра на голове, как у Пьеро. За ним - четыре женщины, в которых мы без труда узнали альмей. Это были каирские тальони40. Теперь мы уже не обращали внимания на музыку, его поглотили эти спустившиеся с небес гурии в элегантных, роскошных одеждах; на голове - богато расшитые и отделанные драгоценными камнями тарбуши, из-под которых ниспадали волосы, заплетенные в десятки длинных топких косичек, украшенных венецианскими цехинами с проделанными по краям дырочками. Монеты располагались так плотно друг к другу, что издали напоминали золотую чешую. Несколько косичек было перекинуто на грудь, но основная масса струилась по спине, прикрывая плечи дивной позванивавшей золотой накидкой. До талии платье плотно облегало тело и напоминало сюртук с овальным вырезом, оставляющим грудь обнаженной, от талии оно ниспадало свободно и пышно; рукава, тоже сверху узкие и облегающие, к локтю расширялись, открывая руки и свисая до пола; под платьем были надеты причудливые турецкие шаровары со -множеством сборок, доходившие до щиколоток; золотая тесьма почти целиком покрывала тонкую, прозрачную блузку зеленого или синего цвета. Этот костюм дополняла кашемировая шаль, повязанная на талии так, что свисавшие концы были разной длины, и, хотя с виду этот наряд кажется простым, стоит он баснословно дорого: одни только тарбуш обходится в десять, двадцать, а то и в тридцать тысяч франков. Кроме того, как и у многих турецких женщин, у альмей ногти на ногах и па руках выкрашены хной, а веки густо покрыты кухлем, придающим глазам удивительный блеск; гибкий и тонкий стан этих танцовщиц, пожалуй, одно из самых сильных впечатлений, дарованных нам на Востоке.

Неожиданное появление альмей, их живописный облик и поэтичное имя немедленно снискали наш восторг, воцарилась глубокая тишина. Клот-бей, привыкший к подобным зрелищам, невозмутимо курил, у нас же чубуки буквально выпали изо рта, и мы принялись аплодировать - так принято в Париже приветствовать именитых актеров. Альмей же в ответ на наш восторженный прием приблизились к нам, грациозно покачивая бедрами, и исполнили нежную, сладострастную песню под негромкий аккомпанемент музыкантов. После чего они подошли к нам, сделали изящный пируэт и отошли от нас; теперь они разделились на пары, и их медленный танец изобиловал причудливыми фигурами. Хотя альмей все время двигались, им, однако, удавалось сохранять простые и величественные позы, которые воскрешали в памяти античные статуи. Но постепенно их танец становился все стремительнее, движения - сладострастнее, жесты - зазывнее, певцы запели громче, к альмеям присоединился шут и, став в центре, начал принимать непристойные позы; паяц и альмей, возбужденные пением и музыкой, вошли в экстаз. Их голоса уже заглушали музыку, виртуозные исполнительницы пели сладострастную песню, и между четырьмя женщинами и их партнером разыгралась сцена, напоминающая борьбу вакханок с сатиром. Наконец, растрепанные, тяжело дыша, они кинулись к нам, обвивая трепещущими руками, как змеи, проскальзывая под наши широкие восточные одеяния.

Однако за удовольствия надо платить, фальшивые ласки расточаются ради денег: одни зрители держат губами цехин, и альмей должны забрать его также губами, другие покрывают влажные от пота лица и грудь девушек мелкими золотыми монетами, которые альмеи затем стряхивают в серебряную кружку. Именно здесь проявляется скупость или щедрость мусульманина.

За первым действием последовало сольное выступление. Музыка вновь стала спокойной и бесхитростной, зазвучали размеренные стихи: девушка прогуливается по чудесному саду и собирает цветы для букета. Стихи изысканны и ярки, как клумба, с которой это юное создание обрывает цветы; в стихах воспеты и пестрокрылые бабочки, и сладкоголосый соловей, и золотое солнце, душа и огонь природы; вся пантомима, разыгранная девушкой, сопровождается строфа за строфой, куплет за куплетом пением музыкантов. Внезапно девушка пугается пчелы, рассерженной тем, что она сорвала розу, которую та облюбовала; девушка прогоняет ее и продолжает собирать цветы. Но пчела возвращается, певцы смеются, девушка снимает пояс, чтобы отогнать ее, но пчела не улетает, и музыканты потешаются над девушкой. Вдруг, хотя она и прикрывает грудь руками, пчела забирается туда, и девушка в испуге срывает платье, рубашку, пышные панталоны и остается голой. Но пчела по-прежнему яростно нападает; музыканты хохочут, девушка мечется, кружится на месте, а затем с криками начинает кататься по земле; ее страстные, неистовые, стремительные, необузданные движения завораживают. В этом зрелище есть что-то волшебное, магическое. Внезапно, словно моля о помощи, одним движением она оказывается на коленях у одного из зрителей, показавшегося ей в минуту отчаяния самым отзывчивым; она кутается в его одежду, прижимается к его груди и закрывает свое лицо и плечи копной волос.

