– Скажи, а что такое Похьяла?
Хорошая машина «Форд» может двигаться даже без водителя. Потому что я несколько секунд тупо пялился в лобовое стекло, совершенно не участвуя в управлении автомобилем.
– Откуда ты это взяла?
– Ты часто ночью повторял это слово.
– Разве я говорил что-то осмысленное?
– Это я только и разобрала. Просто ты очень часто это повторял. – Юлька закинула ножки на приборную панель, рискуя при резком торможении разбудить спящий airbag. Холодный воздух из сопла кондиционера играл с подолом ее сарафанчика, то приоткрывая, то снова пряча округлость попки. – Куда ты так смотришь?
– Ну. – Я пожал плечами. – Собственно, на твою попу.
– Кобель. Ты можешь быть серьезным?
– Настоящий кобель всегда серьезен. Для настоящего кобеля нет ничего важнее и серьезней кусочка попы, выглядывающего из-под платья. Почему, ты думаешь, мужчины всегда заглядываются на женщин в мини-юбках?
– Всё-таки не все.
– Конечно, не все. Я же сказал, мужчины.
Юлька рассмеялась. Мне нужна была эта минутная передышка, чтобы прийти в себя. Сариола не хотела отпускать меня. Меня некому было отвести туда, я пришел сам. Во сне. Но пришел. И теперь Сариола не желала меня отпускать.
Руки неприятно похолодели.
– У тебя чрезмерно раздутое самомнение.
– Конечно. Иначе нельзя. Все мужчины смотрят на женщину и хотят ее. Хотят видеть ее попу, ножки, грудь. Трогать. Гладить. Любить. Именно по этой причине дружба между мужчиной и женщиной невозможна по определению.
– Ты еще и циник. Как так невозможна? Многие же общаются и совсем не обязательно залезают друг к другу в койку.
– Целиком и полностью с тобой согласен. Залезать в кровать совсем не обязательно. И многие этого не делают. Но тут есть особый нюанс. Мужчина обязательно должен хотеть ту женщину, с которой общается. Хотя бы чуть-чуть. Она должна, может быть, совсем немного, но укладываться в его сексуальные критерии. У нее должна быть попа той формы, которая его волнует, или грудь особенных очертаний. Ну, может быть, глаза. Или милые веснушки. Вариантов множество, поскольку сексуальные критерии для каждого мужчины штука абсолютно персональная. Кому-то подавай ноги от ушей, кому-то попу побольше, а кто-то совершенно без ума от разреза глаз в стиле принцессы Покахонтас. Но факт остается фактом, мужчина хочет женщину, с которой общается. Немного, чуть-чуть. При этом совсем не обязательно залезать к ней в койку. Тут главное – желание. Она чувствует это, и именно поэтому и образуется некий стиль общения между мужчиной и женщиной, который и называется дружбой. Ничего криминального тут нет. Даже наоборот, приятно, что люди недалеко ушли от своих природных корней.
– У тебя на все случаи жизни есть лекции?
– Почти на все. Я очень любопытный. А потому на множество событий имею свое мнение.
– А у женщины что?
– У нее то же самое. Только сексуальные критерии несколько другие. Часто бывает так, что женщина сама не в состоянии объяснить логически, что же ее в этом общении привлекает. Мужчины этим пользуются.
– Как это?
– Ну, пользуются тем, что женщина существо не логичного склада ума, а подчиняется в большей степени чувствам. Умный кобель, играя на ощущениях, запросто может затащить подругу в койку. Женщина чувствует: тут что-то есть. Но что? Она понять не может. Механизм познания лежит через кровать.
– А ты не боишься такие секреты выкладывать?
– Нет, конечно.
– Почему? Вдруг женщины перестанут на это всё вестись?
– Ерунда. Я еще и самоуверенный кобель. – Юлька снова засмеялась. На какой-то момент мне показалось, что она уже забыла про свой вопрос. Но Сариола просто так никого не отпускает. У того, кто хоть как-то касался ее холода, уже не будет прежней жизни.
– А что такое Сариола? И про Похьялу ты мне не рассказал...
Вероятно, у меня было очень тоскливое выражение лица. Врать и выкручиваться противно до чертиков.
– Сариола и Похьяла – одно и то же. Это мир мертвых в мифологии финнов и карелов. С ней связано большинство легенд. Все герои, так или иначе, спускались в Сариолу. И обычно оттуда возвращались. Прихватив по пути какой-нибудь артефакт. Или невесту. В общем-то все легенды сильно расходятся с реальным положением дел. Часто герой только выглядит героем. На самом деле последствия его действий непредсказуемы. И хотя герой по большей части сам себе не принадлежит, все эти вещи... артефакты... они не зря лежат там, где... где они лежат. Тащить их на этот свет совсем не обязательно, более того, не нужно. Опасно.
– Например?
– Например... – На языке вертелись совсем другие слова. Разговор всё больше скатывался не в ту плоскость. Нужно было срочно вспомнить что-нибудь из мифологии, желательно безобидное. Мы пронеслись мимо огромного плаката с рекламой банка. Что-то знакомое мелькнуло в названии. – Вот, кстати, мельница Сампо.
– Какая-какая мельница?
– Сам-по, – произнес я по слогам. – Некогда Ильмаринен, былинный финский герой, спустился в Сариолу.
– Зачем? – Юлька подобрала под себя ноги и теперь походила на копенгагенскую русалочку, образ одновременно сексуальный и печальный.
– Поди узнай теперь. Согласно одному мифу – он пошел за своей невестой, согласно другому мифу – зачем-то другим... Неважно, в общем. Каждый, кто спускался туда, имел свою мотивацию. Так вот, Хозяйка Сариолы приказала Ильмаринену сковать для нее мельницу, чтобы молола всё, что только пожелает владелец. Ну, например, золото или еду. Всё, что ценилось в то время... Своеобразная скатерть-самобранка или рог изобилия. Ильмаринен был далеко не дурак и мельницу сковал. А потом ее из Сариолы выкрал. И столько из-за нее кровищи пролилось, что Балтийское море едва не вышло из берегов.
– Что же с ней дальше стало?
– Утонула, – махнул я рукой.
– В Балтийском море?
– Ну да, в каком же еще? В разных мифах, кстати, присутствует. В том числе и в Саге о Велсунгах мелькает. Скандинавский эпос. Эта история сама по себе ничего не доказывает, но есть один момент. Сампо – это такой образ, наговоренный, мистический. С одной стороны – легенда, с другой стороны...
– А что с другой?
– Сначала было маленькое страховое общество, называющееся «Сампо», потом общество стало круче. Превратившись попутно, в корпорацию. Потом корпорация «Сампо» превратилась в банк с аналогичным названием. Крупный банк. Вот и не верь после этого в сказки.
– Да ну, ерунда. Не может быть, чтобы название так влияло.
– Конечно, не может. Но черт его знает, чем бы закончилась история страховой компании, если бы она называлась как-нибудь типа «Козюльскстрахинвест».
– Благосостояние определяется совсем другими факторами. Персоналом, например.
– Полностью с тобой согласен. Но какой персонал пойдет в «Козюльскстрахинвест»?
Юлька пожала плечами.
– Вот то-то и оно. Артефакт есть артефакт. Если уж он христианство пережил, то это чего-нибудь да стоит.
– А кто такой Ильмаринен?
– Очень талантливый кузнец и герой. В советское время был даже такой завод. До нынешнего времени, правда, не дожил. Может быть, потому, что капитализм, а может быть, потому, что атеистов много было. Клубники не хочешь?
– Клубники? – Юлька удивленно подняла брови. – С чего бы?
– Просто мимо плантаций проезжаем. – Я ткнул пальцем в сторону самодельных знаков с красной ягодой и стрелкой, указывающей куда-то в глубину леса.
– Ой, а у меня там подружка работала! – обрадовалась Юлька.
– Там много кто работал. В связи с этим вспоминается история. У моего знакомого тут работала подруга. Он ездил к ней довольно часто. Сама она была из Карелии. Очень миленькая, но чуть-чуть глупая. Как-то раз они поссорились, будучи на территории Финляндии. Он гражданин Латвии, а она России. Ну, ей много не надо, через границу раз – и дома. Он поехал извиняться. В Финляндию у него въезд свободный, а вот в Россию – извини. Он так и сяк бился, въехать не может. Тогда плюнул на всё и покатил к какому-то заброшенному пограничному пункту на русско-финской границе. Пустите, говорит, надо очень. Ситуацию разъяснил. Погранцы тоже люди живые, репу почесали. Сто пятьдесят баксов, говорят, пятьдесят нам, сто в залог. Сутки тебе сроку, если не вернешься, объявим в розыск.
– Ну и как?
– Ничего. Вернулся. С подругой. Фишка в том, что граница тут высшей степени прозрачности. Такой вот национальный колорит.
– А этот твой знакомый латыш был?
– Нет, еврей.
– А-а-а... – протянула Юлька. – Тогда всё понятно.
– Не скажи, евреи – они разные бывают.
Капитана госбезопасности Исая Мееровича Нахамкеса Воскобойников узнал сразу благодаря своей отличной памяти. Двадцать четвертый год, Подольский губотдел ОГПУ, кабинет тогдашнего его начальника Израиля Леплевского, шаткий стол, заваленный бумагами, жара, мухи, гречневая каша, киснущая в горшке рядом с небрежно брошенной портупеей... Нахамкес тогда был, кажется, заместителем Леплевского, и именно он арестовал командира роты Большакова, потому что один красноармеец сказал, что штабс-капитан Большаков в семнадцатом году в Галиции приказал его расстрелять.