Обычно этой сценой, как фейерверком, завершается представление. Избранник обретает свободу с помощью цехинов; вечер с альмеями вообще стоит очень дорого: подобное развлечение доступно лишь весьма знатным людям, ибо хозяин дома, чтобы доставить подобное удовольствие гостям, должен заплатить не менее двух или трех тысяч пиастров. За эти деньги, если не очень привередничать из-за цвета кожи, можно купить шесть или восемь невольниц.

X. ГОРОД ХАЛИФОВ

Как-то вечером, когда мы ужинали, во внутреннем дворе раздался сильный шум - кричали люди, ревели дромадеры; посмотрев из окна столовой, мы увидели, что вернулся господин Тейлор. Выехав накануне утром из Александрии, он преодолел сорок пять лье пустыни, отделяющих ее от Каира, со скоростью арабской почты.

Переговоры, которые вел господин Тейлор, были окончены, правда, они оказались сложнее, чем он предполагал. Как он ни торопился, как ни скрывал свои планы, но о них стало известно. Англия опередила Францию, и оба обелиска, за которыми господин Тейлор приехал в Египет, уже были обещаны Великобритании. Мухаммед Али стремился, как мог, угодить сразу обеим державам, мечтая помирить их. Именно из-за обелисков господин Тейлор предпринял предыдущее путешествие и сам исследовал места, где находились эти памятники древности. Это, несомненно, сыграло свою роль: господин Тейлор бывал в Египте начиная с 1828 года и заявил, что поскольку речь об обелисках шла уже в ту пору, то приоритет в их поиске принадлежит ему. Затем, чтобы достичь общего согласия, он предложил Англии взамен двух обелисков Луксора обелиск Карнака, он даже превосходит их по высоте. Возникли еще какие-то споры, и тогда англичанам были обещаны еще два сфинкса; в конце концов оба обелиска Луксора и один Александрийский обелиск перешли в собственность Франции.

Итак, господин Тейлор пребывал в прекрасном расположении духа, поскольку переговоры увенчались успехом, и он непременно желал продолжить путешествие; по его предложению мы единодушно назначили отъезд на следующий вечер. Утром этого великого дня мы вместе с арабами отправились к вице-консулу Франции господину Дантану, чтобы заключить с ними договор в его присутствии; сперва мы условились о количестве животных и людей для пашей экспедиции, потом перешли к основному вопросу - сколько нужно заплатить за путешествие в оба конца, которое продлится около месяца.

Чувствовалось, что арабы попали в свою стихию: хитрые, упрямые, изворотливые, они беспрестанно ускользали от наших доводов, делая вид, что не понимают их, или приводили аргументы, на которые мы не могли возразить, поскольку не знали ни местности, ни здешних нравов; боясь продешевить, они увеличивали своп притязания, а потом, пойдя на какие-то незначительные уступки, с видом, что приносят огромную жертву, в конечном итоге наживались вдвойне. Свою высокую цену они мотивировали тем, что на Синайском полуострове живут три племени, заключившие соглашение не мешать друг другу сопровождать путешественников; по их словам, это "невмешательство" достигалось лишь с помощью денег, и поэтому требуемая сумма, казавшаяся нам весьма внушительной, по их мнению, была вполне умеренной, ибо за вычетом из нее доли двух других племен оставшегося едва хватало, чтобы заплатить проводникам. Как видите, это один из тех сомнительных аргументов, на который нечего возразить; таким образом, нам пришлось удовлетворить почти все их требования, и мы сумели добиться лишь единственной уступки - во время путешествия арабы будут питаться отдельно; дромадеры же переходили на наше иждивение. Когда с переговорами было покончено, господин Дантан предупредил нас, что не следует полностью полагаться на дружеские отношения племени валед-саид с другими племенами; правда, его представители славятся храбростью и преданностью, поэтому в случае неприятностей они помогут нам защищаться. В связи с этим господин Дантан призвал нас присовокупить к багажу оружие, а к провианту - свинец и порох.

Наши арабы пытались понять то, что говорил нам Дантан, но так как они находились довольно далеко, то не могли ничего расслышать; по выражению наших лиц они, видно, поняли, что сказанное было не в их пользу и мы сожалеем о заключенной сделке и ищем предлог, чтобы ее расторгнуть; тогда один из них, Бешара, который немного изъяснялся по-французски, подошел к нам и, делая вид, будто не замечает, что прервал разговор, пригласил посмотреть на дромадеров. Сам того не зная, он задел мое слабое место. Следом за Бешарой я пошел во двор к животным. Он поведал мне о том, что существуют разные виды дромадеров, нам же предстояло путешествовать на настоящих хаджинах41, быстроногих, как газели, сильных, как львы, кротких, как ягнята; у каждого из них имелась своя родословная, как у самых породистых и прославленных арабских скакунов, к тому же, когда мы будем идти по пустыне, то сможем убедиться, что они даже не оставляют следов на песке - так стремительна и легка их поступь.