– Что ж не расстрелял? – небрежно спросил Воскобойников.
– Дак убег я, – сказал красноармеец, уважительно глядя на воскобойниковский орден Красного Знамени.
– А за что расстрелять хотел?
– Дак это... шкура потому... контра...
– По-моему, здесь всё ясно, – вмешался Леплевский. – Не первый уже раз такое, не первый раз. Попрятались, притаились, думают, забыли про них...
– Я попрошу вас привести комроты Большакова, – сказал Воскобойников.
– Вы не верите красноармейцу, члену ВКП(б)?! – взвился Нахамкес, стукнув по столешнице тяжелой деревянной кобурой «маузера».
– Я в первый раз вижу товарища красноармейца...
– Зюкин моя фамилия, – вставил красноармеец.
– Так вот, я в первый раз вижу товарища Зюкина, зато три года воевал вместе с товарищем Большаковым. Нужно разобраться, – сказал Воскобойников.
Если честно, Большакова он недолюбливал – и как бывшего царского офицера, и за избыточную аккуратность и подтянутость (рядом с ним Воскобойников, как ни чистился, как ни затягивался, всё равно чувствовал себя словно в одежде с чужого плеча), и за «старорежимную» манеру разговаривать... Но Большаков умел воевать и был человеком честным.
– Приведите арестованного, – буркнул Леплевский. – И ты пока выйди давай.
Последнее было сказано Зюкину. Когда они остались одни, начальник губотдела укоризненно заметил:
– Вы молодой еще человек, товарищ Воскобойников. В царской армии не служили, а я в третьем Кавказском пограничном полку три года... помню прекрасно, какие они сволочи, офицерье, что же нам с ними цацкаться? Понятное дело, этот ваш Большаков будет сейчас всё отрицать.
– Получается, его слово против слова Зюкина, – развел руками Воскобойников. – К тому же я, как комиссар, просто обязан...
– Вы, как комиссар, обязаны выполнять задания партии, товарищ Воскобойников! – повысил голос Леплевский. – А не защищать бывших офицеров, которые только и ждут, чтобы вонзить вам в спину нож!
– Я за свою спину спокоен, товарищ Леплевский, – сказал Воскобойников. – А партия... Партия мне не давала задания расстреливать всех налево и направо без суда и следствия. Сейчас не девятнадцатый год, товарищ Леплевский, настрелялись уже, хватит.
Некоторое время они молчали, пока не привели Большакова. Комроты держался уверенно, кивком поздоровался с Воскобойниковым, на Леплевского демонстративно не обратил внимания. Нахамкес, снова стукнувшись кобурой, уселся на стул, хмыкнул. Тихонько вернулся в свой угол Зюкин.
– Гражданин Большаков, что можете сказать по поводу свидетельства товарища Зюкина? – спросил Леплевский.
– Какого свидетельства?
– Товарищ Зюкин утверждает, что в феврале семнадцатого года вы, будучи штабс-капитаном царской армии, приговорили товарища Зюкина и еще двоих солдат к расстрелу. Помните такое?
– Разумеется, помню, – сказал Большаков. – Эти подонки изнасиловали девочку, дочку мельника. Жалко, сбежали.
– То есть...
– То есть, – перебил Леплевского Воскобойников, – товарищ Большаков поступил согласно законам военного времени, и поступил абсолютно правильно. Эй, Зюкин! Правду говорит Большаков?
– Врет, товарищ комиссар! Всё врет! – забормотал Зюкин, тиская в руках снятую фуражку. – Контра он, и всё тут!
– У меня нет оснований не доверять товарищу Большакову, которого я знаю лично уже достаточно давно, – твердо сказал Воскобойников. – Прошу его освободить, в противном случае я буду жаловаться товарищу Дзержинскому.
– Давайте не будем устраивать митинг, – поморщился Леплевский, словно и не он несколько минут назад кричал о заданиях партии и ножах в спину. – Товарищ Нахамкес, что можете сказать про вот этого Зюкина?
– Ничего не могу сказать, – растерялся Нахамкес. – Член партии, красноармеец...
– С какого года в партии большевиков?
– С этого самого, – сказал Зюкин. Выглядел он испуганным, видать, и сам был не рад, что затеял эту свистопляску.
– А товарищ Большаков, между прочим, с девятнадцатого, – тихо сказал Воскобойников. – Не в самое спокойное время вступил, на фронте. Знал, что будет, если он, бывший офицер, к белым в плен попадет. И всё равно вступил. А вы, товарищ Зюкин, чего ждали? Победы мировой революции? Так рановато еще...
Красноармеец сжался в своем углу, из приоткрытого рта по щеке стекала струйка слюны.
– Мы имеем слово проверенного в боях партийца, пусть и «из бывших», против слова какого-то шибздика, – продолжал Воскобойников. – Несерьезно, товарищи. Спектакль какой-то получается.
– Всё понятно, – сказал Леплевский, грозно нахмурившись. – Всё понятно, Нахамкес! Арестовать этого... Зюкина, а вы, товарищ Большаков, простите. Официально приношу вам извинения, как начальник губотдела. Освободить!
Зюкина, что-то суматошно бормотавшего, потащили прочь, а Большаков только попросил:
– Оружие верните.
– Нахамкес! Оружие товарищу вернуть, а с тобой я разберусь потом, – пообещал Леплевский. – И вы, товарищ Воскобойников, извините уж, что пришлось вот так вот...
Николая Витальевича Большакова, полковника, преподавателя академии Генерального штаба РККА, арестовали в начале октября тридцать седьмого, через несколько дней после ареста комдива Кучинского, начальника академии. В январе тридцать восьмого Военная коллегия приговорила Большакова к расстрелу.
Израиль Леплевский дослужился до начальника Особого отдела ГУГБ НКВД, затем стал народным комиссаром внутренних дел Украинской ССР, но пережил Большакова ненадолго – его расстреляли в июле тридцать восьмого.
И первого, и второго Большаков с той встречи в Подольске практически не видел – Большакова почти сразу направили в Москву на преподавательскую работу, с Леплевским пути не пересекались. А вот Нахамкес...
Воскобойников возвращался из Парка культуры имени Горького в гостиницу ЦДКА. Вечер был довольно прохладный для середины мая, но Воскобойников решил не ехать до гостиницы, а прогуляться пешком. В Москве он был по делам в Парткомиссии ПУРККА, собирался завтра с утра поехать домой, к месту службы, и не мог отказать себе пройтись по столице пусть даже не в самый приятный вечер.
В парке Воскобойников поужинал, выпил бутылку пива и совершенно никуда не торопился.
Наверное, именно поэтому оказались так злы ожидавшие его в гостинице сотрудники НКВД. У них тоже были планы на вечер, семьи, дела, и сидеть в вестибюле, ожидая, когда нагуляется приезжий политработник, им не хотелось. Но пришлось.
Наверное, именно поэтому на вопрос об ордере сухолицый великан, старший группы, сказал:
– Вы не маленький, не понимаете, что ли, кто за вами приехал.
Тут же с Воскобойникова срезали знаки различия, отвинтили с груди орден, забрали документы. Чувствуя, как прикасаются к телу равнодушные и умелые пальцы, Воскобойников понял, что его сейчас затрясет, заколотит, и чудовищным напряжением воли загнал этот страх куда-то в самую глубину. Возможно, это какая-то ошибка. Возможно, сейчас придет человек и скажет, что арестовали не того, что напутали в бумагах, перепутали инициалы, номер, фамилию... Воскобойников и сам не верил в такой исход, он понимал, что каждый арестованный думает точно так же – если только он не уверен в своей вине. Воскобойников в своей вине уверен вовсе не был.
На допрос его повели сразу же, не тратя времени на помещение в камеру. Там он и увидел Нахамкеса, и моментально вспомнил его. Да чекист почти что и не изменился – черные лохматые брови всё так же нависали над чеканно прямым, совершенно несемитским носом, только в волосах несколько седых прядей, но так Нахамкесу было даже лучше, загадочный красавец, небось от баб отбоя нет...
– Итак, полковой комиссар Воскобойников Станислав Федорович, одна тысяча девятисотого года рождения, член Всесоюзной коммунистической партии большевиков с одна тысяча девятьсот семнадцатого... из семьи рабочего, награжден двумя орденами Красного Знамени, орденом Красной Звезды, медалью «XX лет РККА»... Вы садитесь, садитесь. Долго будем говорить.
Воскобойников сел. Нахамкес закрыл папку и спросил:
– Меня зовут Исай Меерович Нахамкес, я капитан госбезопасности. Понимаете, зачем вас сюда привезли?
– Не понимаю, – решительно ответил Воскобойников. – И требую объяснений.
– Объяснений вам... Будут, будут объяснения. Вот, например, в тысяча девятьсот двадцать седьмом году не вы ли принимали участие во встрече с группой командиров из Монголии? А объект «Кама»? Вы были на объекте «Кама»? С какими целями были на объекте, что там делали, с кем беседовали? Или вот – прием у военного атташе Австрии. Кой черт вам понадобился у военного атташе Австрии?! Почему пригласили именно вас, позвольте спросить? А, Воскобойников?
Станислав Федорович молчал, потому что вопросы были без ответов. Да, был. Да, встречался. Но с тем же успехом можно было спрашивать о чем угодно, обо всём, что связано было с его службой в РККА.
– Напрасно запираетесь, Воскобойников. Напрасно, – сказал с сожалением Нахамкес, словно ему было искренне жаль собеседника, словно Воскобойников был заблудшей овечкой, которую наставить бы на истинный путь, и всё будет в порядке. – Вы были знакомы с армейским комиссаром второго ранга Михаилом Марковичем Ландой, ответственным редактором «Красной звезды»?