Последнее высказывание, нужно признаться, подтверждалось самым беглым осмотром несчастных верблюдов, удостоенных подобного панегирика; они отличались феноменальной худобой, а кожа, которая, казалось, прежде принадлежала животным вдвое толще их, свисала бесчисленными складками, покрывая тело как бы стальным каркасом, но легко позволяя прощупать все выпуклости. Правда, морда у них была добродушной и кроткой, а железное кольцо, продетое в ноздри, на мой взгляд, с лихвой заменяло поводья, поэтому единственной причиной для недовольства был их непомерный рост. Кроме всего прочего я проникся жалостью к нашим будущим спутникам: их прославленная воздержанность была буквально написана па их телах; правда, испытав жалость, я, естественно, начал высказывать сомнения относительно состояния здоровья этих несчастных животных. Тогда арабы принялись дружно возражать мне, Мухаммед тоже присоединился к их хору. Все, что у меня вызывало тревогу, по их мнению, лишь обеспечивало безопасность, то, что мне казалось недостатком, превозносилось моими собеседниками как достоинства. Я понял, что мне их не переспорить, и решил не высказывать вслух своих сомнений; правда, меня смущало, что я пи разу не встречал верблюдов столь гигантского роста…

Ко мне подошли барон Тейлор и Мейер - нужно было срочно запасаться провизией; мы отложили завершение сделки на вечер и попросили арабов составить список необходимых в дорогу вещей. Хотя этот список и не был длинным, но из-за разнообразия перечисленных в нем предметов нам предстояло посетить все каирские базары, поскольку каждый торговец и каждый базар специализируются на каком-то определенном товаре и вы ни за что не найдете здесь того, что продает торговец из соседнего квартала.

По представленному перечню этих вещей можно судить о простоте нравов кочевников, сводящей нужды путешественников к суровой жизненной необходимости: бурдюки для воды; сосуды из кожи, прикрепляемые к седлу, чтобы можно было пить на ходу, не останавливая караван и не открывая бурдюков; рис на трех человек в расчете на дорогу в оба конца; нас убеждали, что мы найдем рис на Синае, но мы все- таки предпочли запастись им в Каире; мука для выпечки хлеба; бобы для корма дромадеров; финики - эти фрукты лучше всего сохраняются в подобных путешествиях; мишмиш; говоря о базарах, где торгуют съестным, я уже упоминал эту высушенную на солнце абрикосовую пасту, которую скатывают, как рулон материи, и продают на аршин; этот продукт весьма удобен для перевозки, поскольку занимает не больше места, чем чемодан, а сваренный в воде, превращается в превосходный мармелад; табак, предназначенный как для нашего эскорта, так и для арабов, которые могут нам повстречаться в пути; дрова, чтобы готовить пищу; кофе против угрожающего нам обильного потоотделения; сахар в дар монастырю; палатка для защиты от палящего солнца и ночной прохлады; наконец, железные горшки для приготовления еды, поскольку глиняные выдерживают рысь дромадеров не больше десяти минут.

Последний пункт напомнил мне о моей навязчивой идее: перечисляя все достоинства хаджинов, Бешара забыл похвалить их необыкновенную рысь; увы, в путешествии нам предстояло сыграть роль глиняных горшков, каким бы нелестным для нас ни было подобное сравнение.

Однако ж за два-три часа нам следовало обежать дюжину базаров, поэтому приходилось поторапливаться; мы кинулись на ближайшую станцию нанимать ослов и оседлали этих достойных четвероногих, оказавших нам уже немало услуг; теперь, когда близилась минута расставания с ними и одновременно знакомства с новым средством передвижения, я еще выше оценил этих добродушных животных. Мы делали покупки, а Мухаммед свозил их в нашу штаб-квартиру; за три часа мы приобрели все необходимое. Я забыл сказать, что к полученному перечню мы еще добавили свечи, чтобы можно было писать и рисовать после захода солнца. Нам также пришлось расстаться с бабушами и маркубами42, сменив их на длинные красные сапоги, изготовленные в Марокко, тонкие п облегающие ногу, как шелковые чулки; на тюрбан набросили красно-желтый полосатый платок, благодаря которому лицо остается в тени, его концы, свисающие по обе стороны лица, украшены шелковыми кистями, оплетенными серебром. Нарядившись таким образом, мы вернулись в квартал франков, чтобы присутствовать при упаковке нашего скарба; МЫбыли без сил, но полны решимости тронуться в путь в тот же вечер.