– Был. Исключительно по работе. Но я – всего лишь полковой комиссар, и я не понимаю...
– Звания сейчас ни при чем. Главное – факты. Может быть, вы по настоящему своему званию, за которое вам там платят, повыше будете.
– Где – там?
– Не дурите. Корпусной комиссар Немерзелли знаком вам?
– Да, я учился у Иосифа Фаддеевича в Военно-политической академии.
– Иосиф Фаддеевич он вам, вот как, – скривился Нахамкес. Вернулся к столу, сел, вынул пачку папирос «Бокс», закурил, не предложив Воскобойникову.
Не стоило, конечно же, не стоило называть Немерзелли по отчеству. Его арестовали еще в декабре прошлого года, а Ланду, кажется, чуть раньше... Что за бред? Кто-то показал на него, Воскобойникова? Но кто он такой, в конце концов? Полковой комиссар в не самом видном военном округе, да, знаком со многими крупными политработниками Красной Армии еще по гражданской, но...
– Учились вы, – буркнул тем временем Нахамкес, окутанный дымом. – Чему учились-то?
– Коммунизму учился, как положено советскому политработнику.
– А ты не издевайся, дрянь, – сказал Нахамкес всё тем же ворчливо-скучающим тоном. – Быстро рот заткну, не беспокойся. Думаешь, не помню тебя? Помню отлично, как ты белую шкуру ту защищал с пеной у рта. Шлепнули мы его, да поздновато. А ведь еще в двадцать четвертом могли.
– Мне, может быть, предъявят наконец обвинения? – спросил Воскобойников.
– Предъявят, не спеши. С полковником Карлом Яновичем Тикком знаком? С Мордухом Лейбовичем Хорошем, Бенедиктом Устиновичем Троянкером? С Гринбергом Исааком Моисеевичем?
– Я не буду отвечать на ваши вопросы, пока мне не объяснят, почему я арестован и в чем меня обвиняют.
– В участии в антисоветском военном заговоре, вот в чем. Еще в тридцать третьем году тебя, по нашим данным, завербовал Троянкер.
Прозвучавшие ранее фамилии прошли мимо Воскобойникова, словно нелепый набор звуков, и только теперь до него стала доходить страшная, извращенная суть происходящего. Он был готов услышать о Мокееве, Берлине, Спасском, которые теоретически могли как-то и что-то капнуть. Но корпусного комиссара Бенедикта Устиновича Троянкера, члена военного совета Московского военного округа, Воскобойников видел пару раз из зала, когда тот стоял на трибуне или сидел в президиуме. Он не был знаком с ним во время гражданской, никак не сталкивался по службе после... Гринберг – член Военного совета Авиации особого назначения, какая связь? Хорош – политработник из Киевского округа, кажется, замначальника политуправления... да, встречались, разговаривали несколько раз, но не более! Не более! А кто такой полковник Тикк?!
– Что за бред?! – возмутился Воскобойников.
– Ну что бы вы еще сказали, – сокрушенно вздохнул Нахамкес. – Ладно, чтобы не говорили потом, что свожу старые счеты, идите, посидите, подумайте. Но не рекомендую реверансы крутить. Не рекомендую, гражданин Воскобойников.
Если описать одним словом камеру, в которую привели Воскобойникова, то это слово – «никак». Тихо, пусто, словно камера была местом без цвета, запаха и вкуса. Комиссар сел на застеленную кровать и уставился в противоположную стену.
Точно так же бывает с больным, которому врач говорит, что у него рак. «Это не со мной должно было случиться! С кем угодно, но не со мной!» – думает человек, молит, чтобы это была язва, что угодно иное... Однако через год его уже хоронят, а остальные продолжают жить и, в свою очередь, надеяться, что у них-то всё будет хорошо...
Обидно было другое: Воскобойников прекрасно знал, что его взяли ошибочно. Если не Мокеев и не Берлин – значит, ошибка. И теперь вопрос в том, что нужно следствию, какой Воскобойников им нужен...
Утром следующего дня в камеру привели второго жителя – невысокого плотного человека лет сорока, с седоватым ежиком волос на круглой голове и таким же ежиком усов под носом-картошкой. Он вошел уверенно, дождался, пока закроется дверь, протянул руку и сказал:
– Штаер, Антон Романович. Прошу простить, не знаю вашего звания, петлиц-то нету...
– Воскобойников Станислав Федорович, полковой комиссар.
– В одних чинах получаемся, потому как я полковник. Когда вошел, подумал, лицо ваше вроде как знакомо, но вижу, что ошибся. Или виделись мимоходом, не поручкавшись.
Штаер уселся напротив и громко высморкался в большой цветастый платок.
– Простите, насморк у меня, – виновато сказал он. – Продуло, с открытым окном мотался... Вы откуда будете, если не секрет?
– Вообще-то я родом москвич, но сейчас получаюсь вроде бы как приезжий, с Волги. Приволжский округ.
– Волга – это хорошо, – почему-то сказал Штаер. – Волга... А я командовал сто седьмым тяжелым артиллерийским полком РГК. Или командую, хрен их разберет. От должности никто не освобождал, пришли, как тать в ночи, никаких тебе объяснений-разъяснений. Ладно, разберемся. А кушать когда дадут? Я покушать не успел, не могу, когда в брюхе пусто.
Воскобойникову показалось, что Штаер отчаянно трусит, но скрывает страх за деланной бодростью. Хорошо, умело скрывает. «В брюхе пусто»...
Ужин и в самом деле принесли – гречневую кашу с мясом, вполне приличную, и жиденький чай.
– Негусто! – с сожалением сказал Штаер. Воскобойников поковырялся в своей миске и отставил ее в сторону.
– Не будете? – спросил полковник.
– Аппетита нет. Да я и поел в Парке Горького.
– С вашего разрешения не побрезгую, – сказал полковник, запуская ложку в порцию Воскобойникова.
Жевал он медленно, тщательно, подставляя к подбородку хлеб. Из крестьян, видать, подумал комиссар, обычно крестьяне едят вот так обстоятельно.
– Бог напитал, и никто не видал, – пошутил полковник, отхлебывая чай. – Кушаю много, есть грех. Вы спать будете?
– Посижу немного, подумаю... А вы ложитесь, ложитесь.
– Я храплю, – предупредил Штаер. – Вы меня будите, если мешать стану.
И тут же уснул. Против обещания он вовсе не храпел, лишь тихонько посапывал, смешно шевеля усиками. Мирно так, по-домашнему.
Утром их разбудил надзиратель, узкоглазый и коричневый, явно уроженец одной из среднеазиатских республик. Штаер спросонья протирал глаза кулаками, совсем как ребенок.
– Воскобойников, пошли, – сказал азиат.
Допрос? Нет, не допрос.
– Товарищ Воскобойников? – осведомился молодой сержант госбезопасности.
– Так точно.
– Пойдемте, немного прокатимся. – Младший сержант добродушно улыбнулся. – Тут рядом.
– Но...
– Не успели позавтракать? – по-своему понял младший сержант. – Ничего страшного, у меня в машине бутерброд, не побрезгуете?
В машине, темно-зеленом «Паккарде» с зашторенными окошками, он в самом деле достал из аккуратного свертка бутерброды, черный хлеб с салом, с краковской колбасой.
– Я попроще люблю, – словно извиняясь, сказал младший сержант.
Воскобойников послушно взял бутерброд с краковской, откусил уголок и стал вяло жевать. Он не смотрел, куда его везут, а везли в самом деле недалеко, сказал же сержант: «Тут рядом». Показывали кому-то пропуск, остановились у то ли знакомого, то ли в первый раз виденного крыльца с гранитными ступенями. Младший сержант провел Воскобойникова по безлюдным коридорам в маленькую приемную, где сдал с рук на руки маленькому человеку в штатском, но с орденом Красного Знамени в петлице серенького пиджачка.
– Спасибо за бутерброд, – сказал Воскобойников и только сейчас заметил, что чуть надкусанный хлеб с краковской колбасой по-прежнему у него в руке.
Младший сержант кашлянул, кивнул и вышел.
– Проходите, товарищ Воскобойников, – сказал маленький орденоносец. – Вас уже ждут. И... позвольте...
Он осторожно вынул из руки комиссара бутерброд и бросил в проволочную урну, выстеленную бумагой.
– Садитесь, товарищ Воскобойников, – сказал Мехлис приветливо. – Садитесь, вот кресло, если хотите, можете закурить.
Распечатанная пачка «Казбека» лежала на зеленом сукне стола, но Воскобойников к папиросам не притронулся.
– Товарищ Мехлис, – сказал он странным звенящим голосом. – Как коммунист я прошу вас разобраться...
– Успокойтесь, товарищ Воскобойников. Уже разобрались. Уже. Как только я узнал за ваше дело...
«За ваше дело» – как по-бабелевски это прозвучало. «Вся Одесса знает за облаву»...
–...как только я узнал за ваше дело, я тут же им занялся. Понимаете ли, товарищ Воскобойников, у меня есть на вас определенные виды. Я за вами, как бы это правильно высказаться, давненько наблюдаю. Вполне вероятно, случившийся казус оказался бы для вас куда более неприятным, если бы не это мое особое внимание. А так – видите, как быстро всё разрешилось.
– Извините, товарищ Мехлис... Я свободен?
– Разумеется. Но, прежде чем вы отправитесь домой, я хотел бы с вами побеседовать. Не возражаете? Или, если хотите, можете отдыхать, встретимся завтра, я не настаиваю...
– Нет-нет, товарищ Мехлис, я вполне нормально себя чувствую, домой еще успею.
– Замечательно. Вы всё-таки закуривайте, не стесняйтесь. И сядьте, прошу. Оставим на время чины и звания, будем говорить, как старые большевики, запросто. Понимаете ли, Станислав Федорович, мне нужны люди для выполнения особо важного задания партии. Предвижу ваши мысли о том, что таких людей, честных и проверенных, у нас в Советском Союзе и тем более в РККА много. Так и есть, так и есть. Но вы видите, что происходит, – это раз. Не все честные так уж честны, и не все проверенные так уж проверены. Даже из лучших всегда можно выбрать еще лучших. Это два. Ну и некоторые детали и качества, о которых вы не знаете, – это три. А они буду откровенен, основополагающи.
– У меня какие-то особые качества? – удивился Воскобойников, разминая папиросу.
Табак упруго хрустел под пальцами, от большой зеленой лампы ощутимо веяло теплом, жизнь снова входила в привычное русло. Задание партии. Хорошо, почему бы и нет, ведь всю жизнь Воскобойников только и делал, что выполнял задания партии. Вот только куда? Китай? Монголия? Или что-то из иного ведомства? Тогда почему Мехлис?
– Да, Станислав Федорович, и вы о них не подозреваете. Рано или поздно я вам всё расскажу, а пока мне нужно получить от вас принципиальное согласие. Предупреждаю: риск очень большой. Если вы сейчас откажетесь, ничего страшного не произойдет – спокойно поедете к себе и будете служить, как служили. Еще раз повторяю, что сегодняшнее недоразумение улажено, а виновные понесут наказание.
– Нет, я не вижу причин отказываться, товарищ Мехлис, – сказал Воскобойников. – Я человек военный, политработник, и если стану пугаться при каждом упоминании о риске...
– Подобного ответа я и ожидал, – улыбнулся Мехлис. – И правильно, Станислав Федорович, – живем в тяжелое время. Вот у меня интересная бумага, послушайте выдержку. «Так как весь режим в СССР держится только на Сталине, то достаточно убить Сталина, чтобы всё развалилось», – прочел Мехлис и выжидательно посмотрел на Воскобойникова. Строки были страшные, невозможные, и Воскобойников только спросил:
– Откуда такое, товарищ Мехлис?!
– Это сказал Лев Седов, сын Троцкого... Незадолго до того, как подох в клинике «Мирабо» после осложнения аппендицита. Сам подох, хотя Ежов, конечно же, доложил Сталину, что это дело рук НКВД. Сам подох, сам...
Разумеется, Воскобойников не мог знать, что и в самом деле начальник разведки НКВД Шпигельглас доложил Ежову о естественной смерти Седова, а «железный нарком» представил ситуацию в выгодном для себя свете. Не знал он и того, что о смерти Седова сообщил Мордка Зборовский, он же «Тюльпан», внедренный НКВД в ближайшее окружение сына Троцкого. Этого всего Воскобойникову знать не полагалось, но вышло так, что минуту спустя Станислав Федорович узнал о вещах куда более неположенных.
– То, что я вам сейчас расскажу, Станислав Федорович, – сказал Мехлис, – вы, как большевик, несомненно назовете бредом, бабкиными сказками. И будете совершенно правы, потому что настоящий большевик должен относиться к подобным вещам именно таким образом. Но в каждой сказке есть доля правды, есть она и в том, что вам предстоит услышать. И запомните: кроме меня и еще нескольких человек, фамилии которых вы в свое время узнаете, больше никто – никто! – даже не подозревает о существовании так называемых рун...
Рассказанная Воскобойниковым история об убитом возле ручья финне оставила Айнцигера безразличным.
– В европейской мифологии такое сплошь и рядом, – сказал немец, жуя холодный кусок окорока. – Душа бродит и ищет отмщения.
– Душа?! – Воскобойников вспомнил, как они повторно закапывали труп лейтенанта Буренина с обгрызенными до костей руками.
– Я понимаю, о чем вы. Значит, не душа. Значит, нечто куда более материальное. Но и ничего особенно жуткого я в случившемся не вижу – ваш мертвец попросту питался тем, что ему легче оказалось добыть. Что бы вы сделали на его месте?
– Вы задумывались, о каких безумных вещах мы разговариваем? – спросил комиссар.
– Они казались безумными там, – немец неопределенно махнул рукой в сторону, – когда мы обедали в чистых и опрятных ресторанах, ездили на современных автомобилях по широким асфальтированным улицам, читали газеты, в которых нам рассказывали о достижениях науки и техники. Здесь, где тысячелетиями ничего не менялось, уже ничего не кажется безумным. Ваш ходячий мертвец – обыденность. Ничтожная досадная мелочь в сравнении с тем, что лежит у вас в кармане.
Странно, но Станислав Федорович даже подзабыл о Руне после диких событий бессонной ночи. Спал один Керьялайнен – завернувшись в прихваченное у учителя одеяло, он предпочел ужасам действительности ужасы сновидений: вскрикивал, дергался, сучил ногами. После фразы Айнцигера комиссар быстро сунул руку в карман и нашел там заветную коробочку. Что, если бы он потерял ее ночью в снегу?
– Не волнуйтесь, товарищ комиссар, Руна просто так не теряется, – сказал Айнцигер, заметив судорожное движение. – Будите финна, и пойдем дальше.
– Я только что подумал: а какая вам корысть идти дальше? – спросил Воскобойников. Он обдумывал это с самого утра, но спросить решился только сейчас, и не последнюю роль здесь играл лежащий под рукой «суоми», из которого Воскобойников долго выковыривал заклиненный патрон. – Я-то иду к своим, здесь всё ясно. А вы? Вы можете хоть сейчас сдаться финским войскам... и сдать при желании меня.
– Не всё так просто, – покачал головой эсэсовец. – Полагаю, у меня возникнет чересчур много проблем. Если бы рядом был лейтенант Ахо... Но лейтенанта нет, я действую совершенно один, не имея никаких документов... Поверьте, товарищ комиссар, ваши шансы куда предпочтительнее.
– Но мы же союзники?
– Были. Обратите внимание – мы даже не знаем, что творится на фронте. По крайней мере советских войск здесь пока нет. А что, если финны взяли Ленинград, Петрозаводск, Мурманск? Что, если на их стороне уже воюют англичане? Или, напротив, Германия?
– К сожалению, спросить о последних новостях не у кого.
– Поэтому мы и движемся дальше. Хотя... Знаете что, товарищ комиссар? Это место как нельзя лучше подходит для того, чтобы расстаться.
– Почему? – спросил с подозрением Воскобойников.
– Если бы мы расстались просто на дороге или в лесу, это было бы одно из многих мест... Просто на дороге или в лесу. Ничем не примечательно, не так ли? А здесь – могила, безумная ночь, мстительный мертвец... Воспоминаний хватит на целую книгу мемуаров.
– Вы собираетесь писать мемуары?!
– Я слишком ленив, – улыбнулся Айнцигер. – В старости, когда мне больше нечем будет по немощи заняться... Но я не доживу до старости.
– Мечта многих молодых людей, – сказал Воскобойников. – А потом наступает возраст, после которого цепляешься за каждый день.
– Так-то оно так, но должны быть исключения. А потому я ухожу, товарищ комиссар.
Немец поднялся, отряхнул снег.
– Что?!
– Я ухожу.
Воскобойников рывком поднял автомат. Обер-штурмфюрер прищурился, и комиссар неожиданно подумал, что с бородой немец похож на помолодевшего академика Отто Юльевича Шмидта.
– Не спешите в меня стрелять, – сказал Айнцигер. – Пока вы не нажали на спусковой крючок, посмотрите – я не вооружен.
В самом деле, «суоми» немца лежал на дне окопа, пистолет оставался в кобуре.
– К тому же у вас Руна, – добавил немец.
– Которая, как вы уверяете, не работает.
– А если я вам соврал?
– Лучше недооценить что-то, нежели переоценить.
– Разумно. Да, она не работает. И для того, чтобы боевая Руна ожила у нового владельца, он должен убить друга, близкого человека, с которым сражался плечом к плечу. Так сказал Густав.
Воскобойников пристально посмотрел в глаза немца. Нет, он не врал.
– Вы хотите сказать, что школьный учитель Вальден кого-то убил?
– Вальден просто хранил Руну. Живой Ларец. А мы с вами искали Руну для того, чтобы использовать. Нет, я неправильно сказал – мы искали ее для того, чтобы Руну использовали наши хозяева. И знаете что, Станислав Федорович? – Немец произнес имя и отчество Воскобойникова старательно и правильно, почти так, как произнес бы русский.
– Что, Гиацинт?
– С некоторых пор я уверен, что вашим хозяевам Руна нужнее.
И немец опять не врал. Станислав Федорович понимал это подсознательно, но не мог верить. Заворочался и хрюкнул во сне Керьялайнен. Над головой, в вершинах сосен, монотонно и пронзительно кричала какая-то птица, словно ее пытали. В потухшем костре треснул уголек.
– Я поехал сюда, потому что выполнял приказ. Я хотел убедиться, что Руна есть. Хотел убедиться, что она – именно то, что мы о ней знаем. Я убедился.
– А если это – еще один малопонятный кусочек металла, украшение с неясными способностями?
– Но ради него вы убили Ярка, – коротко ответил Айнцигер.
– Я?!
А ведь так оно и было, осознал Воскобойников. Он убил Ярка, и он